Поезд остановился. Выйдя из вагона, Мавруша пошла домой. Павел не пришел её встречать, так как был занят своими делами.
Идти от полустанка, на котором Мавруша сошла с поезда, до станицы было не так уж и далеко – километра три. От полустанка к станице вела тропинка. Вначале она проходила рядом с каналом, который протекал вдоль железнодорожного полотна, а затем, шла через виноградник и фруктовый сад.
Неподалеку от того места находилось озеро. Питалось то озеро от рукава, отведённого от канала. Как канал, так и озеро были искусственного происхождения – их вырыли когда-то давно станичники. И назывался тот канал Калустова канава.
Питался канал водами Терека, а взят он был из него между станицами Старощедринской и Червлённой. В озере, станичные пастухи поили скот, и оно находилось на окраине Щедринского леса – с северной стороны станицы. Там, где Щедринский лес закачивался, начиналась бескрайняя Ногайская степь. Поэтому, как озеро, так и канал были вырыты с той целью, чтобы поит скотину. Ведь в степи негде напоить скот, а гнать стадо через лес к Тереку было далековато. В озере водилась рыба, но её почему-то там редко кто ловил. Наверное, потому что на поплавковую удочку она ловилась плохо. Некогда бурная и мутная вода с Терека, проходя едва заметным течением по каналу, осаждала свою муть, а в озере, полностью отстоявшись, становилась кристально-прозрачной, и рыба, хорошо видела рыболовную снасть.
Вскоре, озеро, осталось позади, а Мавруша продолжала свой путь по тропинке вдоль канала. Но пройдя несколько сот метров, она остановилась, чтобы немного отдохнуть.
Сняв мешки с плеч, она подошла к берегу канала, чтобы помыть руки и освежить лицо. Вода в канале, как и в озере, была прозрачной и светлой. Наклонившись, она сложила ладони лодочкой и зачерпнула ими воду. Умыла лицо, а когда умылась, зачерпнула воды ещё раз и напилась. Пить ей хотелось потому, что перед отъездом, она поела солёной рыбы. Стайка красноперок, потревоженная Маврушиным визитом, устремилась к противоположному берегу канала. И в это время дремавшая в тине щука, заметив проплывающих мимо неё рыбок, стремглав выскочила из своего укрытия; схватила своими острыми зубами одну из зазевавшихся краснопёрок и, довольная удачной охотой, вернулась обратно в своё укрытие. «Ну и жизнь. Все друг друга так и норовят сожрать» — подумала Мавруша. Но недолго раздумывая над сложностями жизни, подошла к мешкам, взвалила их на плечи; продолжила свой путь и вскоре, дошла до околицы станицы. Войдя в неё, Мавруша, прошла три квартала по одной из её улиц и свернула вправо. Пройдя квартал по переулку, она вышла к поливному каналу, проходящему прямо по центру улицы, на которой она жила. Перепрыгивая с одной большой деревянной колоды на другую – так как не отважилась пройти по мостку из брёвен с её старообрядческой разрушенной церкви – и оказалась на другой стороне канала. Свернула влево и через десять метров оказалась на правом углу перекрестка, где и стоял её дом. И хотя Маврушу в тот день не ждали, Мифодий, по своему обыкновению, с утра пораньше, подмёл двор и прибрался также на скотном дворе, хотя там и прибирать-то особо было нечего. Ведь кроме полутора десятка кур у них никакого другого хозяйства теперь и не было.
Рассчитавшись с займом и, наученные горьким опытом займов, они теперь копили деньги на покупку поросёнка, и также покупку тёлки.
Простругивая клёпки 1* плотно подгоняя их фуганком одна к другой, Павел собирал бочку. И пока его изделие ещё чем-то напоминало лепестки не раскрывшегося цветка ромашки, а не бочку. Труден и весьма сложен процесс сборки бондарных изделий для человека, не знающего бондарного дела, но Павел был мастером своего дела. И в это самое время, когда Павел трудился над своим изделием, во двор вошла Мавруша.
— О, приехала, а мы тебя сегодня и не ждали. Поэтому я и не пошел тебя встречать, решив, что ты приедешь вечером или завтра утром. Вот, люди, бочку заказали сделать. Глядишь, лишняя копеечка в доме прибавится. Ну а ты как съездила? Что там, у тётки нового? — спросил Павел.
— Да вроде бы всё по-старому… Особых новостей нет. Она, как и всегда, в своём репертуаре. Шибко грамотная – о политике любит поговорить.
— Да уж… этого у неё не занимать. Что есть, то есть. Ну а как все остальные?
— А я, кроме тётки никого и не видела — все её казаки от рыбозавода, под Крайновку подались. Тётка Глаша, одна дома была.
— Ясно. А ещё, что нового?
— Ох, Паша. Не знаю даже как тебе эту новость, и сказать?
— Говори, как есть. Не тяни. Что случилось?
— В общем, обокрали меня на вокзале, а в магазине, когда я шапки покупала, меня чуть было не убили. Хотели придушить и деньги забрать. Дура я такая! Зачем все деньги из дому взяла? Теперь долго будем деньги копить на тёлку и поросёнка.
— Ну не горюй ты так. Главное, что ты жива и здорова, а деньги — дело наживное. Потуже пояса затянем и проживём как-нибудь. Нам… не привыкать. Или я не прав?
— Пашенька, милый, прости меня, пожалуйста, за то, что я такая клуша и растрёпа.
— Ну, хватит, хватит плакать. Слезьми горю не поможешь. Что ж теперь помирать что ли? Успокойся.
— Какой же ты у меня хороший и добрый, а я думала, что ты меня бить будешь.
— Ну вот, ещё чего удумала. Глупая, за что ж мне тебя бить-то? Ведь то, что с тобой приключилось — с каждым могло произойти.
— Но я ведь домой без денег приехала. Билет на поезд и тот украли. Ты знаешь, какой мне стыд пришлось пережить? Я глухонемой дурочкой притворилась. Хорошо, что хоть соседи по плацкарту не выдали меня контролёру. В общем, добралась до дома с божьей помощью, но хоть привезла то, что ты мне заказывал. Привезла тебе кривульку и бухарки тоже, — и, развязав мешки, Мавруша стала доставать из мешков привезённые вещи и вяленую рыбу.
***
Шло время, и настал 1939 год. Весной, Георгию, исполнилось восемь лет. Его отец работал бондарем то на маленьком винзаводе станицы Старощедринской, то в бондарно-плотницкой мастерской станицы Новощедринской. Но кроме этого, он, в составе народной дружины, дежуря поочерёдно с другими казаками, охранял покой и сон станичников станицы Старощедринской по ночам.
Чеченцы, всё также, по-прежнему, как и в стародавние времена, продолжали совершать воровские набеги на станицы казаков, ворую лошадей и коров у станичников. Хорошо, хоть казачек себе в жены, они не так часто воровали, как это бывало раньше. Обычно, переправившись в лодках или вплавь на конях, они устраивали засаду в месте слияния Сунжи с Тереком, где находились сады станичников. И это место станичники с незапамятных времён называли “Капканчик”. «Калым платить не нужно, а как жены, казачки, неплохие» — размышляли чеченцы, устраивающие засады на “Капканчике” либо в других местах многих других станиц, чтобы своровать себе казачку в жены. Скот же горцы теперь воровали, выводя его не из дворов казаков, как это бывало прежде, а из колхозных коровников и конюшен, но станичникам от этого было не легче. «На чём пахать колхозную землю, если уведут несколько тягловых быков? На чём вывозить урожай с полей или подвозить посевные семена в поле, если коней не будет хватать?» — размышляли они. Ведь тракторов, так же, как и автомобилей было очень мало и в основном все транспортные и пахотные работы выполнялись за счёт гужевого транспорта, коими являлись те самые колхозные быки и лошади.
Где-то совсем рядом, на соседней улице, прокричал петух. И, вскоре, ему вторил другой, стараясь перекричать своего собрата. Со стороны колхозного коровника доносилось жалобное мычание коровы – ей, явно что-то не нравилось и поэтому, она жалобно мычала. Но так жалобно могла мычать корова лишь в двух случаях: если потеряла своего телёнка, либо её обделили вниманием. Ведь теперь, хозяйки, любящей и лелеющей её, рядом с ней не было, и она, находилась в общем колхозном стаде – словно никому не нужная сирота в сиротском приюте.
Певчие птицы начали постепенно умолкать. Ещё немного и солнце утонет за горизонтом, щедро одарив напоследок вечернее неба своими лучами и облака от этих лучей сделались бледно-розовыми. Но вскоре солнце утонуло за горизонтом и облака постепенно начали менять окраску. Из бледно-розовых, они начали превращаться в бордово-лиловые, но ночная тьма ещё не наступила. В воздухе стояла весенняя свежесть.
В очень короткий период времени длящийся не более чем десять-пятнадцать минут, на стыке между полной темнотой и сумерками, хоркая, запоздалый вальдшнеп потянул свою нехитрую песню на вальдшнепиной тяге. Пролетев в сумеречном небе чуть выше крыш домов, лесной кулик-вальдшнеп, потянул к Щедринскому лесу. А в лесу его, очевидно, уже давным-давно дожидалась какая-нибудь подружка, которая периодически порхая, подпрыгивала на пару метров от земли в надежде увидеть пролетающего мимо неё самца чтобы привлечь его своими прыжками к себе. Но до этого момента вальдшнепиной тяги, она тихо сидела в зарослях травы или кустарников чтобы не привлекать к себе внимание, в том числе и внимание хищников.
Весенняя тяга в разгаре. Многие самцы и самки вальдшнепа, возвращаясь с юга в свои родные места, заботились о том, чтобы успеть за короткое лето произвести на свет потомство и воспитать его, поэтому, самки и подпрыгивали, привлекая самцов. Нужно успеть найти партнёра. Ведь лето так коротко, а с приходом первых заморозков ни земляного червя, ни букашку вальдшнепу не достать пусть даже своим необычайно длинным клювом. А кроме дождевых червей и букашек, вальдшнеп больше ничего не ест. С приходом первых заморозков, черви, обычно живущие под прелой листвой опавшей с деревьев ещё прошлой осенью, уходят глубоко в землю, и вальдшнепы остаются без пищи. Поэтому им надо спешить, чтобы успеть, всё сделать. И вальдшнепы, подлетая всё ближе и ближе к основным местам своего обитания – лесам и рощам средней полосе России – тянули свои нехитрые песни на вальдшнепиных тягах.
Идя по вечерней улице, Жора нёс узелок. Мавруша, собрав узелок, отправила сына в сельсовет, где находился штаб Добровольной Народной Дружины, чтобы тот отнёс ужин своему отцу. Подойдя поближе к сельсовету, Георгий увидел, что его отец стоит на пороге и курит. Издали заметив сына, Павел сказал:
— Ну, наконец-то пришел. Почему так долго?
— Не знаю, так получилось. Мама долго своими делами занималась, — ответил Георгий, — поэтому вот только сейчас отправила меня к тебе ужин отнести. Мы ждали тебя и думали, что ты сам придёшь. Но ты всё не приходил и не приходил.
— Ладно, сынок. Заходи в сельсовет, а я докурю и приду. Ты ужинал?
— Да, папа, я поел, а мама ещё нет. Но, наверное, уже тоже поужинала.
— Ну, хорошо, иди, — сказал Павел, и его сын зашел внутрь сельсовета.
В одной из комнат, за столом на скамейках, сидели несколько мужчин. В комнату кабинета председателя колхоза дверь была открыта, на случай если кому-то нужно будет позвонить, так как единственный на всю станицу телефонный аппарат находился там.
В небольшом кабинете председателя колхоза кроме телефона стола и нескольких стульев стоял большой сейф. Люди, дружинники, находящиеся в комнате напротив кабинета председателя, отдыхали. Но, отдохнув, в нужное время, сменяли своих товарищей несущих патрульную службу на улицах станицы.
Пройдя по узкому коридору, Георгий направился к комнате, где находились дружинники. Комната была просторной. Служила эта комната обычно для экстренных совещаний и закрытых партийных собраний. Войдя, Жора поздоровался с казаками; посмотрел на сейф, за тем – на портрет Сталина, висевший на стене в кабинете председателя колхоза, но больше всего, его заинтересовал телефон.
Положив узелок с ужином на стол, он подошел поближе к двери и начал пристально рассматривать диковинную штуку. Зайти в кабинет председателя без чьего-либо разрешения, Жора не осмелился. Штука, которую он прежде никогда не видел, как выяснилось позже, называлась телефоном и была чёрного цвета. Поверх чёрной квадратной коробки, на блестящих железных рогатульках торчащих из коробки кверху, висела перекладина с двумя выпуклыми шишками-набалдашниками по краям. Сбоку из коробочки выходили два шнура. Один шнур, который был покороче, шел к набалдашникам, а другой – к стене. Была также видна маленькая ручка похожая на ручку для завода пружины граммофона или прокрутки кофемолки.
— Что, Жора? Никогда не видал такой штуки? – спросил его кто-то из мужчин и горделиво добавил. – Это, телефон – последнее слово научной техники, а не хухры-мухры.
— Нет, не видал... а что это такое?
— Это, такая штука, Жора, через которую можно даже с Москвой разговаривать. Вот, как!..
— Не может быть, вы меня обманываете. Как эта коробочка может говорить? – спросил Жора.
— Всё просто. Чтобы по нему переговариваться, например, с Шелковской. Снимаешь вот эту штуку, которая похожа на большую, даже огромную трубку для курения табака и приложишь к уху. Затем, крутанешь пару раз ручку и говоришь вот сюда, а тебе отвечают. Понял?
— Как! Но разве ж такое возможно? Это ж как сильно надо кричать, чтобы тебя могли услышать на таком расстоянии? Ведь, Шелковская от нас далековато. Если даже очень громко крикнуть, например, кому-нибудь из мальчишек, которые на другом квартале и то, они тебя будет плохо слышать, а тут, в эту штуковину кричать нужно. Что, если в неё кричать, то твой крик будет слышан сильнее, да? Я думаю, что не может быть такого.
— Ладно. Сейчас я тебе попытаюсь объяснить всё по-другому. Пойдём в кабинет. Заходи, и я дам тебе трубку телефонную послушать – сам всё поймёшь.
— А что её слушать? Её не слушать, а в неё кричать нужно. Ведь вы только что сами об этом говорили, — недоуменно спросил Жора.
— Ты зайди и вначале просто послушай, прислонив её к уху, а уж потом если тебе захочется, то и кричать будешь. Хорошо?
Жора, согласившись с мнением старшего, кивнул головой в знак согласия, и они вошли в кабинет председателя колхоза. Зайдя, мужчина снял трубку телефона; вручил трубку Жоре и пару раз крутанул ту самую ручку вызова оператора телефонной станции, которая была так похожа то ли на ручку от граммофона, то ли кофемолки. Держа телефонную трубку возле своего уха, Жора через какое-то время услышал едва слышный и, как ему показалось, странный и неживой голос в трубке телефона повторявшего: «…Я вас, слушаю…». Затем, голоса слышно не стало и вместо него в трубке раздалось жужжание и хрипы. Мужчина не стал долго томить ожиданием ответа телефонистку, которая несколько раз успела спросить: «… Я вас слушаю! Говорите! С каким номером вас соединит?» — поэтому и нажал на рычаг разъединения связи. Рычагами разъединения, как только что уяснил Жора, были те самые рогатинки, которые находились поверх аппарата, и на которых, изначально лежала телефонная трубка.
— Ну что Жора, понял, что такое телефон? — спросил его мужчина, взяв из его рук телефонную трубку и положив на рычаги аппарата.
Георгий, покачав отрицательно головой, сказал:
— Нет, я ничего не понял. Там сначала, кто-то неживым голосом, будто из преисподней говорил, а потом было какое-то хрипение и жужжание. Наверное, туда оса или муха заползла и билась своими крылышками о стенки, издавая звуки: «Жу-жу-бала-бл-б-ля». Сидящие за столом мужчины, дружно рассмеялись, истолковав и исказив Жорино «Жу-жу-бала-бл-б-ля» на свой манер, как неприличные матерные слово, которыми обычно называют женщин лёгкого поведения.
— Жорик! Ну, ты нас и насмешил. Значит, она такая? Это, тебе так телефонистка представилась и сказала, какая она на самом деле, и что она за женщина, да? — надрывно смеясь, спросили они Жору, и вновь дружно и весело рассмеялись. Жора, услышав от мужчин матерные слова, смутился и, опустив голову, уставился в пол. Вошедший в это время с улицы Павел, увидев, что его сын стоит посреди комнаты, опустив голову, понял, что смеются над его сыном. Но его товарищи, с которыми он нёс дежурство, не обращая внимания на вошедшего Павла, продолжали дружно смеяться.
— Чего ржете словно жеребцы!? Жора, сынок. Иди домой, а не то наслушаешься тут всякой гадости от этих дядек. Там на улице пули летают, попадая чуть ли не в глаз, а вы тут сидите и ржете над моим сыном.
— Паша, ты извини, пожалуйста, нас. Мы ж не нарочно его осмеиваем. Он нам тут такую сцену преподнес, что обхохочешься. Мы тебе после расскажем. А что у тебя губы и ладонь в крови?
— Да я же вам говорю, что пули летают, а вы всё ржете словно жеребцы. Пуля мне прямо в рот угодила и верхний передний зуд сломала. Хорошо, что не в глаз попала, а в зуб. Если бы пуля в глаз попала, то выбила бы. И был бы я Пашка одноглазый, а так лишь зуб выбила и то хорошо. И если бы её зуб не тормознул, она бы мен в нёбо воткнулась.
Все присутствующие в комнате вновь дружно рассмеялись, ещё сильней, чем прежде.
— Ну и дела, Паша! Теперь к твому прозвищу “мужичок” ещё и прозвище “Пашка – пулеглот” прилипнет!
— Да идите вы! Не глотал я пулю! Вот она в кармане лежит, — обижено ответил Павел, слегка шепелявя по причине отсутствия переднего зуба, и показал пулю, достав её из кармана. Затем, взяв сына за руку, вывел из здания сельсовета и отправил домой.
А дело с пулей, сломавшей Павлу зуб, было таким. Докурив папирусу, он выбросил её в урну, стоящую возле порога. Взглянул на полную луну, потянулся и сладко зевнул. И именно в то самое время, кода его рот был открыт, в него и влетела пуля. Выпущенная из винтовки или карабина пуля была на излёте, потеряв свою энергию, но оставалась ещё тёплой. И прилетела она откуда-то из-за Терека – со стороны села Брагуны. Вскрикнув от боли и чуть не подавившись пулей, Павел выплюнул её изо рта вместе с осколком зуба. Затем поднял пулю и выбитый зуд с порога и положил в карман; утер рот ладонью и, открыв дверь, вошел в комнату сельсовета. Горло у Павла ещё долго болело, так как пуля его покарябала.
***
Незаметно прошла весна. Вальдшнепы, уже давным-давно добрались до своих родных мест гнездовья; успели вывести птенцов, а в терских землях, как обычно, наступило знойное лето. И как-то раз, в один из тех дней, Павла вместе с другим бондарем, работающим с ним в одном бондарном цехе винзавода, отправили в командировку на винзавод станицы Шелковской. И пробыл он там чуть больше двух месяцем.
Председатель колхоза выделил им телегу, в которую был запряжен конь, для того чтобы они смогли, взяв с собой весь необходимый бондарный инструмент и отправиться в командировку.
На винзаводе станицы Шелковской явно не хватало своих бондарей. Поэтому, решением Райкома партии, мастеров бондарного дела отправляли в станицу Шелковскую, собрав бондарей по два-три человека со всех станиц. Бондарей из станицы Старощедринской было всего двое. Ими были Павел и его напарник Шлыков Емельян Кузьмич, он же “турчонок”. “Турчонком” так все станичники звали не только его, а также и его детей, коими были Колька, Егор, Валентин, Нюська и Надя. И все они без исключения носили прозвище “турчата”. Это прозвище, в станице, их семья носила со времён турецкой войны 1878 – 1888 годов потому, что их дед Кузьма Прокопьевич привёз себе в жены молоденькую турчанку, которую звали Кирой. Ею была та самая Кира, которая прощалась со своей подругой Айрис на развилке дорог, когда отряд казаков возвращался домой с турецкой войны. Айрис увез в станицу Петропавловскую Пётр Чевола, а Киру – в Старощедринскую Кузьма Шлыков.
Ох, уж эти станичные прозвища. Интересно, как бы называли станичники детей, например, от совместного брака Данилушкиных и Шлыковых? Скорей всего примерно, так: «Мужичковые турчата» — не правда ли, немного странноватое прозвище? Ведь что у казаков, что у турок никто и никогда не называл мужчин мужиками или мужичк'ами, а женщин – муж'ичками.
Полдень. Высоко в небе, зависнув на месте маленькой точкой, поёт жаворонок. Жора-мужичок и Коля-турчонок лежат на душистом сене, постеленном в кузове телеги и, смотрят в небо, наблюдая за жаворонком, а жаворонок, знай, своё дело, заливается своей нехитрой трелью. Жарко. С Каспия дует лёгкий ветерок, приносящий небольшое облегчение от духоты и жары и ласково именуемый среди станичников Моряной. Из-под колёс телеги клубится пыль, поднимаясь облачками к верху, но лёгкий встречный ветерок не даёт ей оседать на телегу и путникам дышится легко. На сиденье сидит кучер, а рядом с ним – Павел и Емельян. Они о чём-то меж собой беседуют. Мальчишки, лежащие на сене, незаметно для себя уснули и проснулись лишь тогда, когда кучер остановил телегу, подъехав к воротам винзавода. Сторож, открыв ворота, и запустил их на территорию завода. В нос ударил резкий, доносящегося из цехов, запах бродящего сусла. Путники сошли с телеги и к ним подошел начальник — один из мастеров-виноделов — и, поздоровавшись с мужчинами, завёл разговор:
— Здравствуйте! Хорошо, что вы приехали, а то, у нас тут полный аврал! Скоро будем собирать урожай раннего винограда, а емкостей не хватает. Пойдёмте, я вам покажу ваши рабочие места, а когда вы с инструментом разберётесь и распределите его по местам, то мы сходим в общежитие, и я вас там устрою. Договорились?
— Да, хорошо. Договорились, — ответили мужчины.
— Ну, тогда пошли, а то у меня дел полным-полно: нужно показать другим прикомандированным мастерам где что лежит, — сказал начальник и, показав им рабочее место, ушел.
Мужчины выгрузили с телеги свой рабочий инструмент, а извозчик отправился в обратный путь. Через несколько минут начальник вернулся и спросил:
— Ну что, разобрались с рабочими местами?
— Да, разобрались.
— Ну, тогда идёмте, я вам комнату в общежитии покажу, — и мужчины вместе с ним направились к общежитию, которое находилось неподалёку от винзавода. Придя в общежитие, они разместились в одной из её комнат. В комнате кроме четырёх кроватей стоял шкаф для посуды и другой шкаф для одежды, а также — стол и четыре табурета. Несколько комнат были уже заселены приехавшими немного раньше их мастерами из других станиц, но свободные комнаты ещё оставались. Поэтому, проблем и упрёков со стороны начальства, по случаю того что Павел и Емельян были с детьми, не было. Мест хватило на всех.
Питались все прикомандированные мастера-бондари, приготавливая себе пищу на керосинках 2* стоящих на деревянных табуретках в кухне общежития.
Обустроившись, они благополучно переночевали на новом месте, и едва забрезжил рассвет, как прикомандированные проснулись. Ведь им, нужно было успеть до работы, привести себя в порядок – умыться и побриться, а также и приготовить завтрак на керосинке, что занимало довольно много времени.
Когда они ушли на работу, то дети ещё спали. Проснувшись, дети позавтракали заботливо оставленным их отцами завтраком на столе, и пошли к ним на винзавод. Их отцы, так же, как и все остальные рабочие винзавода уже давно работали. Кто-то подносил со склада к бондарному цеху клёпки. Кто-то наводил порядок, как на территории завода, так и в цехах, а их отцы стояли неподалеку от бондарного цеха под сооруженным навесом и собирали большую деревянную ёмкость, предназначенную для виноградной чепры 3*.
— Ну что, проснулись пострельцы?! Как спалось на новом месте?
— Спасибо, хорошо! — ответили мальчишки на вопрос Емельяна.
— А вы позавтракали? — спросил их Павел.
— Да, мы умылись и позавтракали, а также в комнате прибрали и пришли вот к вам.
— Ну и молодцы. Будем вас учить бондарному делу. Ведь в жизни всяко бывает — может и пригодиться. Вы вот тут садитесь под навесом в холодке на лавке и запоминайте как, и что мы делаем. Ведь бондарное дело – штука сложная. Не каждый сумеет, например, бочку, кадку или простое деревянное ведро собрать. Тут знания и хитрость нужна. Клёпку нужно так подобрать, чтобы не из нутрии ни с наружи изделия, щелей не было. Вот, основная хитрость бондарного промысла, — говорил, объясняя детям свою науку Емельян. — Это на первый взгляд, кажется, что всё так легко и просто: бери клёпки да составляй их на обруче одна к одной. Но на самом деле – очень трудная и кропотливая работа. Ведь каждую клёпку нужно подогнать, прифуговав и подогнав одну боковую сторону клёпки к другой. Поняли?
Дети, молча, слушали и запоминали все действия своих отцов-мастеров. Время шло к обеденному перерыву и им стало скучно. По двору пробежала собака, а следом за ней что-то обнюхивая на земле – другая. Одна из собак подбежав к навесу, задрала заднюю лапу и пометила столб.
— А ну пошел отсюда! — крикнул на пса Николай и, подняв маленький обрезок клепки, запустил в собаку, но не попал. Кобель, поджав хвост, убежал прочь.
— Коля! Что она тебе плохого сделала? Зачем ты в собаку клёпку кинул! — строго крикнул на сына отец. Мы видим, что вам совсем неинтересно обучаться ремеслу! Ну, раз так, тогда идите в общежитие и приготовьте нам обед – суп сварите. Где картошка, крупу, лук и всё остальное лежит, вы знаете. Нечего тут собак гонять, а мы скоро придём. Идите!
— Слушайте, что вам сказали. Иди, Жора, иди, — сказал Павел, и дети пошли к общежитию готовить обед.
Приготавливать еду они стали сразу на двух керосинках для того чтобы дело шло быстрей. В большой кастрюле варилась картошка с перловой крупой. На другой керосинке скворча, жарилась поджарка для супа. Когда суп был готов, дети побежали сообщить им эту новость.
— Ну, и молодцы что суп сварили. Идите, а мы минут через пятнадцать придём, — и дети побежали обратно к общежитию, чтобы успеть накрыть стол. Прибежав, они поставили кастрюля на стол, сняв её с керосинки. Затем, разложили чашки, нарезали хлеб, положили на стол возле чашек ложки и присели к столу, дожидаясь своих отцов.
— Ох, и вкусен же супец получился. За уши не оттянешь, — нахваливали отцы своих сыновей за их кулинарные способности. Дети, горделиво переглянувшись, молча ели суп, зачерпывая его деревянными ложками из чашек. Когда обед закончился, все дружно встали из-за стола и помолились. Каждый произнёс краткую молитву Богу, перекрестившись и поблагодарив его за хлеб насущный. И когда отцы детей ушли снова на работу, дети убрали всё со стола и, перемыв посуду, поставили её в шкаф. И так как до ужина было ещё далеко, они отправились прогуляться, не уходя при этом далеко от винзавода, в надежде увидеть что-нибудь новое – то, чего они не видели в своей станице. Но нового ничего не было и жизнь в Шелковской, мало чем отличалась от жизни в станице Старощедринской.
Несколько раз за время командировки они съездили к себе домой, для того чтобы повидаться с семьями, а также отвезти им кое-какие продукты, какими им удалось разжиться.
Когда наступила летняя жара, мальчишки, чтобы освежится, часто ходили на озеро. “Копонка”, так называлось озеро, потому, что оно было создано (выкопан котлован и канал питающий озеро) казаками очень давно — для хозяйственных нужд — вручную. И располагалось то озеро (да и ныне там находится) с северной стороны станицы, неподалеку от винзавода. Питал озеро канал, взятый из Терека неподалеку от хутора Терновский, который находился в нескольких километрах от станицы Шелковской.
Так, день за днём, прошла неделя, а за ней – другая.
«На одном супчике долго не протянешь…» — размышляли отцы. Поэтому в свободное от работы время, изготавливали ведра и ушаты, квашни 4* и жбаны для продажи или обмена на продукты питания.
Взяв в руки изделие, Георгий и Николай частенько относили их по адресам, которые им сообщали их отцы. И порой, мальчишки, носили эти изделия даже в станицу Гребенскую, которая соседствовала с Шелковской.
За ушат, ведро или квашню им обычно давали деньги, но порой – и продукты, потому что денег не было. И этими продуктами было: молоко, как парное, так и квашенное или сливки со сметаной, а также куриные яйца, сыр, сливочное масло или творог.
Хлеб они себе привозили из дому – в расчёте на неделю и их жены пекли его в выходные, когда мужчины приезжали домой. Хлеб хозяйки выпекали как в продолговатых полуовальных, так и круглых формах сами, так как никто и нигде не продавал хлеб в станичных лавках или магазинах. Поэтому, каждая хозяйка, выпекала его сама.
Те, кто знает, что такое труд человека-пекаря, пекущего хлеб не понаслышке, тот знает, как трудно замесить его руками и испечь.
В зависимости от потребности семьи, пекли его порой и по двадцать булок. Хлеб, выпеченный в овальных формах, весил примерно полтора килограмма, а в круглых – до трёх. Пшеничную муку использовали, как белую, так и серую грубого размола. Дрожи применяли самодельные – обычно из хмеля и отрубей. Это, гораздо позже, хозяйки начали применять дрожжи, которые придумали давно немецкие учёные – ещё в 1-ю мировую для того чтобы ускорить выпечку хлеба для своих солдат, взяв за основу трупный термофильный грибок. Но после окончания войны они навсегда забыли о таких вредных и даже опасных для здоровья немецких солдат дрожжах и запретили выпечку хлеба из таких дрожжей. Но мы, россияне, почему-то, печём такой смертельно опасный хлеб и поныне. Хлеб же, заквашенный на дрожжах из хмеля, получался очень хорошего качества и спустя неделю, почти не черствел и имел приятный вкус, да и, пожалуй, не был так опасен для здоровья, как хлеб на дрожжах из трупных термофильных грибков. Ведь трупный грибок, он и есть, трупный грибок… полезен лишь мертвецам, но не живым людям.
Когда Мавруша бережно уложила шесть булок хлеба полуовальной формы в чистый белый холщовый мешок, а в другой – продукты, Павел с Георгием собрались в путь потому, что их командировка ещё не окончилась.
— Пап, а может, я дома останусь? — спросил Георгий потому, что ему не очень-то и хотелось ехать с ним в Шелковскую.
Станицу Шелковскую Георгий невзлюбил из-за того, что там часто и густо дули ветры. И это был в основном ветер с востока. И если ветер задул, то он будет дуть весь день до позднего вечера. Но если к ночи не утихнет, то будет дуть ещё двое суток. Ну а если же ветер не прекратится и через три дня, то он будет дуть ещё три дня подряд. И так могло продолжаться до девяти или двенадцати суток, действуя на психику многих людей, вызывая их недовольство. Проходя по Ногайским полупустынным степям, он насыщался пылью и мелким песком. Песок залетал в глаза, уши, рот и нос. Скрипел на зубах потому, что попадал во многие продукты питания — в том числе и хлеб.
— Нет, сынок, нужно ехать. Что же ты за казак такой, если ветра испугался? Разве гоже казаку под материной юбкой свою голову от трудностей прятать? Со мной поедешь! Чему тебя мать может научить? Разве что двор подметать да борщи варить? А у меня ты будешь учиться бондарному делу, — пристыдив сына, сказал Павел. И, Георгий, послушно подчинившись воле отца, поехал с ним в командировку.
До Шелковской, выйдя из станицы на трассу, проходящую от города Грозного до Кизляра, они добрались в кузове одной из грузовичков. Поблагодарив водителя, сошли напротив улицы, ведущей к винзаводу и через несколько минут, были в общежитии.
Колька Шлыков со своим отцом были уже в комнате общежития, приехав немного раньше их.
— О, да вы уже здесь? – удивившись, спросил Павел. — А на чём вы приехали? Мы с Жорой ждали вас на трассе, а вы всё не появлялись и не появлялись. Я подумал, что у вас что-то случилось и, хотел было вернуться, чтобы узнать, в чем дело. Но потом, думаю, а вдруг вы уехали раньше. Что ж, зря два километра туда, да обратно из Старых Щедринов возвращаться в Новые?.. И не ошибся.
— Мы на попутке приехали. Оно так в основном всегда и получается, если не договорился о точном времени. Мы с Колькой стояли на трассе: вас ждали и о вас думали то же, что и вы о нас, — ответил Павлу Емельян.
— Ну что ж, тогда давайте чайку попьем, да будем, спать ложится. А то, завтра рано вставать, — предложил Павел. И попив чай, все легли спать, так как уже был поздний вечер.
Коротки июльские ночи. Утро следующего дня заняло людей своими делами и заботами. Павел и Емельян ушли на винзавод, а Георгий и Николай, проснувшись, как всегда чуть позже своих отцов, занялись своими делами.
— Папа, а можно я с Колькой схожу на озеро искупаться? Жарко очень.
— Но ведь вы уже ходили. Вон у тебя глаза от купания красные, словно у сомёнка. И кстати о сомах: я ведь вам говорил и предупреждал вас о том, что в озере водится огромный сом. Он даже уток и гусей целиком проглатывает. Так что и вас может проглотить. А если и не проглотит, то может, утащит на дно, схватив за ногу, словно лягушонка и утопить.
— Ну, пап! Ну, отпусти, пожалуйста. Мы неподалеку от бережка купаться будем.
— Ладно, идите, но недолго, — согласился Павел, сжалившись над сыном и его другом Колькой, которым очень сильно хотелось купаться потому, что было невыносимо жарко. И Павел подумал: «Эх, сейчас бы самому искупаться не помешало бы, жарища-то, какая. Но я ведь на работе – нельзя…».
Дети, недолго думая, побежали к озеру. Накупавшись вдоволь, ближе к вечеру, вернулись обратно.
Незаметно прошел июль, и середина августа и жара постепенно начала спадать. Созрели ранние сорта винограда. Дети загорели, купаясь в озере, а также многому научились и познали многие тонкости бондарного дела, учась у своих отцов. Их отцы тоже славно потрудились на благо экономики развивающейся страны, заработав положенное количество “увесистых” трудодней, на которые можно было купить: “простой кукиш” или, даже, “жирный кукиш с маслом”. И к “кукишу” ещё полагалось получить по 250 – 300 граммов зерна из расчёта на один заработанный трудодень – если не меньше. Поэтому, все были “веселы”, “довольны” и “счастливы”.
Вернувшись, домой из командировки, Павел продолжил свою работу на станичном винзаводе. На винзаводе вместе с ним также работал бондарем его брат Андрей. Василий – брат Павла – тоже жил в станице и работал кузнецом.
Из всех братьев Павла, самым старшим был Иван 1895 года рождения, но он умер в 1927 году, прожив всего 32 года. Умер он от туберкулёза лёгких через пять лет после того как родилась его дочь Надя.
Жена Ивана Нина вышла замуж во второй раз, и жила со своим вторым мужем в станице Старощедринской.
Родители Павла умерли примерно в те же годы, когда умерла и Наталья — мать Мавруши — с разницей лишь в несколько месяцев. До того, как предстояло умереть родителями Павла, они прожили долгую и можно сказать, счастливую жизнь. Но им, как и многим, пришлось пережить много горе, в том числе и похороны своего сына Ивана. И нет, пожалуй, страшнее ничего на свете для родителей, чем пережить своего ребёнка, пусть даже их ребёнку – сыночку Ванечке – исполнилось 32 года. Но для каждого родителя ребёнок остаётся ребёнком навсегда.
Владимир жил тоже с семьёй в станице Старощедринской и работал плотником.
Николай, женившись, уехал жить в Гудермес. Вместе со своей женой он работал в железнодорожном депо: он работал слесарем, а его жена продавала билеты в привокзальной кассе.
Еля (Елена) – самая старшая из детей семьи Данилушкиных – выйдя замуж, уехала из станицы и жила в Грозном. Работала она швеёй на одной из швейных фабрик города Грозного.
Самый младший брат Михаил Данилушкин, к тем годам, женат ещё не был. Окончив школу милиции, он работал в одном из спецотделов НКВД и жил на съемной квартире центрального Ленинского района города Грозного. Еля жила в том же Ленинском районе по улице Московской с ласковым народным названием “Жидовка” и частенько приходила к нему в гости, а по выходным они ездили в гости к родственникам в станицу.
Мифодий Тонкогубов, по-прежнему жил в семье Павла и Мавруши. На работу его никто не брал, но и без дел он также не оставался. Увидев поезд, он, как обычно, плутал неизвестно где неделю, две, а когда и больше.
Евдоким так и продолжал работать извозчиком у председателя и по-прежнему страстно любил лошадей.
Акулина Павлова — кума Натальи и Клима — умерла в начале 1939 года. С её дочерью Стешей, Мавруша потеряла родственные связи и дружбу. Она злилась на её мать, а также незаслуженно – и на саму Стешу потому, что та была её дочерью и считала, что отец погиб по вине её матери.
Со своими подружками детства — дочерями Заурбека — Мавруша встречалась пару раз на Гудермесском рынке.
Тяжелой была жизнь тех лет и не только в станицах, но, пожалуй, и во всех городах России, скорей всего из-за тех последствий индустриализации и коллективизации, но жизнь несмотря ни на что, продолжалась. И, как оказалось, все трудности, которые они пережили, были простыми цветочками, хоть и обагрённые человеческой кровью, по сравнению с теми кровавыми, зловещими ягодками, которые им ещё предстояло вкусить потому что кончился 1939-й год, за ним прошел 1940-й и, наступил 1941-й год.
***
1. Клёпка – деталь (доска определённой толщены и длинны) бочки или другого бондарного изделия (ушата, кадки, ведра и пр.).
2. Керосинка – кухонное бытовое устройство, служащее для приготовления пищи. Кроме примусов и керосинок были также и керогазы.
3. Чепра – так терские казаки называли отжимки винограда, после того как его сдавливали на сусло. Не надо путать это слово со словом чепрак (укрыть чепраком). Чепрак – это некий коврик-подстилка под седлом коня, сшитый из войлока, сукна и пр.
4. Квашня – бондарное изделие в виде неглубокого, но широкого ведра, либо чана, в котором заквашивали тесто для дальнейшей выпечки хлеба и хлебобулочных изделий.