Дина Бакулина
ТРИНАДЦАЯ ЗВЕЗДА
повесть
И вдруг со скоростью света далёкой звезды меня осенил ответ… Я нашёл отгадку, и бережно скрыл её в сердце…
О. Генри
Всё, что собрали, сложили в корзины,
И на мосту прогремела телега.
Дай мне ещё наклонится с вершины,
Дай удержаться до первого снега.
Арсений Тарковский
АННА ВАСИЛЬЕВНА
Анна Васильевна зиму не любила. А та, в свою очередь, не любила Анну Васильевну. Зима наводила тоску, заставляла хандрить. К тому же зима с каждым годом становились всё капризнее: снег, не успев выпасть, таял, образуя непроходимые грязные лужи и дрожащую в мелком ознобе слякоть. Обычно зима приближалась потихонечку, не свирепствуя, но, хотя и стелила мягко, а спать было жёстко. Окрепнув, зима изо всех сил начинала тянуть, крутить, мутить душу человеческую. Однако со временем и зима чудить уставала: однажды ей надоедало смотреть на полусонных, вечно чихающих, дрожащих от озноба людей, точно призраки шарахающихся по тёмным сырым улицам, — и тогда зима просилась в отпуск. И безотказная весна всегда соглашалась подменить свою холодную нравом подругу.
Если зиму Анна Васильевна решительно не любила, то к весне относилась хоть и с приязнью, но настороженно, потому, что если зима усыпляла, истощала и обессиливала, то весна, наоборот, тревожила и будила угасшие мечты. Такое непрошенное пробуждение Анне Васильевне не нравилось: вовсе не собиралась она пробуждаться, и без того ей было хорошо. Ведь она давно для себя решила и положила за правило: не мечтать! Ни при каких обстоятельствах.
И всё же… Всё же была у Анны Васильевны одна мечта, — в виде исключения… Вернее, даже не мечта, а надежда: «Хорошо бы мне как-нибудь со своей Олей съехаться, с младшей дочерью… Стали бы вместе жить…» Но по некотором размышлении к этой отрадной надежде примешивались непрошеные сомнения: «А что если Оленька всё-таки решит семьёй обзавестись? Вдруг у неё дети появятся, и я ей только мешать стану? А что если я Олиному мужу не понравлюсь?» Несмотря на то, что Оля, судя по всему, семьёй обзаводиться пока — или совсем — не собиралась, такие мысли приводили Анну Васильевну почти в ужас. Тогда она старалась всеми силами прогнать от себя эти страхи, но, прогоняя их, ей поневоле приходилось отдалять от себя и ту отрадную надежду, которая только и помогала жить.
Анна Васильевна Перова давно жила одна. Точнее, не совсем одна, а с котом по имени Тигр. Тигр был рыжим, полосатым, очень умным и очень прожорливым зверем. В первый же год своей одинокой жизни, когда обе дочери Анны Васильевны, Оля и Маша, выросли и уехали, Анна Перова пошла на рынок и купила рыжего котёнка, — всего за сто рублей. Теперь котёнок подрос, конечно, и теперь живут они зимой и летом вместе — хозяйка и ушастый, огненный Тигр. Но когда к Анне Васильевне ненадолго приезжает её младшая дочь — Оля, тогда, независимо от настоящего времени года, для Анны Перовой наступает лето, причём не изнурительно жаркое, а тёплое и ласковое.
Старшая дочь — Маша, — к Анне Васильевне совсем не приезжает: она живёт в Голландии с мужем, двумя маленькими детьми и матерью мужа. У Маши, по-видимому, всё идёт хорошо, и со своей голландской свекровью старшая дочь ладит как нельзя лучше. А вот с собственной матерью, Анной Васильевной, ей далеко не всегда удавалось найти общий язык. Младшая же, Оля, наоборот — с самого детства была к матери привязана: до четырнадцати лет Оля повсюду следовала за Анной Васильевной, как хвостик за лисой.
Мужа у нашей героини сейчас нет, — вернее, формально, по паспорту-то он есть, а на самом деле — нет. Но его не всегда не было, а только в последние десять лет. Почему за все эти десять лет довольно симпатичная Анна Васильевна так и не нашла себе подходящую пару для семейной жизни — непонятно. А впрочем, так ли уж и непонятно? Не нашла, потому что не искала.
— Хватило с меня и одного мужа! — уверенно заявляла Анна Васильевна подругам и своим любопытствующим знакомым.
Отсутствующего мужа Анны Перовой зовут Андрей Иванович, он по профессии и по призванию — военный. Женился Андрей на Анне по любви, а потом все пошло как-то не так. В юности Анна была очень хорошенькой: невысокая, стройная, с густыми светлыми волосами, выразительными серыми глазами; девушка была неглупа, в меру практична и рассудительна. Несмотря на свою кукольную внешность, Аня не казалась легкомысленной, но и хитрости в её облике тоже не было. Каждое утро девушка делала зарядку и всегда придерживалась здорового образ жизни. В школе Аня училась пусть и не отлично, но хорошо, а после школы сразу же поступила в медицинское училище, потом сдала экзамены в мединститут, на заочное отделение.
Ухажеров у юной Ани было всего три. Точнее — два с половиной: один из них девушке совершенно не нравился, более того — он её раздражал. Но в женихи всё равно записался, поэтому приходится учитывать и его. Другой ухажер был бы всем хорош, но уж очень не спортивен, к тому же чрезмерно увлекался поэзией, — Аня же, как уже говорилось, была девушкой практичной и понимала, что нормальной семейной жизни с будущим поэтом быть не может. Итак, оставался только один — Андрей. Он сразу произвёл на девушку положительное впечатление: немногословен, учится в военном училище, и хотя бы приблизительно знает, чего хочет от жизни.
Но Жизнь, как известно, — тётка не только своенравная и насмешливая, но и свободная, как ветер. Ей совершенно всё равно, чего мы от неё ждём. Она ходит, где хочет, и дудит в свою дуду, когда ей вздумается. Попробуй — вручи ей свою дудочку и попроси: «Играй, когда я скажу, и так, как мне нужно!» Усмехнётся презрительно, потом насмешливые губки подожмёт и отвернётся. А уж ты как-нибудь сам тогда выкарабкивайся! Может, и смилостивится своенравная жизнь, остановится на одну минутку, обернётся и прошепчет одними губами: «Ладно. Я вот сейчас пойду, а ты, если сможешь — иди за мной по моим лёгким следам, шаг в шаг! Но если, поторопишься, собьёшься — накачу на тебя ненароком и сомну! Втопчу, точно ракушку, в белый песок — так что никто тебя уже и не отыщет. А если запоздаешь, помешкаешь, — и тени моей не увидишь».
Выслушает такие жестокие слова человек и только руками разведёт. Посмотрит Жизнь на крохотного растерявшегося человека, да и скажет беззлобно: «А знаешь что, недотёпа, оставайся-ка ты на месте. Сиди, лепи себе куличики из песка. Где тебе за мной, быстроногой, угнаться!» И останется растерявшийся человек на берегу глубокой, бурной реки; примется думать да раздумывать: как дальше жить, куда идти? И хорошо, если придумает в конце концов хоть что-нибудь. Тогда просто встанет и отправится в путь, не зная и не рассуждая — дойдёт или не дойдёт. Ну а тот, кто так и останется сидеть на берегу, ругая равнодушную жизнь на все лады, уж точно никуда не придёт. Конечно, и тот, и другой в итоге умрут, — но важно, какой путь они перед этим проделали, вот в чём штука!.. И хотя Жизнь и в самом деле — тётка равнодушная, всё же не она правит миром. Для Того же, Кто на самом деле правит, важен именно путь каждого человека. Каждого. Во всяком случае, так говорят святые отцы.
И вывод отсюда: надо идти!
СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
Но ни Анна Васильевна, ни Андрей Иванович ни о чём таком сначала не задумывались. Всё казалось им простым и ясным: для начала нужно пожениться, потому что время подошло; к тому же все так делают. Вот они и поженились. Первые два года жили друг с другом дружно и беспечально, как голубки. А потом родилась дочка Маша, и Анна Васильевна неожиданно для всех переключила свои заботы только на дочку, — муж Андрей отошёл на задний план. В конце концов, он мужчина, значит, не нуждается в особых нежностях; а вот маленькая дочка — она да, нуждается. И стала Анна Васильевна всю свою нежность, которая раньше предназначалась только мужу, отдавать дочке Маше.
Муж смотрел на это с недоумением и растерянностью; иногда он даже подумывал: а так ли ему нужна была дочь?.. Какие-никакие отцовские чувства у Андрея имелись, но всё же он более умом понимал своё отцовство, а сердце его молчало и разуму вестей не подавало, точно онемело. И вот только Андрей начал к новой обстановке кое-как привыкать, как родилась и вторая дочь — Оля. Тогда Андрей Иванович догадался, что он, видимо, всегда хотел иметь сына, а дочерей — нет, не хотел. Не в этом ли причина его бесчувственности?
Слонялся Андрей из угла в угол, ходил-бродил по комнатам как чужой, неприкаянный, а потом окончательно обиделся на жену и пошёл «по друзьям»: с друзьями и понятнее, и веселее было. Впрочем, семью он обеспечивал по-прежнему честно и к ночи дома всё же объявлялся. Однако, Анна как будто этого не замечала и точно в угаре носилась день-деньской со своими малютками: наряжала их точно куколок, пылинки с бархатных платьиц сдувала… Но вот однажды Анна остановилась среди всей этой круговерти и неожиданно для себя заметила, что мужа-то оказывается поблизости нет!.. «Где же это, интересно, Андрей?» — удивилась Анна.
Андрей же тем временем настолько привык к беззаботной жизни в дружеских компаниях, настолько он в эту кутерьму всем своим молодым, неопытным сердцем втянулся, что и сам вспоминал об оставленных где-то там жене и дочках лишь изредка и без всякого самоукорения.
До Анны Васильевны только сейчас и дошло, что её законный муж давным-давно живёт другой, неизвестной ей жизнью, в которой бывшей жене с Машей и Олей места не предусмотрено. Но вместо того, чтобы попытаться хоть что-то сделать — хотя бы попросту поговорить с мужем, закружившимся в непутёвой круговерти, — Анна Васильевна пригорюнилась, затаилась, и, в конце концов, махнула рукой, решив, что исправить уже ничего нельзя. А утвердившись в этой мысли, она тут же смертельно обиделась, и решила всю остававшуюся пока в её сердце любовь к мужу полностью истребить. Воля у Анны Васильевны сильная, и это истребление ей вполне удалось.
Так прошло для Анны Васильевны и Андрея Ивановича несколько лет; со стороны казалось, что они живут вместе, а по сути — супруги держались порознь. Надо сказать, что за все эти безотрадные годы Андрей Иванович несколько раз искренне пытался найти со своей отдалившейся семьёй общий язык, — уж если не с женой Анной, то хотя бы с дочками, — но у него это никак не получалось. Мама была для Маши с Олей всем, а вот папа никакого особенного интереса не представлял: с ним девочкам было неинтересно. Но в этом, думается, была вина уже не папы, — вернее, не только папы, но и Анны Васильевны.
Жизнь тем временем шла, как ей и положено: дочки росли, росли и, наконец, совсем выросли. И когда Анна Васильевна сочла, что Маша с Олей уже достаточно взрослые, — она сообщила Андрею Ивановичу, что продолжать семейную жизнь напоказ больше не намерена и попросила его удалиться. Бесповоротно. И поскольку было это решение Анны твёрдым, а сама она — человеком решительным, Андрею ничего другого не оставалось, как согласиться. Хотя, по правде сказать, такого оборота он совсем не ожидал. Дело в том, что при всём своём уме Андрей Иванович оказался не слишком тонким психологом. Он ведь даже и не догадывался, что жена не просто так, а от глубокой горькой обиды перестала его замечать. Он-то был уверен, что с рождением дочек просто перестал быть ей интересен. Такое непонимание между супругами росло, крепло, и однажды из рыхлого снежного кома превратилось в затвердевшую ледяную глыбу.
Андрей Иванович понял, что с твёрдым решением Анны Васильевны ничего не поделаешь, а поэтому пришлось ему с женой согласиться и насовсем уйти из её жизни. Надо сказать, что Андрей Иванович, как образцовый офицер, был у начальства на хорошем счету, а потому без особых хлопот его просьбу о переводе удовлетворили: дали ему назначение в другой город, а именно — в Петербург. Жильём каким-никаким обеспечили… Вот Андрей и перебрался в Петербург. Ехал он в поезде на новое место службы и всё думал и думал о своей, по-видимому, не слишком удавшейся жизни. Недоумевал: почему всё так нелепо, неправильно сложилось? Не понимал и ответа не видел. И во время той недолгой поездки неожиданно осенило Андрея: свою скрытную и непонятную жену он, оказывается, до сих пор любит! Это обстоятельство показалось ему самым, пожалуй, странным и необъяснимым.
«Всё как-то нелогично, неясно и неправильно!..» — с обидой думал Андрей Иванович и винил во всём, конечно, злую наглую дуру — Жизнь. А та ничего — не обижалась, потому что ей всегда всё равно.
ЛЮДИ И ШИНШИЛЛЫ
Старшая дочка Маша росла девочкой разумной, упрямой и самодостаточной. Училась старшая хорошо, и никаких особенных проблем с ней никогда не было. А вот у младшей, у Оли, нервная система была, что называется, подвижной, да и училась она гораздо слабее старшей сестры. Чуть что – Оля тут же в слёзы: то ребята во дворе обидят, то учительница несправедливо двойку поставит. Словом, всегда что-нибудь да не так…
Очень разные по характеру, девочки не были похожи и внешне. Маша — темноволосая, с тёмно-карими глазами, с чёткими, острыми и словно застывшими чертами лица как у кукол, с которыми она любила играть. Было (или чудилось?) в Машином лице что-то жёсткое, даже жестокое. Однако ни в какой особенной жестокости никто её уличить не мог. Вот разве что обижалась Маша не вдруг, но крепко. И прощала тоже не вдруг, и каждую обиду помнила долго, если не сказать — всегда. Словом, девочка была хоть и не вспыльчива, зато уж и не отходчива.
Закончив школу, Маша по примеру мамы сначала поступила в медицинское училище, а потом в институт, который находился в Петербурге. Начав самостоятельную жизнь, Маша быстро от дома отвыкла, а закончив институт, вышла замуж за доброго, простоватого голландца, с которым там же, в Петербурге, познакомилась. И уехала с ним в Голландию. Жила Маша со своим голландцем хорошо; вскоре у них родилось двое мальчиков. Общение с матерью и сестрой для Маши ограничивалось редкими поздравлениями обеих по телефону в особо чтимые праздники — такие, как дни рождения и именины. А отца Маша и вовсе не вспоминала: не потому, что как-то особенно сердилась на него, а просто — не помнила этого человека. Что же до Анны Васильевны, то она искренне радовалась жизненным успехам своей старшей дочки, — лучшего для Маши она и пожелать не могла.
А вот младшая дочка, Оля, до времени жила с матерью, — и Анне Васильевне казалось, что так будет всегда. Сознательно и твёрдо, (и, как ей казалось — навсегда), отправляя своего беспутного мужа Андрея в Петербург, Анна Васильевна даже не подозревала о том, что однажды ей придётся лицом к лицу столкнуться с одиночеством, — и это столкновение не только сильно озадачит её, но даже и вовсе собьёт с ног…
Тем временем младшая Оля подрастала… Нервная система девочки — заботами любящей матери — с годами становилась всё крепче. Да и внешне Оля расцветала не по дням, а по часам. С течением лет в ней, как и в старшей сестре, стала проявляться немного угрюмая сосредоточенность, серьёзность и даже замкнутость. К одиннадцатому классу учебу Оля резко подтянула и стала намного уверенней в себе, спокойней. Её светлые когда-то волосы стали тёмными, светло-карие глаза тоже как будто потемнели и смотрели задумчиво, немного грустно. Закончив школу Оля, как когда-то и её старшая сестра, уехала в Петербург — учиться в библиотечном институте. Во время учебы девушка жила в общежитии, а к матери приезжала каждые каникулы.
Анна Васильевна ожидала приезда Оли так, как ожидают тепла после бесконечной зимы, или дождя в изнуряющий зной. Теперь вся её жизнь превратилась в сплошное ожидание. Анна Васильевна думала: «Ничего, скоро Оленька закончит институт и вернётся обратно в наш ма-ленький городок. Работать она устроится, конечно, в местную библиотеку, а если вдруг решит выйти замуж, то муж непременно поселится у нас. И будем мы жить все вместе дружно и счастливо!..»
Но случилось иначе. Закончив институт, Оля вдруг сообщила маме, что в родной городок возвращаться она не собирается. Решила жить и работать в Петербурге!.. Кстати, однокомнатную квартиру Оля для себя уже не только присмотрела, но и сняла. Дело-то в том, что Петербург ей нравится гораздо больше: «Там возможности на каждом шагу, да к тому же и город исключительно красивый», — писала Оля матери.
Анна Васильевна такого поворота дел отнюдь не предвидела, а поэтому даже немного заболела от расстройства. Теперь у неё то сердце пошаливало, то головные боли мучили, — и никакими таблетками их не унять.
— Может быть, у тебя появился кто-нибудь в Петербурге, Оля? Друг? Или вообще — жених? — всё пыталась понять Анна Васильевна.
— Нет, мама. Не появилось никого. Я, видишь ли, семью решила вообще не заводить. Не хочу.
— Ну, Оленька, это ты только сейчас так говоришь, по молодости, — пыталась мать отмахнуться от её слов.
— Нет, мама это я не сейчас и не по молодости, так говорю. Я твёрдо для себя решила. Не нужно мне никакой семьи, хватит мне меня одной!
— И детей не хочешь? – ахнула Анна Васильевна.
– И детей, — уверенно подтвердила дочь.
— Но почему же так, Оленька? — всплёскивала руками мать.
— Ах, мама, что же тут непонятного? Насмотрелась я на нашу семью! Мне, знаешь ли, хватило. Вот ты, например: у тебя муж есть, а ты нас одна растила. Разве не так? А почему? И где он вообще, этот наш отец? Нигде! Нигде его нет и не было!.. А ведь ты, мама, и сейчас даже по паспорту замужем, да что толку-то? Ну и скажи теперь: зачем мне такое счастье?!
— Не стоит обобщать, Оленька. Ведь не у всех же…
— У всех! – отрезала Оля. — А если даже и не у всех, то мне всё равно. Я никакого семейного счастья не хочу!
— Ну, Оля, доченька, послушай!.. Человек же не может… вернее, не должен жить один!
— Может, мама, ещё как может! Кому-то это недоступно, а кому-то — очень даже! Мы ведь все разные, мамочка, — или я не права? К тому же я и не одна живу, — внезапно просветлев, улыбнулась Оля.
— Не одна? А с кем же? — отчего-то встревожилась мать.
— С Шелли и Гастоном!
— С Шелли и… Гастоном? — растерянно переспросила Анна Васильевна.
— Ну да. Шелли и Гастон — это мои гладкошёрстные шиншиллы! Ох, мама, ты не представляешь, какие они у меня красавцы оба! Шелли — серенькая; Гастон — коричневый: шёрстка у него прямо шёлковая, блестящая. Ты представить себе не можешь, что за симпатичные зверюшки! Вот приедешь ко мне в гости — сама убедишься! Ты их с первого взгляда полюбишь, уверяю тебя! Кстати, мама, всё время забываю спросить: а наш-то с Машкой отец, он что — жив ещё? Ты случайно не в курсе?
— Шелли — серенькая, а Гастон — коричневый… — безвольно опустившись на стул, машинально повторила Анна Васильевна. — Отец-то ваш? Жив, да. Наверное, жив… Хорошо бы узнать! — добавила она неожиданно для себя. И призналась дочери, что о теперешней жизни Андрея Ивановича ей известно только то, что несколько лет назад он, кажется, служил в военном институте имени Петра Великого в Петербурге.
— А служит ли он там сейчас, не знаю…
— В Петербурге? – с неожиданным интересом переспросила Оля и философски добавила: — Ну надо же, как всё-таки тесен мир!
Анна Васильевна с недоумением посмотрела на дочь и не согласилась:
— Не так уж он и тесен, если задуматься.
— Ах, мама, брось! Во всяком случае, надеюсь, мой потрясающий папа всё ещё жив, а может, даже дослужился до полковника.
— Может, и дослужился, — задумчиво согласилась Анна Васильевна.
— Мама, а материально он тебе всё это время хоть немного помогал?
— Материально? Конечно. По крайней мере, пока вы обе росли, денежные переводы от него я получала регулярно.
— Ну, вот видишь, как хорошо! У нас с тобой, оказывается, далеко не худший вариант. Интересно, на ком он сейчас женат? Не официально, конечно! Формально-то вы с ним всё ещё женаты. Кстати, мама, а почему же вы до сих пор не развелись? А?
— Даже не знаю, Оля. Мне как-то в голову не приходило… А ему, видимо, тоже всё равно. А может, так для его военной карьеры полагается: мол, женат — и всё в порядке… Кто их знает, этих военных. А почему ты вдруг спросила об отце, Оля?
— Ну мама, надо же мне было когда-то узнать это! Тем более, если у нас разговор о семье зашёл. Ой, ты прости, мама, если я тебя чем-нибудь расстроила! Честное слово, не хотела. Да Бог с ним, с этим отцом! Правда? У него, наверное, уже и детей-то внебрачных за это время целая куча появилась. Ну, а у тебя ведь всё равно есть мы — и я, и Машка. Правда?
— Конечно, — согласилась Анна Васильевна. У меня есть ты и Маша. И ещё… у меня есть Шелли и Гастон.
Услышав последние слова, Оля весело расхохоталась.
— Мама, не путай, пожалуйста: Шелли и Гастон — мои, а вовсе не твои! Нет, ну какая ты у меня всё-таки классная. Восхищаюсь твоим чувством юмора!
ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ
Непонятно почему, но с каждым своим новым приездом Оля задавала всё больше вопросов о своём отце, а однажды даже попросила маму найти и показать ей папины фотографии. Анна Васильевна с удивлением смотрела на любимую дочь и сердилась. Но показывать своего раздражения ей всё же не хотелось, и поэтому она скрепя сердце на все вопросы старалась отвечать и фотографии («Жаль, что не выбросила!») тоже Оле показала. А недовольной Анна Васильевна была потому, что повышенный интерес дочери к отцу не только казался ей неуместным, но отчего-то бередил душу, будил в памяти давно забытый и навсегда отвергнутый ею образ мужа. А воскрешать этот образ Анне Васильевне совсем не хотелось. Это было уже не нужно. Никому не нужно. Но Оля словно не замечала сердитого волнения матери и продолжала задавать такие, например, вопросы:
— А день рождения у него когда? Не помнишь?
— Почему не помню? Помню, конечно. Первого апреля, как раз во всемирный день дураков! — с некоторой даже радостью ответила мать.
— Ну надо же! — всплеснула руками Оля. — Первого апреля!
«С чего бы это ей вдруг стало не хватать отца? — размышляла Анна Васильевна. — На что он ей понадобился?» Ничего вразумительного ей придумать не удалось, а вопросы меж тем продолжались.
— Да он и думать о вас с Машей забыл! Не нужны вы ему были тогда — не нужны и сейчас! – однажды в сердцах выкрикнула Анна Васильевна.
— Может, и не нужны, — неожиданно спокойно и очень миролюбиво ответила Оля. — А может, и нужны. Неизвестно.
Мать только головой покачала. «Ну и дети у меня, — думала она. — Ну и дети!»
ТИГР — ХУЛИГАН
Оля как обычно погостила немного и уехала, а Анна Васильевна осталась дома совсем одна. Раньше, когда Оля уезжала, с Анной Васильевной оставалась мечта о том, как однажды они заживут все вместе… И мечта эта не только звенела нежно, словно хрустальный колокольчик, но и согревала и утешала. Когда же Оля эту хрустальную мечту вдребезги разбила, Анна Васильевна загрустила, заскучала… А потом подумала-подумала, да и отправилась на рынок покупать себе кота, вернее, котёнка. Вот так в её доме и появился кот по имени Тигр. Рос Тигр быстро как на дрожжах и с самого начала заявил о себе, как о существе незаурядном, наделённом противоречивыми чертами характера. Тигр, разумеется, прирождённый хищник, как и все коты, — но при этом он обладал натурой утончённой и ласковой. Однако, несмотря на всю свою утончённость, Тигр часто бывал непоседлив и склонен к мелкому и крупному хулиганству. Так или иначе, а в те редкие минуты, когда Анна Васильевна не злилась на Тигра за его проделки, она считала, что с котом ей повезло. И Тигр в свою очередь, в те мгновения, когда не обижался на хозяйку, считал себя не обделённым судьбой.
Дочке Оле, которая, хоть и не часто, и ненадолго, а всё же заезжала к матери, Тигр тоже очень понравился.
— Вот бы его с Шелли и Гастоном подружить, они бы вместе очень забавно смотрелись! — вслух рассуждала Оля.
— Ну что ты! — нахмурясь возражала Анна Васильевна. — Кота с шиншиллами нельзя соединять ни в коем случае! Он же всё-таки хищник!
Вздохнув, Оля, разумеется, соглашалась с матерью.
У ласкового рыжего кота с утончённой душой было предостаточно разнообразных хулиганских наклонностей. Мы даже не говорим об обязательном воровстве оставленной без присмотра колбасы или рыбы. Если же украденный продукт Тигру по какой-то причине есть было неприятно — он весело валял его по полу, пока не доводил до состояния неузнаваемости. Так происходило, например, с зефиром или овсяным печеньем. Наказание тряпкой, а то и шваброй похититель терпел стоически, и, похоже, они его нисколько не огорчали. Видимо, у Тигра было обостренное чувство справедливости: украл — получил наказание; ещё украду — ещё получу. Такой порядок дел кота вполне устраивал: он казался ему логичным и справедливым; а потому справиться с воровскими наклонностями Тигра не представлялось возможным: оставалось лишь усиливать бдительность.
Кроме своего основного занятия — воровства, Тигр обожал передвигать с места на место различные предметы, грызть картонные коробки, прыгать с гладильной доски на шкаф и оттуда — обратно на доску. Надо сказать, что, прыгая, Тигр всякий раз менял траекторию своего полета настолько, что непременно умудрялся своротить то один, то два предмета на своём пути. Больше всего доставалось, конечно, утюгу, стоящему на гладильной доске. Этому бедолаге случалось падать вместе с Тигром несколько раз. Так продолжалось до тех пор, пока несчастный утюг не сломался окончательно. Его, конечно, пришлось выбросить…
Но, несмотря на свои разрушительные способности, Тигр обладал таким обаянием, был настолько красив, что рассматривать его в те редкие минуты, когда он не хулиганил, а спал, было для хозяйки истинным удовольствием.
Однажды под Новый год Анне Васильевне пришлось воочию убедится, что душа обаятельного хулигана Тигра вовсе не чужда некоторых эстетических наклонностей. Выяснилось, что Тигр никогда не покушается ни на хрупкие разноцветные украшения рождественской ёлки, ни на саму ёлку, а предпочитает отойти в сторонку, чтобы оттуда тихо и почтительно взирать на эту временную красоту.
ХРУСТАЛЬНЫЕ ЗВЁЗДЫ
Однажды в Рождественские каникулы Оля по обычаю приехала погостить к Анне Васильевне. Ёлочка уже стояла в большой комнате — живая, душистая и наполовину наряженная; Анна Васильевна не успела украсить ёлку до конца. Впрочем, это было не страшно — времени до Нового Года и Рождества оставалось ещё много.
Тигр как всегда встретил Олю бурным восторгом, плавно переросшим в весёлое хулиганство. Выгнув спину и победно задрав хвост, Тигр то нёсся вперёд, то пятился, отступая перед условным противником. Он ещё долго носился по комнате, сшибая всё на своём пути, пока, наконец, не устал и не прилёг на диван отдохнуть. Надо сказать, что отдыхать, то есть спать Тигр мог долго — несколько часов кряду, предоставив Анне Васильевне и Оле заниматься тем временем своими делами.
— Оля, доченька, что-то у меня всё никак руки не дойдут… Может ты нашу ёлочку украсишь? — ближе к вече-ру предложила Анна Васильевна.
— Ой, с удовольствием, — ответила Оля и направилась к шкафу, но, не найдя коробку с ёлочными игрушками на привычном месте, спросила:
— Мама, а куда ты подевала игрушки, я их что-то никак найти не могу?
— Ой, забыла! Я же на днях генеральную перестройку затеяла. Игрушки теперь не в комнате — в кладовке!
Оля включила свет в кладовке… «Может и коробка для игрушек уже другая, — подумала она. — Теперь придётся заглядывать в каждую…» И тут небольшая, не новая, но всё равно довольно заметная синяя коробка привлекла внимание девушки. «А это что такое?.. Форма очень необычная — прямоугольник со срезанными углами… Интересно, что в ней?» С непонятным трепетом Оля открыла коробку и увидела аккуратно уложенные прозрачные хрустальные звёзды, тонко отливающие тремя разными оттенками: жёлтым, красным и зелёным. «Странно, звёзды совсем прозрачные и в то же время цветные…» Оля аккуратно положила на ладонь одну из жёлтых звёзд. И невольно застыла, залюбовалась. Потом поднесла звезду поближе к глазам, чтобы получше рассмотреть. В середине её, в глубине хрусталя, Оля заметила тонкие цветные нити, тянущиеся от основания к кончикам лучей. «Так вот почему звёзды кажутся цветными, — из-за цветных ниточек внутри!.. Как красиво! Интересно, сколько же их тут?»
— Оля, ты что там притихла? — закричала из комнаты мать. — Не можешь найти коробку с игрушками?
Оля аккуратно положила жёлтую звезду обратно и, бережно взяв в руки синюю коробку, отправилась к матери.
— Мама, ты купила новые игрушки? Я и не знала, что такие бывают.
Увидев синюю коробку, Анна Васильевна даже побледнела.
— Ах это! — воскликнула она. — Это… не совсем ёлочные, это… так… в общем, ерунда…
— Ничего себе, ерунда! — удивилась Оля. — В жизни таких красивых не видела!.. — Ты их что в комиссионном магазине купила, да? Просто коробка по виду не новая. Очень дорогие, наверное?
— Нет. Не дорогие. Впрочем, не знаю, — неохотно призналась Анна Васильевна. — Эти звёзды мне твой отец подарил на день рождения — когда-то, очень давно… Кажется, и вас с Машей тогда ещё не было. Хотя нет, вру, Маша, вроде бы уже родилась…
— Да что ты! А почему же я их раньше никогда не видела?!
— Да я о них и сама забыла. Они высоко на антресолях лежали. А тут я стала генеральную уборку делать и наткнулась на эти звёзды — случайно. Надо убрать их подальше! – вздохнула Анна Васильевна.
— Ну что ты! Наоборот! Зачем же такую красоту от самих себя прятать? Кстати, сколько их тут?
— Двенадцать, — ответила Анна Васильевна. — Четыре жёлтых, четыре красных и четыре зелёных.
— Ну надо же! Неужели же все двенадцать с тех пор и сохранились? — удивлялась дочка.
— Вообще-то, их сначала тринадцать было.
— Почему тринадцать?
— Ну, просто тринадцать…
— А какого же цвета тринадцатая? Ведь тут каждого цвета поровну получается.
— А тринадцатая-то как раз самая красивая и была. Она одна в себе все три цвета вмещала. Ниточки в ней трёх разных цветов были, — понимаешь? Та тринадцатая была просто бесподобна — настоящая королева звёзд!
— А куда же она делась? – огорченно спросила Оля. — Разбилась?
— Разбилась! Мы тогда поссорились. Ну вот… твой па-па её и сломал. Бросил на пол — она и раскололась на две половинки. Представляешь: не на осколки, а именно на половинки, — почти ровные. Наверно, можно было починить, но он её выбросил. У нашего кота и то ума бы хватило сохранить игрушку!.. Правда, я тоже вслед за ним пошла и эти двенадцать звёзд выбрасывать. Так разозлилась, что схватила коробку, да и отнесла её прямо на помойку. А потом мне этих звёзд так жалко вдруг стало… Вернулась искать, почти без всякой надежды, потому что уже больше двух часов прошло… Думаю: наверняка их уже дети подобрали. Но нет! Смотрю — лежит моя коробочка нетронутая! Ну, я её обратно домой и принесла. Принесла, на антресоли затолкала как можно дальше — как думала, навсегда. А тут эта уборка генеральная! Лучше б я её совсем не затевала!..
Они помолчали с минуту.
— А ведь я у него была… — вдруг тихо сказала Оля.
— У кого? —не поняла Анна Васильевна.
– У отца.
Анна Васильевна с испугом взглянула на дочь.
— Когда?
— Осенью. Осенью один раз, и этой зимой – тоже один.
Растерянно уставясь в пол, Анна Васильевна притихла.
— Да ты не волнуйся, мама. Он живёт совсем один. И никаких внебрачных детей у него тоже нет. Это точно.
— Ты что хочешь сказать, что за все эти десять (или сколько там?) лет он никого себе не нашёл?
— Трудно сказать. Чего не знаю, того не знаю. Знаю только, что сейчас он живёт один. И что у него теперь гастрит образовался, и голова часто болит, и… зрение неуклонно падает, кажется. И вообще… мне его немного жалко.
— А меня? Меня тебе разве не жалко?
— Нет. Тебя мне не жалко. Потому что у тебя есть я, и Маша, и Тигр. А у него нет никого, даже черепахи.
— Ужас какой!.. — обречённым тоном произнесла Анна Васильевна. — Какой ужас! Только этого нам и не хватало!
— Но это ещё не всё, — продолжала дочка. — Только ты, главное, не волнуйся…
— Что же ещё? Оля, что же ещё? – встревоженно твердила Анна Васильевна.
— Оказывается, он уже несколько лет мечтает тебя увидеть! Но не решается. Никак не может собраться с духом. Боится, что ты выгонишь его с большим треском.
— А… Ну, ладно!.. — облегчённо вздохнула Анна Васильевна. — Я-то испугалась… Значит, из ума он пока не выжил. Хоть одна приятная новость! Не для меня — для тебя, конечно, — раз уж тебе вдруг взбрело в голову начать с ним общаться. И что, Оля, неужели тебе с ним интересно?
— Ну… не то, что бы интересно, конечно, но… он во-обще-то хороший, по-моему. И мне его немного жалко. Но это я, кажется, это уже говорила? А знаешь — он мне новый ноутбук подарил и… холодильник, тоже новый. Такой классный холодильник!
— А ноутбук что? — не без ехидства спросила Анна Васильевна. — Так себе? Средненький?
— Нет, почему, — тоже классный… А что, разве в этом есть что-то плохое?
— Нет. Нет, конечно, — неожиданно смягчилась Анна Васильевна. — Раз может — пусть помогает. Всё-таки он твой отец.
— Ну, вот и хорошо! – радостно воскликнула Оля. – А-то я боялась, что ты будешь сердиться! Не знала, как и сказать. Как хорошо всё-таки, что мы с тобой эти двенадцать хрустальных звёзд сегодня нашли, правда? А то никогда бы и не поговорили откровенно!
— Да уж… — невесело улыбнулась Анна Васильевна. — Звёздочки эти… замедленного действия оказались. Прямо как снаряд, который много лет пролежал в земле, а тут вдруг взял и взорвался.
Оля покатилась со смеху:
— Ну какое у тебя всё-таки тонкое чувство юмора!
— Оля, ты знаешь что…
— Что?
— Если он… ну, твой отец тебя когда-нибудь спросит о чём-нибудь таком… Ну ты понимаешь… То ты скажи, пожалуйста, буквально следующее: «У мамы давно есть очень хороший надёжный друг, которого она давно и крепко любит. Ну а он (то есть этот друг), в свою очередь, очень любит её (то есть меня). Поэтому больше ей (то есть мне), никто не нужен. Никто!» Скажешь?
— Ну, мама, если он спросит… Тогда, возможно… конечно… скажу. Но ведь это неправда? Так?
— Оля, я просто прошу тебя об одолжении. Неужели непонятно?
— Хорошо… хорошо… Понятно. Всё, мама. Ты уж извини, но я от этого разговора немножко устала! — решительно заявила Оля и вдруг затараторила: — Интересно, как там сейчас мои Шелли и Гастон поживают? Я ведь когда уезжаю, подруге их отвожу, — она в них просто души не чает. Ещё бы — такие лапочки! Ах, ладно, что-то я разговорилась, а надо ведь и ёлку когда-нибудь до конца нарядить…
Шумно вздохнув, девушка быстро отправилась в кладовку. Кот Тигр, наконец, проснулся и сразу же (из чистого любопытства), ещё сонной походкой отправился вслед за Олей. Оставшись в комнате одна, Анна Васильевна задумалась: есть у неё на самом деле хоть какое-нибудь чувство юмора или Оле это просто показалось?..
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ
Андрей Иванович был, что называется, военной косточкой — в лучшем смысле этого слова. Он был военным от каблуков до фуражки. Почти все десять лет, проведённые без семьи, (исключая первые два года, когда он только пытался примериться к новой ситуации), Андрей Иванович жил, как настоящий одинокий волк. С той только разницей, что, в отличие от волка, Андрею Ивановичу не приходилось заботится ни о пропитании, ни о и крове, — да, по правде говоря, и никакой особенной злости, присущей волкам, в нём тоже не наблюдалось.
Жильё Андрею Ивановичу выделили сразу же по приезду, в здании военного училища. Жильё это представляло собой маленькую комнатку, вернее — кабинет, переоборудованный под комнату: помещение не слишком светлое и совсем неуютное. И надо сказать: за все десять лет, которые Андрей Иванович в этой комнатушке прожил, уюта в ней прибавилось ненамного. Он, правда, наклеил обои на выкрашенные зелёной масляной краской стены, но обои эти оказались до того невзрачными и тёмными, что комната с их появлением мало выиграла.
Андрей Иванович по натуре был далеко не эстет, и всё-таки мог при желании отличить хорошую песню от плохой, а настоящую картину от грубой подделки. Была в Андрее Ивановиче, несмотря на всю его дисциплину, упорядоченность и сугубо военную логику, немного ленивая, но всё равно довольно ясная интуиция. И в иные моменты эта интуиция вдруг просыпалась и заявляла о своём мнении во весь голос, причём так решительно, что её было не перекричать никому: ни логике, ни дисциплине. Но в другие дни та же интуиция беспробудно спала, и тогда Андрей Иванович становился бескомпромиссным, негибким, нетерпимым, — словом, «прямым, как жердь», — и ровно столько же привлекательным.
Впрочем, кого Андрею Ивановичу было привлекать, если все эти годы он жил совершенно один? Ну, во-первых, с кем и как он проводил своё свободное время все эти десять лет — автор точно сказать не берётся. Доподлинно известно только, что по-настоящему глубоких привязанностей у Андрея Ивановича не было: так уж он был устроен; видно, уродился однолюбом. И хотя его любовь в своё время не сумели не только оценить, но даже и разглядеть, он всё ещё оставался верен своему чувству — то ли не раскрывшемуся, то ли попранному. Но вовсе не потому, что не желал его от себя отпустить: просто чувство это само прилепилось к его сердцу, словно пиявка, и не отпускало. Надо сказать, что довольно умный по натуре человек, в любовных делах Андрей Иванович чаще всего чувствовал себя полным профаном. И что самое удивительное: даже пресловутая интуиция редко выручала его в любви. Когда она нужна, её не дозовёшься — совсем как кошка, которая гуляет сама по себе.
В училище Андрей Иванович шесть дней в неделю преподавал какую-то важную военную дисциплину, а кроме того — вёл занятия по истории (тоже военной, разумеется). Большой нагрузки Андрей Иванович не страшился, от лишних обязанностей и срочных поручений не отказывался. За эти положительные качества руководство училища к нему относилось хорошо; начальство знало: на этого человека в случае чего можно положиться. Курсанты его тоже в основном уважали, видя, что Андрей Иванович хоть и требователен, но зря придираться не будет, а если что-нибудь пообещает — непременно выполнит. Уважали за негромкий, но твёрдый голос, за умение разговаривать с ними «по-человечески». А поскольку способность и желание разговаривать по-человечески не часто встречается у вышестоящих по отношению к нижестоящим, то думает-ся, уважали курсанты Андрея Ивановича вполне заслуженно.
В неуютной комнате Андрея Ивановича, на одной из полок в шкафу бережно хранился альбом с фотографиями, на которых был запечатлен он сам — в форме и в штатском; его друзья и коллеги; а также оставшаяся в маленьком городке жена Аня и две дочки — Маша и Оля. Андрей Иванович частенько рассматривал альбом, но самые первые страницы он обычно старался поскорее перелистнуть: смотреть на фотографии жены и дочек ему было не просто грустно, а тяжко. К тому же при взгляде на эти фотографии его охватывало недоумение, которое было, пожалуй, ещё необъятнее и глубже, чем грусть: он никак не мог взять в толк, отчего всё так сложилось? И казалось ему, что всё должно было сло-житься совсем по-другому… Почему же он вынужден жить не так, как должно, а так, как вышло?
Что у него есть сейчас? В общем, не так уж мало. Есть крыша над головой, любимая работа, хорошая зарплата — это всё плюсы, разумеется. Ну а минусы? Хронический гастрит; медленно, но верно слабеющее зрение; как неизбежная реакция на перемену погоды — головные боли. Но всё это вместе, включая любимую работу и гастрит, всякий раз бледнело и меркло, когда Андрей Иванович случайно или сознательно смотрел на фотографии своей так глупо и необъяснимо утраченной семьи.
НЕУЮТНАЯ КОМНАТА
Теперь Оля встречалась с отцом чуть ли не каждый месяц. В военном училище, где Андрей Иванович работал и жил, офицерам то и дело предлагали бесплатные билеты на спектакли или концерты. Чаще всего предложения были хорошие. Андрею Ивановичу хотелось хоть как-нибудь начать общаться с дочерью, но общих тем у них пока почти не было, а концерты и спектакли помогали не бояться неловких пауз. Обычно отец и дочь сидели в зрительном зале молча, и тогда Андрей Иванович думал: «Надо же!.. Оказывается, у меня и в самом деле есть дочь, — и вот мы сидим с ней рядом и смотрим на сцену…» И эта простая мысль всякий раз и удивляла, и утешала Андрея Ивановича.
Оля же просто была рада тому, что у неё появился отец. А почему бы и нет? Это ничего, что с ним немного скучно. Иногда можно и поскучать, а всё-таки — родной человек… К тому же подарки он ей дарил довольно крупные и очень полезные, — надо же его за это хоть как-нибудь отблагодарить! Поэтому, тихонько вздохнув, Оля решительно собиралась на очередной спектакль или концерт, — сидеть вместе, молчать, смотреть на сцену.
Дома у Андрея Ивановича, (точнее, в военном училище), Оля бывала не часто: в маленькой комнате отца было неуютно и неинтересно. Но в каких-то особенных случаях она туда всё же заходила: например, в день рождения отца или когда он простудился и попросил купить ему таблетки.
В этой неуютной комнате был всего один шкаф, одна тумбочка, два стеллажа с книгами, выцветший диванчик и стулья. Тут же в комнате находился умывальник. А туалет был в коридоре, по которому в учебные дни преспокойно расхаживали курсанты, офицеры и штатские преподаватели.
Однажды, когда Оля зашла занести отцу таблетки, Андрей Иванович предложил вместе попить чаю: у него как раз нашлись хорошие конфеты и печенье. Когда чай был выпит, Оле стало неудобно уйти вот так сразу, тем более что на улице шёл дождь. Вот она и стала от нечего делать рассматривать книги на стеллаже. Книги оказались не слишком интересные, даже скучные: о войнах, полководцах, о всевозможной технике… Тут же на полках стояли маленькие пыльные коробочки серого и коричневого цвета:
— А что у тебя в коробочках? – поинтересовалась Оля.
— Да разное, — ответил Андрей Иванович, — в основном значки, конечно, но есть и коллекция монет: там и китайские монетки, и индийские.
— Можно посмотреть? — спросила Оля.
— Ну конечно, — ответил Андрей Иванович.
Оля быстро смахнула пыль с нескольких коробочек, потом сложила их в стопку, отнесла на диван и принялась открывать одну за одной. Этот процесс неожиданно очень её увлёк: в коробочках оказалось много всякой всячины, — и значки, и монетки, и форменные нашивки, и толстые жёлтые цепочки, и причудливые камушки, вроде тех, что кладут в аквариум, и даже маленькие старинные открытки. Судя по всему, некоторые из этих бесполезных, но всё равно симпатичных вещей Андрей Иванович берёг с самого детства. Эта нехитрая коллекция невольно оживила в глазах Оли не только маленькую неустроенную комнату отца, но и весь его неуютный быт.
— Оля, а как там мама? — осторожно спросил Андрей Иванович, удивляясь, что дочь так заинтересовали старые значки и монеты.
— Мама? — Оля рассеянно оторвала взгляд от разношёрстной коллекции. — А мама против. Категорически! Просила тебе передать, что у неё кто-то уже есть. Давно. Какой-то друг.
Оля сочувственно и в то же время беспомощно развела руками.
— А… правда, есть?
— Откуда же я знаю, папа. Мама — там, а я — здесь. Но… честно говоря, думаю, что нет. Не похоже всё это на маму! К тому же, знаешь, она уже так привыкла жить одна.
— Привыкла? — отчего-то дрогнувшим голосом спросил Андрей Иванович.
— Конечно, — просто ответила Оля. — К тому же теперь у неё есть кот.
— Кот? — рассеянно и глухо переспросил отец.
— Ну да. Кот Тигр. Ой, знаешь, он такой забавный!
И вспомнив проделки непоседливого рыжего кота, Оля улыбнулась.
ЛЕТО НА ПОРОГЕ
Ещё с вечера Анна Васильевна напекла для дочери пирогов с черничным и брусничным вареньем, наварила ухи из налима, особенно тщательно прибралась в доме. Кончилась, наконец, сырая слякотная весна, потихоньку начало набирать силу лето. Дочка Оля на этот раз приехала на целых четыре дня. Вот радость! Даже ушастый Тигр, которого обычно со двора никак не дозваться, на этот раз решил показать себя примерным домоседом: крутится-вертится вокруг Оли, мурлычет изо всех сил — радуется.
Когда Анна Васильевна заканчивала работу, они вместе с Олей заходили в магазин за продуктами, потом ужинали дома, смотрели один-два фильма и снова отправлялись на улицу — погулять. И разговаривать, и молчать друг с другом Оле и Анне Васильевне было легко. Правда, в последнее время встало между ними одно неуютное и даже тягостное для Анны Васильевны обстоятельство. И обстоятельством этим был Андрей Иванович.
— Знаешь, Оля, а ведь мне наша Машенька недавно звонила! Из Голландии! — однажды после прогулки сказала Анна Васильевна.
— Да?! Ну и как они там? — поинтересовалась Оля.
— Да, всё вроде хорошо. Говорит, сад у них красивый возле дома: они там и розы и тюльпаны выращивают!
— А к нам-то?.. Всё не собираются?
— Да куда ей сейчас, Оленька!.. Детки маленькие, муж на трёх работах крутится-вертится. Не до нас им сейчас.
— Да… Не до нас… — вздохнула Оля. Но, честно говоря, по сестре она не особенно скучала: уж очень разные они с Машей были.
— Эх, надо бы ей как-нибудь сказать, что я частенько с отцом вижусь. Хотя, может, ей это всё равно?.. — взглянув на резко осунувшееся лицо матери, Оля добавила: — Я в том смысле, что не до того ей сейчас. Своих забот хватает!
— Ну да, — чуть слышно отозвалась Анна Васильевна. – Оля, а ты что, и в самом деле, с ним часто видишься?
— Да как тебе сказать?.. Раз в месяц приблизительно.
— Ну, и как он?
— Ничего особенного. Живёт себе в своём военном училище или институте, что ли. Им там билеты бесплатные в театр выдают, — вот он меня на эти спектакли… приглашает.
Сначала Оля хотела сказать «таскает», но передумала.
— На спектакли? Какие? – поинтересовалась Анна Васильевна.
— Да, разные… В последний раз мы на оперу ходили — «Евгений Онегин». Так, ничего себе опера. Затянута, правда, немного. А недавно он простудился сильно, продуло где-то. Просил таблетки купить. Ну, я купила, конечно.
— Так что ж Оля, у него, и в самом деле, совсем никого нет?
— Не-а. Нет. Живёт как сыч… в своём запустении. Ой! Чуть не забыла, ему же квартиру скоро в Питере выделяют трёхкомнатную. Вроде как на нас на всех. Официально-то вы с папой всё ещё женаты, — по документам, то есть. Кстати, он всё мечтает, что ты к нему однажды переедешь. Представляешь, какой чудной? — Оля осторожно взглянула на мать.
— Оля, ты с ума сошла, что ли? Или это он… сбрендил окончательно? Мечтает, что я к нему перееду? Да он меня ни с кем не перепутал? Может, за кого-нибудь другого принимает?
— Да не перепутал он ничего, мама! И с головой у него тоже всё в порядке — в общем и целом. Только, кажется, с тех пор как вы разъехались, время для него застыло. Замерло, что ли… Живёт он в этом своём училище как… как законсервированный!
— Оля, а ты не передала ему то, что я просила? Забыла?!
— Это про то, что у тебя друг есть, которого ты любишь и всё такое? Сказала, конечно!
— Ну, а он? Что же он на это?
— Да… как тебе сказать? — даже бровью не повёл. Я же говорю тебе, мама, он законсервированный! Всё равно продолжает мечтать, чтобы ты к нему однажды приехала. Причём, навсегда!
— Ну конечно! Вот сейчас всё брошу и к нему в Петербург помчусь! – Анна Васильевна возмущенно покачала головой. — Ну и ну! Ну и ну! — не могла успокоиться она. — Да я даже лица-то его не помню!
— Не помнишь? Так я тебе сейчас покажу! У меня, знаешь, сколько фотографий с ним на планшете? Три! — Оля с готовностью направилась за планшетом.
— Не надо, Оля! — остановила Анна Васильевна. — Пожалуйста. Не сейчас!
— Ну ладно. Конечно. Не сейчас, – согласилась Оля.
ВОЛШЕБНАЯ СИЛА ЗВЁЗД
Наступил последний, четвертый день пребывания Оли у матери. Анне Васильевне, как всегда, было очень жаль, что дочь уезжает, но к такому порядку вещей мать давно успела привыкнуть. Совсем другие — непрошенные — мысли то и дело осаждали теперь Анну Васильевну. Не желая того, она всё больше и больше думала о своём муже, об Андрее… Который, по словам дочери, оказывается, не только помнил жену, но даже желал снова с ней съехаться. И если раньше Анна Васильевна как-то автоматически, по привычке, винила во всём, что с ними когда-то произошло, одного Андрея — теперь она стала вдруг припоминать и собственные промахи. И чем больше она обо всём этом думала, тем больше замечала свои давние, спрятанные до поры от внутреннего взора, ошибки. Такая внезапная перемена в мыслях Анну Васильевну удивляла и тревожила.
А что касается Оли — девушка уже изо всех сил стремилась домой, в Петербург. Всего за четыре дня она уже успела соскучиться, — прежде всего, по своим симпатичным шиншиллам, Шелли и Гастону; по подругам; даже по библиотеке, в которой работала. Как Оля ни любила мать — с ней девушке тоже скоро становилось скучно: её снова манили иные ритмы — ритмы большого, красивого и равнодушного Петербурга, с которым иногда можно настолько слиться, что полностью раствориться в нём, затеряться. А иногда можно ощутить себя хоть и очень маленькой, но всё равно неотъемлемой и даже необходимой частью этого кипучего города — колесиком в сложном механизме часов, травинкой в огромном поле. На родине же Оля уже чувствовала себя гостьей. Иногда ей это нравилось, иногда — не очень, но поделать с этим было уже ничего.
На этот раз, вернувшись с работы, Анна Васильевна застала дочку не в комнате или на кухне, а в кладовке.
— Ты что здесь делаешь? — зайдя в кладовку, поинтересовалась Анна Васильевна.
— Я? Да так… рассматриваю всякую всячину.
Тут Анна Васильевна заметила в руках дочери продолговатую синюю коробку.
— Надо же! Как тебе эти звёзды хрустальные понравились! Впрочем, они и в самом деле, уж очень красивые. Жаль только, что самой красивой, тринадцатой больше нет! – неожиданно для себя самой горько вздохнула Анна Васильевна.
— Ну почему же нет, мама? – непонятно ответила Оля. — Есть!
— Да как же, доченька! — мать от удивления округлила глаза. — Ты просто забыла, конечно… А ведь я тебе говорила… Она же разбилась — тринадцатая-то звезда. Давно уже!.. Да что теперь об этом вспоминать? Хорошо, что у нас эти двенадцать звёздочек есть. Ведь правда? Видишь, как они тебе полюбились!
— Но, мама, ты не права, — вновь с непонятным упорством возразила Оля. — Дело в том, что тринадцатая звезда есть! Я её своими глазами видела!
— Да не может быть! Ты, наверное, путаешь что-нибудь. Звёзды эти… понимаешь, авторское произведение… ручная работа! Таких наборов, может, всего-то и было на свете, что четыре или пять.
— Нет, мама, не путаю. Я её у отца видела! Эта звезда в одной из его пыльных коробок лежала. Он, видишь ли, не выбросил её. Он её сохранил, а потом склеил. Слушай, а она ведь, и в самом деле, самая красивая оказалась, — как ты и говорила! Прозрачная, и в то же время разноцветная. Тонко так блестит и переливается — ну просто Королева звёзд!
Ничего не ответив, Анна Васильевна осторожно взяла из рук Оли синюю коробку и направилась в комнату. Оля тихонько последовала за ней.
— Сохранилась, говоришь, тринадцатая звезда? — тихонько переспросила Анна Васильевна.
— Да, сохранилась! — кивнула Оля.
Мать немного помолчала.
— Оля, а может мне к вам в Петербург как-нибудь съездить?
— К нам? Ты имеешь в виду меня, Шелли и Гастона? — простодушно переспросила Оля.
— Ну конечно, — невольно улыбнувшись, ответила Анна Васильевна. — Конечно, Шелли и Гастона. К тому же, мне вдруг тоже захотелось посмотреть на тринадцатую звезду.
— Правда?! – обрадовалась Оля. — Поедем, мама, поедем! Вот отец, наверное, удивится!
— Ещё бы не удивиться… — задумчиво произнесла Анна Васильевна. — Ведь он наверняка уверен, что этих двенадцати хрустальных звёзд уже не существует…
— Да, хорошо, что самая яркая тринадцатая звезда нашлась! – живо откликнулась Оля. — Кстати, вот бы нам как-нибудь всем втроём собраться и в планетарий сходить! Ты представить себе не можешь, мама, какие яркие там звёзды!