Инспекция фруктовых садов

                Инспекция фруктовых садов.

  В эту темную,  влажную, полную пульсирующих оранжевых звезд ночь конца августа инспектору по трудотерапии Соловьеву Вале привиделся кошмар. И вот как все было в том предрассветном мареве…
   По прямой ленте асфальта автострады, что уводила путника от пятого, самого восточного, сектора Фруктовых Садов к кромке моря, езды было во всяк день не более и получаса. В крайне что ночью только, из-за непогрешимой мглы да перескакивавших перед фарами неприкаянных мячей «перекати-поле», вызывавших испуганный вздрог, быстрота езды по понятному делу сокращалась, да и августовские, почти осенние дожди смасливали покрытие шоссе и оттого было опасно и неуместно разгонять электрическое сердце машины, при каждом крутом повороте испытывая судьбу.. Тем паче если и нужды гнать не было особенной  и поездка  представляла собою только путешествие, а не производственную, по должности, необходимость.
  При дневном бы жарком свете видимые поля серых солнечных батарей накрыты были теперь темнотою как черной простыней а отдаленные мачты одноруких вялых при штиле ветряков и вовсе исчезли, проносясь – он это знал – за окном его авто где-то слева в полукилометре и только дорожные указатели смело и ярко встречавшие гостя, бросали ему в лицо свои заготовленные приветствия, которые Соловьев и не силился читать.
 «Валентин!» - вспыхнул метрах в ста попереди, распознав электрокар по номеру,  экран размахом в дюжину метров – « До моря осталось 10 километров! Не забудь запастись свежевыжатым яблочным соком! Его можно приобрести с 8-ми утра..»
 Соловьев миновал прямоугольник и снова погрузился в темноту, глядя через стекло заворожено на мелькавшие под днище полосы разметки и стараясь огибать брезгливо раздавленные еще загодя, пополудни скорей или позднее, тельца загиблых под колесами ежей  - насчитав уже с пяток штук, шестого, с вывалившимися алыми кишками, он пропустил прямиком посередке колес. Коричневая шкурка с поблескивавшими иголками, коротенькие застывшие в предсмертной конвульсии лапки – хотя что там и к чему во всем этом месиве, подсохшем за часы на солнце, уже было и не разобрать.
  Впереди встрепенулось что-то, как если – показалось – огромный выцветший куст с корневищем вырвало из земли и выбросило на шоссе. Вспыхнули прямо через куст две маленькие красные фары. Соловьев придушил бег колес инстинктивно , а когда горящие огоньки на живом от ветра снопу стали ближе, остановился и вовсе.
    Двигатель, недовольный остановкой, мерно стонал под тончайшей сталью. Соловьев взирал через стекло на коричневый грязный куст, переставший шевелиться при его появлении  и с горящими огнем в свете фар глазами.
  Это был огромный еж!
Соловьев вдруг облепился скорым холодным потом и вдавился спиною в сидение, переживая покалывание у макушки и сдавливая подкативший к горлу крик. Глаза его заморгали мотыльком, будто поймав слезинку. В ушах же давил гул. Или то у кромки моря прогремел далекий гром – предвестник двигавшейся к Садам грозы.
  Еж расшиперил пасть. Острые кривые зубы его, испачканные песком и чем-то бурым пережевывали остатки другого зверька – пропавшего под колесами дневного автобуса. Фары электрокара, заставшие его за этим отвратным действом, отражались красными всполохами от днищ  глаз, изучавших теперь человека в пластиковой урчавшей броне.
Соловьев не сводил глаз с ежа, молясь в душе чтобы чудище не кинулось в припадке гнева раздирать его, ставшего невинно свидетелем,  вместе с машиной, что не в силах была бы и укрыть его против такой невидали. Уж это так!
В ответ было только жевание и скрежет песка..

      Тотчас же очнувшись, дернув ногами, Соловьев разлепил тяжелые еще веки и повращав дико глазами по циферблату, не разумея полностью где он – во сне или уже в яви – возблагодарил судьбу что он не там теперь, во страшном видении, а весь целиком здесь, в предрассветном полумраке своей комнаты, на собственной кровати со сдернутой мятой простыней.
  Полежав еще чуть для верности, окончательно угомонившись в душе, Валя узнал на часах, служивших подле кровати, что уже без четверти пять утра. Время для поднятия с постели и утреннего моциона было раннее. Но и валяться с раскрытыми глазами безо всякого занятия он был человек не привычный, а даже можно сказать наоборот – энергичный и деятельный молодой человек тридцати одного года возрастом и хорошего крепкого телосложения атлета. Соловьев еще раз скосил глаза на часы и решил для себя, что встанет, как только исполнится на циферблате « 5: 00».
  Выйдя после в маленькую, озарившуюся неярким искусственным светом кухню, он включил «Милу». Голубые лампочки зажглись на всех приборах и всякой технике, что была встроена в кухню инспектора.
  - Доброе утро, Валя! – этот молодой женский голос, певучий и озорной одновременно, был ему приятен и он не менял его вот уже третий год кряду.
 - Привет, дорогая – Соловьев проследовал голыми стопами по холодной плитке и перед самой панелью холодильника почувствовал что вот-вот его настигнет чих. Рукою потеребив нос, он замер на минуту, обдумывая – что же дальше и чего он хочет попросить.
  - Свари мне кофе с молоком.. Сахару поменьше..На основной экран – новости.. – наконец проговорил он.
Мила принялась выполнять его просьбу – загудела кофе-машина, вспыхнули экраны. На двух остальных, кроме новостного – деленные на четыре, внешние камеры первого и второго секторов Фруктовых Садов, какие через пять минут, не шибко разнясь картинкой, переключатся на третий и четвертый сектора, а уж потом – и дальше, по цепочке.
- На улице сейчас двадцать два градуса тепла. Но к обеду будет настоящая жара – голос ее, нараспев обволакивая уши и расточаясь в прохладе кухни, шел теперь как будто со спины и Вале, севшему за стул подле узкого соснового стола представилось на мгновение что тотчас две руки – узкие и живые, теплые – опустятся ему на плечи, он слегка вздрогнет от того прикосновения а затем пошлет свою ладонь назад и прижмет ту, «ее» ладонь.
- Еще один потный день в Садах – пробормотал он почти неслышно – Насколько жарко?
«Мила» задумалась.
- Я сообщу об этом точно чуть позднее. Со стороны моря движется грозовой фронт. Возможно он обойдет Сады южнее.
- Будем надеяться..  Я наверное возьму «телегу». Не хотелось бы намокнуть до последней нитки панталонов.
- Я рада твоему хорошему настроению.
Соловьев отхлебнул заварного густого кофе. -  Она не отличает сарказм от шутки. - Взяв булочку с яблоком из корзинки, он принялся намазывать ее негусто маслом, опечаленно глядя перед собою на салфетницу, выделанную в форме разрезанного надвое зеленого яблока. Источник же своей печали, он скорее притворил дверцей  и отверг резко вообще всякое его существование.
- Спасибо, родная – проговорил он жуя – Ты мне как жена,… только что сковородку никогда не возьмешь в белы рученьки.
    Вдруг зум звонка, негромкий но настойчивый прервал их беседу.
На экране Пятого сектора появился Саша Мутян – копна волнистых неприкаянных волос наперво мотнула из стороны в сторону а уж затем и выплыло лицо – огромные коровьи глаза, обрамленные блюдцами кругов, резкие, выточенные будто ножом морщины и подвижный, всегда готовый к шутке рот с маленьким шрамом на верхней губе. Что-то было темное и нервное в этих  его больших голубых глазах и ранний столь визит на экран направил Соловьева к тем ночным тревогам и бессоннице что теперь Валя тотчас подумал – вот, началось..
- Здорово Валек, - Мутян служил так же инспектором по трудотерапии, лишь старше несколькими годами. В его горделивой лихаческой шапке волос все отчетливее назревала седина – Ты один? Или можно поздравить с пополнением?
- Здорово – Валя предполагал что же стряслось, стараясь гнать от себя нехорошее – Пью кофей в гордом одиночестве. Бригада прибывает сегодня часам к двенадцати. А то и позже.
- Скольких тебе  дали –то? – Мутян все тянул время.
- Ожидаю двадцать человечков, а там посмотрим. Коек подготовил поболе, ясен пень. Двадцать пять спальных мест ожидают новоприбывших в моем пятизвездочном отеле «Райское яблоко». Тащите ко мне свои жирные задницы!
Мутян ухмыльнулся. Глаза остались прежними.
- В моем седьмом секторе КРОТЫ!!- губа со шрамом замерла и превратилась в тонкую синюю полоску на экране.
Валя опустил стакан и встал тотчас из-за стола, словно намереваясь переспросить – не послышалось ли. Но не стал. Лишь повернул непослушной рукой салфетницу-яблоко.
- Как давно?
-Наткнулся сегодня утром. Сейсмодатчика  поблизости нет.
- Скажи мне что это не специально.
- Валек, два года прошло уж как.. Я и думать про них забыл.
- Я приеду?
- Приезжай. Приезжай сейчас – опять эти глаза.
- Понял тебя… Пойду заводить «телегу».
- Прости что обгадил тебе хорошее утро.
- Ты здесь не при чем. Мы знали что это возможно – Соловьев с шумом выдохнул и постучал костяшками пальцев по столу – У тебя побудка в семь? Не выпускай никого сегодня в Сады.. Организуй работы в корпусе. Уборка территории, побелка – мытье, я не знаю..
 - Это само собой – Мутян с радостью принял наставления от товарища. В новой опасной ситуации решимость его духа казалось дала мелкую трещину. Так бывает. Валя не винил его и сам ощущал внутри живота тяжелый булыжник заварившейся тревоги.
- Я выезжаю – только и выдохнул он – Мила, открывай гараж! И разогрей «телегу»!


    Некоторые из яблонь были настоль щедро увешаны гирляндами назревших краснощеких фруктов, что впору было из жалости к ослабевшим ветвям подставлять подпорки, а многие из притянутых землею спелых созревших яблок того и гляди готовы были коснуться и кромки ее. Упавшие же – сметенные давешними ливнями с тугим ветром или сброшенные наземь игривыми в ветвях птицами – и вовсе гнили уже, не принеся ровно никакой пользы, покрывшись коричневой корой тления. Что особенно не поощрялось начальством, на благо не частенько посещавшим эти соловьевские Сектора.
Неспешный мягкий в езде вездеход  с открытым верхом на четырех объемных колесах он оставил в прогалине как раз меж рядами разных сортов – слева красные, по правую же руку налились зеленые яблочки. Передним колесом нарочито обойдя кустик чистотела с солнечными лепестками, Валя заглушил мотор и поднял руку – рукав болотного форменного кителя, что был ему маловат, оголил бледное запястье. С той стороны аллеи ему помахал Мутян, что одет был не по форме а лишь в смятые джинсы и майку с «живым» рисунком – непроходящее желание холостяка молодиться – на рисунке, в ярко пылающем небе предзакатных тропиков с пальмами, двигался вкольцевую вокруг торса белый маленький самолет «Сесна». Валю, который всегда был строг и по форме в одеянии, забавляли наряды сослуживца, хотя и не одобряемые им в душе, но и не осуждаемые, а лишь воспринимавшиеся им как нелепые иной раз и по-юношески щегольские… Да и не о том сейчас были мысли.

   Кротовая нора…  Она точно взорвавшимся из-под земляной черной корки пузырем раскидала,  разбросала по кругу от себя влажные еще с ночи куски грязи и песка с некрупными камнями. Примятая трава лоснилась от глубокого потайного лаза прямехонько к ближайшему стволу молодой яблони. След был отчетлив и ясен, так что Вале не составило труда проделать тот же путь, что крот проделал ночью и остановиться  перед деревом – ободранная как корка мандарина кора яблони свисала у подножия выдранными из самой древесины спиралями-лоскутами.
  Соловьева обуял древний, подзабытый было за прошедший год озноб. Заячий страх, трепыхающееся в груди сердце. Кровь ударила в виски и пульс в них забарабанил мелкими дрянными молоточками.
Валя попытался выжать из памяти все учения и знания, все их, скорее, возможные остатки, что были вычитаны им из методичек и пособий, хотя и сроку уже было с того времени – семь лет. Инструкции.., инструкции..
Мутян выудил из заднего кармана плоскую стальную фляжку. То что нужно. Отвинтил крышку, отхлебнул и протянул Соловьеву, не отрывая глаз от бездонной в своем чреве норы. Валек сделал крупный глоток, не спрашивая. Поднес дрогнувшие пальцы к носу и выдохнул – так и есть, яблочный кальвадос..
- Падла точил здесь когти –  Мутян сделал неловкий шаг и заглянул внутрь норы, как ребенок заглядывает в найденную на дороге сумку чужака. – Вона, ободрал полдерева!
- Будешь составлять рапорт? – Валек глотнул еще немного кальвадоса и отдал фляжку владельцу.
- Составлю.. Только вот – он помедлил -  что с сейсмодатчиком? Его в этом секторе не было.
-Поставь. – Соловьев знал что многолетнее составление рапортов не избавляет инспекторов во Фруктовых Садах от опасности появления кротов. Лишняя волокита и игра в одни ворота. Датчики же срабатывали от случая к случаю. Количество же их не вызволяло от лиха да и не могло уследить за каждым подземным шорохом на площади в несколько гектар. – Оформи задним числом. Так мол и так – сигнала не было. Или был, но слабый, как в бочку чихнули. Пока добрались, нашли – он уже и в землю зарылся.
- Ты серьезно?
- Я поддержу. Никому не нужно это лишнее канцелярское дерьмо.
-Валек, я в долгу не останусь.
-Ерунда. Расставим силки. Датчик будет, воткни метров за пятьдесят.
-Я так и хотел.
- А если приедут ковырять нам мозги – пусть дают еще инспекторов.
- Точно – Мутян воспрял духом и в его рыбьих с крылышками морщин глазах снова заиграли искорки света. Соловьев не стал напускать тучи и казнить его. Это было хорошо.
-А что будем делать с норой?
- Собери все что можно, всю лабуду по инструкции – Валя пнул начавший подсыхать камешек и тот исчез в яме, уйдя на глубину – Остатки с когтей на стволе дерева, волоски шерсти по краям  и на траве. Пошукай где чего.. Образцы отправим первой же почтой. А там нехай сами корпят над микроскопами. Им денюшку платят получше нашего.
- Уж это да. Под каждой второй жопой – новая машина.
- А яму вечером зальем кислотой.


    Когда перевалило уже за полдень и растаяли последние далекие туманы у воды на побережье, солнышко уселось на свой трон в зените посреди синего бархата и надышало вокруг по Садам таким ярым тропическим дыханием, что даже ласточки и удоды не силились летать в верхотуре огненных слоев воздуха, горлицы утомленно умолкли и не свербили у окна свое привычное « вуу –ррррр», а бабочки – белесые и желтые – ленясь взмахивали бумажными крылышками да и приседали тут же, усталые на сухую россыпь розовых цветов в клумбе, что образовывала собою прямоугольник на площадке перед офисом. А уж поодаль от нее, ближе к гаражу с техникой бревенчатым срубом был выстроен двухэтажный корпус для приговоренных к трудотерапии.
В последнее время, по правде сказать, сверху было спущено наставление не употреблять впредь слово «приговоренные» к людям, страдающим ожирением и коих по распоряжению Высшего федерального суда предопределено было поместить в соловьевский корпус на две недели и с соблюдением всех норм прописанных Медицинской комиссией, обязать пройти курс по принудительному снижению веса с помощью трудотерапии. Вся же составляющая этого курса терапии была сбором фруктов в первом, втором, третьем и четвертом Секторах Фруктовых Садов. Инспектором же в этих упомянутых Секторах, как не трудно теперь было узреть, стоял на службе у государства Валентин Соловьев.
Так вот же… Кабы не весь тяжкий груз знаний о состоянии дел, можно было подумать ошибочно что к кампусу в глянцевитом сером с затонированными окнами автобусе шурша гравием прибыла группа отпускников. Махина остановилась, чуть дернув боками, ухнула и раскрыла огромную челюсть автоматической двери.
12:52.  Понедельник.

  Соловьев, наряженный по всей форме и с крупными солнечными очками на лице, вышел поприветствовать бригаду. Список же всех поименно, равно как и фотографии их он знал и изучил уже загодя, нисколько не вдаваясь в детали а лишь только для формальности, так как приезд этой группы – десять мужчин и десять женщин – мало чем разнился с приездами предыдущими и инспектору представлялось желаемым не более знакомство с новоприбывшими людьми и изучение их лиц и родословной а прежде организация и весь ход их работы на протяжении следовавшего срока в полмесяца да вдобавок ко всему еще и усиленное бдение о безопасности. Этот последний пункт особо волновал Валю после ночного происшествия и теперь он больше думал не о предписании Медицинской службы, о том сколько и кому следовало лишиться килограмм жира, обо всех этих прописных нормах, бдения про инфаркты и одышки – нет, не о том – а думал он теперь про то как бы чего не вышло худого.
  Два года назад! – Соловьев отмахнулся от воспоминания как от злой мухи – Да! Да! Два года назад! – муха не давала покою и вилась над ухом инспектора, тогда как из двери автобуса показались первые тяжелые фигуры с бутылками воды и пакетами легкой «допустимой» провизии.
Толстяк с бородкой-испаньолкой! Татуировка на левой руке – кельтский крест. И надпись на латыни. Крот напал и порвал его в 4:30 утра! Кровищи натекло тогда – целое озеро. Толстяк был сам отчасти виноват – не выдержал работы и ушел в самоволку. Решил добраться до города. Как? Пешком или на попутках? Экий идиот! Соловьев с Мутяном тогда чудом избежали судебного разбирательства и ответственность большей частью легла на беглеца. Но волокиты было, волокиты – до седых волос.
И вот уже два десятка тучных изможденных жарою человек, никогда доселе не знававших в своей судьбе рамок и правил надзора или привыкших бы выполнять построение, выполнили кое-как приказ (или просьбу?) инспектора, соорудив из себя одну лишенную горизонта шеренгу. Препираясь вполголоса и поправляя сползающие сумки на круглых тяжелых спинах, воспитанники Соловьева, вверенные в его руки и с интересом, а более с опаской на глазах, не мысля себе о дальнейшем, а только лишь с надеждою на скорый исход мучений, принялись изучать своего стройного молодого надзирателя, а последний же, расправив облаченные в китель плечи и страницу с именами, нарочито громко кашлянул и подумав минуту – снимать ли ему придававшие грозного виду очки или нет, в конце снял их и произнес залихвацки : « Поехали!».
- Савченко?
- Долгополов?
- Аверина?.. Где она?
Каждый из приговоренных к трудотерапии бедняг отзывался тут же или вскидывал тучную руку со свисающими прядями жира. Многих одолел струящийся по лицам и под одеянием пот и ясно было различимо по испуганным и усталым глазам как тягостно было стоять в ряд этим несчастным под колпаком жара и что скорее они жаждали завершения пытки и разрешения от инспектора отправиться в корпус и занять свои прочные койки, осушив прежде графин с водою.
- Перевезина?
- Самойлов?
- Ашкенази?
- Царев?.. Кто Царев?
Валя пытался быть скорым и не затягивать процедуру. Перекличку требовал многолетний Устав. А перечить крепким и давнишним правилам Соловьев был не годен. Да и зачем, спросил бы он? Так было проще и покойнее.
Огромного росту тучный парень под два центнера весом, со сползающими на мокром красном лице очками опасливо выдохнул «я» и приподнял для верности широченную ладонь.
- Смотри мне, Царев… - Валек прищурил озорные глаза – Не будешь выполнять нормативы по снижению веса – понижу в звании. Станешь Князев!
Дитина позеленел лицом наперво, думая что приговорен уже и что инспектор нацелился превратить его пребывание в Садах в неземные муки, но в следующую минуту, увидя смех в уголках губ и озорство в глазах, осклабился сам и принял шутку как предвестник чего-то доброго.
Инспектор по трудотерапии с мягким и веселым нравом – это уже, стало быть, приятное предвосхищение и надежда на поблажки. Хотя для самого Соловьева и вся эта теперь перекличка и обустройство толстяков в корпусе а равно как и вся предстоящая полумесячная забота были лишь рутиной его службы. И он мало думал о людях. Не думал о них плохо, о нет! Желая им поскорее справиться и благополучно пройдя все предписанные труды и испытания, вернуться назад к привычной жизни, к семьям , к оставленной работе или учебе, он искренно желал приговоренным добра и ясно веровал что дело, которое он исполняет – честно и усердно – оно бесспорно правое и делается во благо!
Последними в списке были две женщины.
- Мотылева? – спросил Валя, рассмотрев лицо крупной молодой еще совсем девушки с длинными связанными в косу темными волосами и большими оливковыми с печалинкой глазами на круглом потном лице. Звали ее Лизой и в ответ она лишь утвердительно качнула головой, опасливо озираясь по сторонам, как пойманное в лесной чаще неуклюжее робкое животное.
 - Ну и вы, стало быть – Егорова. – Соловьев понизил голос и получив утвердительное согласие от очень тучной женщины средних лет, выдохнул как после проделанного тяжелого труда и расцвел лицом.
- Все идем дружным шагом за мной в корпус! Я покажу вам ваши комнаты и проведу небольшую экскурсию с описанием удобств внутри. – Валя расстегнул китель и повел людей к общежитию. Пот струился у него по спине и проникал дальше, за обхват пояса, намочив свежую еще с утра и выутюженную рубаху.
- А когда можно будет попить чаю? – где-то сзади окликнули ведущего.
- В корпусе имеется общая кухня – пейте сколько влезет, после того как распакуетесь и займете кушетки. Туалеты, душевые кабины и большой холодильник с водой и яблочным соком без сахара.
- А когда трудиться заставишь, господин инспектор? – уже другой голос, женский – Прямиком сегодня? Или дашь дух перевести? Автобус-душегубка, чуть кишки не сварились.
Соловьев не стал оглядываться.
- Работать в Садах вы начнете сегодня после обеда. С 14 часов до 19. Отбой в десять ноль-ноль. Если поймаю жующих под одеялом запрещенное Уставом – считай штрафная неделя обеспечена. Не обижайтесь и не скулите. Я человек строгий, но справедливый.
- Сам-то на ночь лопаешь? – метнул хтось. Раздались смехи и народ, похоже, приободрился. Соловьев обернулся на это, показав довольное игрой вальяжное лицо.
- Имею право… А еще могу наградить штрафной неделькой особо выпуклых юмористов.-
- Ладно инспектор, не казни сразу. – Егорова с присвистом в глотке поспевала едва за широким шагом молодого мужчины. – Наше дело плачевное. Не грози. Ты на нас, неприкаянных, благодушие свое проверять должен. Вишь, какие мы – сборщики фруктов? Еле перекатываемся. Сейчас вот только расположуся – выпью таблетку от давления.
- Я для вас не экзекутор какой и плетью стегать по спине никого не собираюсь. Кто бы что не думал там себе в голове… - Соловьев отворил входную дверь в корпус – Поберегите силы для сбора яблок. Заходи по одному!
Измотанные дневной суматохой люди заспешили в утробу с прохладой казенного здания. Там их ждали душ, питье и небольшая передышка перед трудом.



   Вечером того же дня, возле восьми часов, когда закат побагровел настолько, что можно было зажмурить глаза и сидеть прямехонько напротив опадающего солнца, не чувствуя жара, а цыкады и сверчки в траве готовились к темноте, робко занимая нужные для свирели травинки, Валя Соловьев не без помощи двух крепких и подвижных мужиков загрузил собранные яблоки в хранилище, для чего пришлось трижды мотать «телегу» с прицепом ко второму Сектору, где и происходили работы. Поблагодарив работников и отправив их отдыхать вместе со всеми изможденными подневольным трудом в корпус, он раскурил табак и водрузился на пластиковый стул подле стола что стояли у конторы. Там было тихо и хорошо сидеть. По левую руку ковер густого плюща вперемежку с виноградом синих гроздочек оплели секцию забора, который опоясывал контору, скрывая из виду уходящие в темноту на ночное время Сады. Впереди же, через сладковатую пленку табачного дыма, простирался перед глазами опустевший двор с цветочной клумбой и окна разделенного на две части корпуса – мужская слева и женская правая половина, в окнах которой (в двух комнатах) был уже зажжен свет.
Соловьев выпустил струю дыма и подумал о том, что узникам в корпусе вероятно теперь вечером не так одиноко и тягостно, как ему здесь, в своей квартире при конторе. Где собеседником ему был  только голос «Милы» - а это всего-то следящий неустанно за всем происходящим в Садах компьютерный мозг. Подглядывающая за ним железяка… Ни больше не меньше… Ну и дела.
Когда в мужской части корпуса тоже зажегся свет, по гравию справа захрустели осторожные шаги. Соловьев развернулся всем корпусом от неожиданности и опаски, глотнув необычайно дыма внутрь и закашлялся от этого. К нему подходила, а теперь остановилась в нерешительности, девица, Мотылева, переодевшись в прогулочный спортивный костюм, очевидно выйдя, не замеченная Валей из корпуса и теперь путешествующая по территории в сумерках, наперед наступления полной ночи.
- Чтоб тебя… - без злости пробормотал инспектор, проперхавшись от глотка табачной горечи – Вы меня.., прямо таки…  Вы почему не в корпусе?
Соловьев поднял кружку остывшего кофе и сделал крупный глоток.
Девушка подошла ближе, теперь уже решившись подойти окончательно, одной рукою смешно по-детски держась за сплетенный резинкой конец косы.
 - Ты в голове думаешь нехорошие штуки. – голос ее, неожиданно плавный, грудной, но отчетливо произносивший каждое слово, и особо это ее «ты» сказанное ему, вдруг пронзил готовившегося уже отойти ко сну инспектора и заставил вздрогнуть. Соловьев замер, глядя прямо перед собою на остатки полыхавшего давеча пламени и лишь только с притворным недовольством скосил глаза на свою собеседницу. – Вот как и днем тоже… Днем ты смотрел на нас и думал. Хотя не хотел подавать виду. Почему?
Соловьев подумал что не может взять в толк о чем это говорит девица Мотылева.
- Думал? О чем же?
Она встала боком и смотрела на него сверху вниз ласково, но и тут же с укором, как бывает смотрят взрослые девушки на мальчика, говорящего неправду .Бедра ее, широкие и массивные на недлинных ногах покачивались словно в такт неслышимой песни. Девушка перестала теребить косу и одернула, озябши будто, пониже за пояс спортивную куртку, и груди ее, выступив вверх, натянули упруго материю, наполняясь через вздох свежими вечерними запахами.
Соловьев посмотрел на нее. Даже не в лицо, а более на грудь и живот.
- До этой романтической встречи с вами я смотрел на окна корпуса. В женской секции свет затевают жечь раньше чем у мужчин.
- Вот как? – она осмотрела корпус – Почему же ты не идешь проверять кто что ест? Или нет дела? Вдруг там вовсю обжорство? А днем стращал, грозил штрафными работами.
Соловьев поднялся нехотя. Он чувствовал, что ему не по себе с этой женщиной теперь вечером. Почему это? – думал он, озираясь на ее косу. Шаманка… Ведьма… Заглядывать мне в голову! Хотя нет же, она довольно милая. Просто ее привлекает разговор.
- Здесь не Детский сад. Ешьте что хотите. В конце концов Суд отправит вас на работы снова. И какой от того толк? Через полгода – опять здрасьте?
Мотылева теперь не смотрела на него. Опустив голову к земле и глядя в гравий, она просто стояла рядом, уже почти в полутьме после заката и он, как казалось,  слышал ее дыхание.
- Днем ты думал про другое.. Днем ты думал про то как здесь кто-то умер.
Соловьев похолодел внутри.
- Тот человек был здесь… И ты был ему защитник… Но не защитил, а жаль. Ночью во Фруктовые Сады лучше не ходить зря. – она покрутила кончиком косы как пропеллером  - Я знаю про опасность. Мне рассказывала тетка.
Соловьев потянул затекшие плечи и заглянул в опустевшую кружку с кофейной испариной по краям. Пора было заканчивать этот разговор.
- И что же она вам рассказала такого? Ваша тетка, Мотылева Лиза?
- О, запомнил мое имя? – В полумраке рот раскрылся в улыбке и в два ряда блеснули ровные крепкие зубы. Она играя потыкала согбенным указательным пальчиком вниз, в сторону гравия. – Про эти НЕПРИЯТНОСТИ под землей… Говорят их повывели. Да только веры маловато в такие репортажи. Нет-нет да и выползет наружу недоброжелательный Мистер Крот!
Соловьев посмотрел ей прямо в глаза. « Откуда она все это? Почему? И кто посмел обсуждать про такое? Уж не дочка ли или родная кровь одного из чинуш, что имеют отношение ко Фруктовым Садам и всей этой машине с трудовой терапией?»
Валя был в смешанных, нервозных чувствах.


   Раскланявшись с подчиненной ему девушкой, он поспешил укрыться у себя в конторе, разогрел пищу, проверил показания сейсмодатчиков и справился через видеосвязь у Мутяна о том как у того протекают дела в его нескольких Секторах Садов. Инспектор Мутян пребывал в бодром настроении духа, причмокивая губами и наливая водянистые круглые глаза он шутил, рассказав скороговоркой о «деле», что связывало их обоих после утренней ранней сходки. О кротовой норе, которую он залил по согласованию с Соловьевым кислотой ( причем согласование это особенно подчеркивалось им при разговоре), как после того он озорно помочился сверху кислоты в нору, забросал ее подсохшей грязью с омертвевшими червями и написал рапорт по всей строгости и во всех нелишних деталях об ИХ ночном происшествии.
  Соловьеву наскучило скоро общение с нерасторопным коллегой. Он решил для себя что именно Мутян виновен в произошедшем. Ведь именно отсутствие исправного сейсмодатчика на своем, положенном месте  привело к появлению «крота» в Садах и давило теперь неопределенностью и волнением на плечи обоих инструкторов, и более того, грозило реальной, явственной опасностью для всех приговоренных к исправительным работам.
«К трудотерапии» - поправил сам себя в мыслях Валя и хмыкнул – так очевидно для него теперь предстала нелепость всей сложившейся ситуации и мысли его роились в голове нестройными линиями и переживания терзали душу, заставляя сердце сжиматься и колотить в груди убыстренным, чем обычно, поршнем.
Хотя, думал инспектор, может то лишь от стакана крепкого кофе что он выпил перед конторой, разговаривая со странной девицей Мотылевой…
Валя не знал что делать… Что ему необходимо предпринять..
Странная девица…
Он вдруг возомнил себе что она тоже может пострадать. Именно она и не кто-то другой из сборщиков яблок. Эта коренастая, очень полная девушка с грудным проникающим в его разум голосом. Тяжелая коса через плечо. И пальцы, теребящие хвост.
  Он уснул поздно. После часу ночи. Перед тем долго проваливаясь и всплывая вверх в дремоте. Прислушиваясь к шорохам и толчкам, что чудились ему под полом. И в конце концов уйдя в темноту, пожелав перед тем не видать никаких снов сегодня, он задышал ровно и сипло, вздрагивая на узкой офисной кровати и сжимая пальцы левой руки.

   Утром, в потьмах, где-то невдалеке за конторской стенкой пел соловей. Холодная роса и исходящие на нет блеклые туманы в ложбинах вместе с красной, поднимавшейся тягуче зарей на востоке отдали ему в откуп громадную сцену Фруктовых Садов, боясь спугнуть или испоганить вдохновение незримому певцу. Черная земля дышала довольная и спокойная, слушая узоры выводимых трелей. Деревья пригибали ветки, боясь зашелестеть листвой.  И только люди в корпусах, усталые с непривычки вчерашних работ и с ноющими чреслами, спали глубоко зарывшись под одинаковые серые одеяла на узких жестких кроватях и не слыхали соловья. А те, до кого все ж доносился чудный птичий звук через плотную темную листву яблонь, и вовсе думали что все то происходит лишь во сне и никак наяву не способно быть.
 Затем, к 6.00 поднялось уже круглое яркое солнце. День начинался.
 И Вале Соловьеву, проснувшемуся  и озябшему, оттого что одеяло его сползло ночью на пол, было необыкновенно тягостно сегодня подниматься с постели, подобравши и застелив то самое одеяло на место.
« По уставу» - прошлепал он,  покачиваясь, к умывальнику и рассмотрел там с интересом в зеркале свое лицо – припухшие глаза с гусиными лапками морщинок, запекшиеся нелепым веером волосы над правым ухом и вмятую в кожу полоску от шва подушки через всю колючую щеку. В голове же присутствовал незримый вялый гул, как после обильной попойки на День инспектора, когда яблочный кальвадос и холодный пенящийся сидр льются рекой.
Валя встряхнул баллончик с пеной для бритья, опустил лезвие прямо под струю горячей шипящей воды с паром, протер левой рукою зеркало и выдавил немного пены на мокрую ладонь, намереваясь уже нанести ее ровным слоем на свернутую в неистовой гримасе щеку.
Легкий тремор на стене, извещавший что включается устройство, отвлек его от привычных занятий. По правую сторону от зеркала ожил, мгновенно вспыхнув, вспомогательный монитор. Размером не более ладони, он срабатывал при той лишь ситуации, если инспектор отсутствовал по какой-либо причине на своем рабочем месте в конторе. Среди инспекторов ходила хохма о мониторах, какие «старики» из Центра намереваются установить и в туалетных комнатах, чтобы можно было связываться напрямую с чиновником из Садов, когда тот подтирает себе  зад.
 - Валя!! – это был Мутян, кто же еще – У меня « 1: 12» !!
Соловьев постоял минуту, глядя на пену на ладони и слушая перевернутое динамиками паническое дыхание инспектора, чей огромный моргающий редко глазище смотрел на него с экрана, перемежаясь из угла в угол.
Мать Афродита! Владычица морская!
«1:12» означало бегство одного из приговоренных из корпуса. Или того хуже -  с территории Фруктовых Садов вовсе!
Ничего,  кроме неприятностей, это не сулило.
- Когда обнаружил? – Соловьев подставил ладонь под воду и смыл купол невесомой пены
- Полчаса как. – захрипел глаз – Облазал все, Валек, прочесал по кампусу – хрена с два! Ужом вился! И под кроватями и в душевые, и по сортирам – да где ж, думаю, он сука?!  Потряс жирных спросонья – кто, что? Они ни сном ни духом!  Исчез, собака, как будто его ластиком стерли! Чего делать –то? Кнопку пока не тыкал – думаю вдруг обнаружится?
«Кнопка» - означало включить тревогу по всем Секторам Садов. А это значит что о побеге и пропаже человека моментально узнают и все другие инспектора вплоть до Юго-восточного побережья.
- Погоди с кнопкой – Соловьев сдернул рубаху с крючка и принялся спешно застегивать пуговицы в тугие петли. – Погоди пока…  Не поднимай панику.
Соловьев провел пальцами по монитору и перевел разговор двух инспекторов на основной экран, в кухню при конторе.
- Твоя «телега» на месте? В гараж заглядывал? Может он того,…- путешественник?
-Стоит стоймя. Там и батареи почти севшие.
Валя наспех натянул штаны и тонкий свитер. Ранним утром в Садах бывало сыро и прохладно. Форменный китель же он прихватил через локоть и постоял минуту, готовый уже выйти наружу. Обшаривая глазами привычные вещи, влитые в обстановку офиса и пытаясь приструнить непокладистые волосы, он подумал вдруг впервые за почитай весь этот прошедший год – БРАТЬ ЛИ ОРУЖИЕ ?
 - Я буду у тебя через пять-семь минут – Соловьев выключил связь и стоял теперь посреди конторы в вакууме вдруг образовавшейся тишины. Он был один.
- Мила, открывай гараж и разогрей «телегу»! – Инспектор постарался произнести это как можно только четко и спокойно. Компьютер мог уловить в интонации голоса тревогу или страх перед опасностью и отправить автоматически рапорт «старикам» в Центр. А это сейчас было совсем ненужное.
Затем он сглотнул слюну и добавил.
- И будь умницей, выдай мне табельный пистолет.


  Дорога до корпуса, где распорядителем был инспектор Мутян, отняла у Вали всего-то с пяток минут. Обросший с северной стороны по фронтону зеленой шерстью вьюна-винограда, корпус был схож, как и все другие, подобные, с его собственным, выстроенным годов тридцать тому по единому утвержденному кем-то плану. Кем-то из «стариков».
Такая же одноэтажная нехитрая постройка конторы. Такой же приземистый однотипный гараж для «телеги», который давненько не чувствовал прикосновения человеческой руки.
Соловьев миновал хозблок и вошел в квадратный неширокий холл общежития, освещенный ярко с ночи еще двумя слепящими глаз софитами. На широких дородных деревянных стульях, что были единственным украшением из мебели при стенах казенного строения, маялась парочка приговоренных к трудотерапии – моложавый еще толстяк с закрученными до колен льняными просторными штанами и дамочка средних лет с вкрадчивой опаской смотревшая одним глазом в раскрытую перед собою книгу, другим же – на вошедшего в дверь хмурого инспектора.
Справившись у них где находится теперь Мутян, их истязатель и законник, Валя прошествовал, перескакивая через три ступеньки, на второй этаж – в женскую секцию.
Оттуда уже  на полпути донеслись до него взволнованные голоса и завывание. Лающий и вопрошающий Мутяна и другой голос, слабый и вздрагивающий очевидно от плача, бабий голос.
  В коридоре было накурено и пласт сизого дыма не шевелясь стоял горько, не в силах уйти через законопаченные на ночь окна. Не смотря на строжайший запрет о курении, понял Соловьев, его напарник не выпускал спозаранку сигареты изо рта, заменяя одну, дотлевшую и брошенную прямо под ноги, другою, вынутой из пачки побелевшими от нервного озноба руками.
  Соловьев почувствовал тяжелую кашу волнения, заваривавшуюся внутри живота.
Войдя в комнату, он нашел там инспектора подле обливавшейся слезами и всхлипывавшей нервно женщины лет тридцати, нестерпимо полной, не менее пуда с лишком веса, но с миловидными чертами лица, пусть даже и искаженного  теперь плачем и краснотою, с волосами темными и длинными, ниспадавшими каштановыми  ручьями на огромных размеров грудь. Женщина была облачена в прогулочную одежду, что так разнилось со всеми остальными сборщицами фруктов, кои сгрудились вокруг по кроватям, не пропуская ни слова и одетые все более в спортивное или же просто ночное белье. Да и куда там! Такое представление нельзя было проморгать ни в кои веки!!..
- Вона! Дочь-блудница! – Мутян вскочил с занятой им кровати, завидев пришедшего Валю – Задница в три версты обхватом, а туда же!!.. Совратила нашего Петюню!
Соловьев оглядел присутствующих и молча кивнул головой, не найдя что сказать.
- Говори мать, чего поперлись-то в Сады ночью?! – Мутян опять сел на прежнее место – Здесь ТРУДОТЕРАПИЯ!! А не пляж морской! Устроили дворец бракосочетаний! – он повернулся к Соловьеву и протянул ему панельку с анкетой пропавшего человека.
На фотографии было лицо мужчины средних лет. В тонких стальных очках, с чуть косящим левым глазом, он был похож на преподавателя математики. Приговор – 15 дней трудотерапии.
 - Толстожопый Ромео потащил нашу Джульету на романтическое ночное свидание! – Мутян выудил отчеканенным движением сигарету из нагрудного кармана и отправил ее барахтаться в перекошенные нервной злобой губы – Хотя, это еще не известно, кто кого потащил…   Но до «гойдалки» они-таки  добрались.
- Куда? – Соловьев приметил грязь и зеленый сок от свежей травы на одежде испытуемой беглянки. Ребро ладони левой руки было стесано и ясно виднелась запекшаяся кровь.  Видно что от падения.
- До качели!
Метрах в трехста от кампуса пару лет назад с позволения того же Мутяна, заключенные вкопали в землю отремонтированные собственноручно и усиленные чугунными ржавыми цепями старые качели. Баловства ради, для увеселения в основном женского населения, которое особо мучилось строгими лагерными порядками.
Да и смотритель оказался благодушным малым. Разрешил такую забаву. Не стал препятствовать.
«Солодкий Петр Эдуардович» - читал Валя  - «41 год. 137 килограмм. Инженер вентиляционных систем…»
- Мы ничего не… - женщина всхлипывала и вдобавок ее обуяла икота -  Не далали… Плохого… Ничего не… делали!
Мутян глубоко вздохнул и жалостливо и устало махнув рукой с сигаретой – пепел полетел на пол – повернулся к Соловьеву
 - Говорит, в темноте на них набросилась огромная собака. – он горько скривил рот -  И утащила ее приятеля прямехонько в Сады…  Было темно и что к чему она не успела распознать.
Валя присел рядом с инспектором на кушетку. Мысли роились в его голове и цеплялись одна за другую, не позволяя предыдущей стать первой в очереди на обдумывание.
Бред полный !!.. Ночь кромешная. Прогулка снюхавшейся в кампусе парочки до качелей… Мужчину уволакивает в темноту непонятно что и кто… ( хотя, кто бы сомневался что это был крот! ТОТ САМЫЙ крот!)… Бабенка успевает дать деру и прибегает, падая и обдирая кожу, к общежитию…
- Собака не могла утащить человека весом под сто сорок кило в Сады. – Соловьев указал пальцем на лохмотья ободранной штанины, свисавшей над коричневым замшевым ботиночком икавшей и с шумом втягивавшей воздух толстушки.
 - Это собака вас так расписала?
Женщина вздрогнула еще пуще прежнего и глянув на свою потрепанную ночью ногу затряслась с новой силой в беззвучных нестерпимых для двух испытующих ее инспекторов рыданиях.
- Кто вас так потрепал, милая моя? И что вы вообще сумели разглядеть?
В ответ только тряска раскрасневшегося лица и новые всхлипы.
- Бесполезно. – махнул рукой Мутян -  Дура-дурой.
Одна сердобольная тетушка, что внимала вместе с остальными диковинному допросу, ухая и тяжело переступая тяжелыми ногами-тумбами, преподнесла беглянке полстакана кипяченой воды.
 
   Опрашивать больше было нечего. Для обоих все стало ясно как день. И Соловьев с Мутяном, безмолвно поняв друг дружку, вышли из корпуса наружу. Утренние флейты птичьего пения в Садах не манили их ничем хорошим. И надежды вернуть пропавшего заключенного в головах не было ни у того, ни у другого. Как не крути.
Ступая мимо окутанной венами виноградного ковра стены казенного строения, Мутян в сердцах пробубнил немытые пакости про «эту Службу» и отшвырнул окурок прямиком в дебри налитой зелеными соками листвы.
  Валя Соловьев думал тягостные думы о предстоящем составлении рапорта. И вообще о последствиях для обоих… Как там все сложится дальше? И останется ли он по-прежнему инспектором? Об этом тяжело было сейчас гадать.
  Когда оба инспектора миновали сектор, где по левую руку была «кандиль», а по правую щедро уродились в этот год «золотые» яблочки, они увидели перед собою лиловую раму металла с висящей на цепях качелью, у которой основа была старая, литая, только выкрашенная не так давно в зеленую эмаль, а к днищу, для удобства восседания, были приторочены две широкие крепкие доски, зачищенные от зацепин шкуркой.
  Мутян опасливо озирался по сторонам – не видать ли где человеческого тела, или хоть сброшенной одежды на худой конец.
    Соловьев же держал руку на поясе, где у него был приготовлен в кобуре табельный пистолет с десятком пуль в обойме. Он припомнил запоздало, что у Мутяна в конторе существовало охотничье ружьишко с пятком патронов мелкой дроби. Упрятанное в чехле в несгораемый шкаф, оно прозябало там без пользы. Лишь изредка вынимаемое на свет божий, оно служило для баловства и распугивания ворон, что могли нагрянуть в Сады стаями не более двух раз в год. Особого ущерба урожаю вороны не наносили. Да и не имели такой задачи. Однако Мутян был строгим противником их гостевания в подконтрольных Секторах и говорил, оправдывая свою стрельбу, что они разоряют гнезда «добрых» птиц.
Спорить с ним не находилось доброхота.
Пройдя около сотни шагов по свежему следу примятой травы, что так отчетливо теперь был виден при утреннем освещении, они свернули чуть вправо, углубившись в сектор молодых стройных яблонь еще на пару десятков метров. Дальше уже и не стоило путешествовать. Вот оно!... Здесь!
   Легкая спортивная куртка с оторванным левым рукавом. Вырванные с корнем пучки травы подступали к кусту мятого лопуха, где на маслянистых порванных листьях с застывшим серебристым следом маленькой улитки было явственно видно что-то грязно-бардовое.
Мутян поддел носком кроссовка и выбросил из травы целехонький, в обертке, не распечатанный шоколадный батончик.
В двух метрах попереду была она!... КРОТОВАЯ НОРА!!
 - Пробурил значит! – сунув руки в карманы, Мутян подступил к  краю ямы и сплюнул – И корни деревьев ему не помеха.
Соловьев тоже пожелал заглянуть в широкую темную нору, держа правую руку на рукоятке оружия  -  изнутри смердило так, будто кто-то опорожнил в яму целое ведро подгулявшей селедки. На комьях свежевырытой земли, что были по ту сторону лаза, Валя увидел и пропавший рукав куртки бедолажного толстяка. Светло-голубая ткань была выпачкана в нескольких местах отвратительными кровавыми пятнами.
Валя отшатнулся и прикрыл нос свободной рукою.
- Крупная тварина! – он пошукал вокруг глазами, не осталось ли где следов ( или частей) от ночного беглеца. – Как мыслишь, это тот же самый?
Мутян бросил бесполезно всматриваться в бездонную нору и пригладил вставшие дыбом патлы на голове.
- Более чем уверен. – ответил он, опасливо выпячивая голубые глаза с мутными от бессонья бельмами на скрывавшие шелестом ответ деревья.
- Кислая ситуация…  Все система сейсмодатчиков и гроша ломаного не стоит – Соловьев поежился, как будто его обуял озноб. Но то было не от прохлады в Садах, подумал он. Дрожь и холод терзали его изнутри. – Надо зафиксировать все как есть. Из Центра потребуют рапорт.
- Это уж и к гадалке не ходи. – поддакнул Мутян – И опять мы виноватые будем! Развели дерьма в земле – я еще под стол пешком ходил! А теперь и в Сады носа не сунь, того и гляди тебя за ногу – хвать! И под землю !
«МЫ!?»  - улыбнулся Соловьев.
 - Ночью – так то вообще адаптация под жизнь! Запирай весь шалман толстозадых на засов и кукуй до утра с ружьем в руках -  гляди как бы чего не полезло наружу из-под земли.
  Слушая товарища, Соловьев не вникал в смысл вырывавшихся в нервной горячке слов. Он глядел вокруг себя. На чистые молодые яблони, осыпанные щедро гирляндами плодов, какие необходимо было еще собрать. На смятую в ночной борьбе податливую лоснящуюся к земле траву. И даже на след улитки, перечеркнувший попорченный  бардовым лопух.
   Все, на что глядел он теперь требовало от него лишь одного. И он чувствовал это. Только чего же? Этого Валя не мог  просчитать. Через пульсировавшую в висках кровь. Через вздымавшуюся по телу изнутри дрожь. Через звуки птиц над головой. И еще лицо Лизы Мотылевой. О которой он давеча думал, с тревогой и странным обуявшим его тогда чувством, с тоской даже, как будто, и сильным треволнением о предстоящих днях.
Не получится ли беды для нее? - гадал он сейчас.
- Вечером придем с лопатами и закопаем нору – сказал он наконец.
- Как бы нам его споймать, Валек? – Мутян был похож на огромную голубоглазую худую бледную куклу-  Покумекай… Ты же учился на офицера!...
 - Мы его достанем! – Соловьев повернулся и зашагал по направлению к кампусу – Мы его достанем, говорю тебе! Выковыряем из земли! Выпотрошим и сделаем чучело!
Мутян засеменил позади в мягких испачканных грязью кедах, продолжая швырять по сторонам снопы испуганного блеска глаз.
- Я слыхал про одного инспектора, который изловил крота и получил лишнюю звезду на погоны.  Как бы нам так изловчиться и прикончить тварюку!
-Сказки – бросил через плечо Соловьев -  Это было лет двадцать назад. Байка, состряпанная клерками в одном из отделов Центра, пущенная гулять в народ.
 - Думаешь, это липа?
  - Инспектора того никто никогда не видал. Впрочем, так же как и чучело крота… Бывало, на курсах мы пытались разговорить преподавателей. И даже подпоить кальвадосом в вечернем баре. Но все без толку. Бетонная стена молчания. Никаких фактов.
 - Хорошенькое дело…  - Мутян был раздосадован что история, горячившая кровь в его молодости, превращалась на глазах в детскую страшилку о храбром инспекторе – Выходит, мы можем стать первыми в Садах инспекторами, которые прищучили крота?
Соловьев обернулся на ходу и ухмыльнулся зло.
 - Есть такая перспектива.


  В вечеру того же мрачного беспокойством своим и темным происшествием дня, оба-два инспектора, выпив крепко, уложив перед тем весь народ почивать, уселись за столом соловьевской конторы. Угомонить страх и ужас ( среди женщин преимущественно) перед появлением на их землях крота, удалось лишь с большим трудом и уверениями что безопасность приговоренных более никак не будет нарушена, только с соблюдением ими, тружениками по сбору яблок, всех без исключения правил и запретов, кои только сумел втолковать Валя, проведя собрание и стряхнув пыль с методички по чрезвычайной ситуации. В разе появления непрошенного дикого чудища  - и на то была уготована методичка!
Впрочем, не все готовы были угомониться и поверить двум инспекторам на слово. Паника и нервозное метание , каковые можно было прочесть на лицах людей, говорили о том, что опасность из-под земли исходит явная, суровая, и никакие собрания с запорами на ночь в корпусах не сдюжили с присущим всякому человеку чувством самосохранения.
Валя понимал это. И инспектор Мутян, сидевший теперь перед ним раскрасневшись щеками и подперев голову кулаком, понимал это тоже.
Распаленные кальвадосом, который запивался бывшим в избытке яблочным соком, они громко споря и пропуская то и дело матерок, обязали себя не вставать из-за стола и не казать носа из стен конторы – разве что только выкурить сигаретку – покуда не будет разработан четкий и надежный как скала план по умерщвлению повадившегося в Сады животного.
Требовался отточенный хитрый способ убить крота! …  Только вот как?
  - Я ему лопатой отсеку башку!  - горячился Мутян и вытирал рукавом тонкого свитера протекший через губу к подбородку сок  -  Пусть только высунется! Знать бы где? Да и чтоб не спугнуть.
  - Не так все просто. – ответил Соловьев, которого алкоголь изморил не так скоро и ясность мыслей не была утрачена  - Он, гад, хитер. Прочует шум да гам из-под земли  - и носа не высунет. Тут не так пошло надо сработать…  Он, шкура, на запах идет. Чует запах и слышит как ноги ступают по поверхности.
  - Пусть вылазит! И тут я ему промеж глаз – ба-бах! Дробью, да из двух стволов!
  -  Чтобы он выполз, да на поверхность…  Тут нужна ему цель, понимаешь? Просто так не выудишь. Добыча его влечет, приманка. Вот штука в чем.
 - Пусть так! – не унимался храбрец  - Стало быть один из нас будет приманкой, Валек! Я буду приманкой, куклой. На, тварь, жри меня если вкусно! А ты – Мутян выпучил глаза и икнул – а ты тем временем сидишь уже в кустах и целишь прямиком ему в поганую харю! Появляется эта выдра и радуется что перед ним такая сладкая конфета в обертке как « Саша Мутян». И только оно меня пытается распаковать – бей и сноси ему череп!
Соловьев задумался. Замысел охмелевшего товарища был неплох. Ловля на живца, стало быть. Ночью. Когда крот активен.
  - Можно попытаться привлечь его кусками свежего мяса. Привезти из города и разбросать. Говяжьи антрекоты – Валя представил перед собою всю несусветность этой картины и улыбнулся одними глазами, глотая сладковатый обжигающий комок яблочной водки  -  Пропадать, так с музыкой.
 - Я мыслю так, - долго переваривая услышанное ответил Мутян – что он идет на звук шагов. И шаги эти, да и голоса в придачу – это и есть для него главный звоночек, понимаешь? «Кушать подано»! Топ-топ-топ! Женский смех…, голоса,… шебуршание травы.
Инспектор наклонил бутылку, лязгнув по краешку стакана. Внутри было совсем на донышке.
  - Тут нужна живая приманка. Эдакий забредший в ночные заросли кролик. Прогуливается себе вперед-назад между яблонь. Тру-ля-ля… я глупый кролик…
  - И где в этот момент буду я?
 - Невдалече. Сиди себе, притаись.
  - Что же мне, не пошевелиться полночи? А если отлить нужда? А если…
  - А нужда защитить своих людей?!  - Мутян подался через стол и объял Соловьева за шею  -  Нешто тебе не главнее?
Что тут скажешь.
  - Да уж… То само собой.
  - Вот то-то…
 - Лишь бы тебе ноги не прострелить, если вдруг в темноте начну палить.
  - Ты уж постарайся.
 - Добро. Главное – не маячь на линии огня.
Мутян выпил свой глоток и закряхтел.
  - В любом случае, ты всегда стрелял лучше. А я гожусь только на роль говяжьего… чего там?
  - Антрекота.
  - Во-во. Так что не дрейфь и пали из всех орудий на корабле!


Стемнело уже совсем.
Разговоры были окончены. Затуманенный взор и заплетающийся как в поросли хвоща язык. Удары в грудь кулаком – так, что чуть не трещали ребра. Дурная неожиданная слезинка у Мутяна, сорокалетнего, с лихом, непутевого служаки  - воспоминание о матери. Как и каким духом вплетенное в этот неказистый вечер? …  Одна загадка.
Оставшись одинок, Валя Соловьев сидел за столом конторы, где остывали выпущенные из рук стаканы и на глянцевой темной поверхности не вытертой оставалась лужица разлитого липкого сока.
Вынув свой пистолет из кобуры, он держал его в потной влажной крепко сжатой руке. Жилы вздулись сиреневыми нитями под кожей со вздыбившимися наэлектризованными волосками. Черная тяжелая сталь оружия при всяком наклоне отбрасывала, переливаясь в глазах инспектора, блики растворившегося где-то над головой и слившегося с воздухом искусственного голубого света.
Пистолет был и жив и холоден. И прекрасен и ужасен одновременно. Смотреть на него не мигая было сродни какому-то первобытному гипнотическому действу!
Указательный палец поласкал твердый выступ спускового крючка.
Мужчина поднял руку и нацелился, пытаясь побороть легкий тремор, прямехонько в центр ни в чем не повинного несчастного пузатого кофейника.
Руки вверх, кофейник!!
Соловьев фыркнул, подивясь своей глупости, опустил пистолет и убрал его прочь с глаз
Я совсем пьяный, подумал инспектор. И пора бы уже лечь в кровать.
   В этот момент в сенях конторы раздался негромкий скрип.
В отворившуюся дверь дунул сначала теплый сырой бриз со звучанием ночной музыки сверчков-скрипачей. Затем качнулась не смело тень и наконец, постучав костяшкой пальца по откосу, вплыла даже более, чем вошла, молодая полная женщина.
Это была Лиза. Лиза Мотылева.
Соловьев не удивился даже и не вздрогнул. Отчасти потому что был нетрезв. Отчасти же потому что весь вечер он будто ожидал, или желал даже, чтобы кто-то к нему пришел.
Да нет же! Он желал чтобы это была именно она. Эта девица. С убаюкивающим и наводящим ледяной ужас голосом северного шамана. Гул и бубен… Ласковая песня.
  Впрочем. Что же ей?
Валя с шумом выпустил подкативший к горлу горячий и кислый выдох. Слова застряли где-то глубоко в глотке.
  - Было не заперто,  - услыхал он   - я потому и решилась войти. У вас тут все громко разговоры да разговоры… Споры? Дай, думаю, проведаю – угомонились ли, инспектора-то наши. Воеводы.
  - Да мы, в общем-то, ничего и не…  - Валя указал ей, боясь кривого языка, на стул подле стола. Убрал скорей пустые стаканы и бросил на протекший сок салфетку.  – Денек выдался! Врагу не пожелаешь!
Лиза присела бочком, едва уместившись на крепком офисном стуле. Грудь ее раздувалась, запуская воздух. Глаже же, темные и странные под лампой, казалось слезились.
  - Вы… Ты плакала? Отчего же?
Она повела полными плечами и перестала смотреть прямо.
  - Жаль было того человека. Из соседнего корпуса. И девочку жаль, натерпелась страху. Но того жаль сильнее  - пропал ни за что… Как же так? Что же теперь?
Соловьев сглотнул застрявший в горле комок.
  - Есть тут у нас одна задумка хитрая  - начал было он негромко и опасливо раздвоясь в уме – стоит ли говорить?  - Чтобы сказать попроще, план боевых действий, что ли… Думали-думали, что бы так сделать, чтоб обезопасить вас.
  - Разве то ваша вина, что кроты снова повадились появляться в Садах?  - голос Лизы, сидевшей теперь так близко, был тихий и заметно взволнованный.
Соловьев пожал плечами.
  - Стало быть наша. Мы же инспектора, как-никак…
  - Пусть приезжают специальные люди, из города. Которые до этого готовы и знают что как.  Со своим-то, с подручным этим…
  - Мутян? Дак он такой же инспектор, как и я. Не шибко-то разница.
  - Вот с этим. Как же вы справитесь? Народу здесь много, конечно. И мужики есть. Да только ты посмотри на них  - какие из них охотники? Они не убежать толком, ни на дерево влезть. Многие и исправительные работы –то вытерпливают как муку. Потом обливаются, сердце из груди скачет.
  - Что же я? На войну их призываю? Ни виню я вас ни в чем и помощи никакой не жду. Сами как-нибудь.
  - Ой-ой!... Так уж и сами?
Соловьев повернулся к ней и посмотрел прямо в лицо. На цвет глаз, на морщинки, на дергавшуюся от чувств тонкую черную бровь. Дыхание его было согрето выпитым алкоголем. Да и сам он внутри горел весь. Однако, ему чудилось теперь что жар этот исходит от говорившей с ним Мотылевой, чей грудной певучий голос действовал на него, пьяного, теперь не столько гипнотически завораживая, сколько призывно.
  - Завтра соберем людей спозаранку,  - сказал он наконец  - поговорим, обмозгуем вместе ситуацию. Может чего кто знает, или опыт какой имеет. Мобилизуем самых крепких и подвижных.
  - Какой уж тут может быть опыт? Последний раз я слышала в новостях про кротов еще в детстве. С тех пор ни разу. А мне уже двадцать шестой год.
  - Среди сборщиков есть и взрослые люди. Постарше нас с тобой.
  - Эти-то?  - Лиза махнула белой пухлой рукой и закатила глаза  - Городская интеллигенция. Бухгалтера, преподаватели с инженерами. Протиратели штанов об мягкие кресла. Не, эта братия не годится.
Соловьев рассмотрел, что глаза у нее карие с зеленью.
  - Что же делать? Звать на помощь? Ты-то сама что можешь предложить?
Мотылева придвинула табурет поближе к собеседнику. Так, что деревянные ножки тяжко скрипнули в ответ.
  - Тетка мне рассказывала,  - начала она заговорщицки перейдя на шепот  - раньше еще, когда она сама была молодая, как делали. Возьмут крысу, например. Или даже курицу. Привязывают ее на ночь к колышку на бечевку.
  - На что?
  - На веревку. Или на леску там, не важно. А к крысе этой прикрепляют на липкую ленту пакетик с ядом. Оставляют значит на ночь. Еще бывает и кровью свиной польют вокруг для затравки. Для запаху. Вот ночью-то крот этот выбирается из-под земли да и крысу эту хватает в пасть. Потом уходит назад, под землю.
  - И что же?
  - И то, что больше его никто никогда не видывал. И след простыл. Яд в пакетике  - тот, который привязали  - у него в брюхе оказался. Вот так и боролись.
Соловьев улыбнулся. Ему захотелось погладить молодую женщину по волосам.
  - Тетка, значит, рассказывала.


   Утром Валя проснулся оттого, что услышал как дятел стрекочет где-то по стволу дерева невдалеке. Ровные дробные цепочки ударов. Одинаковые тягостные промежутки тишины. Но вот – снова! «Так-так-так-так-так!». И опять. И опять. Труженик не знал покою.
Попросив себе у машины полный бокал крепкого черного кофе, Соловьев связался через селектор с корпусом. Точнее с обеими его частями – женской и мужской  - и объявил что в 9 часов утра, до начала работ по сбору урожая, будет проведено незапланированное собрание во дворике перед конторой. И о том что рабочий день сегодня будет сокращен на два часа по соображениям безопасности. По каким именно соображениям – он, понятное дело, не стал уточнять.
Люди в корпусе и сами обо всем прекрасно догадывались. Дураков здесь нема. Инспектор сказал « собрание»  - так тому и быть.

   К  девяти часам вся вызванная для разговору группа работников была в сборе, толпясь и переминаясь с ноги на ногу, шурша мелким гравием, прямехонько перед окном инспекторского офиса.
Не став водить вокруг да около, правильно рассуждая что все люди здесь взрослые и знают что к чему, Соловьев произвел скоренько перекличку и завел разговор о том какие опасные и страшные дела начали твориться теперь в Садах по ночам. Рассказал все как есть об обнаруженной давеча кротовой норе на участке соседнего инспектора. О том как зарыли они ее, прежде залив кислотой. Об отчете, отправленном в Центр. И о плохо работающих датчиках движения под землей.
 Люди слушали молча, понуро. Облаченные все больше в мягкие спортивные костюмы, тяжко перенося долговременное стояние в шеренге, они впитывали произнесенные слова каждый со своими, ему только ясными мыслями в головах. Глаза у женщин были все больше печальны или испуганы, мужские же глаза  - либо стеклянны и холодны, либо глядя прямо в лицо вызвавшему их чиновнику они освещены были внутренним огнем и готовностью постоять за себя, побороться.
Вот это-то, последнее и нужно было Вале Соловьеву.
  - Так вот что, мужики.  – подытожил он свое выступление, рассчитывая все более на этих последних, отважных  - Покуда такая ситуация, сами видите. Одна надежда у нас  - на свои силы. На свою проворность. Чтобы не попасть в беду ненароком, смотрите в оба. И женский пол берегите. Они за нашими спинами сейчас и требуют защиты.
Инспектор старался держаться вальяжно и лихо. Но это давалось ему с большим трудом.
  - Так уж и требуем?  - раздался в ответ один женский голос  - Ишь ты, нашел подопечных. Да мы и сами промеж рогов дать можем, кому там припечет!
Народ обернулся на толстуху Савченко. Многие просветлели лицом и улыбнулись.
  - Будем бдить, начальник.  – просипел под усы колоритный шкафоподобный дядька, Ашкенази, глядя себе под ноги и не дернув ни единым мускулом лица  - Ты говори чего делать. А мы уж примем меры.
Соловьев нахмурился. Точного ответа у него не было.
  - Я вот и думаю…  Выбрать бы нам пару-тройку человек, дежурных. -  сказал он  -  Так, чтоб на каждый день новых. И когда происходит сбор яблок, чтобы люди эти, мужики, были вроде как особой силы. Для безопасности.
Он помолчал, оглядывая лица.
  - Только вот вооружить вас нечем, ребята. За то уж извините. Случай выходящий из ряда вон. Да и не по уставу это.
  - Где он теперь, устав этот?  - мрачно процедил кто-то.
Соловьев не стал перечить. Где уж теперь. Он только отыскал глазами Лизу, которая стояла, сложив руки за спиною, по правую сторону шеренги от него. Не трогая длинную маслянистую косу, что спускалась по груди, она поймала его взгляд и он на миг подумал что они огромные и черные, эти ее глаза. Лицо ее было бледно, а лоб прочертили три выгнутые морщинки, какие бывают у студентки от переизбытка волнительных чувств, если ей предстоит давать сложный ответ на трудный и незнакомый вопрос.
  - Наточить острых кольев надо. Дерева –то вокруг завались.  – рослый громадных размеров детина, тот самый Царев, которого стращал по приезде инспектор, оглядел окружающих  - Наделаем деревянных кольев, да будем держать их как копья рядышком, пока работа кипит. А в случае появления крота  -  ими и обороняться можно, да и проткнуть его ненароком.
  - Проткнешь его, как же  - глядел все себе под ноги Ашкенази.
  - А идея неплохая  - одобрительно закивал головой Соловьев  - Как способ самообороны. Тут военная выправка не требуется.
  - Топорик бы нам… Да пару ножей острых.  – лицо у парня, румяное и розовое, простотою своей и невинностью напоминало сильно упитанного ребенка.
  - Топорик можно обеспечить  - сказал обдумав немного Валя  - Да и ножик тоже. Один. Пару вряд ли.
  - И то хоть.
  - Смастеришь сам колья? Или кого в помощь дать?
Царев пожал саженными плечами.
  - Я ему подсоблю -  поднял наконец голову и глянул зло исподлобья Ашкенази  - Частокол городили с батей в детстве как-то. Так что я эту школу уже проходил.
Соловьев одобрительно кивнул.
  - Принято.
К полудню ближе, обливаясь щедро потом и восполняя выходившую влагу обилием питьевой воды с яблочным уксусом, двое назначенных для этой работы инспектором толстяков снабдили-таки мужскую часть сборщиков фруктов выструганным из ровных обхватистых ветвей оружием. В длину не более полутора метров, довольно увесистые, копья эти были розданы  - кому в охотку, а кому и без лишней радости  - всем способным нести оборону и в минуту опасности встать на защиту и сокрушить караулившего под землею зверя.
 Два копья, которые оказались лишними и оттого бесхозными, решено было отдать на вооружение женщинам-добровольцам, и одно из них, ни минуты не раздумывая потребовала для себя Лиза Мотылева.
Покрутив его в руке, привыкая к тяжести орудия и даже разок-другой проткнув им воображаемого в воздухе врага, она огляделась подле себя и не найдя куда лучше, ласково и совсем по-женски как-то бережно пристроили оружие меж рогатины двух вычурно росших в разные стороны стволов неказистой яблони.
 «Амзонка, ишь ты!»  - подумал с теплотою Соловьев, который совершал на своей урчавшей в утробе «телеге» уже третий за сегодняшний знойный солнечный день рейс, перевозя собранные фрукты и выгружая их в хранилище.
Хотя, признаться по чистоте, обходя на машине ровные вымуштрованные ряды фруктовых деревьев и перекидываясь парой слов и шуток с работниками, что трудились на нещадном солнцепеке, инспектор все больше и пристальней поглядывал по сторонам, поймав себя на том, что высматривает он вовсе не то как работают его люди и  не то сколько и кем собрано яблок, а все туда  - в землю!
   Все чудилось ему что шевелится то и дело листва где-то в межи деревьев. Что земля, теплая и поросшая нежно-зеленой травою, вдруг начнет тотчас вздыматься и комья сырые полетят в разные стороны, послышится шум зловонного тяжелого дыхания-фыркания и лапы со страшными кривыми грязными когтями полезут наружу, сграбастают ближайшего несчастного бедолагу и потянут внутрь.
Пистолет, заряженный и готовый к бою, тяжело бряцал по ляжке вертевшего головой инспектора. Второй день вот уже он был вооружен. И это было странно для и него и непривычно. Но что уж поделать…
Соловьев нарочно накинул поверх рубахи легкую холщевую куртку армейского покроя, чтобы видом прицепленной к поясу кобуры не стращать лишний раз народ и без того тяжко работавший и бывший напуганным последними  творившимися  в Садах вещами.
В соседних, мутяновских секторах, с которыми Валя держал связь, ситуация была ничего себе. Пока… Работа протекала вяло, но и за особую резвость никто, по правде сказать, не поощрял.
Пораненная ночью беглянка отлеживалась в лазарете. Получив несколько заслуженных уколов от бешенства и от столбняка, она развлекала себя чтением выданной ей инспектором книжки, перед тем проспав беспробудно почти полсуток и едва поев несколько ложек постного супа, отказавшись от любой другой пищи.
Ее можно было понять.
 
  К пяти часам вечера в хранилище  - сырое и прохладное  - была отбуксирована последняя партия собранных яблок. Груженые на прицеп и влекомые за собою урчащим электрическим мотором «телеги», яблочки эти были налиты, сочны и восхитительны, отражая искрящий ярый свет высокого еще в небе солнца своею крепкой разноцветной кожицей  - от птичье-оранжевого колера до кроваво-алого, с белесыми прожилками.
Заперев ангар, Соловьев распорядился работникам отдыхать, и без того зная что они были измождены и раздавлены тяжким подневольным трудом за этот день.
Перед тем как отправить всех на ужин  - который был определен сегодня раньше на час  - он подманил Лизу Мотылеву и отведя ее в сторону, решился на разговор с нею. Она робко и утомленно смотрела на него большими умными карими глазами.
Соловьев вспомнил как еще совсем недавно думал о ней плохие и злобные даже мысли и ему стало оттого стыдно. Как же было думать плохое про такое лицо?  Теперь оно было прямехонько перед ним  - чистое, лишь с испариной на лбу, нежное и какое-то по-детски доверчивое к нему.
  - Был ли день сегодня? Так пролетел, что и не заметить  - Лиза улыбнулась одними только глазами, словами своими постаравшись поскорей побудить инспектора сказать то что у него было на сердце  - Духомань! И вправду что послабление нужно. Тяжело отрабатывать с утра до темна.
  - Так то от перестраховки  - собрался с мыслями Валя  - Я к тому что по темноте теперь не буду дозволять вам разгуливать по территории.
  - Об нас беспокоишься? – спросила она  - Это лишнее. Людей теперь и силком не вытянешь прогуляться после захода солнца. Да и тебе одному в конторе  - не скучно ли? А то давай к нам, в корпус. Кушетки пустые простаивают. В бабьем-то царстве.
Лиза, казалось, развеселилась. Но веселость эта и блеск в ее глазах таили в себе тревогу.
 - Я ночью не прилягу.  – отмахнулся от глупостей инспектор  - Буду караулить.
  - Так уж и всю ночь?
  - Так уж и всю… Я к чему дело веду  - начал он более суровым голосом  -  Ты  теперь вроде как за старшую будешь там, в корпусе… Девушка ты молодая, шустрая
  - Красивая…
  - Да погоди ты. Молодая, хваткая. Сон у тебя чуткий.
  - Ой-ой! Иногда и из пушки не разбудишь.
  - Как бы там ни было..  – замялся вконец инспектор  - Ты пригляди там за остальными, Лиза. Уж выручи. Окажи такое содействие. Сама видишь какая ситуация в Садах  - не ждали не гадали, а тут…  Даже и не знаю кого спросить. На других надежды мало.
Лиза перестала улыбаться. Постояла так минуту, молча и мрачно разглядывая инспектора, будто впервой его видя. А потом нагрянула вперед, отправив за спину свисать тяжелую чернявую косу и поцеловала Валю прямо в скрюченные со страху и неожиданности губы. Да так звонко и смачно, что он ненароком огляделся  - не видал ли кто?
  - Будет исполнено, мой генерал!  - ответила она, рассмеявшись, и пошла от застывшего истуканом мужчины прочь,  в свое жилище.
В десять с четвертью после захода солнца, когда стемнело уже вконец и стихли, угомонились последние дневные голоса и звуки, люди заперлись покрепче в своем корпусе, равнодушном к ним и не желавшем принимать их гостями  -  картон да пластик, что с него взять.  Вместе с теменью опустилась к земле простыня тишины и долгожданной прохлады от легкого южного бриза и лишь только аспиды, мелкие гадюки да шершавки-сколопендры, вылупившись из своих нор, шелестели нежно листвою  - тяжелой, оранжевой и еще казалось полной сил, что сотрясается с ветвей наземь более от изнуряющей жары и ветров с моря чем от неминуемого дыхания приближающейся осени.
 На стыке двух Секторов, загодя назначив  встречу, Валя встретился и переговорил с Мутяном, не став спешиваться и сидя прямо за рулем четырехколесного открытого вездехода.
Вооруженный двустволкой и ярким мощным прожектором-фонарем, соседский инспектор казался мелкорослым изнуренным чахлостью мальчишкой с высоты мягкого балансирующего на ходу сидения «телеги».
  - Бабы приняли оборону!  - вещал он без умолку вот уже пять минут  -  Мужики  - тюлени,  все норовят проглотить скорей свою вечернюю норму калорий и на боковую! А там хоть крот, хоть война, хоть светопреставление! Себя же, говорю, защищайте! А они мне – кабы мы сами все на себя принялись брать, дескать, на кой хрен тогда ты здесь поставлен, мил человек? Видал такую пропаганду?
  Валя подумал, что со своей стороны они в принципе правы.
  - А у меня сегодня весь отряд вооружился копьями. Смех, конечно, да и днем они без надобности. Крот-то он существо ночное. Но для проформы сойдет, думаю.
  - У меня и вооружать некого. Еле-еле душа в теле выполняют дневную норму по сбору.
  - А что из Центра?  - не удержался и спросил Соловьев
  - Рапорт мой приняли к рассмотрению. Готовится комиссия. Но…  пока суть да дело  - сам знаешь. Спрашивают, клоуны, уверен ли я что это было нападение крота, а не какой другой случай, выходящий за рамки?
  - А ты?
  - А я что?  По всем признакам, отвечаю… описанным в служебной документации.
Соловьев кивнул. Так и есть.
Скоро они и распрощались.


  Валя повернулся к конторе. Загнал вездеход в гараж. И готовый было уже прошествовать мимо, вдруг остановился, уловив в потьмах какое-то шевеление тел и бормотание людских голосов. Озарив себе путь фонариком и припоминая скорехонько с какой стороны туловища у него прицеплена кобура, он приблизился неспешно к краю площадки что отделяла строение  корпуса от первого ряда близких яблонь и нацелив сноп луча на голоса увидел их.
  Там было двое.
Подойдя ближе, Соловьев тотчас же узнал тех кто посмел нарушить вечерний покой и распорядок. Так и есть. Царев и Ашкенази, вооруженные первобытными пиками, не замечая инспектора, трудились над странным на первый взгляд и чудным даже занятием. Растянув меж двух вбитых в землю кольев тонкую, едва только различимую в темноте леску, они прикрепляли к ней порожнюю пластиковую бутыль из-под яблочного сока, в которую были помещены ими преднамеренно несколько мелких отнятых от земли камешков.  На высоте не более чем до колена, сотрясаемая при движении рук, пустая бутыль эта издавала мгновенно четкий но весьма престранный грохот истязаемой погремушки.
 По левую руку от себя, прищурясь, Валя разглядел еще одну, уже изготовленную ловушку  - два колышка на расстоянии метров двадцати друг от друга и свисающая между ними грушей приготовленная в любой миг разбудить задремавшего охранника пластиковая болванка с каменьями.
- Не дурно!  - оценил Валя работу -  Но умно ли? В нашем случае, мужики, линия фронта проходит прямо под ногами. Вон там!  - потопал он подошвой ботинка по гравию расчищенной площадки.
Медведь на задних лапах, Царев, обреченно оглядел свою работу, вращая вокруг усталыми беспокойными глазами, смахнув тыльной стороной ладони скатившую капельку пота на виске. Ашкенази, приземистый и хмурый, тяжело ухая филином при каждом наклоне и колыхании грузного живота, готов был оправдать свой труд. Не сложно было догадаться что именно он выступил заговорщиком и подбил молодого заключенного на эти «дурацкие», как подумал инспектор, предосторожности.
 - Все как прописано. Охотимся на крупного хищника, инспектор  - пробубнил он зло, скорей отвернувшись от чиновника, побранившего их пролитый пот  - Станем в караул на ночь. По одному. Будем меняться. Два часа на отсып, два часа бдение. А разморить в темноте да в тишине всякого может, сам знаешь. А эти звоночки  - они на тот случай и есть.
  - Охота, значит…  - смирился Соловьев  - Кто на кого охотится-то хоть?...
У Царева кровь отхлынула от лица. Глаза же округлились еще пуще прежнего. Он поднял заточенное ножом яблоневое копье и огляделся.
 - Будем надеяться,  - произнес он наконец как заклинание  - что все обойдется.
Ашкенази крякнул, выпрямляя ноги и отряхивая пыль с колен.
  - Как же, жди.  – ответ его не был послан никому конкретно, а словно бы самому себе.

   Очутившись у себя в конторе  - тихой, чистой и непривычно уютной, Валя заказал себе у компьютера сделать чашку крепкого, без сахару кофе, присел на кушетку, задернув одеяло и принялся осторожно отхлебывать мелкие обжигающие глотки, окинув взором ясно очерченные в полутьме мониторы сейсмодатчиков. Все было тихо… Только гул и рокотание кофемашины  в последний раз минуту назад тому потревожили  скомканный в куб воздух под ровным белесым квадратом потолка казенного жилища.
 Ни звука…  Ни шороха…
Земля под прохладным полом дышала ровно и безмятежно. Ничто, казалось, не способно было порвать этот заведенный миллион лет назад ритм ее дыхания. И людская суматоха наверху  - размышлял Соловьев  - выглядела очевидно как рой мельтешащих перед обликом мошек, от которого скорей желаешь отмахнуться. Да, именно так…
  Возлегши на спину, отставив опустошенную чашку в сторону, Валя приспособил лежать на табурете подле дивана оголенный из кобуры заряженный десятком патронов пистолет. Сам же он продолжал какое-то время глядеть в пустой потолок, думая свои философские неказистые мысли и вскорости мысли эти и слабая рваная пелена промеж ними перепутались вовсе, затуманились как бы  вперемежку, как утренний пар скручивается от осмелевшего ветра и Валя задремал, несколько раз перед тем дернув щекою и оскаливая влажные крепкие зубы в гримасе.
Что снилось инспектору? Трудно было угадать.
Неровные, скомканные и неясные картины проплывали, меняясь хаосом в его молодом разгоряченном и воспаленном последними трагедиями мозгу. Были там и голоса – громкие, звавшие и выкрикивавшие что-то, и размытые мелькавшие лица, которых он не успевал признать, были и шумы и сутолока, бег тяжелых, точно налитых смолою ног и бег этот был не спасительный, как надо, а панический, словно безумный, от чего-то темного и страшно огромного, что появилось вдруг из ниоткуда и как это всегда бывает в таких тягостных дремучих снах, заставшее его самого, спящего, врасплох. Тяжко, тяжко… 
  Валя Соловьев стонал в одиночку, никем не убаюканный и ворочался с боку на бок.
Так бы и продолжалось все в тягости, кабы не прервавший ночное медлительное течение часов истошный, душераздирающий вопль, который прорезал все  вокруг молчавшее точно бы вспоров острием и выпотрошил наружу тотчас вспыхнувший потолок с комнатою и темное окно и лязгнувший пистолет на табурете, который толкнул инспектор, распахивая глаза.
И снова крик!!!
Голос трудно было разобрать! Никаких слов! Да что же это там у них?!!
Соловьев вскочил, словно бы ошпаренный кипятком. Схватил оружие в руку, окончательно уронив табурет лежать на пол. Сердце вздрогнуло, кольнуло в груди и зашлось неистовым как при галопе, пульсом  - та-там! та-там! та-там!!
Снаружи забарабанили тяжелые скорые удары кулаков! Но стучали не в его дверь  - долбящие удары скорее предназначались для двери корпуса, где спали люди.
Валя скорее как мог выбежал наружу.
На часах было « 3: 12 «. Некоторые окна в общежитии озарились ярким в непроглядной ночи светом – люди проснулись. Возле самого входа в корпус кто-то опять забарабанил пудовыми кулачищами в картон входной двери.
  - Э-э-э-й!!  - орал срывающийся на визг голос  - Кто-нибудь!! Кто-нибудь!!
Соловьев подбежал ближе и присел на корточки  - потому что оба ночные смотрителя, один держа другого в обхват подмышки, почти лежали на земле. Царев пытался втащить Ашкенази в дверь корпуса, но не вытерпел, очевидно из-за огромной тяжести, и придавленный массивным телом, остался сидеть с ним у самого порога. Увидав поспешившего на помощь инспектора, он перестал колотить в хлипкую дверь и раму. Лицо его налилось бурей негодования и пережитого страха и он зарыдал, тяжело охая и всхлипывая, сузив глаза над толстыми скулами до почти невидимых щелей.
Валя оглядел толстяка Ашкенази  - тот не подавал признаков жизни, во всяком случае на первый взгляд. Левая нога его вместе со штаниной, от самого почти пояса до колена и ниже была изодрана бурыми рваными полосами, лицо было мелового цвета а глаза закатились и казалось отказывались моргать. Кровь обильно текла через открывшиеся взору раны  - руки юноши, державшие бедолагу, были все черны ею, а спортивный мягкий тапочек на ноге, недавно еще белого цвета, теперь же стал весь бардовым и оставлял после себя на сухой земле четкий кровавый след.
Как улитка  - в ужасе подумал Валя.
Подняв шум и гулко шлепая ногами, сверху спустились несколько женщин, из тех кто проворнее и поворотливей. Увидав кровь, они подняли птичий гвалт.
  - Передави вот здесь!  - соорудив наскоро из вынутого из петель пояса жгут, инспектор перетянул необхватную ляжку Ашкенази, сыпя вокруг себя без зазрения совести жуткие ругательства и проклятья.  – Тяни! Тяни ремень! Держи за конец!
Собравшись немного с духом и перестав бить в истерике головой, Царев подчинился и затянул по приказу надзирателя тугой узел.
- Дави! Дави!  - рычал Валя.
До конца не разумея что же тут все-таки произошло, он предположил что дежурившего у дверей и задремавшего старика Ащкенази застали врасплох. Крот изодрал ему ногу  - будь здоров! Как же так? Как же так?!  - бранил сам себя Валя за то, что позволил этим неподготовленным людям взять на себя такую опасность и задание, с которым справился бы не всякий, даже лихой и отчаянный курсант из инспекторских корпусов.
  Бабенки, прибывшие на помощь, сподобились, ухая и кряхтя, вместе с молодым смотрителем втянуть тушу с кровавой лужей на светлый холодный пол, вымощенный квадратной крупной плиткой. Утерши лицо носовым платком, смоченным водою, одна из них, приземистая и немолодая, раздвинула веко, заглянув в глаз и шлепнула разок помертвевшего сторожа по щеке.
    Рука вдруг впилась Соловьеву в запястье!
Охнув от неожиданности, он передавил ее, толстую и волосистую, своею, но не в силах был отстранить  - так крепко впились пальцы. Ашкенази открыл глаза и дико повращав ими, выпученными, остановился  на лице Валентина. Рот бедолаги разверзся в черном оскале редких зубов и губы искривились в гримасу боли и ужаса. Из глотки же в тот  миг произошло хриплое несвязное дыхание  - будто бы раненный возжелал сказать очень важное и драгоценное слово.
   «Ххххяяящщ!!»  - прохрипела глотка.
Соловьев замер, остолбенев от эдакой сцены, но все же потом опомнился и пригнулся ближе к схватившему его за запястье телу полумертвеца.
  - Как же так?  - спросил он уже вслух то, что самого его коробило внутри  - Дядька, как же вас так угораздило?
Толстяк изогнул губы так словно бы впервые в жизни пытался извлечь изнутри себя слово.
  - Я… Я…  - услышал Валя  - Я проткнул его!!!
Инспектор вгляделся в лицо говорившего и понял что тот не врет.
  - Я…  успел…  - услыхал он клокочущее кровью в горле хриплое признание  - Я …  проткнул…
Валя поднялся с колен, оставив снизу под собою кутерьму туловищ, рук, ног и голов. Он вышел наружу, в темную тихую благодать звездной ночи, огляделся по сторонам округлившимися пуще надобности глазами и выудил из кобуры свое оружие.
Крот был где-то рядом!!!

  Инспектор сделал шаг по гравию вперед. Шаг этот отозвался предательским хрустом и Валя вонзил взгляд в ближайшие заросли травы и плюща у изгороди, за которой уже, через метров пять, были первые яблони.
Ни одна травинка не шелохнулась. Среди деревьев было тихо и только падучий метеор чиркнул по пленке неба и растаял беззвучно в миллиарде миль отсюда.
Валя поднял пистолет и пошел вперед. Преодолел оборванную и неживую нить пограничной ловушки с бутылками, лежавшими ничком на земле тут же, не успев издать звону.
Миновал изгородь, увитую черной в ночи зеленью и через тридцать шагов вошел во Фруктовый Сад. Здесь, без света из окон корпуса, сделалось совсем темно. Соловьев достал и включил припасенный на славу небольшой но яркий фонарик в нержавеющей обшивке. Сноп света выхватил столбы яблонь, а тени от них, двигавшиеся и дрожавшие, заставили человека ощутить тяжкий ком в горле и затрепетать.
Это только тени  - сказал себе Валя, вспотевшей ладонью чувствуя тяжесть выставленного вперед пистолета с указательным пальцем, замершем в полукольцо, готовым в любой момент нажать на курок.
Выходи, тварь!!!
   Валя углубился в яблоневые ряды еще на несколько десятков шагов, которые исполнял с осторожностью, будто идя по тросу над пропастью. Над черной непроглядной пропастью. Да и сама темнота, обнимая его вокруг, разве была не пропасть?
Выходи! Выходи, тварь!!!
Он почуял слева от себя шорох листьев…  И будто бы хруст мелкой ветки!
Луч фонаря сверкающим клином прошелся по стволам деревьев и в метрах пятидесяти от себя инспектор успел увидеть нечто  - через препятствие высокой травы и папоротника, пыталась спастись бегством, уползая огромная лоснящаяся в белом свете фонаря туша. Издавая приглушенный листьями грубый сердитый рык, она помогала себе передвигаться, неистово работая задними ластообразными лапами, увенчанными на концах скрюченными черными невиданных размеров когтями! Переднюю часть чудища не было видно вовсе. Да и задняя часть, высвеченная фонарем, все больше с каждой конвульсией мощных лап исчезала в траве, уходя пластуном туда на гадостном брюхе.
Соловьев онемел от увиденного. Ноги же его едва не подкосились.
Он навел ствол на исчезающее в укрытие тьмы чудовище, но несколько секунд, оробев, не смог сосредоточиться и произвести наконец выстрел  - так велико было влияние ужаса от увиденного им воочию крота! Невыразимо, но это было так!...  Трепет! Застывший в кольцо палец! Сердце в груди  - живо ли ты еще?? Живо? Так давай!!
Тварь вышла!!!
«Пффаххх! Пффаххх! Пффаххх!» - взорвались снопом искры из дула в сторону кустов с пропавшими за ними лапами.  Десять ослепительных вспышек с горячим облаком пороха. Одна гильза лязгнула о выступавший из земли камешек.
Патроны закончились и Валю обуял новоявленный страх  - что если он НЕ ПОПАЛ??
Думать про то не было сейчас времени. Инспектор расчертил себе путь к отступлению полоской света и слыша как колотит гул в ушах и прыгает внутри окаянное сердце, бросился бежать назад, к постройкам корпуса и приземистой конторе.
Осудить его за бегство было некому. Только яблони были молчаливыми свидетелями всему происходящему. Но они никогда не выдадут тайны.


     Войдя в вестибюль корпуса, прежде поправив всклокоченные волосы и одежду и усмирив перед дверями сбитое в поспешном отступлении дыхание, Валя нашел там все тех же приговоренных к трудотерапии людей, что сгрудились кучкой вокруг уложенного плашмя на низкую софу раненого Ашкенази. Среди прочих теперь была и Лиза  - в мягких вельветовых штанах и белой простенькой футболке, что обтягивала пленкой ее большую дышащую часто грудь, она помогала среди прочих перематывать ногу бинтами лежавшему недвижимо (точно и не живой!) ночному сторожке. Эх ты, горе сторожка!...
Соловьев встретился с нею глазами и радостно стало ему в ту же самую минуту что есть тут она, эта девушка-коса с темными миндалевыми глазами и дело они делают теперь совместное, сплотясь. Лиза же, увидав инспектора, лишь только коснулась краешком губ улыбки и вернулась к бинтам, многие из которых, наложенные, уже промокли вовсе от прибывавшей крови, и стало быть, дала понять  - не время сейчас для переглядов, есть что и поважней.
Соловьев справился у тучной женщины, что прежде взялась быть сестрою милосердия  - как мол и что? Она отвечала нехотя, не оборачиваясь.
  - Как?  Дышит покуда. Далее кто ж его знает, что с ним… Навоевался, часовой!  - женщина изрыгнула бранное слово, но Вале было не до того сейчас. Ну и пусть себе.


Оставив сутолоку, он повернул к себе в контору. Заперся, не включая яркого света. Достал из шкафа полбутылки яблочного кальвадоса, налил в стакан щедро, не цедя, и тут же выпил стоя, не став даже уговаривать себя и искать закуски. Жгучий напиток соскоблил в гортани остатки застывшего немого крика, что застрял там еще со встречи в Садах с чудовищем. Валя крякнул, стараясь не выплюнуть остатки, зажал ноздри пальцами и почувствовав уже что алкоголь оказался в животе, он рухнул изнемогши на стул, откинул голову с торчащим кадыком и мелко-мелко задрожал. Пока никто не видит.

В шесть часов утра, едва только рассвело, Валя встал и  пошел проведать раненого. Передвигаться ему было тяжко, невмоготу. Все члены ломило и крутило тупой досадной болью после проведенной с горем пополам на кушетке ночи. В голову просились норовистые, злые мысли. И он не стал даже пить горячей чашки кофе, отправившись сразу, как был одет еще с ночи, к строению общежития.
Там, на втором этаже в мужской половине корпуса у изголовья кровати обескровленного с сухими губами горемыки  - благо что живехонек!  - дежурила приткнувшись на стуле Лиза Мотылева. Держа в руке полстакана воды, она устало и сонно всматривалась поминутно в белое тяжелое лицо порванного диким зверем человека. Взошедшему инспектору она улыбнулась и кивнула едва уловимо головой, точно и не веря что то он, а будто бы увидав привидение и спешно отрапортовала, шепча губами.
  - Два часа уже как спит… Все ворочался и ворочался, как уж на сковородке… И стонал то и дело. Теперь спит.
  - Вот как?  – Соловьев присел тут же, рядышком, на свободный табурет.   – Видать помогли как положено, хорошо. И укол сделали.
  - Так и есть  - шептала Лиза  - Ничего, вытянем…
  - Думаешь?
  - Думаю да…  Располосовал его конечно кротище проклятый!
Соловьев сглотнул подошедший комок. Подумал минуту.
  - Ушел вчера. Как есть ушел из-под носа. Я в его всю обойму расстрелял!  - процедил он сквозь зубы.
Лиза округлила большие и темные в сумраке еще пуще глаза и став похожей на лесную сову казалось готова была сейчас вздернуть крылами.
  - Нешто не попал?
Валя помедлил прежде что ответить. Не рассказывать же про бегство до дверей общежития!
  - Может и попал.  – выдохнул он, для уверенности не глядя ей в лицо  - Темень была кромешная. Трава да ветки колыхались  - по одному только звуку и палил. Уверовал в силу провидения.
Лиза, будто зачарованная услышанным, смотрела пристально и с мыслью в шевелящиеся губы мужчины и в его лицо. Соловьев же все больше вглядывался на подопечного, что тихонько спал на кушетке.
 - Хочу пройтись по следу.- наконец признался он, нарушив повисшую тишину  - Найти нору. При утреннем солнце оно-то легче уже будет. Не то что в потьмах.
Снова тишина. Да так тихо, что слышно было хорошо и ясно как поет в садах птичий радостный пересвист. Вот уж, пичужки  - подумал Валя  - ни до чего вам нету дела…
  - И я пойду с тобой  - донеслись до него вдруг тихие слова  - Через полчаса только. Дождаться бы кого из тетушек-тружениц, кто бы меня подменил. Сама сидеть не могу более  - спина ноет и глаза слипаются, веки не поднять. Ну и ночка!...  Что же теперь дальше?
  - Трудотерапии вашей конец, надо полагать.
Валя был рад, что она пойдет с ним. Хоть и не выказал этого, только заморгал чаще глазами.
  - Не боишься?
 - Чего уж бояться?  - ответила Мотылева все тем же шепотом – Бояки – они пользы не приносят. Да и крот – существо ночное, если в нору не ушел, при утреннем свете-то он и не видит совсем.
Соловьев кивнул.
 - Будем надеяться что так.
Вскорости они вдвоем вышли из корпуса, прошествовали через площадку гравия, с опаской обойдя пятно крови на мелких камнях, которое различимо было теперь при поднимающемся спросонья солнце и вело вон с площадки через изгородь знакомым уже Вале ночным маршрутом прямехонько в Сады.
По примятой траве с холодной росою они добрели не спеша до зарослей стеной густо разросшегося папоротника в обрамлении желтого ожерелья цветов чистотела. Какая-то часть травы и стеблей была сломана, а на нескольких проеденных жуком листах лопуха опять была найдена ими запекшаяся с ночи бурыми пятнами кровь.
Вот тут я стрелял в него – припоминал инспектор. Но трупа животного за изгородью мятой растительности не было.
Лиза старалась не отставать, тяжело перескакивая через канавки и ухабы. Полоса потревоженной травы и вспаханных листьев, где ползло в логово истекавшее кровью чудовище, провела мужчину с женщиной еще метров двести вглубь одинаковых бесконечных рядов молодых стройных яблонь.
Покуда они не дошли до норы…

Остановившись на почтительном расстоянии, Валя с Лизой вдруг взялись за руки, не спрашивая друг дружку и принялись смотреть, заворожено и с первобытным выплеснувшимся страхом, прижимаясь плотнее бок о бок, точно ища защиты и спасения в близком сейчас человеке.
  Крот был мертв. Это было очевидно.
Ранние проворные мухи, кружа и садясь на грубую шерсть, по-хозяйски уже расхаживали по застывшему на поверхности туловищу. Передняя часть крота вместе с невидимой мордой, нырнула в колодец прорытой загодя норы. Заднюю же часть не пустило внутрь торчащее в боку и вошедшее в тело на хорошую ладонь яблоневое копье, которое при каждой попытке животного забраться в берлогу крутило тому внутри кишки, причиняя невыносимые страдания.
Над правой когтистой лапой с засохшими комьями грязи от попавшей пули пучком вылетела шерсть и отверстие, узкое и черное, уже перестало сочиться, подсыхая на теплом ветру.
Отчего испустила дух тварь  - от копья ли, пробившего ему круп или от вошедших внутрь и застрявших глубоко пуль  - теперь нельзя было сказать наверняка. И от того и от другого, должно быть.
Постояв еще какое-то небольшое время перед охладевшей тушей, Соловьев с Лизой переглянулись, он первым потянул ее за руку и они убрались от мерзкой взору картины восвояси, каждый переживая в себе все увиданное и полагая что и другой теперь думает и держит у себя в сердце такие же мысли.
Так дошли они до конторы.
Валя приготовил две чашки черного кофе. Предложил Лизе рюмку кальвадосу и та не отказалась. Пошурудил в тумбочке при столе что бы съесть самому и чем бы угостить гостью и нашел там только позабытую когда-то упаковку яблочной пастилы в хрусткой яркой желтой обертке. Ну что же, и на том спасибо…
   Валя раскрыл обертку, разломил пастилу надвое и стал жевать свой кусок  медленно и без особой охоты, глядя на сидевшую напротив очень полную девушку с тяжелой черной косой и большущими карими глазами.

                ser_reshetnikov@mail.ru
Yandex Money 410015671335665