У меня все подруги не замужем! Но в сказках так наказывались
ленюхи и злые души, а в жизни все гораздо хуже. Девки
изумительные, все шьют-вяжут, пироги пекут, по кабакам не
шляются, а выходит - никому не нужны. То есть, они, конечно,
работают инженерами и учителями, а в выходные дни еще
ходят как ненормальные кирпичи таскать для какой-нибудь
церкви. Совершенно напрасно надеясь встретить там
энтузиастов мужского пола. Какое простодушие... Но любая
работа - ничто, если рядом нет близкого человека, нет детей. Нет
ничего горше, чем невостребованная любовь и нежность... Я
отлично понимаю их, я сама такая же точно, и тоже была
обречена, но мне повезло в последний момент и причем
незаслуженно, за счет чужого горя. Только эту леденящую кровь
историю я расскажу вам потом.
Несмотря на то, что подруга Инночка честно закончила институт
и работала конструктором, она этого стыдилась: «Жалко, что я
пещерная,- говорила она, - нельзя в наше время конторской
крысой сидеть». И опускала голову. Внешне она была так себе,
хрупкая и бледненькая, только что волосы густые, в мелкое
кольцо, ну еще родинки. Одежда ее сильно преображала,
особенно эта блузочка в крапинку: высокие буфы, глухой
высокий ворот, по кромке мелкая оборка, тяжелый серебряный
медальон... Чеховский образ. Но она как-то не увлекалась модой,
сонно листала журналы, пожимала плечиком. И опять влезала в
серый трикотажный костюмчик.
Она возникала бесшумно, вешала плащ и садилась к окну:
- Давай что-нибудь почищу.
- Вон лук лежит.
У меня как обычно: машина в ванной урчит, сковородка
скворчит, дети дерутся. Я достаю лук, нож, тарелку.
- Скажи, что у тебя новенького.
- Да вот, прочитала Фолкнера. (А до этого были Достоевский,
Лесков...)
- Какой том?
-Да всего.
Она читала не книжками, а собраниями. О чем с ней
говорить? Я на что люблю Фолкнера, и то мне далеко до
полного собрания. А что мужики читают? Охо-хо.
- А на личном? — спрашиваю.
- На личном — ничего.
- А из Прибалтики?
Укоризненный взгляд и молчание.
- Что ж тогда так давно не бывала?
- Так ведь некогда. Киноабонемент. Университет марксизма-
ленинизма...
Слава Богу, вот как раз этого добра в тебе, по-моему, достаточно.
- Так ведь заставили.
- Ну, дальше.
- Дальше аэробика два раза в неделю.
- Ты, на аэробику? Зачем? Ты и так худая!
- Я для пластики.
- Бедная моя,— целую ее в висок.— С кем же мне тебя свести,
чтобы и с Фолкнером, и с пластикой? Достоевский ладно, его
русофилы любят, модно теперь. Но Фолкнер...
- Да это все равно. Я и русофилов тоже не люблю. Для них одни
люди русские, другие — вовсе не люди.
И ничего-то она не любит. И так всегда. В один год окончила
курсы, поехала на пароходике с экскурсией. Опять не помогло.
Привязался, правда, один любопытный товарищ, зачитывал
стихами, целовал за каждую пуговицу, а уж как совсем завелся,
она его грубо оттолкнула и убежала. Пусть корчится мужик.
- Да зачем же ты?!
- Для таких людей стихи — отмычка.
- Но ты же требуешь — вот человек и старается.
- Да нет, он совсем чужой. Не могу я с таким.
- А с каким? Сначала все чужие. Потом сближаются.
- А я могу только с мужем.
Видели ее? Дождалась до тридцати, а воз и ныне там. Шила она
тогда кучерское пальто, это превосходная штука: колокол и плюс
накидка с капюшоном, ну просто пушкинский образ. Сшила и
поехала в нем в Полтаву. У них заведено было тогда: поехал,
конверт бросил и домой. Бумаги к оплате вовремя успевают, и
колбасы можно закупить, а что деньги летят — так не личные.
После Полтавы нет ее и нет. Ну, думаю, не роман ли хоть?
Однако через месяц восходит на моей шумной кухне.
-Привет, что хорошенького скажешь?
- Привет. Давай что-нибудь порежу.
-Да брось ты. Как дела? Говори скорей, а то умру!
- Какие там дела.
- Личные, личные. Ну?
- Слушай, а как это начинается? Я, видимо, залетела.
- Что-о? - я просто потеряла дар речи.
Итак.Инночка аккуратно опустила конверт в почтовый ящик,
похожий на полированный деревянный дом. Такие всегда стоят
на почтамте. Пошла по магазинам. Она и не заметила, где
именно возник за плечом некто. И давай шутить и рассыпаться :
а вот я покажу вам такие магазины, где... А что это вы все
молчите, вам не надоело быть загадкой, вы как та девочка с
хворостом у Андерсена, наверное, вы просто замерзли. Так
пойдемте, тут недалеко! Очень быстро темнело, а угрожающих
размеров сумка резала плечо. Сначала они пошли в бар: кофе,
галеты два раза, затем кофе с ликером, коктейль и соленые
орешки... Все равно молчит Инночка, улыбается. Тогда он
сменил тактику: ладно, тут стало скучно, а вот у меня тетя
недалеко живет, могу познакомить.
В квартиру проник первый, пальто неосторожно бросил на пол и
тут же стал артистически и самозабвенно спутницу целовать. А
сам без отрыва то башмаки шурнет под шкаф, то рукой что-то
задернет. Однако женщине приятно такое внимание, она не
отстранялась. Но вот он стал ее расстегивать как-то слишком
быстро и заученно. И вдруг остано вился. Его дама, раскинув
руки и неприлично трясясь, хо хотала. Это было неуместно и
даже нагло.
-Что такое? Я тебе не нравлюсь?
- Нет, почему...- задыхалась она, - но так нельзя..
- Что именно?
-Ну, валить так сразу.
- Когда-то все равно надо валить, не так ли?
- Разумеется, но прежде надо организовать предисторию. Мол,
любил такую-то... Даже хотел жениться, по она... Здесь кошмар
надо вставить!.. И с тех пор... И тут возниколи вы... Понятно?
Он поскучнел.
- Ладно, хватит меня учить. Сама из кижке понахваталась. Учи
там, у себя. Откуда ты?
- Из духовного центра русского Севера
- Вот и давай, работай в центре.
- Охотников пока немного нашлось
- Что ж ты к первопроходцам так сурова?
- Ну, я еще не так стара и дурна собой. И звать-величать
Потокина Инна Ардалоновна.
- А меня Давид Рубинштейн. Давид Борисович, - и поклонился
полураздетый.
- Разве? - ахнув, она привстала.— А непохоже. Впрочем, я в
этом не разбираюсь.
- Приятно слышать от всезнайки... Но не вернуться ли к старому
вопросу: целоваться будет гражданка Потокина?
-Нет, не будет.
- В таком случае я вынужден применить подкуп и шантаж.
Пойду проверю ресурсы.
- Стойте! - и он остановился, склонив красивую голову. -
Вернитесь и все сделайте как было.
- Но это уже похоже на прощение, и я... м-м-м...
Все-все, теперь идите.
Они оделись и познакомились.
Он сделал запеканку из ветчины и баночной фасоли и, веселый,
кормил даму и поил, показывал непристойные журналы,
смешил и смешил до смерти. Но сам ее больше не трогал. А
потом вызвал такси и отвез в аэропорт, который был далеко за
городом, а на улице колыхалась глухая ночь. Все окошки были
закрыты, лишь в одном сказали, что на Москву ничего до утра
нет. Инна не могла поверить, что приключение кончится такой
гадостью, и всхлипнула, Затем мимо нее в окошечко проплыла
знакомая смуглая рука ладонью вниз. Лицо кассирши пошло
рябью, видно, она боролась с собой. Обратно рука вернулась с
билетом.
- Так у тебя, смешная девочка, никого не было?
- Нет, не было.
- С чего же такие сентенции? Научил кто?
- Да ну. Просто я не люблю все эти приемы...
- Это глупо. И если тебя еще не разбудили, так это как раз...
- Не глупо. Техника без радости — это разврат.
- А радость без техники — пещерность.
- Радость всегда чудо, с техникой или без.
- Ну ладно, дитя, живи в ожидании чуда, но торопись на
посадку. - Слышишь? - и он провел пальцем по ее скуле И
курил, прищурясь. И тогда она сама стала его целовать, ведите,
какое дело.
И самолет был пропущен, и все такое.
Я уронила тарелку и проглотила комок.
- Опытный ловелас! - сказала я. -Он поймал тебя на самом
уязвимом месте. На человеческом факторе. Но как насчет того,
что он чужой?
- Понимаешь... -она развела ножом и огурцом. У меня была хоть
призрачная, но свобода. Я ведь могла шагнуть за вертушку.
И все! Но меня поразило, что он так спокойно меня отпускает!
Что не в его правилах...
- Ничего себе свобода! Ты уже ходила, куда надо?
- Ходила. И еще пойду.
Так началась эта горькая эпопея.
Один раз она все подготовила, все сдала. И у последнего рубежа,
в раздевалке - глядь! - та самая особа с Инночкиной работы,
Которая прежде всего всем расскажет. И потом, не ей ли
Инночка доказывала, споря до хрипоты, что внебрачный
ребенок - тоже выход... Но, выходит, не для нее? Убежала.
Пришлось все снова.
На второй раз ее бесцеремонно прогнали. «Не дури ты нас, не
дури, -сказали ей строго. - Плод слишком большой, это опасно.
Не знаем, какие двенадцать недель тебе участковая поставила.
Иди на учет и рожай».
Не понимаю, в чем дело,— бормотала Инна, прижавшись лбом
к оконной раме.— Господи, какой ужас. Ведь я знаю, что срок
маленький, а они...
- Будешь ему сообщать?
- Ни за что. Лучше умру.
- Но, может, он счастлив будет!
Она посмотрела на меня с презрением.
Я не буду тут подробно вспоминать, что творилось с ее
родителями. Как «я, старый большевик Ардалион Потокин, всю
жизнь свою положил, а моя дочь, как последняя», как «в наше
время загибали подол и вели по деревне», и что, разумеется,
«лучше руки на себя наложить». Возможно, она соглашалась с
ними, не огрызалась насчет наложения рук, а просто,
нагнувшись, слизывала сбегающие едкие капли. Она была такая
тщедушная, а живот пугающе большой, так что ей приходилось
двигаться, наклонившись назад.
Последние недели торчала на сохранении. Из роддома
позвонила сама и сказала застенчиво, что у нее двойня, видимо,
вторую головку непросто было прощупать на раннем сроке. В
любом деле казусы бывают. Однако после аналогичного
застенчивого звонка ее маменька, старая большевичка,
положившая жизнь, поехала в больницу с инфарктом. Я же
понеслась закупать все в двойном размере, да еще коляска,
стоявшая у меня наготове, не сгодилась, надо было искать
болееширокую... Она помахала мне из окна, завернувшись в
одеяло, и показалась мне что-то уж очень красивой. Я крикнула:
- Давно бы так! Адрес где полтавский?
- Не смей! - замотала она головой.
Мы с Танюшкой скрепились и привезли орущую семейку домой.
Такси и торт - все было как положено. Недели через две и
маменьку-сердечницу доставили, оклемалась она на удивление
быстро. Да и то сказать, что ни проклинать, ни тем более
накладывать руки было уже некогда, и маменька быстро
впряглась в упряжку. Бегала и сестра из поликлиники. Но все
равно: один спит, другой орет. Потом наоборот. Соски этими
хулиганами не признавались. Молоко у нее было, но от резкого
введения кефира , как обычно, грянули неприятности, пришлось
даже в инфекционке полежать, а там кокки в грудном молоке
нашли, стерилизовать заставили. Счастливо избежав мастита,
вернулись домой, и все пошло по-старому. Не знаю, откуда она
брала силы.
Наступил первый в жизни настоящий день рождения. Мы с
Танюшкой завернули по великому блату доставшиеся
болгарские махровые комплекты, забрали моих из садика и
пошли. А там уже и стол раздвинули, и умытого седенького папу
на кресле придвинули, и маменька, ворча, протирала бокалы.
Ничего-то вы не умеете, даже стол накрыть. Как вы жить
будете? Я в свое время гостей принимала по тридцать человек.
Пацаны Валя и Толя были перемазаны кашей, но видать, что
сильно похожи. Только один посветлее и с родинкой. А второй
будто погуще раскрашен.
- Слушай, их не спутать,— нежно сказала я.— С родинкой кто?
С родинкой Валик. Садитесь скорей, пока молчат. Танюшка, там
сухарь в холодильнике.
Мои дети, потрясенные обилием «тютюшек», сидели перед
ними на полу и балдели. Я их призывала к двум
тортам,коричневому чешскому и наполеону, они не реагировали.
- Придется мне тоже родить девочку, -шепотом сказала
Танюшка.
- Еще чего! -грозно отозвалась маменька.- Галенька, скажите
этой юной безумице...
-Я давно уже не юная,— прошептала Танюшка.
Долго мы сидели у Инки. Маменька с разгоревшимся
лицом озабоченно увозила спать папеньку. Потом они вместе
утаскивали ребят, а мы пели и пели песни под гитару. И во мне
все время что-то росло и раздувалось, так что трудно было
терпеть. Я как-то улыбалась, шутила, а потом все же украла этот
адрес. И лихорадочно, быстро собрав сонных детей, убежала на
троллейбус.«Здравствуйте, уважаемый Давид. Простите меня,
что вмешиваюсь в чужие дела, но я подруга Инны Потокиной и
вчера была у нее на дне рождения ваших сыновей. Если у вас
уже есть семья, то я поступаю очень бестактно, но мне тяжело
быть тактичной, так как я все время реву. Вы ничего не должны
материально, и вы вообще можете не отвечать, тем более, что
Инка не знает ничего и не простит мне этой выходки. Но ведь
надо, чтобы вы это знали. Посмотрите на фото, Валику и Толику
тут по десять месяцев. Как они вам? Особенно Толик, он
справа».
Подпись я поставила, а адрес не стала. Адрес я написала ее.
Бросила конверт в полированный деревянный дом на почтамте.
Как я дрожала, как надеялась, что его проберет, ведь живой же
человек, ведь это он обнимал ее, целовал ее родинки, ронял на
пол ее шикарное кучерское пальто...
Но он ничего не ответил и не приехал.
Смешно в наше время... Муж опять оказался прав. Когда я
писала письмо, он только усмехнулся и спросил, сколько мне
лет...
И все же моя выходка не осталась безнаказанной. Летом мы
обычно уезжаем на свою волшебную гору и загораем до
одурения. Около месяца нас в городе не было, а когда вернулись,
я увидела открытку от Инки. Так я узнала о событии, за которое
мне досталось.
Тихим летним вечером к дому Инки подошла пожилая
женщина, но еще приятная, южного вида, с огромным модным
баулом. Она посидела на лавочке с бабками, порасспрашивала,
кто такие Потокины, хорошие ли люди, мол, приехала издалека,
больше никого не знает, остановиться негде. Бабки ей наперебой
затрещали, что да, люди чудные, только тесно у них, отец калека
и дети маленькие, вот к нам-то пожалте, у нас и дети в отпуск
укатили. Женщина разулыбалась, полная такая, цветущая,
видно, что нетутошняя. Поздно вечером она берет и к Инке
приходит — добрый вечер, милая, я из Полтавы... Милую от
ужаса даже затош нило, она в первые минуты была просто без
сознания А гостья знай ее по руке гладит — спокойно, прошу
пне, я понимаю, что нервы, но я ничего плохого нам не
сделаю,типа, я только на детей посмотреть...
Так Инка познакмилась со свекровью. Звали ее Майя
Исааковна. Она однажды заималась уДавидика
инвентаризацией, поскольку тврдой хозяйской руки над ним
нет. Вот и пиджак свой кожаный перестал носить,
бросил, не почистив... А за подкладкой чтго-то захрустело.
И там фото в концерте, на на фото два малыша. надпись на
обороте - «Галке от Инны».
- Нашла я фотографию и покой потеряла,- мягко говорит
Исааковна. -Один-то слишком напоминает Давидика. Выбрала
Момент и поговорила с ним.
Ну, женщин у него было много, но вот с одной дело затянулось, а
там и заявление отнесли. И внезапно перед самой свадьбой у
меня уже было все приготовлено! -г ссора, да такая нелепая. И
все, понимаете? Может, он ей рассказал про эту фотографию, а
она вспылила? Может, сам не счел удобным... В общем, он не
женился, в душе ад, мне тогда подал ваш адрес, посмотрел
нехорошим пустым взглядом и вышел. А мне что прикажете?
В тот памятный вечер Инка нарыдалась вдоволь. На другое утро
они тютюкались с двойняшками вместе. Старые большевики
были в обмороке от родственницы, а она не очень-то смотрела
на обмороки. Она работала за троих - варила, стирала, дышала
тучно. Из баула Исааковна извлекла много чудесных тряпок для
детей. Многое было не по размеру, и она восклицала: «Ах, но на
юге дети намного крупнее!» Под конец они даже съездили в
фотографию. Инка все вынесла достойно. Выругав меня за
инициативу, она жалобно говорила, что следовало в лицо
швырнуть все подарочки, да сил не было.
- Что я могу решить за взрослого мужчину? - жарко говорила
Исааковна, собираясь на вокзал.- Я про себя скажу -счастлива. И
еще больше буду счастлива, если ты замуж выйдешь, дорогая.
Но не лишай меня этих ангелов, кто бы ни был твой избранник.
И уехала назад в Полтаву.
С тех пор Инночка как бы заимела родственников за границей.
Ей пошли посылки, деньги, книжки и одежки для детей,
вкусные вещи в баночках и пластике, и даже косме тические
причиндалы. Все это, конечно, не искупает той тоски, с которой
она вспоминала свое приключение, но и нашем городе, с нашей
нищенской зарплатой это все же кое-что. И что самое
интересное - Исааковна до сей поры не прекратила своих
налетов. Дети Валик и Толик в школу пошли, а она все квохчет
над ними, как в тот, первый раз... И почему-то ни разу не
усомнилась — а ее ли -ли внуки, не нагуляны ли они еще от
кого. Даже старые большевики к ней привыкли.