Хафиз и чуду

Зайнал Сулейманов
Мужайся ж, презирай обман,
                Стезею правды бодро следуй,               
                Люби сирот*, и мой Коран
                Дрожащей твари проповедуй.
                А.С.Пушкин «Подражания Корану».

 
 

  Времена, ох и настали ж времена! Мерзкие, когда куцый оклад учительский тает уже на коммуналке. 
   
   Лучше терпеть все невзгоды пути, чем сидеть с грузом забот дома, вот мы и стали «толпою шумною»* под окнами мэрии.
   
   Вышел мужчина в костюме шикарном, полный, с проседью. Сотворив лицо умное, взял быка мастерски за «вымя»: инфляция, девальвация, субвенции, преференции, спад временный, работаем, перебои с деньгами сойдут на нет.
   
   Физиономия ушлая, думал, подытожит: «Вот вы не верите, а я зуб отдам»!..
   
   Но тот нам ни к чему, с тем - ни мира, ни войны! - и разошлись. 
   
   Начали за упокой, закончили за здравие - и то ладно: два месяца не платили, а тут поднатужились, и на тебе, гуляй, рванина, от рубля и выше! 
   
   Жена давно хотела чуду любимые сготовить, решил сюрприз ей сделать, мяса накупил. И то сказать, баловались в последний раз вырезкой когда ещё, привыкли к рёбрышкам всё больше да потрошкам .
 
   Хозяйка тут же отправилась на кухню, бойко принялась за действо. Мука, фарш бараний с говяжьим вперемешку, лук, зелень, перец, соль, яйцо...
   
   Жарится, запах по всему дому - сил нет!..
   
   Заходим, погулять как если б вышли, с пылу надеясь урвать, с жару:
   
   - Мамочка, мамулечка - а - а! - читается на постных лицах наших!   
   
   Но шеф - повару не до обзора прессы, скалкой «кыш - кыш» прогоняет!
 
   Ну, наконец-то! Стопочка готовая чуду, нарезанная да смазанная топлёным маслом, сложилась внушительная. Красота, благоухание! 
   
   Лакомство нежнейшее, пряно-острое, пальчики оближешь!
   
   Дети вошли во вкус, но едят степенно: у мамы не забалуешь...
   Вдруг раздался шум во дворе.

   Хозяюшка подошла к окну, выглянула, на поднос затем взор кинула. В нём остался один большой круг на четверых. Велела старшему брата двоюродного в той комнате встретить, занять чем, «Тетрис» показать, еду же убрала проворно.
   
   Тот с неохотой вышел из-за стола, но ослушаться не посмел.
   
   Однако обернулся тут же:
   - Папа, тебя.
   
   Бросил взгляд на жёнушку, она кивнула головой, мол, дуй-ка лучше в зал.
   
   Я и подул, племянник поднялся с дивана, подставляя лицо ветерку лёгкому.
 
   Опустил руки ему на плечи, усадил, устроился рядом.
   
   Внешность его не назовёшь отталкивающей, но располагала к себе мало. Очень плохо видел, щурился, был от того неизменно не в меру серьёзен. Взор казался колючим, как если б не ждал ни от кого милости никогда, а что у него на уме в ответ, кто ж знает?
   
   Поэтому супружница ежонка, у которого и волосы короткие рыжеватые иголками торчали, недолюбливала, хотя особо на глаза ей не попадался, не приходил почти.
   
   - Мы поужинали, давай яичницу хотя б...
   
   Покачал головой, прижав руку к сердцу, спасибо, мол, поел уже.
   
   Аромат упоительный никуда не делся, от меня сытостью несло, наверно, тоже. 

   Кадык его предательски дёрнулся. Он сглотнул слюну, но совладал с собой.
   
   Я отвёл глаза, молчание становилось невыносимым, выручил тот, заговорил:
   
   - Дядя, Вы разве не помните?
   
   - Чего?
   
   - Сегодня годовщина, как умер отец.
   
   Пять лет прошло, как брат мой преставился, притупились чувства…
 
   - Да, да, как же, знаю, помню...
 
   «И что?» - витало в воздухе недосказанное, племянник услышал, отозвался:
   
   - Мама видела во сне его. Помнит смутно, но кажется ей, что просил «Ясин»* за собой прочитать здесь, в доме родительском, где вырос.
   
   - Но как мне сейчас людей найти?!
   
   - Вот же я…
   
   - Ты по - арабски читаешь?
   
   -  Да…
   
   - А Коран? Нет же с собой?
   
   - Я наизусть знаю…
   
   - Весь?!
   
   - Нет, чуть больше половины, «Ясин» тоже, остальное учу.
   
   Я встал, прикрыл дверь, мы уселись на ковёр, скрестив ноги.
   
   Он вознес прежде хвалу Всевышнему, затем, затем из уст полились вдруг и сразу звуки вдохновенные красоты неземной.
   
   Не читал, творил, и как, как, Бог ты мой, как творил молитву замухрышка! Прости меня, Господи, он и в самом деле был невзрачен, но голос, голос!
   
   Проникновенно, нараспев, извлекая с любовью Слово сокровенное из самых потаённых глубин души, изъяснялся он со Всевышним в уверенности незамутнённой и полной, что Тот изо всех стенаний и просьб, возносимых к Небу со всех земель обитаемых, внимает именно ему, когда плачет за отца...   
   
   Услышав подобное бесподобное, разрыдался бы ребенок в утробе матери, ожило б и сердце каменное. Я чувствовал, знал, что слёз племянник полон, струились они вовнутрь, веки ж он смежил, но было видно, что влажны очи.   
   
   Мука, какая мука! С каждым последующим движением языка и губ несчастного нарастало волнение моё, стало отчаянием. Сущность моя раздваивалась: пленённый вмиг речи волшебством, я вознёсся одним начальным словом в мир горний, куда не ступит никогда тело, краям тем чуждое, духом узрел оттуда подлость чрева отвисшего своего!
   
   Минут двадцать прошло, ни разу не запнулся тот, но завершилась сура*.
   
   Достал носовой платок, притворился, что пот вытирает, убрал в карман, воздел руки к Небу, завершил поминки мольбою, опять смежив взор:
   
   - О, мой Аллах, благодаря Тебе мы живём, к Тебе мы возвращаемся! Всякое благо, которое я обрёл в этой жизни и найду в последующей, исходит от Тебя. Тебе воздаю хвалу и признательность, к Твоей взываю милости, прости же и смой грехи отца. Приведи дела его в порядок, а меня не оставляй наедине с собой даже на мгновение ока. С именем Твоим  я начинаю эту ночь, как и каждую другую, с именем Твоим просыпаюсь. Если Ты в сердце, никто не причинит вреда мне, если нет - на кого ж надеяться мне?! Ты - Всеслышащий, Всезнающий! Ты - Господь, я раб, и верность эту пронесу до приветственного Тебе вздоха. Прибегаю к Твоей защите от зла моих деяний, признаю грехи, стараюсь оставить их, обращаюсь к Тебе: «Прости слабого!». Прощаю и того ради Тебя, кто обидел меня, осознанно иль ненароком. Господь мой, во мне столько любви к Тебе, что для нелюбви к недругам не остаётся места. Прими, же молитву эту так, как если б обратился с нею к Тебе отец, уготовь милостью Своею и щедростью кущи райские ему, «Аль - Фа - а - а - тиха»*, аминь!
   
   Хотел привстать, но жестом остановил его. 
 
   Невыносимая потеря, нанесённая самому себе, убивала: пожалеть сироте голодному еды, стоя на том твёрже, чем стена, чем скала - позорище несказанное!.. 
   
   Как не сгорел от стыда, не знаю, но часть души моей умерла в сожалении позднем!  Я был унижен жестокосердием своим же: гость сделался отравой мне, ещё не успев войти. Обиды, нанесённой сироте, не вернуть назад, пролей я хоть море слёз.
   
   Мы - бедны, они - нищи, а я даже и не задумывался о том, каково им. На рынке встречал его, тачкиста* хлеб ел. Бойкость с языком острым выручают там, а он стеснительный, да и в школе, видимо, не без прозвища остался, не прижился, подался ходить, газеты продавать. Да и с этим не сложилось…вроде.
   Мама техничкой в больнице работает, на то и живут.
   
   Завёл песню заунывную чайник на печке.
   
   - Давай стаканчик хотя б.
   
   - Нет, нет, спасибо, пора мне.
   
   - А мама, почему мама не пришла?
   
   - У неё голова болит, я должен ей еды приготовить, пойду быстрее.
 
   - Давай картошки насыплю, пожаришь.
 
   - Спасибо,  есть у нас, но, чтоб отцу и от вас чего досталось, это возьму. 
   
   На столике лежали плитка, три конфеты к чаю: две дорогущие, карамелька.
 
   Выбрал простенькое.

   Отнесёт, конечно же, маме. Как и то б, другое, как и шоколадку, которую хотел бы взять, да пересилить себя не смог.
   
   Оделся, ушёл, пожелав прежде бараката* дому за благое к нему расположение.
 
   Декабрь, темень, занепогодилось.
   
   Маршрутки не ходят уже, крикнул:
   
   - Подожди, такси вызову...
   
   Обернулся, прижал опять руку к груди, затем нарисовал указательным и средним пальцами движение ног, плечами повёл, мол, что за беда, физкультура предстоит, согреюсь.
   
  Тоненькая куртка, брюки, которые я видел ещё летом, туфли стоптанные не зимние.
   
   Если б отец его увидел нас, покачал бы головой. Слезно по нему, с тоской и укоризною - по мне…
   
   Ещё раз собрался окликнуть его, да фигура долговязая пятнадцатилетнего мужичка исчезла в белых хлопьях - мухах снега, растаяла как видение сна...
   
   Вынырнула, когда пришли с вестью злой, и обрушилось небо на плечи мои!
   За что и почему, не знаю, в бегах оба, но сын мой с братцем троюродным, который только что вышел из тюрьмы, пошли и застрелили того, к кому я проявил небрежение десять лет тому назад, пожалев кусочек теста с мясом…



Примечания:

1. Хафиз - человек, который знают весь Коран наизусть.
2. ЧудУ   -  национальное блюдо народов Дагестана, подобие пирога из пресного теста с мясной, творожной, овощной начинкой...
3. "Люби сирот" - «Тому из вас, кто ласково погладит сироту по голове, Всевышний дарует награду по числу волос». (хадис)      
4. «Толпою шумною» - из поэмы А. С. Пушкина «Цыганы», перифраза.
5. «Ясин» - тридцать шестая сура Корана. Её читают над умирающим и за умершим.
6. Сура - арабское слово для обозначения одной из 114 глав Корана.
7. "Аль - Фатиха" - ("Открывающая") - первая сура Корана.
8. Тачкист - развозчик грузов на базарах.
9. Баракат - Божественное благословение, благодеяние