Плохие поступки даже далекого прошлого являются частью настоящего, уже хорошего тебя. Но всё же…
В пятнадцать лет мне пришлось участвовать в народном самосуде против, как говорили тогда, «нехорошей» зажиточной семьи. Но нехорошим там был только один человек, глава семьи, Иван Игнатович, нечистый на руку фермер. «Стукач», - так всегда кричали ему при встрече.
Помню изумрудный луг и высаженные в хаотичном порядке орешники, под которыми его дети, три девочки, любили читать и играть в куклы. А рядом находилась маленькая оранжерея и в ней всё время проводила старшая дочь, четырнадцатилетняя Лиза.
Оранжерея эта, как гигантский кристалл, ярко сверкала днем, а вечером ловила красные лучи закатного солнца. Всё своё свободное время я проводил, глядя на то, как Лиза нежно протирала крупные листы растений, разбрызгивала удобрение, наклонялась к бутонам роз, чтобы вдохнуть их аромат. Именно эта картина из обыденного дня, а не из того страшного вечера, оказала на меня какое-то дурманящее, магическое воздействие и по сей день стоит у меня перед глазами.
- Это мой собственный дом со стеклянными стенами,- сказала она, когда я, в очередной раз шпионив, вдруг потерял её из виду.
От неожиданности чуть не подпрыгнул.
- Следишь за мной? – она кокетливо улыбнулась.
Я густо покраснел и, запинаясь, произнёс:
- Это оранжерея. В Европе так это называется.
- Оранжерея, - передразнила она меня.
Кажется, ей и вовсе было наплевать, как в Европе называют такие постройки.
Тут её позвала мама, опасливо поглядывая на меня. Лиза подбежала к матери и покорно приняла кружку с молоком. Мать стала что-то строго высказывать и в конце своей тирады указала на меня пальцем. Я зло дернул ветку, спугнув воробьев, беспомощно уронил голову на грудь и поплелся в конец ореховой рощи подальше от её взглядов.
Наши с ней встречи были очень редкими. Пусть я и был неинтересен Лизе, но всё равно продолжал любоваться ею.
В последний день, когда видел Лизу, я встал рано утром, может в пять, может в шесть часов. Я лежал на траве, за кустами, всё выжидая, когда она выйдет с лейкой на поливку роз.
Но она не выходила.
Кто-то донёс на крупных землевладельцев за распространение антисоветских взглядов. Конечно, все знали, чьих это рук дело.
Я сидел там до самой, звенящей от множества стрекочущих кузнечиков, ночи. «Вам пора уходить, пора уходить!»- переживал я.
Наконец, в окнах зажглись огни свечей, и они, словно суетливые светлячки, перемещались по комнате. Видимо, обитатели дома что-то в спешке искали.
Слишком поздно. Послышался гул приближающихся голосов. Толпа из тридцати человек шла по направлению к дому Лизы.
- О, Пётр, ты уже здесь! – папа взъерошил волосы. – Сейчас мы выкурим этого паразита из нашего поселка!
В толпе послышались одобрительные возгласы.
Сразу несколько бутылок с зажигательной смесью полетели вглубь оранжереи и в амбары неподалеку. Вся густая зеленая листва вспыхнула желтым пламенем. Коптились и лопались от перегрева стекла. Также и моё сердце в тот миг разбивалось на осколки.
Месяц спустя я набрался смелости зайти в оранжерею. Осторожно, ступая по битому стеклу, я подошел к железному столику и, приоткрыв дверцу, обнаружил целую, почти неповрежденную огнем тетрадку.
Последняя запись: « Мой прекрасный домик со стеклянными стенами, оказывается, называется оранжереей. Мне об этом рассказал один красивый мальчик. Я познакомилась с ним недавно. Я влюбилась, но стесняюсь с ним заговорить. И теперь как трусиха прячусь здесь».
Я мечтаю когда-нибудь отыскать Лизу, чтобы построить ей новый, куда более красивый дом со стеклянными стенами.