Людочка

1.
Людочка всю жизнь проплакала. Только вот спроси кого – что за горе такое? – никто бы не ответил. Таила она в себе тайны, но больше отвращала, и были густы ее косы, и кожа светла, и робко месяц обходил ее стороной, но вечерняя тьма тянулась до сердца, и липкие плети тумана укутывали изголовье, и зори осенние пели протяжно, и падали замертво соловьи перед нею, и всякий мужчина чурался ее красы, будто чуял неладное.
2.
И была у нее подруга Даша, и были они - не разлей вода. И видели однажды, как поймал голубя кот и вцепился ему в горло.
- Пусть у моего жениха лицо будет белым, как эта птица, и волосы черны, как шерсть этого кота, и губы.. Пусть губы его будут алыми, как кровь этой белой птицы, - сказала ее подруга.
- Пусть у моего жениха будет лодка, - только и ответила Людочка.
По городу говорили, что родная бабка нагадала Даше злую судьбу. Что конкретно — никто не знал. Кто говорил — сидеть ей в девках, кто считал, что быть распутницей. Были и те, кто утверждал, что знает доподлинно — только боится рассказывать, на ночь глядя.
Как бы то ни было, из дому лишний раз ее не выпускали, а когда от неведомой болезни умерла мать ее — про Дашу, напротив, совсем забыли.
Видели, будто увез ее какой-то абрек на мопеде, и говорили, что прижила она с ним ребеночка. Кто-то сказал, что выкрали ее потом соседи-близнецы, и жила она с ними обоими. И признал их ребеночек как родных отцов. А потом, говорят, встретила она цыгана. И было лицо его белым, что снег, и кудри черны, что ночь, и губы кипели кровью. И потеряла она разум, и оставила близнецов и ребеночка, и заплела тугие косы, и пошла за цыганом по свету. И песня была им хлебом, и чистое поле — постелью.
Что с ней стало — никто не знает. Одни говорят, что обернулась она полуночной звездой, и мозолистые пальцы цыгана не смогли удержать ее. Другие говорят, что пыталась вернуться она к близнецам, и получила за это нож под сердце. Участковый Терещенко всех убеждал, что смерть ее наступила в результате падения..
3.
Хоронили Дашу всем городом. Бабка ее голосила больше обычного и все раздавала команды – венки дешевые, гроб несут не так, и вообще – плакать могли бы получше – искры нет; и с этой соседкой, падлой, я на поминках не сяду.
Все были заняты – кто скорбел, кто откровенно скучал. Председатель совета районных депутатов Кормилицын зажал титястую бабу в пазике. И никто не успел заметить странную перемену в Людочке – впервые за много лет она не плакала. Она смотрела на мертвую подругу и едва улыбалась. Незнакомое чувство обуяло ее, и вдруг сделалось очень легко. В смерти этой она увидела избавление в конце тягостного пути. И сосны кладбищенские расступились, и глинистый холм раскололся надвое – забились о него темные воды, и туман выбросил на берег лодку – к самой Дашиной могиле. Только этого тоже никто не заметил, и Людочка, бросив три пригоршни земли подруге, пошла домой.
На поминках, как потом говорили, были все – даже близнецы и абрек с цыганом. Много пили, а после, упившись вусмерть, передрались и побили много посуды. Бабка Дашина не выдержала позора, и ее разбил инсульт. Хотя в местной терапии уверяли, что не могут такие больные бегать по этажам и требовать массаж воротниковой зоны.
4.
Потом Людочку будто подменил кто. Ходила она по свиданиям, и все они кончались постелью. Красилась она погуще и одевалась понаряднее. И смотрела на своих горе - ухажеров робко и приязненно, и казалось ей, что жизнь ее наполнена, и нет иного пути, и поиск такой вполне оправдан, но каждый новый день стоит ровно столько, сколько ужин в ресторане и такси до чужой кровати.
Она никого не любила и рано поняла, что собственно и не стоит. Они по-разному смотрели, но каждый едва сдерживался. И как ей чудилось – так и должно быть. Кому-то она даже отказывала и очень веселилась по этому поводу. Иногда ей казалось, что она готова полюбить – только это быстро выветривалось – как желание пить наутро после пьянки.
И вот  - договорившись в очередной раз о встрече – она собралась и все горевала, отчего не надела юбку. Кончалась зима – был самый хилый мороз, и вороны сидели по веткам, и молча смотрели, что люди, и было пусто вокруг и тихо – город замер.
Подъехала машина. Он плохо говорил, был пузат и рыжебород, и не было потом никакого ресторана – только кровать. И был там совершенный беспорядок, и нашла она кофе, но не нашла сахара. И до остановки он ее не подвез. И шла она по выселкам и все горевала: «Надо было надеть юбку»..
5.
Людочка опять начала плакать, болезнь вернулась, и, казалось, ничто не вырвет ее хрупкое тело из лап патологии. Все дни лежала она лицом к стене и плакала. Вызывали врачей. Все они брали деньги и, уколов магнезию, уезжали. Один особо сердобольный дал направление в диспансер. А потом на них махнули рукой и стали приглашать местных гадалок. Они тоже брали деньги и пропадали – разве что магнезию не кололи. Вся семья Людочкина преисполнена была тревогой за ее будущность, но, как это часто бывает, все только участливо вздыхали и расходились торопливо по своим углам, радуясь, что с ними-то все в порядке. И тогда, мать ее, Тамара Арнольдовна, поправив рыжую куля, сказала: «Вставай, малахольная! Я тебя отдаю замуж!»
Паренька ей нашли справного – высокий, из хорошей семьи, при должности. Смотрел он на нее удивленно и приязненно – боялся дотронуться. И Людочка покорно согласилась, хотя имя жениха не внушало доверия – с детства не любила она Алексеев. «Ну Алексей – так Алексей», - подумала она, и, получив от него обещание, что купит он лодку, дала себе завет больше не плакать. И вроде как все уладили и быстро сыграли свадьбу, и даже никто не напился, только посуду немного побили.
Тамару Арнольдовну волновал вопрос денег – путем бесхитростной дипломатии, а потом и прямыми угрозами она вытребовала у родственников жениха полсуммы за банкет и фотографа и принялась уже загадывать, как новоявленный зять оформит ссуду на квартиру, и, выяснив, какую зарплату имеет, прикинула размер ссуды. Сердце ее радовалось. Чудесные картины плыли по рекам послеобеденной полудремы – сначала родят мальчика, потом – девочку, начальник его уже старый – можно подсидеть, выплатят ссуду –  оформят еще одну - уже на двушку, поручителем сват пойдет.
В первую брачную ночь Алексей волновался и все смотрел на Людочку глазами печальной лани. Выбегал курить пять раз. Хлопнул для храбрости, потом еще хлопнул – но дело не шло. Тогда Людочка попыталась было показать ему, что умеет, но поняв на полдороге, что жених несколько удивлен и крайне бледен оттого, оставила начатое и ушла спать на кухню.
Жизнь их была – лучше не придумаешь. Алексей исправно ходил на работу, терпеливо ждал повышения и отдавал всю зарплату жене. А потом пристроил ее в отдел кадров и радовался, что видятся они теперь чаще. И борщи ее становились вкуснее день ото дня, и оторопь его прошла, и ссуду выплачивали вперед, и уже о двушке начали мечтать. И Людочка почти не плакала. И Тамара сияла, сбивая кулю повыше.
И случился пожар. Народу собралось много – как на похоронах. Говорили, что Алексей заболел и не пошел в этот день на работу, что Людочка вышла из дому раньше обычного, и был у нее с собой чемодан, что взяла она отгул, что якобы таксист подвозил ее на вокзал. Хотя кто-то спорил и  божился, что отвозили ее за город, и вернулась она без чемодана. Одна соседка все твердила, что с чемоданом она выходила от матери, и был он неприподъемный. Ее грубо оборвали - так, мол, и так – найден в посадках еще утром – только не чемодан, а баул, и нашли в нем якобы мужскую одежду, испачканную и порезанную, и даже следы крови – только эксперты говорят, что собачья.
Когда догорала квартира, объявилась Людочка. Выглядела она лучше обычного, и все заметили, что не плачет она, и нет при ней чемодана.
 - Все сгорело, и костей не нашли, - сказал подошедший начальник пожарной охраны.
- Мы на выходных лодку собирались купить, - только и ответила Людочка, и, прикурив от тлеющей головешки, пошла прочь.
6.
Людочка запила и плакала так горько – как только могла. Работу она бросила. Перестала готовить и мыть полы – заросла совсем. Когда ходила в магазин за белым сухим, ее едва узнавали, но каждый раз молча – без осуждения – отпускали товар.
Квартиру и выпивку ей оплачивали случайные мужчины. Ложилась она поздно и спала до вечера. Пересмотрела все сериалы и переслушала все оперы. По углам ее квартиры копилась пыль, в ванной – в углу – нестиранные вещи, заварка зацвела и ссохлась, в холодильнике одиноко стояла банка огурцов. Однажды ей хотели отрубить свет, но она соблазнила проверяющего, и тот вроде как отстал.
Однажды ей приснился дивный сон. Видела она широкую реку и высокие берега. И сосны во сне шумели и переговаривались, что живые. И пели птицы так тихо, что толком не слышно. И волны разъедали глину у берега, и длинные полосы рыжей воды тянулись к майне, будто скрюченные пальцы. А из самых глубин реки проступал неясный силуэт. И будто несло ее прочь от этого места, но хваталась она за ветки и все пыталась усмотреть – что там в реке. И водное чрево разверзлось, и расступились донные рыбы, сверкнув чешуей, и ветхая лодка вынырнула из пучин. И наступила вдруг тишина, и слышала Людочка только свое дыхание, и смотрела она завороженно, как медленно ползет эта лодка по волнам и растет, приближаясь к ней. И вот не видно уже реки, и неба не видно и берега – лодка закрыла собой весь сон.
Проснувшись, Людочка собрала пустые бутылки, помыла полы и приготовила обед впервые за месяц. Она перестирала все вещи, отмылась, заплела густые косы и пошла на берег реки. Там сидел рыжий мужчина, широкий и рослый. Он был конопат, и не сказать, что хорош собой. И он улыбнулся ей – странной и кривой улыбкой.
- Я куплю тебе лодку, - только и сказал рыжий мужчина.
- Ладно, - только и ответила Людочка и перестала плакать.
7.
 Рыжий ничем не мешал. Был очень рукастым и все делал по дому. Много молчал. Мог исчезнуть на целую неделю. И почти не замечал Людочкиной болезни. Жили они очень удобно и решили, что распишутся, но не станут заводить детей. А когда пришла осень, Людочке особенно заплохело – плакала она, не переставая.
Октябрь выдался дождливым. Затопило нижнюю часть города, и пошли слухи, что виноваты в этом Людочкины слезы. Она только посмеялась, узнав об этом, но уже через день толпа потребовала у рыжего выдать жену для побития. И слепил он из глины Людочкину копию, и задышала она что живая, и отдал он ее с горечью и сожалением. И никто не смикитил и не почуял подвоха. И пока рыжий уходил садами и нес на руках жену, сердце его заходилось болью, и все каялся он, что оставил глиняную красавицу на растерзание толпе.
8.
Жили они теперь на две улицы повыше – в доме полуслепой бабки рыжего. Людочка никуда не выходила. Исправно готовила и мыла полы, но больше плакала.
Дожди шли уже месяц, и рыжий, чуя неладное, мастерил из дерева новую копию Людочки. Газеты писали, что такой погоды не было сорок лет, что дамбу местами прорвало, и залатать ее не представляется возможным, что много жертв, и полгорода затопило, но пропавших ищут, и брошены все силы, и воду кипятите, и держите при себе паспорт и деньги.
Людочка узнала, что дом ее родителей тоже затопило и всю их улицу. И дом ее тетки ушел под воду. И якобы их кот еще долго сидел на крыше, а потом и он пропал. И сейчас там большой затон.
А когда пришли во второй раз, заплакал уже рыжий. Целовал он свою деревянную подругу и все не мог отпустить, но вдохнул в нее жизнь, и проглотила ее жадная толпа. И уходил он садами, и нес на руках жену, и сердце его заходилось болью, и все горевал он по Людочкиной копии, но не помнил про оставленную бабку.
9.
Когда они немного обжились в сторожке на кладбищенском холме, города уже не было. Стоял ноябрь, и кончился дождь, и Людочка почти не плакала.
Рыжий нашел большой камень и мастерил из него новую копию. Часами он просиживал за работой и совсем забросил жену. Только Людочка не особо переживала, и все смотрела вдаль, будто высматривала что. И все жалела, что не смогли забрать они лодку из дома.
Потом вода поднялась в последний раз. Все кладбище затопило, и осталась одна сторожка. И однажды Людочка не смогла найти мужа – но у кромки воды стояла готовая ее копия из камня, красивая и будто живая. И она заметила на берегу ту самую лодку, что купил рыжий. И Людочке стало жалко оставлять копию в одиночестве, и она столкнула ее в воду.
А потом Людочка спешно закрыла сторожку, застегивая болоньевую куртку на ходу, пересекла остатки холма и подошла к берегу. Она села в лодку. Заскрипели уключины, весла в ее неумелых руках вразнобой забились о воду. Она перестала плакать. И вскоре туман проглотил ее без остатка.