Из книги Эпсон, Хабаровск, 2008, страниц 460

—22—

Закончилась ещё одна ночь. На сей раз, прошла без сновидений. А может они, и были, но не запомнились.  Проснулся рано, все остальные в палате, ещё спали. Первый раз, за все время нахождения в больнице, проснувшись, я почувствовал себя довольно бодрым.
Как я делал все дни болезни, пробуждение начал с обследования своего тела. Вроде, нигде, ничего не болело.
Подвигал ногами, —ноги двигались. Руками—руки то же,  слушались. Решил совершить «подвиг», и самостоятельно сесть на постели. После нескольких безуспешных попыток, с большим трудом, но сесть удалось…
Ура! Это уже достижение!  Хотя, футболка от напряжения у меня стала мокрой от пота.
Своей вознёй на кровати я разбудил всех остальных. Первым, как всегда, проявил «признаки жизни» Цесарский. Увидев, как я гнездюсь на кровати, пытаясь поудобнее усесться, он радостно меня приветствовал.
—Доброе утро, коллега!  У вас сегодня явный прогресс.
—Да, вот это, действительно, прогресс, —подтвердил Профессор, —настоящий прогресс.  Это совсем не то, что вы, коллега упорно называете прогрессом.
Это, он в адрес Цесарского…
—Как вы себя чувствуете? —это, уже обращение ко мне.
Я ответил, что,  слава Богу, все свои органы чувствую.  По крайней мере, наружные, точно.
—Ну, это главное—чувствовать, что всё при тебе, —подтвердил Профессор, —теперь нужно попробовать самостоятельно встать. Вот тогда уже будет полный прогресс.
Мне и самому очень хотелось встать, хотя бы по причине, так сказать, утилитарного свойства. Мне нужно было в туалет…
Осторожно, не делая резких движений, я начал спускать ноги с кровати. Мне это удалось. Ногой нащупал тапочки, засунутые под кровать. Получилось просунуть в них ноги. Опираясь одной рукой на кровать, а другой, на рядом стоящий табурет, попытался встать…
Резкая боль в спине и…палата закачалась, потом начала переворачиваться… Я, без сопротивления, как куль с мукой, упал на кровать…
 Палата перестала качаться… 
Хорошо, что я не сделал ни одного шага от кровати.
Ко мне подошёл Профессор, взял за руку…
—Не беспокойтесь, это у вас закружилась голова. Скоро, пройдёт. Так всегда бывает, когда человек долгое время лежит без движения. Постепенно, но верно, атрофируются функции мышц, сердце, перестраивается кровеносная система...
Вот, главная опасность отсутствия движения и нагрузки. 
Если долго лежать без движения, можно, изначально ничем не болея, стать инвалидом…
А можно и умереть…
Я удивленно посмотрел на Профессора…
—Да, да, именно умереть… Правда, это больше относиться к людям, которым за…
Почему человек умирает?
Дело в том, что в мозгу есть механизм, подающий организму команду на «отключение функций организма»—на  умирание. Так вот, в определённом возрасте, длительная бездвижимость может спровоцировать этот спусковой механизм…   
Правда, у каждого свой возрастной период…,—успокоил он меня.
—Но, действительно, в этом таится опасность лежания. Часто, человек, попав в больницу, умирает не от болезни, а оттого, что он «переоценивает» тяжесть своей болезни. Начинает паниковать, сдаётся заранее…
 Долгожители всегда отличались от остальных именно, высокой  двигательной активностью…
Не мной установлено, жизнь — это движение и, наоборот… Нельзя  давать «спусковому крючку» повода, раньше времени на него «нажать»…
Это, кстати, не моё открытие—наукой уже проверено, и подтверждено…
И он тут же, со смехом начал рассказывать, как ему лет десять назад, сделали полостную операцию.
—Это сейчас мне об этом смешно вспоминать, а тогда было не до смеха. После операции чувствуешь себя не человеком, а бревном:  сам можешь, только лежать. Человеком почувствуешь себя только тогда, когда самостоятельно сходишь в туалет.
Оказывается, какая простая, примитивная связь между понятием человек, и элементарной функцией?   
А мы тут, с господином Цесарским всё безуспешно спорим,—что есть человек? 
Вот, вам и ещё один ответ:  «Человек—это, когда у тебя в наличии все функции, наделённые Природой, или Богом, и ты их можешь исполнять…» 
Если же  ты лишён каких-то функций физического характера, то ты ближе к растению, дереву…, если атрофировались, или не развились функции мозга, разума, то ты ближе к животному, скотине…
Последние слова,  явно   не понравились Цесарскому. Скорее всего, они и были рассчитаны на него. Он тут же не преминул откликнуться.
—Ну, вот вы опять, Профессор, взялись за старое. Ну, почему так грубо, так безжалостно?   Животное!  Дерево!  Тем более, скотина?
—А, что тут лукавить, мы же здесь все свои, все в одинаковом положении.  Верно, коллега?
Это Профессор обратился ко мне.
—Да, конечно. Если человек не может делать всё то, что определено ему Природой, вряд ли его можно назвать полноценным человеком. А уж, если с мозгами не порядок, то это вообще катастрофа. Недаром же говорят, что, если Бог хочет наказать человека, то он лишает его разума. Оказывается, не смертная казнь—самое тяжёлое наказание, а лишение разума.
—Это вы очень правильно сказали—катастрофа, —подтвердил Профессор, —если мозг не работает так, как надо, то это уже не человек, а неопределённый биологический объект. Мозг,—вот, что отличает человека от животного!
К сожалению, и всеобщему несчастью, очень мало в мире людей, которые используют все возможности мозга с пользой…
—Ну, вот, Профессор, опять  с утра старая песня, вы бы придумали что-то поновее—подал голос Цесарский.
—Да, действительно, что-то я сегодня с самого утра начинаю заводиться. Наверное, в погоде какие-то катаклизмы происходят?
Нужно срочно сменить тему или...погоду… 
Но, поскольку, сменить погоду, вот так, мгновенно, нам не дано, давайте сменим тему…
И уже обращаясь ко мне, сказал:
—Вы, кажется, собирались встать на ноги? Давайте общими усилиями попробуем?
Пока я сидел на кровати, палата и, всё, что в ней находилось, перестали «кружиться», заняли определённые им места. Хотя, понятно, что «кружилась» не палата, а, это в моей голове не было порядка.
Тем не менее, я почувствовал себя гораздо увереннее, кажется, даже сил у меня прибавилось.
Напружинив ноги, и упёршись, одновременно, руками в кровать и табурет, я, уже с опаской, снова медленно начал вставать на ноги.
В глазах потемнело, голова закружилась, но теперь упасть мне не дал Профессор.
Я стоял, поддерживаемый под руку Профессором, не зная, что же мне делать дальше.
На удивление, пока я стоял, покачиваясь из стороны в сторону, головокружение начало проходить. Исчезла  темнота в глазах. Стены перестали качаться.
И я решился сделать шаг. Получилось…
—Ну, вот видите,—вы уже можете самостоятельно бегать, —подбадривал меня Профессор, —давайте, сделаем ещё шаг, ещё, ещё один…
Так, потихоньку, не спеша, Профессор довёл меня до места назначения, расположенного рядом с входной дверью в палату.
Обратно к кровати я уже возвращался самостоятельно, придерживаясь рукой, сначала за стенку, а потом за спинки кроватей.
Можно сказать, что у меня сегодня был праздник,—я из «дерева» начал превращаться в человека!



—23—

Ближе к вечеру, пришла жена. В палате оставались только я, уже уверенно сидевший на кровати, и Иван Иванович, в своём обычном состоянии—лёжа, закрывшись с головой на постели.
Остальные ушли на улицу. К ним пришли родственники. Был разгар лета, в палате стояла духота, все больные, кто мог ходить, встречались с посетителями на улице, или просто гуляли на больничном дворе.
 Увидев меня, сидящим на кровати, жена не подала вида, что удивилась. Но я-то видел, как заблестели её глаза. Вероятно, больше всех ждала этого события именно она.
Но сдержать радость уже она не смогла, когда я показал, что могу самостоятельно встать с кровати. Правда, я ей сказал, что дойти до умывальника без помощи Профессора, мне ещё не удавалось.
Жена, вероятно, уже знала от лечащего врача, что кризис миновал, и дело  пошло на поправку. Поэтому, на сей раз,  она принесла мне целую сумку продуктов.
Она выложила в тумбочку килограмма два крупных, красных помидоров, яблоки, огурцы, кусок моего любимого адыгейского сыра,  кефир, батон, что-то, ещё…
При виде всего этого съедобного изобилия, мне впервые захотелось есть. Жена сказала, что сначала есть нужно понемногу. Она налила мне половину стакана кефира, и отрезала тоненький кусочек белого батона. Я начал медленно жевать батон, запивая  маленькими глотками кефира.
Странно, но я совсем не чувствовал вкуса. Я помнил, что кефир должен быть кислым, но, на сей раз, он мне казался,  не имеющим вкуса. Как дистиллированная вода. Очевидно, болезнь сказалась на вкусовых рецепторах.  Не мог же, в самом деле, кефир не иметь никакого вкуса?
Пока я разговаривал с женой, Иван Иванович не подавал признаков жизни. Он продолжал лежать без движения, укрывшись с головой. Но, как только я начал жевать, тут же, из под одеяла показалась лысая голова. Она молча уставилась на нас небольшими глазками, спрятанными под косматыми, нависшими на глаза,  бровями. Было видно, что у него уже нет никакого желания снова залезть под одеяло.
Я понял, что Иван Иванович ждёт, чтобы его угостили…
Жена достала из тумбочки два больших помидора, два яблока, огурец, отломила кусок батона. Всё это перекочевало на тумбочку к Ивану Ивановичу.
—Давайте, угощайтесь, —сказала жена.
Иван Иванович не стал заставлять просить себя дважды. Он, шустро, как игрушка «ванька-встанька», спустил ноги с кровати, пододвинул табурет ближе к себе, переложил провиант с тумбочки на табурет, и, не мешкая,  начал всё это с жадностью поглощать.
Не прошло, наверное, и трёх минут, как на табуретке остались лежать два зелёных хвостика от помидоров, и несколько семечек от яблок. Пока Иван Иванович внимательно, и с грустью смотрел на то место, где только минуту назад была вкусная пища, дверь в палату растворилась, и ввалились остальные члены нашего палатного коллектива. Все были с сумками с продуктами.
Жена засобиралась домой.
—Я, пожалуй, уже пойду. Пока доеду домой… Нужно ещё засветло успеть  погулять с Эпсоном.  Целый день один дома …
Жена попрощалась со всеми, и вышла.
Первым обратил внимание на то, что Иван Иванович, оказывается,  не спит, был, конечно, Цесарский.

—О, какие у нас в келье революционные изменения…
 Один уже начал самостоятельно ходить, другой перестал спать двадцать пять часов в сутки…
Ну, ну…   
Пора, Иван Иванович приобщаться к коллективу. А для начала, неплохо бы познакомить свою важную особу с соратниками. А то, как-то неловко: кто-то живой лежит рядом, а кто—неизвестно? Может какой-нибудь засланец, —чтобы слушать, о чём мы здесь говорим. А потом, донести,  «куда следует»…
Давайте, давайте раскрывайтесь—здесь все свои…
—Вы бы сначала дали человеку «взятку», или подарок, прежде чем от него что-то требовать, —вставил я, —при этом, показал пальцем на его увесистую сумку с провиантом.
—И, правда. Что это я последнее время стал плохо соображать? Ведь  Ивана Ивановича за все дни никто ни разу так и не навестил.
Цесарский достал из сумки огромную, лоснящуюся от жира, жареную в духовке курицу, отломил от неё ножку, добавил два помидора, кусок хлеба, и всё это добро выложил на табуретке перед Иваном Ивановичем.
Профессор с Локтем тоже решили не оставаться в стороне от благотворительности.
Профессор добавил два пирога, как потом выяснилось, с жареной морковкой и яблоками, а Локоть отрезал большой кусок солёной кеты…
Иван Иванович, не дожидаясь приглашения, принялся за повторную трапезу. Очевидно то, что дала моя жена, только возбудило у него аппетит.
Он мигом проглотил курицу, заедая её помидорами, затем настала очередь пирогов… На солёной рыбе он решил остановиться…
После съеденного, лицо  его приобрело осмысленное выражение…
 Не стал он, как прежде, и прятаться под одеяло. Сидел, и с некоторым умилением, почти по-родственному, смотрел на ставших вдруг близкими, даже, родными, соседей.
Цесарский, глядя на произошедшие в настроении Ивана Ивановича изменения, постарался воспользоваться благоприятным моментом, и взял «быка за рога».
—Ну, как, коллега, заморили червячка?  Легче стало дышать?
И не давая опомниться осоловевшему от еды Ивану Ивановичу, перешёл в решительное наступление.
—Моя фамилия Цесарский, я преподаю физику в университете.  Это, профессор биологии и экологии Нелюбин. Вон тот, неотрывно читающий умные книги, журналист, по имени Миша.
Миша здесь навёрстывает упущенное… На работе он читает только себя, а тут решил почитать и других, —решил сострить Цесарский, —может и другие пишут, что-то, умное?
—А это, —Цесарский указал рукой на меня, —коллега, пока неизвестной нам профессии… Но, и он сегодня уже сделал несколько решительных шагов к тому, чтобы обстоятельно познакомить нас со своей персоной.
А вы, Иван Иванович, к какому общественному классу принадлежите?  К эксплуататорам, или к пролетариям?
На удивление, Иван Иванович оказался человеком весьма словоохотливым. Вероятно, обильная пища, которой его подкормили сообща, прибавила ему сил, благотворно сказалась на его настроении.
Он рассказал, что приехал с известного северного городка. Приехал,  отдохнуть и подлечиться в местный санаторий, что расположен в живописной зоне на берегу реки, в тридцати километрах от города.
Сейчас, он на пенсии. До того, как его уволили, работал заведующим складом крупной, снабженческой организации, поставлявшей товары на Севера. Именно, так и сказал—«Севера»…  Жил, хорошо… Он сказал:
—Дай Бог, всякому так пожить…

При этих словах, сначала на его лице появилась мечтательная улыбка, вскоре, сменившаяся улыбкой, которую называют, горькой.
Это, как у человека, выигравшего по лотерее  «Москвич», но при первой же поездке, разбившего машину вдребезги…
Об этом он мог бы и не говорить,—в те времена хорошо жили партийные руководители, работники торговли, и снабженцы. Некоторые снабженцы, пожалуй, жили лучше, и партийных функционеров, и работников торговли.
Снабжение лежало в основании пирамиды благополучия…
От всевозможных баз, как лучи от солнца, исходили материальные блага,—чем дальше от «центра благ» находился получатель, тем меньше ему доставалось этих, самых благ.
Иван Иванович, получив путёвку в санаторий, и, подальше от дома,  вырвавшись «на свободу», решил использовать эту свободу, на все двести процентов.
Но, явно переоценил свои силы. Вероятно, нужно было ограничить свою свободу, хотя бы пятьюдесятью процентами возможностей…
Первые три санаторных дня, пока у Ивана Ивановича были деньги, он, как говорится, «не просыхал». Как известно, человек в таком состоянии становится очень общительным—вокруг, только одни друзья, и сплошь, красивые женские лица, не говоря уже о привлекательных фигурах.
Так он познакомился, а может и совсем наоборот, —это она с ним познакомилась, с женщиной моложе его лет на двадцать, и, очевидно, повидавшей в жизни многое, а, главное, многих.
Для чего знакомятся особи противоположного полу в санатории, да ещё в  хорошем подпитии, известно. По крайней мере, не для коллективного, громкого чтения современных женских романов.
В состоянии абсолютной раскрепощённости, и в высшей степени возбуждения собутыльников, дело почти всегда заканчивается общей санаторной кроватью.
Для Ивана Ивановича окончание застолья не стало исключением. Он ничего не стал изобретать, а начал с того, с чего начинает каждый мужчина, оказываясь в кровати с возбуждающей его  женщиной. Когда же дело дошло до исполнения обоюдного желания, Иван Иванович… потерял сознание. Прямо, как студент медицинского института при первом посещении «анатомички»…
Сосуды Ивана Ивановича слишком огрубели, оказались не готовыми к такой большой радости. Слишком часто в жизни он давал им непомерную нагрузку…
Как его сюда привезли,  он не помнит. Но теперь, слава Богу, ему стало лучше.
—А что, хоть женщина-то была стоящая? —спросил Цесарский.
—О-о-о… Змея, а не женщина…
—Дело не в змее, —вставил Профессор, —вы отравились вовсе не змеиным ядом…   Вам сколько лет?
—Шестьдесят пять.
—Ну, вот в этом-то и дело. Вы элементарно отравились алкоголем. И, под влиянием винных паров, потеряли чувство реальности. Вы решили, что, если женщина легла с вами в постель, то уже она вам и ровня.
Женщина в пьяном виде может лечь с кем угодно.  Не в её правилах задумываться—по силам это мужчине, или нет. Здесь должен решать мужчина…
Хотя… Как определить свои силы, когда ты в стельку пьяный? 
Ну, я думаю, Иван Иванович, с вами всё обошлось довольно благополучно. Могло бы быть гораздо хуже…
—А, что Иван Иванович, вы наверно очень любите женщин? —опять начал уточнять Цесарский.
—А кто же их не любит? 
Не было отбоя от женщин… Работал-то я, на складах. А там, весь дефицит! Ни в одном магазине не было того, что было у меня. У нас же Севера!
Снабжение шло по северным нормам. Москва, Ленинград… направляли товары напрямую, без посредников…
А какие японские товары у нас были? 
В Москве таких не было.  Аппаратура, обувь, одежда…  Телевизоры с пультом управления, «видики»… Тогда это можно было увидеть только в иностранном фильме. А у меня это лежало на складе!   
У меня в городе вся верхушка ходила в друзьях.  Я мог, что угодно решить прямо с Первым секретарём горкома…  В кабинет председателя горисполкома дверь ногой открывал…
А теперь, всё… Вот напоследок, дали путёвку.  За все мои добрые дела. Могли бы, конечно, дать путёвку и в Крым? 
Теперь в городе и хорошие знакомые не будут узнавать…   
А сколько я для них сделал добра?  Любая комиссия, любая делегация—бегут ко мне:
—Иван Иванович, выручай:
«Нужно пять японских зонтиков», «Нужна японская куртка», «Нужен «видик» важному посланцу из Первопрестольной»…
А,  сколько со всеми водки выпито?  Море Охотское—не меньше!
На лице Ивана Ивановича светилась блаженная улыбка отражения сытого прошлого…
—Приезжает из краевого центра, или из самой Столицы комиссия с какой ни будь проверкой…
А комиссии не ездили когда-попало…
 Чего им делать у нас зимой, когда снега два метра и морозы за сорок? Приезжали, как только появлялись первые гонцы осенней кеты, и начинался ход лососёвых. Так, комиссии—одна за другой, одна за другой…    
В другое время к нам по полгода никто не заглядывал. Делать у нас было нечего. Север…
Как только очередная делегация объявлялась в городе, сразу же Первый, или Председатель поручали, а для этого был специальный человек, организовать выезд «на природу».
К приезду компании на рыбацкой тони уже забрасывали сетку,  вытаскивали запрещённых к лову осетров, или калужонка, готовили двойную, а то, и тройную уху… 
У меня затаривались лучшим коньяком, экспортной «Столичной»,  или «Посольской», а то и импортным виски…
К тому времени, когда в огромном казане уха уже вовсю булькала, на катере подваливала комиссия с руководством района…
Когда нужно было что-то дать «гостям» с собой, приглашали «на уху» и меня. Иногда упивались все «в усмерть»…
«Москвичи» лезли в ледяную воду купаться.  У нас же Север—даже в самую жаркую погоду, вода в реке только на большого любителя…
—И, что? Девочек тоже привозили? —профессионально уточнил Локоть.
—Девочек привозили, если оставались с ночёвкой. Обычно, под видом официанток из ресторана «Север». Для расслабления на катере было несколько кают…
—Вот там вы и оставили своё здоровье, —подытожил, Профессор, —теперь наступает расплата. К сожалению, а, может быть, и к счастью, за все грехи, рано, или поздно, приходится расплачиваться…
—Зато пожил, как «белый человек», —уточнил Цесарский.   
—А ради какой, такой высокой цели, пожил этот «белый человек»? —спросил Профессор.  Бьюсь об заклад, что у Ивана Ивановича семья не сложилась?
Ведь, так?
—Да, была жена, сын…   
С женой разошлись давно. Живу один, в однокомнатной квартире…
Сын, где-то, на Чукотке. Не пишет, не навещает.  Последний раз я его видел лет десять назад, когда он прилетал в отпуск, отдохнуть. У него была путёвка на речной туристический теплоход «Хабаров». С тех пор я его не видел…
—Вот, и вся «белизна жизни», —подытожил Профессор, —теперь будете доживать жизнь один…
Последние слова видно сильно задели Ивана Ивановича своей грубой, сермяжной действительностью. Задели настолько, что, из его глаз неожиданно потекли крупные слёзы. Видно, что этот простой, но жизненно-важный вопрос, занимал его давно.
—Ну, ну… Не нужно Иван Иванович расстраиваться, надо искать выход. В любом положении можно найти, может и не лучший, но приемлемый выход…
Я думаю, —сказал Профессор, —что вам нужно найти какую-нибудь сердобольную старушку, и жить вместе. В России всегда были женщины, которым нужно обязательно о ком-нибудь заботиться. В этом их смысл жизни. Даже, если им эта забота не приносит ничего, кроме огорчений…


—24—

В обед, я уже сам, без помощи немного похлебал больничного супу. Аппетита большого не было, но я заставил себя съесть почти половину тарелки.
 После «сон часа»,  проснулся довольно бодрым. Настолько бодрым, что самостоятельно смог встать с кровати и сходить в туалет.
Ни Цесарского, ни Локтя  в палате не было. Очевидно,  они весь «сон-час», по случаю отличной погоды, и нетребовательности больничного персонала,  гуляли на улице. В палате, не считая меня,  оставались только Иван Иванович и Профессор. Иван Иванович, как обычно лежал на кровати, укрывшись с головой.
 Глядя на его неподвижную фигуру,  невозможно было понять,—спит он,  или просто лежит—бодрствует. Его тело постоянно занимало одно и тоже положение—скрючившись, на правом боку.
Бодрое состояние подвигло меня на дальнейшие «подвиги»… 
Уже без особого труда  встал с кровати, и не просто,  самостоятельно, без помощи, а бодро добрался до умывальника. 
Следом за мной поднялся с кровати и Профессор. Сходил, умылся…
Но, на сей раз, вид у него был, как у плохо отдохнувшего человека: опухшие веки, лицо, обычно выражавшее уверенность, сегодня выглядело несколько осунувшимся и угрюмым…
Вероятно, его болезнь сдаваться так просто не собиралась. Он, как-то скучно посмотрел вокруг и, очевидно, не нашёл ничего такого, что могло бы улучшить его настроение. 
—Что-то я во время сна проголодался. Подкрепиться, что ли? 
После  этих слов Профессор не спеша, достал из тумбочки большой помидор, потом—кусок батона.
Не успел он донести их до стола, как из под одеяла показалась лысая голова Ивана Ивановича. Он ничего не говорил, но было видно, что предстоящее действо Профессора вызвало у него не поддельный интерес.
Профессору ничего не оставалось, как ещё раз залезть в тумбочку и достать ещё один помидор, и отломить кусок батона.
—Вы не торопитесь, есть, сейчас принесут полдник,—сказал Профессор.
Но, очевидно, не в правилах Ивана Ивановича было ждать, когда принесут, если рядом уже лежало, что-то съедобное.
Он бодренько опустил ноги с кровати и тут же принялся, есть помидор.
—Да вы соль возьмите. Что же вы без соли-то?
Но с солью, Профессор явно опоздал.  Помидор уже успел перекочевать в желудок Ивана Ивановича. Вероятно, совсем не пережеванным?
Профессор неторопливо помыл помидор под краном, вытер его бумажной салфеткой, достал из тумбочки соль,  ножик… Разрезал помидор на четыре части, вырезал зелёную часть  основания—то место, где крепится плодоножка, и принялся не спешно есть.
—Пищу нужно есть, не спеша, —уточнил Профессор, —особенно живую, растительную. Нужно, чтобы витамины уже в процессе еды усваивались организмом. А когда быстро набьёшь желудок, большинство витаминов не успеет  усвоиться.  Пока до них дойдёт очередь, они, к тому времени, пропадут, сварятся в кислоте желудочного сока.
Впрочем, это моя теория, и она не подтверждена большими научными коллективами, не защищена многочисленными диссертациями. Так, что, если кому-то нужна тема для диссертации,—великодушно дарю, —пошутил он,—но, по логике, так оно и есть, на самом деле.
Мне много приходилось видеть людей, которые едят торопливо, и это, как правило, люди нервные, неуравновешенные. А многие из них, больные желудком, значит,—не совсем здоровые...
Я молча слушал Профессора, и был вполне с ним согласен…
Между тем,  Профессор, не обращая внимания на то, что я никак не проявляю себя в разговоре, неожиданно от витаминов перешёл к пище вообще.
 Вероятно, Профессор чаще спорил сам с собой, чем с другими, и для него монолог  становился естественным способом выражения себя. Поэтому, для него не имело существенного значения, поддерживал ли собеседник разговор, или нет. Главное, что бы он не возражал, не спорил…
 Мне даже казалось, что для него не имело значения, был ли вообще в наличии собеседник. Он задавал вопросы сам себе, и сам искал на них ответы. Вопросы, ответы на которые, неочевидны…
—Вот, коллега, интересное кино получается?  Как хитро-мудрые люди могут всё повернуть с ног на голову, подстроить под себя?
Это он произнёс, глядя на меня…
—Оказывается, всё то, что выращивается,  и производится для поддержания жизни людей, что является основой их жизни,  почти ничего не стоит?  А то, что производится на заводах, для уничтожения жизни—оценивается, в десятки, в сотни, в тысячи раз, дороже…
Труд крестьянина оценивается несопоставимо низко в сравнении с трудом,  работающих на фабриках и заводах. Он ценится даже ниже труда торгующих  тем, что произвёл крестьянин. Не говоря уже о том, что труд крестьянина оценивается в сотни раз ниже, чем служба какого-нибудь чиновника, который вообще ничего не производит, только учитывает, и составляет записки в вышестоящую инстанцию.  Мало того, этот чиновник, может своей деятельностью не приносить ничего, кроме вреда… 
Как вы, коллега, это можете объяснить? Не означает ли это, что миром правит, в основном, «нечистый»? 
Эта блудливая  «личность» является источником только одного зла и, при этом, прекрасно, и давно существует?
Вопрос Профессор адресовал мне…
 Я думаю, что ему и не нужно было знать моё мнение, оно для него не имело никакого значения,—ответ он давно знал.  А спросил он только для того, что бы продолжить рассуждения вслух. Только из вежливости. Тем не менее, из вежливости я и решил поддержать Профессора.
—Насчёт дьявола я, как-то, не задумывался… А вот, относительно оценки труда, я так думаю, что это происходит потому, что труд того же чиновника, требует более высокого образования, знаний, чем труд крестьянина…
—Это, верно… Чтобы работать чиновником,  нужно иметь соответствующее образование.  В чиновничьей среде, как и в армии, значимость человека оценивают по наличию «звезд на погонах». Иначе его никто всерьёз принимать не будет.
Пусть и ничтожная личность, но лишь бы, кандидат наук…
Но, вообще-то, оплачиваться должен именно труд, выполненная работа, полученный полезный результат, а не образование, как таковое.  Образование—это потенциал, а не работа. Потенциал можно иметь, и…за всю жизнь ничего полезного не сделать…
Кстати, это вовсе не такой уж редкий случай…
Образование—жизнь в кредит. Пока человек учится, он только потребляет, и ничего не отдаёт взамен. И чем больше человек учится, тем больше он становится должен людям.
Мне достаточно много приходилось общаться со всевозможными учащимися, и, к сожалению, мало кто из них это понимает. Наоборот, большинство учащихся, причём, разного уровня, считают, что это они делают всем большое одолжение тем, что учатся.
В этом отношении показателем является наш товарищ по несчастью, господин Цесарский. Редкий образец изначально испорченной человеческой сути.
Хотя, образования у него выше головы: школа с золотой медалью, университет с «красным» дипломом, аспирантура с отличием…
Но, вот он искренне считает, что это не он должен людям за своё обучение, а, наоборот, люди должны носить его на руках за то, что он так хорошо учился. Теперь, он эту психологию передаёт студентам…
Вот, благодаря таким учителям у нас и множится количество бездумных потребителей.  Считающих, что им все, и всегда, что-то должны…
Мне кажется, что в этом мире многие, если не большинство понятий перевёрнуты с ног на голову.
Разве это не работа дьявола? По-моему, именно в том, чтобы «переворачивать с ног на голову», и заключается его зловредная деятельность?
Но я, кажется, увлёкся?  Кстати, это тоже не очень хорошая человеческая черта. Вернёмся к крестьянам…
Если взять настоящего крестьянина, то образование у него не ниже, чем у юриста, или экономиста. Только учится основная масса крестьян не в высшем учебном заведении, а у родителей, соседей, у самой настоящей, исконной жизни… 
Юрист или экономист учится в институте ремеслу четыре-пять лет, а крестьянин начинает учиться уже с четырех-пяти лет от роду, и продолжает учиться всю жизнь. А труд крестьянский, если считать труд, производным от слова трудно, тяжело, а не по штатному расписанию, не идёт ни в какое сравнение с трудом чиновника или торговца—коммерсанта, как принято модно их называть.
Крестьянин работает не по звонку, не по часам, —он работает, как растение, вместе с солнцем: сколько солнце находится на небосклоне, столько и работает. В любую погоду, при любом состоянии здоровья, он должен идти, и кормить-поить домашних животных, птицу, собаку… 
Он обязан это делать ежедневно—без выходных, праздников, отпусков… 
Он должен работать, чтобы накормить себя, семью, городских рабочего и инженера, чиновника, журналиста, поета, артиста, безголосого певца, уголовника, и, даже…бомжа, роющегося в мусорных ящиках.  Потому, что в мусорный ящик кто-то выбросил то, что произвёл крестьянин. В мусорном ящике хлеб ведь не выращивается, и колбаса не производится…
Вот я себя и спрашиваю: почему же так несправедливо происходит?
—Но это и козе понятно, что тот, кто делает главное, без чего не может жить человек, тот и должен иметь лучшие условия жизни, —решился я  перебить Профессора, —конечно, так как происходит сейчас, это же явная несправедливость?
—Вы, коллега, попали в самую суть. Именно—несправедливость. По-другому это и назвать нельзя. Несправедливость—чудовищная. Может быть, ещё и грубее—неприкрытая наглость…
А идёт эта несправедливость из глубин веков—ещё от рабства…
 Как тогда повелось деление на патрициев и плебеев, так и сохраняется уже несколько тысячелетий. Правда, «патрициев» с каждым годом становиться всё больше, и больше… Теперь «патриции», это все те, кто живёт в городе. И всех их кормит крестьянин, живущий в грязи, и работающий почти, что за даром.
Позже, рабство плавно перешло в колониализм. Ведь, колонии завоёвывались только для того, чтобы получать почти бесплатные продукты питания и сырьё для развивающейся в метрополиях промышленности. 
Теперь колоний в том, старом виде, нет, но, точно так же, как и раньше, когда только открывались новые земли с аборигенами, так и теперь—цену за сырьё устанавливает «колонизатор». 
Тогда,  за кусочек зеркальца, или за бусы  требовали кусок золота, теперь—за автомобиль требуют несколько вагонов леса, несколько тонн краба, или,  на худой конец, несколько цистерн нефти...
Труд в колонии оценивается только для видимости справедливости. Свои товары метрополия оценивает далеко «не по чину».
Вот оттуда и идёт оценка сельского труда. Труд рабов оценивают потребители-«патриции», но никак не рабы-производители…
В России крестьянский труд не ценится по-настоящему уже несколько столетий.
За несколько лет до Революции 1917 года у крестьян Российской Империи появилась какая-то свобода.  На время…
После того как власть захватили «большевики», крестьян снова вернули туда, откуда они только, только начали выбираться—снова в крепостное рабство.
Хотя, в Революцию многие крестьяне  пошли, именно  за тем, чтобы уйти от рабства. Поверили лукавым людям, выдвинувшим лукавый лозунг: «Земля—крестьянам»… 
Она и досталась крестьянам. Только, они-то думали, что будут хозяевами земли и своего труда на ней, а получили землю только, чтобы на ней работать.  Бесплатно. Как настоящие рабы—периода освоения колонизаторами Американских прерий…
Новоиспечённые «большевицкие патриции», большей частью, сами вышедшие из рабов, обманули крестьян самым наглым и бессовестным образом. Точно так же, как раньше обманывали простодушных крестьян в корчме, давая горилку—в долг,  «под запись»…
После Революции крестьяне стали рабами нового типа, но такими же бесправными, как и две тысячи лет назад.  Они имели только одни обязанности: работать, работать, работать…   Не имея за свой труд почти ничего в замен.
Результаты труда у них забирали, не спрашивая, не советуясь. Забирали даже то, что оставалось, чтобы крестьянин смог дожить до следующего лета.
Их не считали людьми, личностями—у них не было никаких документов, подтверждающих их существование на Земле… Как у зайцев, лис, или сурков, живущих на этих же землях…
Никто из власти не интересовался, почему они болеют, почему умирают?  Умер человек,—односельчане тихо похоронили, при оказии родственников в сельсовет, там, вычёркнули из списков.    Всё…   
Остался раб Божий только в памяти родственников…

То, что сейчас говорил Профессор мне, родившемуся, и выросшему в колхозном селе, было настолько близко и понятно, как не может быть понятно городскому жителю. Тем более, родившемуся значительно позже меня. Именно в рабстве находились крестьяне-колхозники до самых шестидесятых годов двадцатого века, пока им не начали выдавать паспорта. Тогда они и бросились, сломя головы, в рассыпную из села. Куда глаза глядят…   
Соглашались на любую, самую грязную и презираемую городскими жителями работу, лишь бы, в городе.  Получали. Барак с коммунальными удобствами, как и в селе—на улице, был для крестьян «землёй обетованной».
Тогда-то село и начало ускоренно рушиться. Все, кто имел силы и желание, из села уехали. Остались старики, да те, кого жизнь устраивала и в селе.  Среди них, многие пьяницы и равнодушные не только к земле-кормилице, но и, вообще, ко всему на этой Земле…
—А сейчас-то, отношение власти к крестьянину изменилось?  —спросил я  Профессора.
—Изменилось. Оно стало ещё более циничным. Мало того, что их труд, их продукт оценивается только для видимости справедливости, так их ещё и постоянно попрекают тем, что они плохо работают, не платят налоги, не возвращают какие-то долги…
Какие у них могут быть долги? Это им должны столько, что и за всю их жизнь с ними не рассчитаться…
С крестьянами весь двадцатый век поступали так, как маньчжуры-китайцы поступали с местными аборигенами до присоединения Дальнего Востока к России.
—Это интересно? А, как китайцы поступали? Я, что-то об этом ничего не слышал, и не читал?
—Ну, это давно известные факты… Китайцы-маньчжуры на нынешних российских дальневосточных землях постоянно не жили. Они сюда приходили из Маньчжурии искали женьшень, убивали, ради некоторых частей тела, идущих для приготовления восточных снадобностей тигров, медведей, да…обирать племена аборигенов, постоянно жившие здесь.
Приезжают китайские хунхузы в стойбище местных жителей, привозят соль, сахар, ружья, патроны, и, обязательно рисовую водку-ханжу … Поят их…
Потом, у пьяных забирают шкурки соболя, колонка, других ценных пушных зверей … Взамен дают какие-то товары…
После этого, подсовывают аборигену—нанайцу, ульче, нивху… подписать договор… Естественно,  написанный китайскими иероглифами…
Хорошо подвыпивший, и быстро захмелевший абориген, становился, как малое дитё. Не знавший не только китайских иероглифов, но, и, вообще не представлявший, что он делает,  ставил своей рукой крестик на китайской бумаге…
На следующий сезон приезжают китайцы с этими «договорами» в руках…
Суют под нос аборигену, и заявляют, что он им должен…всё, что у него заготовлено… После такого «ритуального» действа, китайцы бесплатно забирали у местных охотников всё, что захотят…
Забирали, якобы за долги, тыкая при этом пальцем в «договор», который для нанайца или ульчи действительно являлся «китайской грамотой». Они-то вообще ни о какой грамоте не имели понятия…
Так, что уважаемый коллега, за прошедшие тысячелетия, в психологии людей-хищников ничего не изменилось…
В селе живут рабы, в городах живут колонизаторы…
Тем временем, село исчезает,—вымирает, люди перемещаются в города… Крестьяне пополняют ряды городских маргиналов.
В мусорных ящиках роются крестьяне—в первом-втором поколении… 
В тюрьмах и лагерях сидят тоже недавние крестьяне, или их дети…
Беспризорные дети, обитающие в подвалах и тепловых камерах, это дети недавних сельских жителей…
В России исчезает основа существования людей на территории, по-сути, рушится основа государства…
—А, что же здесь можно сделать?  Рыночная экономика она, ведь, уничтожает «слабое звено»?
—Слабое звено? Слабым его сделали насильственно, и продолжают добивать. Сделали это временщики на Российских землях.
Сначала, революционеры-интернационалисты, а сейчас добивают крестьянина, в основном, потомки тех революционеров, начала века.
Саранча. Их цель урвать здесь, и…рвануть…За «бугор», естественно—в более тёплые края…
Самые опасные для Страны, для любой территории именно, временщики. Часто, они опасней завоевателей, оккупантов…
Их цель—выжать из территории, страны, людей…всё, что, возможно—не заботясь, не задумываясь о том, что после этого будет с этой территорией, страной, остающимися жить людьми…
Они ничем не отличаются от маньчжурских хунхузов 19-го, начала 20-го веков, разбойничавших на дальневосточных землях. 
К сожалению, и несчастью, многие, и многие территориальные чиновники-руководители тоже, временщики. Это повелось ещё с советских времён.
Тогда, первые партийные и советские руководители, как правило, доживать уезжали в Москву, в другие более «обжитые» и сытые края… Теперь, больше стараются уехать за границу…
Я бы временщиков ещё раз сравнил китайцами. Правда, с другими—не с теми, которые грабили аборигенов. А, с современными, теми,  которые держат в клетках тигров, постоянно откачивая из них желчь… 
Чтобы, потом изготовить из неё дорогие лекарства…   
Тигр умирает, не прожив и трети своего жизненного времени…
Вот, вы спрашиваете, что делать с крестьянами?
А делать-то особо ничего и не нужно… Нужно приравнять стоимость труда сельского, к труду городскому, или наоборот. И всё станет на свои места...

Профессор надолго замолчал, и задумался. Видно было, что он устал. Очевидно, то, о чём он говорил, постоянно его беспокоило, не давало покоя. И, когда он начинал выплёскивать свои мысли и раздумья наружу, это оказывалось для него тяжким трудом…
Молчал и я… То, что он говорил, мне было близко и понятно, как никому, другому. Но, что я мог добавить к тому, что Профессор уже разложил «по полочкам»?
 —Я, вот много думал, —снова заговорил Профессор, —над тем, почему так быстро развалился Советский Союз? Ведь, казался таким монолитом?
Ну, ладно, партия оказалась не состоятельной… Но, почему основная масса народа поддержала развал своим равнодушием?
 Мучительно думал, и долго не находил вразумительного ответа. Расхожий штамп о том, что, дескать, все империи рано, или поздно разваливаются, я всерьёз принять не мог. Это был просто очередной лозунг, придуманный всё той же «саранчой»…
И, знаете, совсем неожиданно пришёл к нелепому, на первый взгляд, выводу. Но чем дольше я над ним раздумывал, тем больше утверждался в его правильности. Впрочем, я вовсе не жду, что многие с ним согласятся. Но, для меня это дело десятое...
Моя версия развала Советской Империи—в разрушении основы Государства: села, сельского хозяйства, продовольственной базы.
Хотя, конечно, непосредственный бунт народа против коммунистической власти вызван был и рядом произошедших одно за другим тяжёлых событий. Чернобыльская техногенная катастрофа, землетрясение в Армении, катастрофа теплохода «Адмирал Нахимов» на Волге, нелепые решения партийной верхушки на международной арене…
Нервная система огромной страны не выдержала—пришла в страшное возбуждение…
 Затем, последовал ряд уже, по настоящему преступных шагов «перестроечной» власти Горбачёва: бегство советских войск из Европы, передача американцам территории в Беринговом море, паническое согласование границы с Китаем…
Уступки, уступки, уступки… в том числе, вечным врагам России…
  Это были психологические удары по народу, подобно крику паникёра: «Нас окружают…»   
Науке известно, что в условиях «перевозбуждения»—нестабильности «системы», достаточно одной панической мысли, чтобы «система» пришла в хаотичное движение. Крик человека в горах может вызвать лавину…
Психология большинства  народа к этому паническому «крику» уже была готова. 
За всё время существования Советской Империи большинство её граждан постоянно испытывали недостаток продуктов питания. В отдельные периоды люди, конечно,  не голодали, но качественного питания для большинства народа не было никогда. Даже в самые благополучные годы—это последние тридцать лет перед развалом.
В городах, куда перебралась основная масса населения страны,  полноценного питания не было. Питание было однобоким: крупы, хлеб, макароны… 
Остального, всегда чего-нибудь да не хватало. То, не было яиц, то не было мяса, масла, рыбы, фруктов…
Простому смертному невозможно было купить гречневую крупу, сыр, хороший чай, кофе, шоколадные конфеты…
Пределом мечтаний многих, и многих была копчёная колбаса…
В Сибири, и на Дальнем Востоке всегда было мало фруктов.
Революции, или бунты, не происходят просто так, вдруг… Они происходят тогда, когда в обществе накапливается достаточный заряд отрицательной энергии, если хотите—злобы.
Неполноценное питание формирует неполноценную психологию людей. А постоянная трата энергии на добывание пропитания, превращает энергию созидания, в энергию разрушения.  Мне, как биологу, известно, что болезнь какого-либо органа живого организма обусловлена неправильным  его питанием—недостатком, или избытком каких-то элементов, или веществ.
Если проследить видимую историю России, то она, как небосвод звёздами, усыпана восстаниями, бунтами, смутами, убийствами князей, царей, царевичей... Я склонен думать, что одной из причин озверения людей, может быть, одной из главных причин,—это бедное, неполноценное питание…   
Ведь, зверь—он потому и зверь, что он не может жить без полноценного питания—вынужден его добывать, уничтожая других.
А человек, это тот же зверь, но приспособившийся на протяжении длительной эволюции к другому образу жизни, и к другой пище. Но, при постоянном неполноценном питании, и в нём просыпается, угнетённый было, инстинкт зверя. Вот он и бунт, смута, восстание, революция, дикость и жестокость…    
—Так вы считаете, что, если такое отношение к селу, к продовольственному обеспечению будет продолжаться и дальше, то неизбежна новая трагедия государства, теперь, уже, России?   
—Ох, что вам на это ответить? Логика учёного  подсказывает, что такое может случиться… Голодный человек не понимает, почему он голодный. Голодный, и, всё…   
Значит, кто-то в этом виноват.   Кто? 
А, на кого лукавые люди укажут, то и будет виноват…
Но дело не только в этом. Вопрос—значительно шире.
Я, например, считаю, что нужно протереть городские, столичные очки самодовольства, и  тогда можно будет увидеть, что система взаимоотношений в стране настоятельно требует отказа от колониальной экономики—и внутренней, и  внешней.  Колониальные, и экономика, и политика, губительные, и это главный вопрос сохранения нашего Государства.
Впрочем,  это не более  чем мои благие наши пожелания…
В России, все настолько свыклись с тем, что удел страны быть постоянной колонией других стран, что сдвинуть сознание почти невозможно. Как, впрочем, невозможно сдвинуть сознание многих, и многих в сторону понимания, что воровство—это самое тяжёлое преступление.
Продажа за рубеж природных ресурсов, это и есть самое настоящее воровство. Даже, если не принимать во внимание сам факт их воровского изъятия, то, распродажа национального достояния—воровство у будущих поколений жителей этой территории. Ведь, забирая без согласия то, что принадлежит наследникам во многих поколениях, по любым законам—воровство. 
Вот, мы с вами живём на Дальнем Востоке. Основное наше достояние, это природные богатства: лес, рыба, таёжные звери...
Но, самым главным, определяющим, несомненно, является лес, тайга. От тайги, и всё остальное…
Изначально, да и сейчас, люди стремились сюда жить только потому, что была нетронутая Природа. Была рыба, ягоды, грибы, дичь, кедровый орех, обилие липы для развития пчеловодства…
На протяжении столетия, но, особенно за последние пятнадцать-двадцать лет, Природе, больше всего—лесу, нанесён колоссальный урон. Лес хищнически уничтожается, и продаётся за бесценок в соседние,  Китай, Корею,  и Японию, сгорает в огне постоянных и рукотворных лесных пожаров. С уничтожением леса, уничтожается основа самого существования населения на этой территории—жизненная база.
С Дальнего Востока люди уезжают… 
С последним, уничтоженным кедром, липой, бархатным деревом… уедут и последние русские люди…
Славяне, это не бедуины—они не могут жить в пустыне. А, именно в пустыню, превращается территория Российского Дальнего Востока… 
—Почему же Власти равнодушно относятся к тому, что природные ресурсы тают, как свежий снег под весенним солнцем?
—Почему? Объясняется довольно легко. Колониальной экономикой чиновникам легко руководить. Не нужно особо думать, искать, разрабатывать сложные планы, добиваться их выполнения…
Всё делается, как бы, само собой. Воры воруют, продают за границу, ничего не требуя от государства, в лице чиновников… Львиную долю берут себе, но, кое-что, перепадает и государству, и чиновникам, лично…
Но, перепадает-то без труда, без напряжённой работы, почти, без усилий с их стороны… Как в бессмертной повести Николая Васильевича Гоголя—Пацюк ел вареники—сиди, и только открывай рот…   
От такого бытия трудно, невозможно отказаться… Понятие греха у них нет, а «страх», минимальный…
По-другому они бы работали, только, если бы был сильный страх.  Но Сталина «давно нет…
Подсчитать урон от колониальной экономики невозможно, но, что она катастрофична для Страны, не вызывает сомнения. Она равнозначна всеобщему воровству. А урон от воровства, всегда катастрофичен.
Сегодня воровство в России—это национальная психология, ставшая национальной трагедией.
Нельзя сказать, что этого не понимают все, без исключения. Многие, понимают… Многие, очень, даже, хорошо понимают. 
Но… можно понимать, и…ничего не делать. Наркоман понимает, что он идёт к гибели, и…продолжает колоться… Курильщик кашляет, задыхается, перед ним стоит угроза рака лёгких, или ампутации конечностей… а он продолжает курить…
  Да, и понимающие, они тоже разные, понимают, по-разному.
  Одна часть «понимающих», считает, что так и должно быть. Что удел России быть колонией Европы, Америки, Японии… до тех пор, пока в российских землях есть, что взять. Взять, почти за даром…
Эта часть «понимающих», не связывает себя с Россией—ни исторически, ни по самоощущению, ни в будущем.  По-сути,  это колонизаторы, оккупанты  своей Родины—«хищники, терзающие тело своей измученной матери»…
 Как терзают своих родителей-пенсионеров законченные алкоголики, или наркоманы…
 Другая часть «понимающих»,—это «оптимисты».  На самом-то деле, люди,  от природы легкомысленные, равнодушные, живущие одним днём. Потребители, неожиданно «обнаружившие» в своём кармане, ни весть, откуда взявшиеся доллары. Их жизненный принцип: «На наш век хватит…»
 Им, понимающие люди говорят, что весеннюю охоту на перелётную птицу нужно запретить—уже почти всё уничтожили.  Оставьте, хотя бы на развод…
А они в ответ:
«Да на болотах тьма этой птицы, на наш век хватит!».
Им говорят, что тигров на Дальнем Востоке осталось всего несколько десятков особей—нужно создавать заповедники, запретить охоту на кабана, являющегося основной пищей тигров, нужно ужесточить ответственность за браконьерство…
А они в ответ:
«Да, стрелять их нужно—они уже собак из дворов таскают. Скоро будут людей таскать…»
Собак-то тигры действительно таскают. Потому, что неопределённое существо, называющее себя человеком, ничего тигру в тайге не оставило—никаких возможностей для жизни. Уничтожает всё подряд: и живность, и саму тайгу…
Вот, вопрос, относительно—«мало-много»…
Например, относительно той же дичи. Некоторые охотники искренне считают, что дичи действительно много…
В науке такого понятия, как мало, или много не существует. Это эмоциональный показатель.  Наука основывается на количественных—абсолютных, или относительных показателях.
«Относительно чего, какого количества—много, или, наоборот, мало?» 
А вот здесь основную роль играет «точка отсчёта»—на какой показатель ориентироваться?
Часто, от человека, попавшего в наш город впервые, можно услышать восторженное: «О, какой у вас зелёный город!»
Я же считаю, что наш город страшно беден зеленью, причём, положение только ухудшается. В чём причина разной оценки?
Он-то, гость сравнивает со своим, Забайкальским ещё более неухоженным городом,   я же сравниваю, со своим городом, в котором прошла моя юность. С тех пор зелёные насаждения в городе уменьшились катастрофически—в разы!
То же, и с дичью…
Взявший впервые охотничье ружьё, впервые выехавший «на природу» за сто километров от города,  увидевший десяток уток, приходит в неописуемый восторг:
 —«Утки!  Целая стая!»
У него точка отсчёта—это «ноль» уток. Он же в природе не видел их вообще. В нашем городе дикую утку не увидишь. Тем более, он не видел тысячи уток, которые плавали на реке, прямо на виду у города, во время весеннего перелёта! 
Он же не видел миллионы уток, летевших  прямо рядом с набережной на Север!
Для меня, именно то видение, и есть «точка отсчёта»…
Вообще, «точка отсчёта»—исключительно важная штука в жизни, и судьбе человека. Она определяет поведение и саму жизнь человека.
Рождается человек… 
То, что он впервые увидит, это для него и будет точкой отсчёта. На всю жизнь…
Если малыш, открыв глаза, видит перед собой мать с чёрной, как смоль кожей, он всю жизнь будет считать, что самые красивые женщины с чёрной кожей—как у мамы…
Если малыш, открыв глаза, первым делом, увидит маму с папиросой в зубах, для него на всю жизнь это будет связано с понятием «хорошо». Измениться его психология может только тогда, когда с мамой, из-за курения, произойдёт несчастье.   Например, она будет умирать от рака лёгких…   
Но, вернёмся к пониманию…
—Извините, Профессор. Так вы считаете, что в России сейчас нет людей, понимающих губительность такого отношения к природным ресурсам, к своей Родине?
—Конечно, они есть. Какая-то часть  граждан России,  и понимает, и, как-то пытается сопротивляться уничтожению национальных богатств. 
Они,  искренне считают, что мы проедаем невосполнимые ресурсы и, что нужно остановиться—оставить что-то нашим детям и внукам...
Наконец, нельзя же жить, только проедая Богом данное, нужно и самим работать, и что-то производить.
 Но очень, уж, неравные силы…
Зло, в нашем Мире, всегда сильнее Добра. Хотя бы, потому, что Добро оно, на виду. А Зло старается всё делать тайно: прятаться, лукавить, врать, воровать…
К нашему несчастью, основу  нынешней власти,—видимой, ещё больше власти невидимой, «теневой», составляют представители именно той группы «понимающих», которая считает, что нужно брать то, что лежит на поверхности. Брать до тех пор, пока будет, что брать… 
А,  потом, «свалить за бугор», как они выражаются.
Ну, если не «за бугор», то в Сочи, на худой конец, в Подмосковье… 
Сегодня в их руках природные ресурсы, финансы, телевидение, газеты, по большей части—образование, надёжные связи с зарубежной финансовой и политической силами…

Профессор устало замолчал, и лёг на кровать.  Наступила тишина…
Меня рассуждения Профессора задели «за живое», я уже тоже начал «заводиться». Хотя, при моём здоровье, делать это было ещё рановато…
 Я решил поддержать разговор—уж больно на печальной ноте он закончился…
—Я, конечно, не крупный экономист, я инженер-электрик, и в современной экономике дотошно не разбираюсь, но, может быть, вы всё сильно усложняете, господин Профессор? 
В России огромные запасы природных ресурсов, и было бы неправильно, если бы мы их не продавали?  Принцип, «как собака на сене»—не популярен в народе уже давно…
—Дело совсем не в «сене», и не в «собаке». Торговать можно, торговать нужно. Но торговать нужно не так, как торгует спившийся человек:  за бутылку горькой он готов украсть, и пропить, подаренную накануне сердобольными родственниками новую шубку своего ребёнка.   А именно так сегодня торгует Россия…
Да, и не только Россия.  Другие страны-колонии торгуют также. Потому они, и колонии.  Потому у них народ нищим рождается, нищим и умирает…
Почему такие страны, как Америка, Япония, ряд стран Европы экономически процветают? 
—Вероятно, потому, что у них люди лучше работают, —вставил я. 
—Это расхожее выражение. Для того чтобы прикрыть истинные причины. Понятие «лучше-хуже», как я уже говорил,—это понятие относительное.
А главная причина-то, не в этом. А в том, что  страны, как их называют,  «экономически развитые», уже два столетия подряд, традиционно используют крайне дешёвое сырье, и природные ресурсы других территорий.
Будь у их рабочих и специалистов хоть трижды высокая квалификация, но автомобиль не построишь, если нет металлов, если нет энергии.  А собранный автомобиль не проедет и метра, если его не заправить маслом  и бензином…
Ещё шестьдесят-семьдесят лет назад такие государства, как Англия, Германия, Франция, Голландия… имели огромные колониальные территории, из которых, как насосами, беспрерывно выкачивали природные ресурсы и сырье. Почти, что задаром.  Так создавалась экономика и мощь государства.
Теперь у них нет явных колоний, но цены на сырье…остались такими же, какими были установлены в колониях—колониальными.  Крайне—низкими.
—Не совсем понятно? Ведь цены устанавливает продавец? Например, я продаю нефть по такой-то цене,—хотите, берите, а не устраивает вас цена, ищите в другом месте.  Ведь, так?
—Так-то, оно, так…   
Теоретически.  ¬Но, как быть, если вся экономика, например, России строится не на том, чтобы производить нужные рынку товары, как это происходит в развитых странах, а только на том, чтобы продавать сырье? 
Если не продавать его, то жизнь государства будет немедленно парализована. Хочешь, не хочешь, а вынуждены продавать. И продавать по ценам, установленными не производителем, не хозяином ресурсов, а странами-потребителями!
А они их установили настолько низкими, что некоторые страны-покупатели ресурсов не знают, куда девать деньги. Их экономика развращена деньгами. Вот и тратят их на абсурдные космические программы полетов на другие планеты, на исследование других, не существующих миров, на производство всё новых, и новых видов оружия, на развитие всё новых, и новых видов спорта…  В том числе, дорогих, затратных…
Так, горячо любимая некоторыми нашими гражданами Америка,  без натуги содержит огромную профессиональную армию, огромный военно-морской флот с авианосцами, содержит огромный, охватывающий весь Мир,  разведывательный аппарат, ведёт вдали от своей территории бесконечные войны, по всему миру финансирует свержение неугодных правительств …
Легко себе представить, что случилось бы с Японией, или Америкой, если бы завтра цена на нефть была установлена в сто раз выше, чем сегодня?
  Две трети автомобилей не вышли бы из гаражей.  А их производство упало бы в десятки раз.  Выросли бы в несколько раз цены на всё: на куриные окорочка, говядину, фрукты, овощи…одежду, электроэнергию… 
Какие там полёты на Марс? 
Самодовольным, разжиревшим  на белковой пище, американским гражданам нужно было бы затягивать пояса—на несколько дырочек сразу…
Правда, в случае с Америкой, дело не только в том, что она использует дешёвое сырье, но, ещё и печатает доллары для всего мира. Поскольку большинство стран используют доллар в качестве второй, а то и первой валюты, то это позволяет Америке печатать их сколько угодно, и покупать за них сырьё и товары не считая деньги. В этом сокрыта ещё одна подлость Америки…
Если бы случилось такое, что все страны захотели бы закупить у Америки   за имеющиеся у них доллары товары, то в Америке наступила бы катастрофа…
И, с другой стороны… Если бы Россия продавала свои природные ресурсы не по ценам, установленным странами-колонизаторами, а по экономически-расчётным, уровень нашей жизни за несколько лет приблизился бы к уровню жизни в первых странах.
Если, например, правильно рассчитать цену за наш лес, то для Японии, или Китая  она должна вырасти в тысячу раз! 
А, всего-то и нужно—понять, что лес у нас не ничейный, не дармовой, а неотъемлемая часть нашей природы, наших условий жизни, часть нас самих.  Так же, как, например, в Америке мягкий климат, два океана, благодатные условия для сельского хозяйства…
Мы же считаем, нам так внушили, что всё, что  у нас—дармовое, значит, принадлежит всему миру. Почему-то в Италии климат, природные условия, виноград и пляжи с «золотым» песком принадлежат итальянцам, а лес Сибири, принадлежит всем?
Хотя, по большому счёту, он и так служит всем—как источник кислорода, как регулятор погоды на Земле…
Почему-то, в Австралии сказочные природные богатства принадлежат небольшому австралийскому населению, а в России, население которой в несколько раз больше, оказывается, всем?
А раз оно у нас дармовое?
К дармовому, в России, отношение известно, какое.  Для нас дармовое, это равносильно ворованному…
С ворованным обходятся, понятно, как—лишь бы продать… Психология-то, у нас традиционно воровская…
Продать, хоть за сколько, лишь бы, поскорее.  Чтобы успеть сбегать в магазин до его закрытия… 
На самом же деле, всё, что находится на нашей территории, в наших недрах, это не дармовое, это неотъемлемая часть нашего исторического бытия на этой Земле.
 Как для других стран жаркий климат, три урожая в год, тёплое течение Гольфстрим, как чистая вода из горных речек, как воздух, насыщенный благотворными ионами… 
Но они, ведь, продают цитрусовые, фрукты, виноград, виноградное вино…не за бесценок?  Не так, как мы хотим… Продают, чтобы быть с хорошей прибылью. Хотя, если следовать логике наших «воров в законе», должны были бы продавать, как и мы, почти задаром—ведь, солнце, тепло у них Божий дар…
Они так не считают.  А мы, считаем…
Но, разве можно сказать, например, что воздух для нас дармовой? Основа жизни не может иметь цены вообще, она бесценна.  Не будет воздуха, не будет и Жизни…
 Но, если мы уничтожим весь лес, то мы подорвём основу жизни на своей территории.  Для нас лес, такая же неотъемлемая часть жизни, как воздух. Ибо, мы получаем полноценный, насыщенный кислородом  воздух именно от леса.
А мы продаём часть нашей жизни, основу нашего здоровья и долголетия за бесценок, и без меры.
К лесу относимся, как к чужому. Воруем…
На выращивание новых лесов нужны будут многие десятилетия,  и  ежегодные затраты, сопоставимые с годовым бюджетом государства!
Но, воруем… У кого?
У себя!  Но, главным образом, у тех, кто будет жить после нас. У  будущих поколений! Уничтожая бездумно, без расчёта леса, мы уничтожаем наше будущее!
Если бы сто лет назад наши предки уничтожали природные ресурсы так же, как мы уничтожаем сейчас, наша, с вами жизнь была бы другая—несравнимо хуже.
А многие из нас никогда бы и на Свет не родились!
Видите, как всё просто объясняется? Но, к сожалению, плохо нами воспринимается…
—Вы, господин Профессор, нарисовали сейчас безысходность…
—Ну почему же, безысходность? 
Нужно, совсем немного: чтобы Государством управляли люди, с государственным умом. Если они поставят перед собой, и народом цель—отказаться от положения колонии, то в течение нескольких лет экономика будет повёрнута в нужную сторону—в сторону собственного народа.
Немного-то и нужно… Нужно, чтобы очередной Президент вышел на трибуну, и, во всеуслышание твёрдо заявил:
—С сегодняшнего, или завтрашнего дня Мы отказываемся быть колонией!  Навсегда! На веки, вечные!
—Да, но где взять людей с государственным умом? Как я понимаю, их на просторах Российской Империи изводили на протяжении всего  Двадцатого века?  Целенаправленно, изводили!
Сначала Ленин, «со-товарищи» выкосили весь верхний слой в Революцию и Гражданскую войну, потом ещё при Сталине часть подобрали.  Взамен, взращивали бездумных рабов… 
Ну, а при Хрущёве, и, особенно при Брежневе, целенаправленно выращивали партийных карьеристов; циничных, ни во что не верящих, готовых, делать всё, что прикажут. Лишь бы не оторвали от кормушки.
Вот и взрастили… Выросли рабы… Одни—циничные рабы «господина» доллара, другие—рабы бездумной жизни с бутылкой в обнимку, или шприцом в кармане, третьи рабы—безумные хищники,  управляемые, вместо мозга, ненасытным желудком, равнодушные  вообще ко всему: Родине, Природе, будущему, людям…
—Конечно, это, так…  Но, мыслящие по государственному?   
Такие люди есть. Хотя их и очень мало.
Даже то, что мы с вами мыслим одинаково, уже подтверждает, что такие люди не перевелись на просторах Российских…

За разговором мы не заметили, как пролетело больше двух  часов. Вернуло нас к действительности неожиданное появление в палате Цесарского.
Увидев, что мы сидим с озабоченными лицами, он выразил нам своё явное неудовольствие.
—Вы, что сидите в этой вонючей, пропитанной лекарствами и хлором  палате? На улице такая прекрасная погода: тепло, солнце, все больные гуляют. Некоторые, между прочим, даже, парами…  Очевидно, погода благоприятствует…
—А что, действительно, коллега, не пойти ли нам на улицу? —обратился Профессор ко мне.  Я хоть и не очень силён физически, но дойти до ближайшей скамейки во дворе, вам помогу.
—Я не против, даже—наоборот, буду очень рад. Я так давно не был на улице,—мне кажется, целую вечность.
—Ну, тогда вперёд, к солнцу, к его бесценной и вечной энергии!
Я натянул на себя спортивную куртку, обул кроссовки, стоявшие до того совершенно без употребления под кроватью, и поднялся…
Поддерживаемый под мышки Профессором, мы так, в обнимку вышли из палаты, прошли длинным коридором, спустились по лестнице со второго этажа, где располагались палаты нашего отделения, в холл первого этажа. И тут, в холле неожиданно столкнулись с моей женой, направлявшейся  в нашу палату.
Уже, втроём вышли на улицу…
Действительно, стояла прекрасная погода. Настолько прекрасная, что мне, отвыкшему от вида открытого и чистого неба, деревьев в листьях, яркого солнца, показалось, что я всё это вижу впервые. По крайней мере, ощущение было такое, как будто я  не видел этого несколько лет—действительно, целую вечность.
Я по-новому увидел раскидистые тополя, заметил листики на них, уже слегка побитые тополиной молью, цветы на клумбах, набравшие полную силу цветения…  Обратил,  даже внимание на машины, двигавшиеся по шоссе—мне показалось, что раньше их столько много не было…
С трудом мы нашли во дворе свободную скамейку. Профессор помог мне сесть, оставил нас с женой, со словами:
—Сидите,  пока не надоест. Я погуляю, а потом помогу вам добраться до палаты.
Я уже успевший устать, сел, откинулся на спинку скамейки и подставил под лучи,  давно не ощущавшего блаженство солнечного тепла, лицо…

—25—

На следующее утро, сразу после врачебного обхода, в нашей палате произошли некоторые изменения.  Выписали журналиста Локотя.
Он ещё собирал и укладывал в сумку свои вещи, как сестра, не дожидаясь его ухода, уже стала менять постель. Ещё через минуту в палату вкатили каталку. На ней лежал крупный молодой человек.
Он со стоном сам перевалился из каталки на кровать.
Когда женщины укатили кровать на колёсах, мужчина, кое-как устроившись в постели на животе, без предисловия, представился.  Зовут его Вадим. Он техник военного вертолёта, живёт в общежитии в посёлке при аэродроме, в двух десятках километров от города. Семья живёт в Харькове.
Он с возмущением начал рассказывать, что ему только что делали пункцию позвоночника,—взяли на анализ жидкость спинного мозга. По его словам, женщина-врач делала это очень неумело. Колола несколько раз. Теперь у него такое чувство, что отнимаются ноги.
А привезли Вадима сюда на «скорой» после того, как он в общежитии потерял сознание. Врач «скорой» поставила ему предварительный диагноз— «клещевой энцефалит». Без колебаний, его погрузили в машину, и доставили сюда, в больницу. А здесь, тоже, без колебаний и сомнений, стали делать пункцию. Хотя он «на сто процентов» уверен, что это у него от перепоя.
 Накануне они с корешами хорошо поддали, по случаю рождения сына у одного из сослуживцев. Пили технический спирт, который у авиаторов всегда есть в наличии. Спирт был,—закуски почти не было.
Посочувствовав несчастному авиатехнику, мы с Профессором решили до обеда погулять на улице. Погода стояла отличная, и я вчера оценил, какое это счастье, что я могу уже ходить, могу впитывать, буквально, оживлявшие меня, солнечные лучи.
Сегодня я вышел на улицу, почти не пользуясь помощью Профессора. Он поддерживал меня только, когда спускались по лестнице. Да, и то, на всякий случай…
Для больничного режима ещё было раннее утро, и больных на улице гуляло единицы.   
Мы без труда выбрали себе лучшую лавочку. Летнее солнце ещё не успело подняться высоко, и сидеть на открытом месте было совсем не жарко. Я откинулся на спинку, вытянул ноги, закатал до колен штанины своего спортивного костюма, и с наслаждением  впитывал солнечные лучи. Я, кажется, всем телом чувствовал, как энергия Солнца мощной струёй буквально вливается в моё истощавшее тело...
Где-то прочитал, что среди буддистских монахов есть люди, которые могут долго жить ничем не питаясь, кроме солнечных лучей.  Кажется, сегодня, я проверил это на себе…
Профессор сидеть просто так, наслаждаться бездельем, не привык. Это была, несмотря на возраст, и навалившиеся болезни, всё ещё, очень деятельная натура.  Пока я млел, зажмурив глаза под живительными, солнечными лучами, Профессор, соблюдая приличие, несколько минут сидел молча, а потом, не выдержал, и  заговорил:
—Я вот постоянно спорю, вернее, пытаюсь объяснить своё понимание Жизни господину Цесарскому. Правда, пока безуспешно…
Где же ещё не поразмышлять о Жизни, как не в больнице?  Самое подходящее место. Именно здесь, грань между Жизнью и не бытиём очень тонкая, почти, видимая, и человек не может не задумываться над этим вечным вопросом:
—«Быть, или не быть?»  «То bе, or not to be?”, как  воскликнул,  однажды один из героев Шекспира…
Человек редко над этим задумывается… 
Тем более, если он вообще думает только об удовлетворении—только сегодня, только сейчас… Бери от жизни всё, что можно… 
Другой вариант—бери, что плохо лежит…
—Вы знаете, что меня больше всего беспокоит?
Я не успел подумать, как профессор ответил сам…
—Здоровье. Мне крайне необходимо здоровье. Не в том смысле, что мне нужно подлечиться здесь, в больнице… Здоровье, в более широком смысле…
Не потому, что я просто хочу жить. Хотя, и это есть—я очень дорожу жизнью… Это бесценный дар Природы, или Бога, важнее, ценнее для живого существа, ничего нет, и быть не может. Это, даже не подлежит обсуждению…
Но, кроме всего остального, у меня накопился долг перед людьми за всё, что они для меня делали.
За то, что выращивали зерно, пекли хлеб, шили костюмы, вырабатывали электричество и тепло... 
Я-то, всем этим пользовался, особо ничего не давая взамен. 
Ну, преподавал… Ну, как мог, боролся, за сохранение природной среды… Иногда, писал в газеты, выступал по радио…
Но, самое главное, я  подготовил рукопись большой книги,— готовил её лет двадцать. Теперь, главная задача моей жизни на нынешнем этапе, это её издать. Хотя, может быть первая задача, и не в этом.
Первая задача, более прозаическая, и более тягостная—это найти деньги на издание книги. Вот нужно этим заниматься, а я так некстати заболел.
—Болезнь, Профессор, всегда некстати.
—Согласен. Но для меня это особенно некстати. Ведь мне уже семьдесят с большим «хвостиком». Просто, для сейчас меня главная ценность—это время.
А издать нужно… 
Там изложены мои наблюдения, мои раздумья, подводящие важный итог всей моей прежней жизни.
—А о чём книга?
—Так я же сказал—«заключение, мои выводы, раздумья о жизни». 
Это не научный труд. Там нет ничего заумного, как это часто бывает  в научных книгах…
Иногда, возьмёшь такую толстую книгу, написанную,  каким ни будь,  популярным учёным, прочитаешь две-три страницы, и…всё—больше читать не хочется. Такая заумь, что, кажется, писал её не человек, а робот с узконаправленными функциями, и с избыточным словарным запасом иностранных слов. 
Ему нужно было использовать этот запас, вот он и сыпет словами.
А смысла, нет… Он хочет словами компенсировать отсутстствие смысла.
Казалось бы, ну чего пыжиться?
То, что написано на пятистах страницах можно было изложить на двадцати, включая, благодарности рецензентам, помощникам и спонсорам.  Но, нет же… 
Вот, пишет же целых пятьсот страниц…
Оказывается, что известный учёный должен обязательно писать толстые книги!  Иначе, для солидного учёного—не солидно! Хотя, доказательство сложной теоремы можно изложить на двух страницах…
В моей книге, там всё просто, и, главное, должно быть понятно любому.  Даже без высшего образования.
Я её писал много лет.  Вернее, можно сказать, что писал всю жизнь… 
Там нет единой линии. Хотя, нет—линия у неё есть—наша жизнь на Земле. Правда, я пытался представить Жизнь не только в настоящем, но и в будущем.  Настолько, насколько,  я её понял, и понимаю…
Неожиданно Профессор умолк. После некоторого раздумья он начал говорить, но уже не о книге.
—Вот, сейчас все только и говорят об Америке. Меня эта страна тоже беспокоит. Оттуда исходит самая большая угроза человечеству. Она ведёт себя, как слон в посудной лавке. А, это путь к новой «большой» войне.
Как только заходит разговор о нашей, нынешней жизни, так и слышишь: « А, вот в Америке, а вот в Америке…»
А, что в Америке? Америка для американцев—для людей с примитивной философией и специфической психологией—с психологией потребителей.
Я был в Америке несколько раз, читал лекции в университетах…
Понятия у студентов примитивнейшие… Там, интеллигентов, в нашем понимании, нет вообще… 
Все мысли, все действия направлены только на то, как бы устроить свою жизнь, только ради того, чтобы больше потреблять. Всего: продуктов, одежды, машин, благ…
Психологию американцев можно сравнить с «психологией», если можно так выразиться, тутового шелкопряда, беспрерывно жующего листья шелковицы.
Но, тот жуёт ради продолжения жизни… Большинство американцев об этом даже не задумываются…
Потреблять, потреблять, потреблять… 
Всё. Больше в голове американцев ничего нет. Нет, вру. Ещё в голове мысли, как бы потребление не уменьшалось, а только увеличивалось.
Мы об этом постоянно спорим с Цесарским. Но с ним на эту тему невозможно, ни найти понимания, ни договориться. Он ярый представитель того слоя наших граждан, который относится к либеральному слою.
Но, это было бы ещё полбеды…
Беда, в другом—он к России относится, как к временному, вынужденному  месту проживания. Как будто его приговорили к заключению на длительный срок—вот он его и отбывает… Хотя, его здесь никто и не держит…
 Для него голубая мечта—это жизнь в Америке.  Как для известного литературного персонажа Остапа Ибрагимовича Бендера, голубой  мечтой был Рио-де-Жанейро.
Вот, люди, подобные Цесарскому, любое наше действие или, хотя бы, намерение, сразу начинают сравнивать: а как, там, в  Америке? 
Чихнул, и сразу же начинает извиняться, а, как к этому отнесутся в Америке? 
«А вот, в Америке!»  И всё в том же духе… 
И произносится это с таким трепетом душевным, с подобострастием, с задержкой дыхания, что кажется, с ним может случиться обморок…
А, что в Америке?  Это, что для нас, русских, образец?  Эталон? Стандарт?
Но, даже, если и Эталон?   То, какой?  В чём, он?
Для нас, Америка, да и не только для нас, для всех остальных народов, Америка должна стать образцом. Но, образцом-предупреждением—к чему человечество не должно стремиться, чтобы не прийти к мировой человеческой катастрофе.
Каждый народ, что-то объединяет: общая история, культура, религия… Что объединяет Америку, это человеческое сообщество случайных людей, собравшихся со всего мира?
Сегодня их объединяет идея…
Советский Союз тоже объединяла идея. Ну, по крайней мере, она была провозглашена. Имя этой идеи—«справедливость»!
Все люди равны, все пользуются равными правами, имеют равный доступ к национальному достоянию, имеют равные возможности для устройства своей жизни…
Американская идея, другая. Имя ей—«нажива, деньги, капитал»..
Нажива—любым путём. Нажива—на всём, на чём только человек способен сделать деньги. Нажива, переступая любые религиозные догматы, традиции, понятия, правила поведения, выработанные человеческой историей, нравственные законы, даже—переступая законы развития Живой Природы.
Американцы постоянно изобретают новые способы «делания» денег…
А поскольку, там люди действуют по правилам, разработанным самими, и для себя, и не придерживаются большинства норм, выработанных человечеством на протяжении всей его истории, то, изначально, жители Америки ведут себя, как преступники.
По высшему счёту, Америка, это и есть  преступная страна—страна, преступников.
Она и создавалась, в основном, преступниками, бежавшими из Европы, и принесшими на американский континент дух свободы насилия, права сильного,  вооружённого современными средствами уничтожения. Переселенцы принесли на американский континент дух смерти…
Для обустройства своей жизни будущим американцам нужен был рабочий скот.  На роль скота коренные жители, названные индейцами, ну, ни как, не соглашались. Они предпочитали умирать, но только не превращаться в рабочий скот. Тогда пришельцы их начали тотально уничтожать.
Зачем нужен «скот», который не хочет работать?
Их и уничтожали, как скот на бойне. За несколько десятилетий население континента уменьшилось на миллионы коренных жителей. На территории же нынешних США, они почти изведены под корень.
Уничтожив аборигенов,  начали ловить в джунглях Африки негров, и завозить их на американский материк, в качестве всё того же, рабочего скота. Эти, согласились…
 Правда, первыми начали ловить и возить негров голландцы. Потом, их сменили англичане, понявшие, что такой выгодный бизнес не стоит упускать. Неграми, как селёдкой  бочку, набивали трюмы кораблей. Там они задыхались, погибали от голода и болезней, многие выбрасывались в океан… Всего погибло, во время перевозки около двух с половиной миллионов! 
Несколько сот лет негры в Америке были на положении рабов—то ли, людей, то ли, животных.
Так бесплатным трудом рабов, управляемых надсмотрщиками с кнутом и пистолетом, была создана «лучшая страна Мира». По типу огромного концентрационного лагеря…
С лагерными традициями, лагерными порядками. А лагерные порядки—известны: «У кого сила, у того и права». Так, что первооткрывателями лагерей были не немцы, и не «большевики».
Вся история Америки состоит из того, что её пришлое население доказывало, что сила—у них.
Это вошло в привычку, стало психологией «настоящих американцев». Демонстрация и использование силы стало основой политики правящего класса Америки.
Так они построили государство, определяемое, как демократическое. Но, как выразился, по-моему, это были слова Линкольна: «Американская демократия вышла из дула пистолета».
Почитайте литературу американских писателей, посмотрите американские фильмы. Там всегда «истинный» герой тот, кто стреляет первым, кто стреляет метко, кто один убивает десяток, кто убивает играючи, кто больше содрал скальпов с индейцев… 
Убийство на экране стало, как игра в футбол…
Так формировалась психология нации убийц…
Правда, теперь энергия превосходства американцев над всеми другими народами, чаще всего, направляется за пределы территории Америки. Там она и выплёскивается. Ведь, другие народы, если они живут не так, как хочется американцам, это не полноценные народы. Что же их жалеть? Подумаешь, миллионом больше, миллионом меньше? 
 Американская армия—наёмники. А наёмная армия не предназначена для защиты своей территории, она предназначена для использования на чужих землях и континентах. Они её и используют только на чужих территориях. Уже на протяжении более ста лет. Причём, в большинстве случаев используют, когда их об этом никто не просит. 
Я решил перебить Профессора, и заступиться за «несчастных, оторванных от европейской цивилизации» двумя мировыми океанами  американцев. Мне казалось, что он уж слишком всё представляет в искажённом виде.
—Ну, это же было несколько сот лет назад. Сегодня Америка заселена на половину, а может быть и больше, уже современными европейцами, людьми  европейской культуры. Там хорошая конституция, хорошие законы, высокие требования к их исполнению. Наконец, в Америку стремятся уехать все  способные люди… 
Разве в стране, в которой правит сила,  возможно такое? Мне кажется, что там, наоборот, очень мирные и законопослушные граждане?
—Законопослушные? В Америке такие жестокие законы, которых нет, пожалуй, ни в одной, другой стране мира. Я, конечно, не беру во внимание страны, где вообще нет никаких законов.
Но, вот, среди стран, относящих себя, к демократическим, таких жестоких, варварских законов нет нигде.
Ни в одной стране нет такого абсурдного положения, когда шестидесятилетний старик может получить шестьдесят, а то и сто лет тюрьмы!
В Европе, повсеместно отменена смертна казнь—в Америке никто и не думал об этом.
А, где изобрели электрический стул, смертельные инъекции?
Где родился суд Линча?  Ку-клукс-клан? Сдирание скальпов?
Где разрешено свободно пользоваться оружием?
А насчёт того, что туда едут из всех стран Мира лучшие, так это для меня большой, большой вопрос?  Вопрос, не в том, что едут, а именно в том, что они лучшие?
 Едут туда те, кому близка бандитская, американская психология. Для кого деньги—это, всё. И неважно, каким путём они добыты. Люди, для которых существует такое понятие, как мораль, совесть, справедливость… на постоянное место жительства в Америку не едут!  Они там не выживут, погибнут!
Могу привести интересный факт.
Достаточно вспомнить, что после Революции и Гражданской войны Россию покинуло сотни тысяч человек. Из них выбрало Америку, подавляющее меньшинство!  Единицы! Хотя, там устроить жизнь было значительно легче, чем, например, в перенаселённой Франции.
Почему?  Потому, что это, в своём большинстве, были люди с Совестью!
В Америку едут люди с функциональным мышлением. Именно, потому и едут, что Америка, это страна, где востребованы люди только с одним качеством—наличием функционального мышления—готовность делать то, за что будут платить деньги. Больше ни о чём не задумываясь.  Сегодняшнюю Америку населяет  большинство людей, именно с функциональным мышлением.
Народом с функциональным мышлением гораздо легче управлять, чем народом,  у которого есть традиции, духовность, понятие греха, совести…
 Народу-функции можно внушить всё, что угодно. И все будут этому следовать.
Будет внушено, что бегать, это признак настоящего американца, и десятки миллионов завтра побегут—«от инфаркта» или, ещё от чего ни будь.
 Будет внушение, бросить курить, и начинается всеобщая компания по борьбе с курением. Не по убеждению, не по пониманию, а потому, что это функционально. 
Будет задано, считать какую-то страну, целый народ, живущими не по правилам, и большинство американского населения будет рукоплескать, и свистеть от восторга высадке морской пехоты на территорию «нехорошего» народа … 
Сколько при этом «плохого народа», будет убито, это никому не интересно.
Никто же не интересуется, сколько фермерами в год забито баранов, главное, чтобы в супер-маркетах всегда было в продаже мясо…
Человеку-функции легко внушить, что он патриот страны, что страна его самая лучшая, самая свободная, самая демократичная, самая, самая…
Даже, если эта страна попирает всякие человеческие нормы морали.  Никто же не задумывается, никого там не мучит совесть, что атомная бомбардировка японских городов американцами, это самое чудовищное преступление за всю историю человечества!
Если бы они это понимали, они бы каждому японцу кланялись в ноги, и просили прощения!
Но, в Америке никого не мучит совесть, что в ядерном огне, в одно мгновение заживо сгорели сотни тысяч детей, женщин, стариков!  Правда, сгорели, мгновенно так и не осознав, что это было …
Никого в Америке не угнетает совесть, оттого, что вьетнамских  стариков, женщин,  детей… уничтожали ядовитыми диоксинами, как садовых гусениц, саранчу, или,  как сорняки на американских ухоженных фермерских полях…
Зачем им это знать?
Для этого есть президент, армия… Их дело платить налоги, а не рассуждать… 
Ведь, Америка, всегда права!   Там демократия, и либерализм!
Какие могут быть сомнения, если в стране самый модный, самый «правильный» строй?
Если большинство населения поддерживает что-то, значит, ни у кого не должно быть сомнений в том, что это неправильно.
Вот она настоящая демократия!
Если большинство американцев считает, что в Ираке диктатор, то ради того, чтобы его повесить, и насладиться местью, не жалко отправить вместе с ним на «тот свет» и какой-то миллион иракцев. Разве дело в миллионе? Дело в нехорошем диктаторе!
Ну, был же такой ритуал в древности: вместе с вождём хоронили и живых воинов…  Почему бы не вспомнить «хорошую» традицию?
Если иракцы так преданы своему диктатору, то пусть они и на том свете будут неразлучны…
 Какие могут быть сомнения? 
Америка—эталон демократии, и она не потерпит, что  бы  какими-то, там, народами правил, по мнению американского президента, диктатор.
 Ведь, диктатор—это нехорошее слово, оно так плохо действует американцам на нервы… 
Известный факт—миллионы американцев страдают по ночам бессонницей…   
Почему? Потому, что мир устроен не по-американски…
 Все, кто не согласен с Америкой, и американцами, кто портит им нервы, кто нарушает их сон—это их враги.  А с врагами, как поступают?  То-то…
Вообще-то, по моему пониманию, Американское государство—это искусственное, а значит—не естественное существу Природы, создание.
То, что страна, создана искусственно, это понятно—в мире есть ещё целый ряд таких же человеческих образований, но Америка искусственное создание не только как страна—там вообще всё искусственное. Искусственная культура, изобразительное искусство, музыка, человеческие взаимоотношения, образ мышления, поведения…
И, как любое, искусственно созданное творение, оно может быть только функциональным—на потребу. Именно поэтому американцы не понимают, и не признают—ни другую культуру, ни другое искусство, ни другой образ жизни…
По сути, американцы создали искусственный мир, где по законам природы функционирует только сам человек, как биологическое существо. Все взаимоотношения между ними, искусственные—через абстракцию, через деньги. Деньги заменяют всё…
Через деньги можно добро превращать во зло, любовь—в примитивный секс, брак—в договорное взаимодействие, порок природы—в исключительность…   
И, наоборот…
Ведь, деньги, они, сами по себе, ничего не выражают: ни культуру, ни искусство, ни добро, ни зло…они, эквивалент всего—абстракция. Так, удобное средство, на любой случай… 
Через деньги можно, например, болезнь представить нормой, а здоровье—пороком. Традиционную культуру можно отрицать, а пороки преподносить, как настоящую культуру…
 С точки зрения биологии гомосексуализм и лесбиянство, это ненормальность, болезнь… Порок психики… Нужно их лечить, начиная с детского возраста.
Болезнь считается горем, трагедией, а горе выносить на рекламу считается дикостью, кощунством.  А, вот тяга, извините, к чужой заднице—считается достоинством, которым можно гордиться, похваляться? 
Американцы считают это нормой. Сожительство между такими больными преподносится как семейный брак,—создаются клубы, устраиваются фестивали, шествия...  Из психически больных людей делают эталон для подражания для людей нормальных …
Ну не выносят же в нормальном обществе на общий суд удалённую почку, гланды, или больные  гениталии?
Пока, не выносят. Американцы могут до этого додуматься…  Если… Если, кто-то увидит, что из этого можно извлекать выгоду…
Для меня, как для биолога, поощрение и реклама гомосексуализма—дикость, преступление перед Природой.
Сейчас, в Америке на полном серьёзе обсуждают виртуальную любовь. Любовь, не известно к кому или, даже, к чему…
Человек садится за компьютер, создаёт на экране образ, с кем бы он, или она хотели снять напряжение функции деторождения, и начинают заниматься «любовью»…
 А маргиналы математики и компьютерщики, слетевшиеся со всего мира, разрабатывают любые программы, любые индивидуальные устройства, сопряжённые с компьютером, способные выполнять любые, даже самые извращённые пожелания существа, уже напрочь потерявшего человеческую сущность.
На этом, совершенно диком  бизнесе, уже рождается целая индустрия с миллиардными оборотами торговли…
Это потребует тысячи новых специалистов из «старого света»—специалистов, готовых за деньги на всё…
Они так считают…   
Нет, даже не считают…  Искренне убеждены, что все другие народы должны жить точно так же, как живут американцы, и никак не иначе.
И, когда им сопротивляются, они искренне возмущаются и негодуют… Народу, или стране, сразу же, приклеивают «лейбл»—диктатура, несвобода, зажим демократии…
Начинают искать возможность, как свергнуть правительство: выделяют доморощенным негодяям деньги, объявляют эмбарго товарам, вооружают противников, иногда, объявляют открытую войну…
Благо, мировыми деньгами управляют они.   Полностью…

Пока Профессор говорил, а говорил он, надо сказать, убедительно, солнце поднялось уже довольно высоко. Сидеть на солнцепёке стало жарко. Да и время, приближалось к обеду.
Я предложил поменять скамейку на другую—где ни будь в тени…   Профессор, посмотрев на часы, сказал:
—Однако мы засиделись. Пора идти на «рабочее место», а то получим замечание от врачей.
—Да, пожалуй, надо идти. Да, и, откровенно говоря, я сегодня устал сидеть. Видно для первого раза, для меня многовато.
Мы поднялись, и пошли потихоньку в палату…