Капли дождя громко стучали по стеклу, перекрывая даже шум бушующих вокруг одинокого маяка волн.
Высокий, чуть сутулящийся мужчина с растрёпанными седыми волосами замер у окна с чашкой уже почти остывшего чая. Взгляд задумчиво устремлён на прибрежные скалы и простирающееся за ними бескрайнее море, а пальцы, покрытые засохшей краской, нервно барабанят по видавшему виды подоконнику. Его мысли блуждают сейчас далеко-далеко, а перед глазами проносятся самые яркие воспоминания его долгой жизни.
Тридцать восемь лет – ровно столько времени назад он впервые переступил порог маяка. Сегодня, можно сказать, годовщина.
Его имя Франсуа Делариан. Он художник-маринист, нарисовавший свою первую картину, которую удалось продать, более пятидесяти лет назад. Сейчас ему шестьдесят четыре и большая часть жизни уже позади, если не вся. Он достаточно известен в узких кругах, его картины неплохо продаются, а в родной Франции ему присвоили звание «художника Морского Флота» за несколько особо приглянувшихся его работ. Впрочем, почти всё это уже в прошлом. Ему же осталась лишь одинокая старость и болезни. Тело начало давать серьёзные сбои лет пятнадцать назад. Проблемы с желудком, позвоночником, ногами… Особенное беспокойство вызывают разбитые артритом руки и зрение. Даже, скорее, только руки – за столько лет он настолько приноровился рисовать в темноте и полумраке, что уверен в том, что сможет прожить остаток жизни, рисуя вслепую, при условии, если будет знать, где какая краска. А вот рисовать зубами Франсуа как-то не научился.
Распахнулась неплотно закрытая форточка и, неуютно поёжившись, старый художник поспешил закрыть её на щеколду. Сегодня море неспокойно. Будет шторм.
Впрочем, если уж начистоту, то со своей судьбой и со своим одиночеством он давно смирился и принял их как должное. Он сам выбрал свой путь и пройдёт его до конца.
Оставалось лишь одно незавершённое дело…
Слегка хромая художник добрался до старого кресла у камина и, подкинув ещё пару поленьев, тяжело опустился в него. Кружка с холодным чаем была отложена до лучших времён, заняв своё место на небольшом круглом столике, а Франсуа плеснул себе немного бурбона в бокал. Забавно, но при этом его руки почти не дрожали. От пары глотков по телу разлилось приятное тепло.
За окном громыхнуло.
Мужчина прикрыл глаза и вздохнул.
Преемник. Он должен найти преемника, что продолжит его дело.
Мысли и воспоминания накатывали волнами, очень похожими на те, что бушевали сейчас снаружи.
Последняя выставка в Портленде… Кажется, это было в сентябре… Хотя нет, пожалуй, всё-таки в августе. Несколько проданных картин, несколько отклонённых приглашений приехать с выставкой в другие города, одно принятое приглашение на обед. Нет, всё не то. Было что-то ещё…
Направленная в нужное русло память услужливо показала ему неприметного молодого человека, который постоянно переводил полный восхищения взгляд с Франсуа на его картины и обратно. Невысокий, худощавый, нездоровая бледность и короткие тёмные волосы – если бы художника попросили бы описать этого юношу, то он бы выдал примерно такое описание. Молодой увлечённый морем художник приехал из Нью-Йорка специально, чтобы посмотреть на картины Делариана и встретиться с ним. Возможно, он именно тот, кто нужен?
Франсуа улыбнулся. Тридцать восемь лет назад он был таким же. Почти. Одна важная деталь отличала его от молодого человека, которого он встретил в галерее. Делариан точно знал, что он искал, и именно это привело молодого его тогда на выставку Питера Инглсона. Хотя, может ли быть так, что тот юноша искал того же, что и он в своё время, но просто побоялся привлечь его внимание? Кто знает. Время покажет. Как жаль, что его так мало. Как жаль, что Франсуа не озаботился поиском преемника раньше.
***
Его начинало клонить в сон. Всё всегда начиналось со сна. Как началось и в далёком детстве, когда его семья выбралась на море из родного Орлеана.
Художник на ощупь нашёл бокал и сделал ещё глоток. Его до сих пор бросало в дрожь, когда он вспоминал первую ночь в небольшом отеле на берегу… Когда он вспоминал лицо свое матери во время завтрака, после того как рассказал ей о том, что море говорило с ним. И о том, что он увидел во сне.
Эльза Делариан была искренне верующей католичкой, и уже следующим вечером она вместе со своим сыном читала молитвы на сон грядущий. На следующее утро Франсуа ничего ей не рассказал.
А море говорило с ним. Оно нашёптывало ему свои тайны и показывало странные картины каждую ночь в течение тех двух недель, что они провели на берегу.
Страх сменился волнением, а оно, в свою очередь, сменилось интересом, который не угас и по сей день.
Ещё в отеле мальчик начал рисовать. Тогда ещё карандашом и ручками, к которым, лишь после возвращения домой, добавились и купленные для уроков рисования краски. Рисунки, сперва неловкие и неумелые, становились лучше день ото дня. Они были удивительными и… пугающими. В изображениях сокрытых под водой необычных сооружений было что-то зловещее, а самый пристальный взор сумел бы разглядеть в оконных проёмах странные тени. Даже морские пейзажи выходили тревожными – в них будто ощущалось чьё-то незримое присутствие.
Почти год ему удавалось прятать свои рисунки от матери. В тот день, когда она обнаружила папку с ними, что он прятал за диваном, творческий путь юного художника вполне мог бы закончиться в ближайшей лечебнице для душевнобольных. Совершенно неожиданным способом мальчика спас отец: буквально за пару дней до обнаружения рисунков Альбер Делариан сообщил своей жене о том, что уходит к другой женщине, и эта новость выбила Эльзу из душевного равновесия, не позволив уделить должного внимания пугающим рисункам сына. Затяжная депрессия сделала её настолько безразличной к его судьбе, что она даже не узнала о том, что мальчик упросил отца подписать заявление о приёме в художественную школу, как и о том, что время, отпущенное на свидания с отцом, тот тратил на посещение занятий.
Шли годы. Взросление, университет, творчество, сделавшее его довольно известным…
И вот уже Франсуа, подхваченный ветром перемен, пересекает океан, оказавшись в Соединённых Штатах. А, если быть конкретным, то в Бостоне, где проводилась выставка, главной жемчужиной которой был Питер Инглсон, известный и довольно эксцентричный художник-маринист.
Это было сродни грому посреди ясного неба – в его картинах Делариан обнаружил далёкий отголосок своего творчества, будто тот незримый наставник, что стоял за спиной молодого человека, когда тот рисовал, помогал и Инглсону. Тем же вечером Франсуа был представлен художнику, и тот, казалось, увидел в Делариане то же, что и молодой француз увидел в нём самом. Вечер они закончили на пляже, где, сидя прямо на песке, двое мужчин беседовали до рассвета. Питер рассказал молодому человеку всё о своём творчестве, всё, что он узнал о море, а затем предложил стать его учеником. Франсуа, увидев в этом знак судьбы, согласился. Спустя три дня он перешагнул порог старого маяка, который станет его домом на ближайшие тридцать восемь лет.
***
Именно маяк открыл Делариану его истинное предназначение: голос, почти не проявлявшийся в последние годы, вернулся и обрёл куда больше силы, чем имел когда-либо в течение жизни молодого художника. Он шептал, он рассказывал, он говорил с ним...
А потом, спустя полтора года, он начал требовать... Когда Франсуа, бледный словно покойник, посреди ночи заявился в спальню Инглсона, моля объяснить что же с ним происходит, он увидел на его щеках слёзы.
— Оно считает, что ты готов, - еле слышно прошептал художник, сильно сдавший за последнее время: ему было шестьдесят три года, но при первой встрече Франсуа не дал бы ему больше пятидесяти. Сейчас же казалось, что прожитые годы будто прорвали незримую плотину, обрушившись на Инглсона подобно лавине. – Они считают, что ты готов.
До утра длился разговор, заставивший Делариана второй раз в жизни дрожать от ужаса. Старый художник рассказывал ему о Древних богах, что спят на морском дне, об иных мирах, обитатели которых находятся за пределами человеческого понимания… и о той жертве, что требует море.
— Ты же не думал, что наш дар дан нам просто так? - на измученном лице Инглсона появилась кривая усмешка. – Нам сделали предложение, от которого нельзя отказаться. И ты или примешь свою судьбу, или лишишься рассудка.
А ещё через три дня его не стало. Делариану пришлось ждать окончания страшного шторма, разразившегося в последнюю ночь жизни старого художника, чтобы вызвать доктора, который засвидетельствовал бы его смерть.
***
Раскат грома вывел старого художника из состояния полудрёмы и он, залпом допив остававшийся в стакане бурбон, поднялся из такого тёплого и уютного в эту ночь кресла.
Ноги механически донесли его до прислонённого к подоконнику свёртка. Этот рисунок он закончил прошлой ночью. Один из тех, которые он никогда не увидит: сознание, будто отключалось, когда он рисовал в пустующей ныне комнате своего наставника, и Франсуа приходил в себя лишь под утро, обнаруживая себя на своей кровати, а дверь в другую комнату закрытой на ключ, который он всегда носил на шее.
Эти картины не предназначались для людей.
Шторм почти утих, когда Делариан оделся и, подняв свёрток, покинул свой дом.
Ветер, глубоко наплевав на факт наличия тёплой одежды, пронизывал почти до костей, и мужчина, зябко кутаясь в плащ, медленно брёл к самому краю небольшого островка, на котором стоял маяк. Он не боялся, зная, что ему не дадут упасть и утонуть – кто-то будто поддерживал его под руки, пока он шёл, делясь с ним своей силой. Художник остановился лишь раз: на самом краю скалы, фактически, в шаге от бездны, где он замер, глядя на плещущиеся где-то далеко внизу тёмные, почти чёрные волны.
— Я приношу свою жертву. Так было раньше и так будет всегда, - тихо произнёс он, зная, что его услышат и так.
***
Одинокая человеческая фигурка медленно брела по каменистому берегу, вслушиваясь в шёпот волн. Море было совершенно спокойно.