Путешествие в параллельный мир. Мини-срез 1

 
В эпоху перемен, войн и потрясений Жизнь Человека есть постоянное
         путешествие из одного параллельного  мира в другой параллельный мир




   Ты – у Последней Черты! Ты на грани жизни и смерти! Картинки-воспоминания  прожитой  жизни сейчас, как  в  калейдоскопе,  мелькают  пред тобой.   Раньше  все это воспринималось бессмысленным нагромождением событий.  И только теперь стало понятно: все они имели свой  смысл, нужны были друг другу.  Не верится, что все это – я. Редко за какой эпизод не стыдно...  Бр-р!!!

 На тему последней черты говорили, писали давно и много. Эта Черта, с большой буквы, есть  и в искусстве. Приближаться к ней опасно, перейти её еще никому не удавалось – преждевременно гибли самые талантливые и артисты, и писатели, и художники. А с возрастом мы все оказываемся у этой злосчастной черты – на грани жизни и смерти.

Воистину, если бы молодость знала, а старость – могла!  Но уже нет сил, нет времени. 
 
     А вдруг, если - скороговоркой…   ну, сколько успею…  срез небольшого побега от ствола моей жизни…   только для себя…


***


     … Уже который день огромный город  лежит под моросящей капельницей набухшего вымени тяжелых мартовских туч.  Тысячи ног месят жидкую грязь нечищеных улиц города. Этого никто не видит.  Головы людей, весь день бестолково толпящихся в центре города,  заполнены мыслями, устремленными  выше туч, туда, где гуляет опасный ветер перемен…

    Но сначала немного предыстории, которая как предисловие.  Везде есть своё предисловие и своё послесловие. Это нормально. Хуже, когда они меняются местами. Тогда начинается перестройка, или революция.
Особенно в этом городе. В начале двадцатого столетия  он породил величайшую революцию в истории человечества.  Это равносильно потерять свой здравый смысл сразу целому народу.   Жизнь людей становится сплошной чередой бессмысленных  свершений.  Вот пример из  нашей семьи.

     Дочь поступила в Петербургскую консерваторию и неплохо осваивала  премудрость концертного репертуара скрипача.  С пеленок, а может и раньше, когда составляла  еще  единое целое с  будущей мамой, многими часами слушала скрипичную игру. В пять лет взяла в руки малютку-скрипку и подражая маме, «играла» с ней дуэтом.

      - У меня скоро госэкзамен…  - вздыхает мама.
      - Занимайся! – строго говорит дочь.
      - А кто будет сейчас тебе кашку варить?
      - Папа.
      - Пусть он картошку почистит, я пожарю ее,  у меня уже пальцы  от нее черные стали, мне же играть надо, -  уже в мою сторону жалобно произносит наша мама.

     Годы пролетели незаметно. В музыкальной школе-десятилетке наша девочка училась легко и охотно, блестяще закончила ее. Теперь - консерватория
  Уж как мы с матерью были рады.  Ведь она у нас единственный ребёнок.

  Но вот и её коснулся тлетворный запах перемен. На митинге протеста она знакомится с юношей, своим ровесником, сыном недавнего политзэка мордовских лагерей. Отец и сын, деклассированные элементы распадающегося советского общества.

    И нашу дочь как подменили! Вместе с ними она опустилась на самое лежбище  дна большого города. Ей открывается перестроечная жизнь с изнаночной её стороны. Кого тут только нет и по образованию, и по ранее занимаемым должностям! Вход сюда открыт всем. Они приемлют всех. Но их принимают не все.  Многие, уходя от них,  потом говорят с гримасой отвращения на лице.

            - Фарс!   Бомжатник!!

Журналист, побеседовавший с ними,  шутил.

-Да там целый теневой кабинет министров.  Половина из них у КГБ на договоре…  фарс  … сплошной фарс! -  И тоже, гримасничая, выразительно шевелил пальцами под носом.

   Теперь все эти изгои общества, в до неприличия изношенных одеждах, с утра до позднего вечера бегали по городу, суетились, что-то организовывали. Это был их звёздный час.
 
   Вскоре дочь совсем перестала выходить с нами на связь: ни писем, ни телефонных звонков от неё не было. Вот почему я сейчас нахожусь в этом городе. Давно хотел в нём побывать. Где-то здесь совсем близко музеи Пушкина, Достоевского, а я вместе с толпой весь день топчу грязные тротуары…  Жду встречу с дочерью в означенном месте.

    А вот и она.
    - Привет! Как мы разминулись на вокзале? Ты зачем приехал, папа?
    - Я был в твоём общежитии, сказали, ты у них больше не живёшь, потому что ушла из консерватории. Это правда?
    - Мы с Колей снимаем квартиру. Вот, возьми ключ. Я очень тороплюсь. Всё расскажу потом. Сейчас вместе с Валентином Григорьевичем, Колиным папой, мы должны  срочно ехать в танковую часть. Надо убедить танкистов держать нейтралитет.
    - Ничего не пойму! Какой Валентин Григорьевич? Какой нейтралитет? При чём здесь ты? Бред какой-то!
    - Слушай меня внимательно. – И хоть голос дочери зазвенел, вот-вот сорвётся на плач и губы её дрожали, но  я услышал железные интонации её матери -  Да! Я ушла из консерватории. Я встретила очень интересных людей. Они не такие, как все. Они другие. Они столько пережили. Валентин Григорьевич вместе с Синявским сидел в лагере. Они друзья.  Так много, так интересно рассказывает. Коля говорит, мы единственные, достойные войти в будущее, которое нас ожидает. Но их никто не понимает. Им обязательно надо помочь.

   После моих подробных вопросов и настойчивых расспросов, у меня сложилась  безрадостная картина.  Дочь увлеклась ложной романтикой свободы и независимости люмпер-пролетариата, попросту, бомжей. Оказывается,  Коля и его легендарный отец, не имеют никакого образования, никакой специальности, никаких средств к существованию. Зато у них огромные претензии на свою гениальность и вождизм. Эту комнатку сняли и живут втроём на  деньги, которые мы с женой высылали дочери. А каково мне сейчас? Куда подевалась наша умница-послушница дочь, наша девочка-припевочка? Как они меняются, став женщинами. Ну что ж, у каждого своя судьба-дорога...
 
     В который раз, взглянув тревожно на часы, дочь убежала к тем мужчинам, с которыми ей надо ехать в воинскую часть.

    А я опять месил грязь, бродя по центральным улицам города в ожидании вечера. 

   В городе с каждым часом нарастала  гнетущая атмосфера.  Что-то загадочно тревожное, как египетские сфинксы, и бешено напряжённое, как кони Клода, несли в себе, сгущающиеся над городом тучи.  На  улицах становилось всё меньше людей. Не понятный страх ожидал на каждом перекрёстке.

        А вдруг в город уже вошли войска?! Танки?!

    Отчаянные храбрецы пытались забаррикадировать улицы, выходящие на Исаакиевскую площадь. Если танки прорвутся к Дому правительства, будет, как в Москве. Не допустить «как в Москве» - вот что сидело в головах молчаливых молодых людей, строящих эти ненадёжные баррикады. И они не допустят. Даже ценой своей жизни.

   Это последняя линия обороны здравого рассудка. Дурман перестройки рассеется, как высохнет этот туман под лучами восходящего солнца. Надо дожить до утра. Так думали эти люди

    Вечером я и дочь встретились в её пустой комнатушке без окна, без мебели, только кровать.  Дверь сто раз вышибали ногой, замок здесь чисто символически. Чулан какой-то, тоскливо думал я. Где она держит свои вещи? Хорошо,  всего  этого жена не видит, ещё хуже бы разболелась.

   Отца и сына ещё не было.  Мы вдвоём с дочерью сидели на старой железной кровати.  Она рассказывала свои приключения в танковом полку, а её тонкие пальчики всё сильнее непроизвольно мяли невидимую сигарету. Да она хочет закурить! -  Мелькнула догадка. – Значит,  курит…   Похудела-то как! В облегающем стройную её фигурку пальто, сейчас похожа на киношную курсистку-революционерку начала двадцатого столетия, отстреливающуюся с подножки трамвая от преследующих её городовых. Откуда у неё такие гены? В моей рабоче-крестьянской родословной, отродясь  не было революционеров…
   
 …  Всё-таки, они сильно рисковали, эти двое мужчин и она. Второго мужчину она видела впервые,   Виктор Григорьевич потом назвал ей его имя и что он бывший преподаватель с кафедры марксизма-ленинизма ЛГУ.   Внешне он ей сразу не понравился, потому что большая синяя пуговица на его старом плаще была пришита белами нитками. Её, молодую, красивую, со скрипкой, потому и взяли, что она облагораживает любое мужское общество. Хотя играть ей вряд ли придётся.  Ещё неизвестно, пропустят ли их в часть. Так объяснил ей этот неряха философ.

    - И машина его такая же неухоженная, как он сам, - смеясь, уточнила дочь.

    Пропустили! Всех троих! И прямо из КПП, приехавших с ней мужчин, повели в штаб, к командиру части. А на неё ноль внимания! Словно её и не было. Забыли про неё? Ну, тогда женщина напомнит о себе сама.

   Со скрипкой в руках, она не спеша направилась в ту же сторону, куда ушли мужчины. Её поразила идеальная чистота вокруг. Словно её ждали и специально готовились к этой встрече.  С  каждым шагом она чувствовала себя всё лучше и лучше. И уходила куда-то всё дальше и дальше. 

   Вдруг совсем близко завелись и на разные голоса затарахтели, заурчали, зарычали моторы. Да так громко. Слишком громко для её музыкального слуха.

    Танки! - поняла она, - Я рядом с танками!

    И тут её со всех сторон обступили  танкисты. Их было много. Молодые парни в гимнастёрках, без головных уборов, появились внезапно, как из-под земли выросли.

   На неё смотрели  глаза. Она видела только эти, широко раскрытые, до увлажнения, вбирающие в себя её всю, пронзительно откровенные мужские глаза. Её окружали только Глаза! Глаза! Глаза!
 
    - Будете играть? Будете играть? Играть? – Услышала, как сквозь вату, их голоса.

   Как рыбка на песке, распахнутым ртом,  судорожно вобрала в себя воздух. И вытолкнула его вместе со словами
    - Я сыграю вам Сарабанду Баха!

   И вот уже скрипка в ее руке привычно легла на своё место.    Сразу смолкли моторы и людские голоса. С первым взмахом смычка она закрыла свои глаза. Теперь ей было уже всё равно. Она играла Сарабанду самому Баху.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
   Когда она кончила играть и открыла глаза, аплодисментов не было. Вокруг неё вообще никого не было. Поодаль стояли офицеры штаба и те двое, что приехали с ней. Они странно смотрели на неё и молчали. Обхватив футляр со скрипкой, она медленно, словно лунатик, брела к ним. Молча дошли до КПП. Здесь офицеры так же молча пожали им троим руки.  И в машине всю дорогу домой никто не проронил ни слова. Когда въехали в город, Валентин Григорьевич повернулся к ней лицом
    - Они ещё раньше в штабе округа все твёрдо решили, что за пределы части  не выйдут!
Сказал и опять отвернулся, стал смотреть в окно.

   В рассказе дочери не было ни эйфории, ни присущей ей романтики.
    - Ты довольна своей поездкой? – Осторожно спросил её.
    - У меня очень противоречивое чувство, - не сразу ответила моя честная дочь.    - Мне потребуется время, чтобы разобраться.

   В этот вечер я познакомился и много разговаривал с Валентином Георгиевичем. К сожалению, моё предположительное мнение о нём оказалось верным. Ему мозги « набекрень» сдвинула хрущевская оттепель. В то время он был такой же молодой и горячий, как наши дети сегодня. Сети правоохранительных органов загребли и его, мелкую рыбёшку, в мордовские лагеря, правда, ненадолго. В том лагере отбывал срок Андрей Синявский, они подружились, так  потом всем говорил Валентин Григорьевич.  Он слишком давно живёт вне социума. Это очень опасно, если ты не отшельник по религиозным убеждениям. Ничем не сдерживаемая гордыня  его давно переросла рамки самоуважения.

    - Вы довольны результатом сегодняшней поездки? Не жалеете? Ведь вы так рисковали…
    - О! – Воскликнул он. – Этот эпизод займёт достойное место в моей биографии. Мы очень дружны с Синявским. Я не раз выручал его в лагере. Он зовёт меня к себе во Францию. Но я нужен здесь!
    - Что вы считаете в своей жизни самым ярким событием, разумеется, после лагеря?
    - Я подарил миру своего сына! Он ещё покажет себя!  Вашей дочери очень повезло, что она встретилась с ним!

   Эти последние его слова переполнили чашу моего терпения.  Я знаю беспринципных людей такого сорта: в лагерях они были информаторами  у начальства. И  в данном случае у меня достаточно оснований для такого утверждения. Увы...  Мне с ними не по пути.   Ради этих людей она бросила консерваторию.  Ещё немного и я задохнусь в этом чулане.

    - Всё!  До свидания! Мне пора на вокзал!

Я почти выбежал из комнаты. Никогда, ни при каких обстоятельствах я сюда не вернусь!
 
   Через два часа, уже в поезде домой, я перестал злиться и был  в состоянии размышлять.  И слышал голос своей совести.
    - Ты опять струсил! Опять сбежал! Испугался трудностей! –
 Голосом жены выговаривала мне моя совесть. В моих ушах все быстрее и сильнее пыхтел паровоз.
 
  ...  Вдруг вспомнилась монотонная унылая песня. Я однажды слышал ее в своем военном детстве, давно забыл,  почему-то сейчас она сама себя напомнила. Попробую приблизительно передать ее содержание. К матери вернулась блудная дочь с ребенком на руках, просила  у неё прощения, но родная мать ее не приняла. «…через годик через два идет дочь уныло на руках она несла матросенка сына…  Иди иди ты дочь туда с кем совет имела моего совета ты слушать не хотела…»  Дочь бросается в речку с высокого берега вместе с матросенком сыном…

Чух!Чух!Чух! Бух!Бух!Бух! –  Поет в ушах высокое давление! Это  сердце бухает в моей груди.  Родители-рабы воспитывают рабов! По-другому  не могут и не хотят!  Теперь это у меня надолго.  Какую чистку-прозрение предстоит мне пройти, если не покидать фарватер любви!

  …Страна-жираф, она большая, события-процессы разворачиваются медленно. Показательно болезненно  отмирает идеология. Постепенно вы обретаете устойчивое чувство радости – это ли не есть счастье?  Впрочем, кому как повезет,  у каждого своя планида с причинно-следственными связями…  Но до этого еще так далеко!

    Вторая и последняя встреча с Валентином Григорьевичем неожиданно состоялась ровно через десять лет на экскурсии в одном отдалённом мужском монастыре. Во время службы ко мне подошел монах с кружкой для пожертвований на храм. Он был весь заросший, с бородой и в рясе. Но мы сразу узнали друг друга. Это был Валентин Григорьевич. После службы, перед посадкой в автобус, пока жена что-то покупала в иконной лавке, мы успели немного поговорить.

    - Вот, принял монашеский постриг. Пользуюсь уважением братии, как пострадавший. Назначен казначеем, -  вкрадчиво, со значением  сообщил он мне.
    - Несколько лет назад в одной немецкой газете восторженная журналистка писала, что моя дочь играла для танкистов Сарабанду Баха, стоя на танке, под развевающемся российским триколором. И это стало решающим аргументом, чтобы танки не вышли на улицы города. Это правда?
    - Играла. Но танков там не было. Они стояли в парке, её туда не пропустил бы часовой. Она играла рядом с солдатским отхожим местом, туалетом, - пояснил он.
   - ???
   -  Время было горячее, всяких любопытных иностранцев было много: уже не помню, кому и что я наспех отвечал тогда…  Кстати, ту часть давно расформировали. Сейчас на том месте построили ресторан с игривым названием    « SARA  & BANDA» .  И со своей легендой, конечно. Се ля ви – Он улыбнулся и развёл руками. Сейчас передо мной стоял всё тот же самоуверенный, заносчивый, не раскаявшийся, Валентин Григорьевич… 

   Я почему-то вдруг представил себе, что вчерашний обед нашей тургруппы мог проходить в ресторане, где раньше было отхожее солдатское место...  Официантка там - это моя дочь, а вечером она играла "Очи черные"... Перестройка, бля!

  … Дочери потребовалось почти год времени, чтобы, наконец-то разглядеть,  каким паразитом был Коля, её Первая Любовь, её Первый Мужчина, присосавшийся к её телу – не проходящая травма на всю жизнь.   Теперь рядом с ней постоянно была её любящая, всепрощающая мама. Она помогала дочери порвать с той средой, надёжно ограждала от любых посягательств отца и сына,  потому что бомжи-профессионалы ловко пользуются своей специфической методой общения с людьми.

   Но в консерваторию наша дочь уже не вернулась. Она не могла больше оставаться в этом городе. Слишком много душевной боли причинил он ей. Она бежит за границу. На улицах германских городов зализывает свои раны игрой на скрипке. В статусе уличного музыканта зарабатывает себе кусок  хлеба.  Это самоистязание закончилось замужеством, рождением ребёнка и новым её статусом: теперь она жена своего мужа, прекрасного человека и отца их дочери – Вероники, ударение в имени на втором слоге.

   Изменился и мой статус – я стал дедом. Кстати сказать,  изменился статус и моей страны. Я стал гражданином другой всё той же страны. И вот, как носитель  этих  двух новых статусов, я прилетел в Германию, повидаться и получше узнать новую жизнь дочери. Поэтому  сижу сейчас в аэропорту Франкфурта, как тогда, в аэропорту Петербурга, и жду встречи с дочерью. Это будет началом  моего путешествия в параллельный мир.               
            
                Вот такая получилась краткая предыстория моего путешествия в параллельный мир.  Хватит ли у меня умения, сил  в следующем  срезе№2,  описать творческий союз высокой науки и прекрасного искусства музыки,  в который я погрузился, оказавшись в семье талантливого  изобретателя,         основателя георитмии, конструктора составного  «диаманта» и  талантливой скрипачки, его жены, моей дочери? После месяца пребывания   в атмосфере магии и волшебства этой семьи, домой я вернулся совсем другим человеком.

PS     Анонс мини-среза№2
    Нас всех спасет творческий союз науки и искусства. Искусство – это наука, а Наука – это такое искусство – создать Гармонию  Жизни!

    Я так думаю…   Вы согласны со мной?