Часть первая
Викторию Наумову, работницу комбината общественного питания, подружки по работе и общежитию не называли Викой, а только Виктошей – за ее весёлый, уживчивый нрав, за поверхностные суждения обо всём, за милое, беззлобное легкомыслие. И внешность Виктоши соответствовала её прозвищу: светло-рыжие кудряшки теснились в беспорядке на её безалаберной головушке, а светло-карие глазки смотрели так дружелюбно и внимательно, что Виктошу хотелось переименовать в Виктошеньку.
Виктоша была в отчаянье от своей внешности, от своего характера. Ей хотелось быть и строже, и умнее в своих делах, мыслях, причёске, одежде и во всём том, что соответствует призванию гомо сапиенса. Но у неё ничего не получалось. Она постоянно вляпывалась во всякие невероятные истории, откуда неизменно благополучно выбиралась, благодаря счастливому стечению обстоятельств или всё той же своей безалаберности, которая не позволяла ей унывать и зацикливаться на неудачах.
Судите сами. Как-то раз Виктоша, будучи на отдыхе в прекрасном городе Сочи… Дело было ещё в доперестроечные времена… тогда её двоюродная тётка Тамара работала диспетчером учебной части политехнического института, была членом местного комитета и потому имела возможность распоряжаться путёвками, которые выделялись для сотрудников института. Так вот, эта тётя Тамара отдала «горящую» путёвку в Сочинский санаторий для нервных Виктоше, оплатила за счёт института перелёт самолётом из их родного города до Адлера. Обратно Виктоша ехала домой поездом. Ну, об этом речь пойдёт впереди.
Итак, продолжаю. Как-то раз Виктоша, будучи на отдыхе в прекрасном городе Сочи, плескалась в море, как золотая рыбка. День был восхитительный. Солнце дробилось в морских волнах миллионами блёстков. А волны синие, изумрудные катились на берег мощными валами, обрушиваясь на прибрежную гальку, и с шипением уползали обратно в море, оставляя после себя хлопья ослепительно-белой пены. Виктоша хорошо держалась на воде. Ей нравилось качаться на волнах. Упоительные, ласковые волны поднимали её и отпускали, как бережливая нянька младенца. Но, в конце концов, Виктоше надоело это дело. Она нырнула в глубь волны, вынырнула и поплыла к берегу. Однако выйти на пляж не смогла. Оказалось, что это ласковое голубое море смыло с неё самым бессовестным образом плавки. Что было делать? Виктоша поплыла вдоль пляжа и вскоре отыскала место, где оставила свои платье и туфли. Платье, слава богу, не пропало. Рядом с ним на лежаке распротёрлась темноволосая дама. Она пеклась на солнышке.
Виктоша начала звать её и жестами, и голосом.
– Девушка! Девушка, – кричала она, желая, чтобы её услышала именно эта девушка, а не другая. Но девушка никак не реагировала. Наконец, какой-то парень, который сидел на раскалённой гальке рядом с дамой и смотрел на море, заметил Виктошу. Он толкнул даму в бок. Дама приподняла голову, и парень взглядом указал ей на Виктошу. А Виктоша всё звала и звала к себе темноволосую даму. Дама опять было опустилась на лежак, но любопытство её было задето. Она зашевелилась, встала на колени, а затем на ноги и пошла к Виктоше. Она зашла по пояс в воду, приблизилась к Виктоше, и та рассказала ей о своей беде, о том, что ей, Виктоше, надо принести с берега её платье, так как она не может выйти из воды в таком неглиже. Дама расхохоталась, ласково потрепала Виктошу по мокрым рыженьким кудряшкам, пошла на берег и принесла ей платье.
Далее пребывание в городе Сочи шло гладко, подчиняясь курортному распорядку. А потом Виктоша поездом поехала из прекрасного южного города в свою далёкую Сибирь, по которой уже соскучилась до невозможности. В купе она была одна, но недолго. Вскоре туда ввалились трое молодых военнослужащих. То ли курсанты, то ли офицеры самого низшего разряда – Виктоша не поняла. Ей сделалось очень неловко в окружении молодых людей. Как назло, один из них, самый видный, высокий и красивый, начал усиленно с нею заигрывать, а двое других – смеяться, наблюдая за его ужимками, слушая его болтовню. Виктоше хотелось бы понять, над кем смеются эти двое: над нею или над своим предприимчивым другом. Наконец, ей это надоело. Она устала от их присутствия. Близился вечер, ей хотелось спать, надо было избавиться от навязчивой троицы. Виктоша вышла из купе, подошла к проводнице и рассказала ей о своих неприятностях:
– Понимаете, – они меня за человека не считают, мне ни лечь, ни сесть – ничего нельзя.
Проводница кивнула головой:
– Сейчас всё устроим. Тут у меня дедуля едет с больной ногой. У него место на верхней полке, а у тебя полка нижняя. Пойдёшь на его место. Люди в том купе тихие, семейные, не балованные.
– О! – воскликнула Виктоша. – Как я вам благодарна! Я не то, чтобы боюсь, а неприятно. Они мне до смерти надоели. Я сейчас сбегаю за своими вещами.
Виктоша, сияя от радости, вошла в своё купе, забрала чемоданчик и сумку. Военнослужащие удивлённо и с некоторым разочарованием смотрели на неё. Уходя из купе, Виктоша скорчила уморительную рожицу и пожелала им счастливого пути в обществе хромого дедули.
– Надеюсь, вам с ним будет веселее, чем со мной, – сказала она и исчезла за дверью.
Вскоре после Сочи Виктоша влюбилась. Влюблялась она и раньше, довольно часто и без толку. Но на сей раз её избранник обратил на неё серьёзное внимание. Дело в том, что о Виктоше в цехе, где она работала, шла молва, как о хорошем мастере кулинарного искусства, а молодой человек, углядевший Виктошу, любил хорошо поесть. Виктоша ещё днём, в воскресенье, приготовила в чудо-печке необычайно вкусную рыбу форель. Приготовила так, что устоять было невозможно. Этой рыбой она обещала угостить своего избранника после того как они сходят с ним в кино на предпоследний сеанс и немного пройдутся по городу. Но случилось непредвиденное. Виктоша жила в общежитии комбината общественного питания и делила свою комнату с тремя подружками. Подружки её в этот день (а была уже зима) ездили за город кататься на лыжах. Домой пришли затемно, уставшие и голодные. Они тотчас же уловили соблазнительный запах, который доносился из чудо-печки.
Когда увидели рыбу, разум их помутился. Они съели всё. Косточки аккуратно сложили в печку, а сверху положили записку: «Были бы кости, а мясо нарастёт». Голод они утолили, но в их душах зашевелилась совесть. Однако они быстро успокоили себя, рассудив, что, ежели Виктошин парень – настоящий мужчина, то он шума из-за съеденной рыбы поднимать не станет.
Часов в десять вечера Виктоша и её друг появились в общежитской комнатушке. Девушки с деланным безразличием занимались своими делами: одна читала книгу, другая вязала, третья, не в силах удержаться от смеха, чего-то старательно разглядывала в тёмном окне.
Виктоша усадила своего обожателя за стол, поставила перед ним чудо-печку и сняла крышку. Молодой человек увидел кости, прочитал записку и повернулся к Виктоше. А та, поняв в чём дело, закатилась в припадке неудержимого хохота. Но ей пришлось тут же замолчать, так как молодой человек разразился матерной бранью. Он замахнулся было на Виктошу кулаком, но вовремя спохватился, схватил пальто, шапку и скрылся за дверью. Девушки, потрясённые и испуганные, долго молчали. Наконец, Виктоша уныло проговорила:
– Девчонки, вы мне испортили жизнь.
– Нет, – ответили подруги, – мы спасли тебя от этого гада. Как он себя ведёт! Да он бы в дугу тебя согнул за полгода.
– Пожалуй, вы правы, – вздохнула Виктоша. – Только дайте мне чего-нибудь поесть, да и забудем про него.
Через неделю после описанного выше события к Виктоше подошёл начальник цеха, Павел Петрович, и предложил ей временно поработать в магазинчике при комбинате вместо заболевшей продавщицы. Виктоша, недолго думая, согласилась (надо сказать, что Виктоша любила время от времени всё менять в своей жизни и обогащать свой жизненный опыт новыми впечатлениями). Неделю она проторговала весело и беззаботно, но когда подсчитала выручку, то обнаружила излишек денег: ни много, ни мало восемьдесят рублей. Это её развеселило. Она взяла деньги из кассы, накупила у себя же в магазинчике разных вкусностей и дома, в общежитии, устроила для подруг хорошенькое чаепитие.
Угостились девочки на славу. А на другое утро, когда Виктоша вновь пересчитала выручку, обнаружилась недостача именно этих восьмидесяти рублей. Что было делать? Ну, конечно же, девочки не дали ей пропасть, собрав необходимую сумму для покрытия недостачи. Всё обошлось благополучно, но с той поры Виктоша охладела к торговле и была очень рада, когда заболевшая продавщица выздоровела и вышла на работу.
А один свой поступок Виктоша долго не могла забыть, думая о нём с отвращением и досадой на самоё себя. Дело было летом. Был сияющий июльский день. Однако день сиял лишь с утра, а к полудню в городе воцарилась духота. Спасаясь от жары, Виктоша приехала на пляж. Она только что вышла из воды и сидела под палящим солнцем. Влага, которая пропитала её снаружи, быстро испарялась, и это было приятно. Но вот к ней подошли трое смуглолицых темноволосых красавцев. Виктоша сразу определила, кто были эти люди. Дело в том, что её родной город снабжался из рук вон плохо. Рынок там не давал ничего хорошего. Если бы не приезжие люди со своими сухофруктами, то на рынке в конце застойных годов нечего было бы делать. Горожане перебивались, кто как мог, в меру своих возможностей и испорченности. Смуглолицые красавцы чувствовали себя в такой обстановке очень даже вольготно.
Итак, трое молодых людей остановились возле Виктоши, присели рядом с нею на корточки и, ласково глядя на неё, попросили показать им город, который им очень понравился, и который они совершенно не знали. Виктоша охотно согласилась пройтись с ними по главной улице. Они шли по тротуару. Приезжие красавцы от души восторгались набережной, театральной площадью, фонтанами, домами, скверами, людьми. Виктоша чувствовала себя польщённой. Она любила свой город, и говорить о нём ей было приятно.
По дороге они зашли в мини-кафе на открытом воздухе. Виктошу угостили мороженым с необыкновенно приятным сиропом. Потом в другом кафе они все четверо пили кофе и закусывали восхитительными пирожными. День начал склоняться к вечеру. Молодые люди захотели подарить Виктоше на память набор слайдов с изображением их родного южного прекрасного города. Виктоша, не думая ни о чём запретном, легко согласилась зайти в гостиницу, где проживала эта троица. Легко она переступила порог их гостиничного номера и только тут поняла, что опять вляпалась во что-то жуткое и противное. Всё в её душе и сознании стало вверх тормашками. Однако она не изменила выражения лица. Оно по-прежнему оставалось наивно-глуповатым и доброжелательным. Она вдруг, как бы вспомнив о чём-то забытом, сказала, что ей надо пройти в туалет. Смуглолицые красавцы встревожились. Они и поверили ей, и не поверили.
– Хорошо, иди, – сказали ей, – только босиком. Твои туфли останутся у нас и сумка тоже.
Виктоша, сияя предательской улыбкой, сбросила с ног туфли, кинула сумочку на стол и вышла из номера. Она прошла несколько шагов по коридору, останавливаясь возле каждой двери, как бы отыскивая туалет, а затем стремительно бросилась бежать. Она пробежала по коридору, чуть не слетела с лестницы, в вестибюле чуть не сшибла кого-то с ног. Швейцар что-то прокричал ей вдогонку, но она не поняла, что.
На улице было многолюдно. Удушающая жара сменялась долгожданной прохладой. Виктоша перешла с бега на быструю ходьбу. Она шла босиком, денег на автобус не было. Идти надо было далеко, но её это не смущало. Главное, она обманула этих мерзких прилипал, убежала от них, оставив им на память пару потрёпанных туфель и сумочку, в которой, кроме незначительной мелочи и побрякушек, ничего не было. «Спекулянтские морды! – думала Виктоша, кипя от злости. – Сибирячку вздумали купить мороженым. Город наш им понравился! Как же, город! Нужен им наш город! Им бы только жрать, наживаться да ещё кое-что…».
В то же время где-то в подсознании зашевелилась мысль о том, что она, пожалуй, слишком наивна и доверчива. Это может привести её к провалу, к большому несчастью в жизни.
В это мгновение рядом с нею поравнялась легковая машина. Мужчина, сидевший за рулём, высунулся в окошко.
– Девушка, – крикнул он. – Погодите, стойте!
Виктоша остановилась и подозрительно посмотрела на мужчину.
– Куда бежите? Можно подумать, что вы с цепи сорвались.
– Вот именно, с цепи, – ответила Виктоша.
– Босая, встрёпанная, на вас лица нет. Вас ограбили? – спрашивал мужчина.
Он открыл дверцу и вышел из машины.
– Нет, – ответила Виктоша.
– Вы уверены? Может, надо заявить в милицию?
– Нет! – крикнула Виктоша и закусила нижнюю губу, боясь заплакать.
– Хорошо, – сказал мужчина. – Давайте я вас довезу до дому. Где вы живёте? Не идти же вам по городу в таком виде.
Виктоша мгновенно сообразила, что этот настырный дядька может быть ей полезен.
– Нет, я не поеду, – ответила она. – А вы, если хотите мне помочь, дайте денег на автобус.
– О, конечно! – торопливо проговорил мужчина и достал из кармана немного мелочи.
Виктоша взяла с его ладони столько, сколько ей было нужно, сказала «спасибо» и побежала на автобусную остановку, а он остался стоять возле машины. Он глядел ей вслед, и грустное чувство проступило на его взволнованном лице. Он видел, как Виктоша вошла в автобус, как автобус тронулся с места и исчез в потоке машин. Тогда он вздохнул, сел в свою машину и поехал.
После приключения в гостинице Виктоша сделалась немного задумчивее, тише. В её душе поселились страх и неуверенность. Возникла потребность в близости с родным человеком. В это самое время двоюродная тетя Тамара внезапно овдовела. Её муж, высокопоставленный и ответственный работник исполнительного комитета, умер в одночасье от инсульта. Тётя Тамара пришла в общежитие к Виктоше, обливаясь слезами, и увела расстроенную, сбитую с толку племянницу к себе, на свою квартиру.
– Вика, ты должна остаться жить у меня. Я одна с ума сойду в этой пустой квартире. Ты будешь мне вместо дочери. У тебя будет отдельная комната. Я помогу тебе устроиться на учёбу в мой институт. Я позабочусь о тебе, – твердила она в течение нескольких дней.
Казалось бы, Виктоше необыкновенно повезло, но смутная тревога и тоска поселились в её сердце. Пройдёт время, горе тёти Тамары поутихнет. Возможно, она захочет вступить в новый брак, возможно, роль самоотверженной мамаши наскучит ей, и она станет тяготиться Виктошей. И что тогда ей делать? Виктоша хотела было отказаться от всех благ, которые сулила ей тетя Тамара, но та была так неутешна, так несчастна, что Виктоша покорилась ей во всём. Жила она теперь в большой, хорошо обставленной квартире. У неё была отдельная комната. Всесильная тётя Тамара надарила ей кучу всякого дамского тряпья и протащила её через приёмные экзамены в свой политехнический институт.
От всего этого Виктоша окончательно пала духом. Сделалась слабой и неуверенной в себе. С работы уволилась. С общежитскими подружками рассталась. Она добросовестно посещала лекции в институте и тосковала о прошлой весёлой и неустроенной, жизни. Пришло время зачётной недели. Это было ужасно! Несмотря на всё своё прилежание, Виктоша чувствовала, что провалит зачёты. Она не испытывала никакой тяги к точным наукам. Всё, что слышалось ей на лекциях, перепуталось в её голове, превратилось в тугой неперевариваемый ком. Она чувствовала себя на краю пропасти, катастрофа представлялась ей неизбежной. Первый зачёт был связан с металлургией. Тётя Тамара попросила одного старшекурсника сделать чертёж доменной печи. Чертёж был необходим для сдачи зачёта. Студент сделал чертёж, но верх и низ у печи, смеха ради, указал неверно.
– Ты не бойся, – наставляла тётя Тамара племянницу. – Главное, не молчи, а говори что-нибудь. Думаешь, преподаватели слушают вас? Нет. Они бы облезли, если бы слушали вас. А раз студент что-то говорит, значит, что-то он всё-таки знает, значит, зачёт или жиденькая троечка тебе обеспечены. А нам больше и не надо, так ведь?
Виктоша с таким чертежом, с такими напутствиями тёти Тамары и с комом в голове пришла сдавать зачёт. К экзамена-тору она подошла последней. До конца оттягивала разговор с ним, понимая, что ничего хорошего он ей не сулит. Зачёт принимал сам Николай Ильич Дёмин, профессор, доктор технических наук. Виктоша дрожащими руками развернула свой чертёж и положила его на стол перед Николаем Ильичом. Тот мельком взглянул на лист ватмана и, думая, что студентка от волнения всё перепутала, повернул чертёж как надо.
– Вы ошиблись, – проговорила Виктоша, – вы поставили печь вверх ногами.
– Да что вы говорите, – ухмыльнулся Николай Ильич. – Ну, хорошо. Пусть будет так. – Он вернул чертёж в прежнее положение. – Расскажите мне о том, что вы здесь нарисовали.
И Виктоша начала мямлить что-то, совсем не относящееся к делу. Её ответ был набором технических фраз, которые ей удавалось вместить в своей голове. Николай Ильич не слушал её. Он всё понял. Студентка никуда не годилась. В будущем, если она всё же протащится через все шесть курсов и получит диплом, она сможет только чинить карандаши в каком-нибудь конструкторском бюро. Но он её не прерывал. С какого-то момента ему показалось, что он уже где-то видел эту девушку, но где? Когда? Он нетерпеливо двинул под столом ногами. Виктоша, испугавшись, взглянула на него, и он вспомнил её. Это была та самая девушка, которая прошлым летом босиком убегала от кого-то, а он пытался помочь ей. Тогда он долго смотрел ей вслед и долго ещё вспоминал это мимолетное приключение. Тогда она мелькнула в его жизни и исчезла, казалось бы, навсегда. И вот теперь опять она. Неужели опять она исчезнет бесследно?
Виктоша замолчала. Набор технических фраз иссяк. Она взглянула на Николая Ильича и тотчас же узнала его. Мгновенный жар охватил ей голову, щёки и шею. Слёзы подкатили к глазам. Ей захотелось немедленно встать и уйти из аудитории, из института, и больше никогда и нигде так не позориться.
– Я вижу, вы узнали меня, – проговорил Николай Ильич, улыбаясь. – Тогда позвольте мне, по праву давнего знакомства, задать вам один вопрос. Каким образом вам удалось поступить в наш вуз? Как вам удалось пройти по конкурсу?
– Тётя Тамара помогла, – пролепетала Виктоша, и одинокая слеза сорвалась с её ресниц.
– Тётя Тамара? А кто это?
– Она - диспетчер учебной части, – проговорила Виктоша, чувствуя, что падает в собственных глазах с каждой минутой всё ниже и ниже.
– Ах, эта Сизова! Ну, эта может… Видите ли (он заглянул в зачётную книжку), видите ли, Вика, это не ваш институт. Это не ваша профессия. Вам нужно что-то другое.
– Что? – спросила Виктоша.
– Не знаю, – ответил он. – Я думаю, что из вас получилась бы отличная домохозяйка. Хотя современной женщине быть домохозяйкой невозможно. Мы так погрязли в общественных делах. А что, если вам выйти замуж?
– За кого? – Виктоша вскинула изумлённые светлые глазёнки на Николая Ильича.
– Да хотя бы за меня, – ответил он, улыбаясь и холодея от ужаса. А вдруг она сорвётся с места и убежит, как тогда, прошлым летом она убегала от кого-то босиком?
– Это слишком, – прошептала Виктоша и потеряла сознание.
Обморок длился недолго, какие-то мгновения. Николай Ильич успел только заметить сильную бледность, покрывшую щёки студентки.
– Конечно, – сказал он, – это неожиданно, но давайте договоримся вот о чём. Если у меня есть хоть какой-то шанс стать вашим мужем, то вы придёте послезавтра в пять вечера в вестибюль нашего института. Я буду там ждать вас. А сейчас ус-покойтесь, всё обдумайте и решайте. Зачёт я вам поставлю. Всё-таки вы что-то говорили, хотя я не понял, что именно. До свидания. Идите, и всего хорошего.
Виктоша взяла зачётку и вышла, пошатываясь, из аудитории.
Виктоша в полном смятении чувств вышла из института и тотчас же уехала домой. Тётя Тамара отсутствовала, что было очень кстати. Виктоше не хотелось ни видеть её, ни разговаривать с нею. У себя в комнате она повалилась на постель, она устала от всех этих ожидаемых и неожиданных волнений. Ей захотелось уснуть. Был момент, когда она забылась на короткое время, но потом сон пропал, и Виктоша задумалась.
То, что сказал ей Николай Ильич, то, что он сделал ей предложение выйти за него замуж, не имело для неё никакого значения. Разумеется, это была шутка, странная шутка с его стороны. Но эта шутка удручающе подействовала на неё. Она остро почувствовала своё сиротство, своё одиночество в этом мире. Матери своей она не помнила, мать умерла очень давно. Об отце сведений ни у Виктоши, ни у её родственников не было. Кто он, как его зовут, жив ли – никто не знал. Виктошу вырастила бабушка, да двоюродная тётя Тамара иногда напоминала о себе подарками, наездами в деревню, поцелуйчиками и слезами.
В деревне Виктоша закончила восемь классов. А потом бабушка отправила её в город продолжать учёбу в кулинарном техникуме, где можно было получить среднее образование и хорошую профессию. Техникум бабушка выбрала сама. Она просмотрела справочник для поступающих в средние специальные заведения, обвела карандашом название кулинарного техникума, ткнула пальцем в кружок и сказала: «Вот сюда поступай, это то, что надо женщине, всегда будешь накормлена и при продуктах. Не пропадёшь».
Разумеется, Виктоша не пропала. Её приняли в техникум, дали место в общежитии. Проучилась Виктоша четыре года. Училась она почти на одни пятёрки, учёба давалась легко. Диплом давал ей право работать по высшей категории. По окончании учебы её направили, как одну из лучших выпускниц, на работу в комбинат общественного питания, где Виктоша хорошо прижилась и проявила себя как перспективный, способный работник. Но было одно обстоятельство, которое смущало Виктошу, настораживало и тревожило. Личная жизнь, женская её судьба. Она была очень влюбчива. Влюбляться начала с пятого класса. Влюблялась страстно, болезненно и ненадолго. Предметами её обожания были мальчишки в школе, учителя, киногерои, исторические личности и даже политики. Сначала это развлекало её и не беспокоило бабушку. Но годы шли, а любовным увлечениям не было конца, и не было ничего более-менее серьезного. Она постоянно была в кого-то влюблена, но стоило только любви приобрести осязаемый, существенный характер, как чувство немедленно испарялось из её сердца.
– Почему я такая? – думала Виктоша. – Это же очень нехорошо. Ох, и стервой же я была бы, если бы была мужиком! То, что бывают мужчины такого сорта – это нормально, об этом в книгах пишут, – думала Виктоша, – но чтобы женщина так вела себя… Об этом мировая литература помалкивает.
А потом она поняла, поняла всё, что с нею происходит. Она любила любовь. Любила это чувство, а мужчины были необходимыми персонажами в любой любовной истории. Реабилитировав себя таким образом, она немного успокоилась. Нравственность её от этой любви к любви не могла пострадать. Было ещё одно обстоятельство, которое настораживало Виктошу – она не была героем, она совершенно не была способна на самопожертвование.
– В кого ты такая уродилась? – говорила ей бабушка. – Ты совсем не такая, как мы. Ты другая.
– Это плохо, бабушка? – спрашивала Виктоша.
– Да, как сказать, – отвечала бабушка, – это, с одной стороны, хорошо – не дашь себя в обиду. А с другой стороны – это плохо, это эгоизм. Если бы мы, – продолжала старушка, – в дни моей молодости были такими, наша бедная страна одного бы дня не просуществовала. Всё держалось на нашей дурости. Мало того, что мы кидались на амбразуры дзотов и закрывали их своими телами, мы ещё всю жизнь просидели на этих амбразурах. Да, глупость – святое дело, святое. Но я не хочу для тебя такой судьбы. Нет, Вика, не хочу. Я хочу, чтобы ты чистила каждый день зубы, мазала руки кремом, чтобы ты спала по восемь часов в сутки. Я много чего для тебя хочу. Твоя мама, моя бедная доченька, будь она хоть наполовину такой, как ты, была бы сейчас с нами, а не лежала в могиле.
– Отчего она умерла? – спрашивала Виктоша.
– От тоски, – отвечала бабушка. – Оттого, что не стерпела обмана. Твой отец обманул её, бросил. Ну и Бог с ним. Прожили бы как-нибудь без него. Может, даже и лучше, чем с ним. Подумаешь, мать-одиночка… Кого теперь этим удивишь? Так нет же! Загоревала она, затосковала, да и померла. Тебе тогда второй годик пошёл. Слабенькая она была. В войну родилась. Отца её, твоего деда, моего мужа, на войне убили. Я на работе с утра до ночи пропадала. А она целыми дня-ми всё одна да одна на улице, голодная, без присмотру… Понимаешь, злости в ней не было, куражу, одна только нежность голубиная. А жизнь-то жестокая. Без куражу нельзя. Я вот, например, если услышу враньё, вся аж закипаю. Бывало, привезут к нам в клуб кино, ну вроде «Кубанских казаков». Там все такие красивые, нарядные. Девки мешки с зерном кидают так лихо, будто в них не зерно, а воздух накачан. Так вот, веришь ли, хочется мне подскочить к экрану и полоснуть по нему ножом, распороть вдоль и поперёк. А режиссеру этому по-кидать бы самому мешки с зерном, так с него бы потроха вылезли.
Много ещё чего говорила бабушка, не замечая, что своими рассуждениями она вплетает в душу девочки ростки того самого эгоизма, который ей так не нравился. И тётя Тамара своими подношениями потихоньку развращала Виктошу. Де-вочка любила рядиться в заграничные наряды и поглядывать на себя в зеркало. А в зеркале отражалась очаровательная румяная рожица с большими светло-карими глазками, чёрными бровями и ресницами. Но главным достоинством её внешности были кудри, свои, не накрученные, обильные, пышные кудри светло-рыжеватого цвета.
– Бабушка, – спрашивала Виктоша, – я красавица, да?
– Ты хорошенькая, дурняшка, – отвечала бабушка, от души любуясь внучкой. – И вот, что я тебе скажу, детка: уедешь в город на учёбу, в деревню не возвращайся. Ко мне будешь в гости наезжать. А жить здесь постоянно нельзя. Не дай бог, выйдешь замуж за деревенского – пропадёшь.
– А если я полюблю? Бабушка, а правду говорят, что с милым рай и в шалаше?
– Не знаю, не пробовала, – отвечала бабушка. – Когда я замуж выходила, так мой муж ввёл меня в дом, который он сам построил вместе со своим отцом и братом. Всех троих на войне убили. Я одна осталась в этом доме, и не пришлось мне жить ни в шалаше, ни в бараке, ни в коммунальной квартире, за что люблю и почитаю я своего мужа по сей день.
Прошёл день. Наступило то самое послезавтра, которое должно было решить судьбу Виктоши. А Виктоша всё думала и думала. Конечно, Николай Ильич пошутил, но пошутил так странно. Студенты в институте говорили о профессоре Дёмине, что в 38 лет он защитил кандидатскую диссертацию, получил прекрасную трёхкомнатную квартиру, а вскоре потерял жену и двоих сыновей. Они погибли в авиакатастрофе. С тех пор он постоянно один. В институте работали несколько незамужних дам, которые были бы не прочь прыгнуть ему на шею, но он сторонился их, игнорировал и даже брезговал ими. Теперь ему 45 лет. Он защитил докторскую диссертацию. У него есть научные труды, он часто летает на разные симпозиумы, встречи, конференции. Его уважают, с ним считаются, а он постоянно грустит и насмешничает.
Конечно, он просто посмеялся над Виктошей. Что она для него? Она же Иванушка-дурачок в юбке, и больше ничего. Зачем ему, доктору наук, профессору, жениться на общежитской девчонке, у которой за плечами всего лишь кулинарный техникум и масса всяких недостатков.
Один из этих недостатков вдруг высветился в её сознании. Сейчас только ей стало ясно – она же совсем не знала, что такое мужчина в семье. В книгах, в кино – пожалуйста, сколько угодно всяких, на любой вкус. Но этот киношный опыт – это весь её опыт, а другого не было. Она жила с одной только бабушкой. Муж тёти Тамары, мальчишки в классе, школьные учителя – все эти представители мужского пола были не в счёт. В техникуме общество почти всё было женское. На работе тоже сплошные женщины. Оказывается, она и понятия не имела о том, что составляет большую часть в жизни человека. О так называемом женском счастье она думала плохо. Всё это на дурака рассказ, мыслила Виктоша, женское счастье – такое же враньё, как и всё остальное. К сожалению, жизнь подтверждала это.
И с таким багажом, с такой сумятицей в душе идти в пять часов вечера в вестибюль института было неразумно. Но Виктоша пошла. Ей было жутко интересно узнать, что он будет делать, если придёт. Надо ж ей было восполнить пробел в своем воспитании.
В вестибюле было малолюдно. Не за кого было спрятаться. Виктоша села на скамейку, достала из сумки книгу раскрыла её, сделала умное лицо и начала читать. Но буквы прыгали перед глазами, и что там было написано, невозможно было понять.
– Только бы он не пришёл, – колотилось у неё в голове, щёки разгорелись, а в голове всё стучало молотком. – Ах, только бы он не пришёл.
Но он пришёл, подошёл к Виктоше, постоял возле неё, присел рядом. Она взглянула на него, и у него чуть сердце не остановилось от этого взгляда, настолько он был глубок и затравлен.
– Я попался, – подумал Николай Ильич. – Я влюбился в неё еще год назад и вот теперь я не могу без неё.
Они долго сидели на скамейке, не говоря ни слова, изредка поглядывая друг на друга и не замечая ничего вокруг себя. Наконец, Николай Ильич опомнился:
– Пойдёмте, Вика, отсюда куда-нибудь, – сказал он.
Они вышли на крыльцо, спустились по ступенькам. Он подвёл её к своей машине. Его рука нашла её руку, и он крепко сжал дрожащие пальчики, а Виктоша, хоть и была очень взволнована, всё же бросила быстрый взгляд на машину и решила, что она, машина, очень даже ничего.
– Вика, – проговорил Николай Ильич, – нет нужды что-либо объяснять вам. Я в самом деле предлагаю вам выйти за меня замуж. Конечно, я намного старше вас, но я многое в состоянии понять и оценить. Вы согласны стать моей женой? Не тяните с ответом. Я не так молод и не могу ждать долго. Да или нет?
– Если я скажу «нет», подумала Виктоша, – он, пожалуй, умрёт на моих глазах. Разумеется, да. И она кивнула головой.
Николай Ильич был старше Виктоши на целых 25 лет. Восемь лет назад он потерял всю свою семью: жену и двоих сыновей. Они погибли в авиакатастрофе. Прошло несколько лет, прежде чем он смог примириться с утратой и подумать о себе. Но когда это произошло, он обнаружил, что в этой жизни ему рассчитывать на возрождение нельзя. Всё изменилось вокруг. Женщины и дети стали раздражать его, и он решил прожить оставшуюся жизнь в одиночестве.
Когда он впервые увидел Виктошу, то решил, что она – эхо далёкого прошлого. От неё пахнуло прошедшим счастьем, юностью, первой влюблённостью, которые были так жестоко, безжалостно уничтожены. Тогда, глядя вслед убегающей Виктоше, он подумал: или она, или никто!
Но она исчезла в глубине автобуса, казалось, навсегда, тогда он, подавляя вздохи, улыбаясь при одном воспоминании об этой босоногой девчонке, долго держал в памяти её образ. Но этот образ начал постепенно меркнуть, тускнеть, и уже совсем был утрачен, как вдруг неожиданно она опять встала на его пути. То, что он сказал ей во время зачёта, ошеломило и испугало его самого.
– Как это грубо, прямолинейно и пошло, – думал он. – Неудивительно, что она так побледнела, конечно, она не придёт, надо взять себя в руки, одуматься и не раскисать, – так думал он, но это ему не помогало.
В пять часов вечера он вышел в вестибюль института и сразу же увидел её. Он подошёл к ней, присел рядом на скамейку, и она взглянула на него, да так взглянула, что преграды, стоявшие между ними, рухнули мгновенно. Тогда же он решил действовать напрямик и наверняка. Он заметил, что она не может вымолвить ни слова, а только кивает головой, что ей тревожно и неловко, что она не знает, как вести себя и что сказать. Тогда он всё взял на себя.
Они поехали к её тете Тамаре, и там Николай Ильич официально уведомил диспетчера учебной части, что он женится на её племяннице. Тётя Тамара онемела, остолбенела, растерянно посмотрела на Виктошу и не узнала её. В её глазах Виктоша была уже не беспородной общежитской сироткой, а великолепной гранд-дамой, супругой самого профессора Дёмина, одной из первых леди института.
В тот же вечер Виктоша собрала свои пожитки, и Николай Ильич увёз её к себе на квартиру.
Перемены в личной судьбе Виктоши происходили со стремительной быстротой. Она не успевала за их ходом. Ей было очень не по себе. Ей казалось, что она попала в какой-то жуткий водоворот, что её несёт куда-то. Куда? Зачем? Её начала бить дрожь. Она крепко стискивала зубы, сжимала пальцы рук, старалась из-за всех сил скрыть своё болезненное состояние. Николай Ильич правил машиной, не отвлекаясь. Он молчал. Лицо его было сосредоточено и, казалось, он не испыты-вал никакой радости от того, что в данный момент везёт к себе домой любимую женщину. Они подъехали к дому, где жил Николай Ильич. Виктоша вышла из машины. Стоял конец октября. Было очень темно и холодно. Виктошины зубы начали выбивать дробь, плечи свела судорога. Хотелось плакать, хотелось перестать существовать. Николай Ильич мельком взглянул на неё.
– Замёрзла? – спросил он и, взяв её под руку, повёл к подъезду. «А дом-то элитный, – подумала Виктоша, входя в подъезд. – Господи, куда меня несёт нелёгкая? Зачем?».
В прихожей Николай Ильич помог ей снять плащ, берет и перчатки она сняла самостоятельно.
– Вот что, Вика, – сказал Николай Ильич строгим и внушительным тоном, – не жди от меня чего-то необычного. Ничего не будет. Точнее, когда-нибудь будет, но не раньше, чем ты престанешь трястись, лязгать зубами и смотреть на меня, как кролик на удава. Глядя на тебя, можно подумать, что ты приехала не к любимому мужу, а на приём к зубному хирургу. Может быть, тебе дать валерьянки? У меня есть.
От валерьянки Виктоша отказалась, у неё немного отлегло от сердца, а слова Николая Ильича насчёт зубного хирурга даже развеселили её. Она заметила, что он перешёл с нею на «ты».
– Мне бы тоже надо так, – подумала она, – но я так скоро не смогу.
В прихожей было тепло, Виктоша начала согреваться. Николай Ильич предложил ей пройтись по комнатам. Все комнаты, коридор и кухня в огромной квартире были просторные, но пустые. Из мебели было только самое необходимое, от этого квартира казалась ещё больше.
– А там что? – спросила Виктоша, указывая на балконную дверь.
– Там лоджия. Она тянется во всю длину квартиры и широкая.
– Я хочу посмотреть.
– Там холодно и надо включить свет.
Николай Ильич открыл дверь, вышел на лоджию и включил свет. Виктоша, предполагая увидеть что-то необычное, вошла следом. Лоджия была огромная и пустая, только в углу стояли какие-то ящики.
– Что там? – спросила Виктоша, указывая на ящики.
– Так, ничего, – как-то сухо и быстро проговорил Николай Ильич, – всякий хлам.
Но Виктоша подошла я ящикам и заглянула в самый верхний. Он был наполнен детскими игрушками. Виктоша взяла в руки маленький паровозик и увидела за ящиками детский велосипед. Она тотчас же вспомнила о том, что говорили сту-денты о трагической гибели жены и детей профессора Дёмина. Виктоша положила паровозик на место и взглянула на Николая Ильича. Лицо его казалось окаменевшим. Только возле левого глаза билась жилка. И тогда Виктоша сделала то единственное, что она могла сделать в подобной ситуации. Она подошла к Николаю Ильичу, обняла его, прижалась к груди и прошептала:
– О, как я вас люблю!
Николай Ильич оторопело глянул на неё, замер на мгновение, а потом вдруг схватил её на руки и понёс в комнату.
Утро застало их спящими в одной постели, на одной подушке и под одним одеялом.
Виктоша проснулась первой. Пробудившись, она в первые секунды ничего не могла понять и вспомнить, где она, и что с нею произошло. Ей захотелось, как всегда, потянуться, расправить затёкшее во время сна тело. Но не тут-то было. Она почувствовала себя спелёнутой со всех сторон крепким мужским объятием. Тогда она всё вспомнила и, изловчившись, осторожно выкатилась из объятий Николая Ильича на пол. Она быстренько подобрала с пола свою одежонку, пробежала в туалет, потом в ванную. Тщательно вымылась под душем, вытерлась каким-то грубым, жёстким полотенцем, расчесала влажные кудри и вышла из ванной уже во всеоружии. Только вот с губами было что-то не так. Они горели и опухли, над верхней губой виднелся маленький синячок, а под глазами залегла заметная синева.
Виктоша прошла на кухню, открыла холодильник и нашла пустоту.
– Как же он живёт? – подумала она. Закрыла холодильник, подошла к окну. Уже почти рассвело. Свет позволил ей рассмотреть, что окна давно не мылись, не протирались. Ей стало грустно, и жалость к нему опять наполнила сердце.
– Но что же будет дальше, что он будет делать, когда проснётся? – подумала Виктоша. – А вдруг он выставит меня за дверь, и всё это замужество обернётся скандалом. Нет, скандала не будет, я просто уйду обратно, в общежитие, к своим девчонкам. Уж они-то меня не выдадут, как не выдавали до сих пор. А к тёте Тамаре уж точно не вернусь…
И все-таки, несмотря ни на что, несмотря на неожиданные события в жизни Виктоши, всё было замечательно: и объятия, и поцелуи, и вся эта любовная схватка напоминали ей качание на волнах, и жутко, и сладостно, когда взлетаешь вверх и кидаешься вниз, в толщу воды. Восторг, да и только! Плохо то, что предательские волны смыли тогда с неё плавки, а после теперешней ночной качки болели губы и то место, откуда растут ноги. Но это уж мелочи быта: ни больше и ни меньше. Виктоша мечтательно улыбалась, вспоминая море, солнце и заодно уж Николая Ильича…
Николай Ильич, проснувшись и увидев себя в одиночестве, выскочил из кровати и быстро обошёл квартиру, отыскивая Виктошу. Увидев её на кухне, он успокоился и занялся обычными утренними делами: побрился, умылся, оделся и только потом подошёл к Виктоше. Её вид расстроил его.
– Скотина! – подумал он про себя. – Это я её так разрисовал.
Ночью в любовном угаре он совсем забыл о том, сколько ей лет, и в каком она может быть состоянии. Ей, наверное, больно. И всё же, несмотря на своё раскаяние, он ликовал. Восьмилетнее голодание завершилось такой обильной трапезой, что сдохнуть не жалко! А как она хороша была этой ночью, как трогательно наивна, нежна и податлива. С ума можно сойти! А какая она сильная и выносливая, если смогла вынести все его любовные восторги. Прошлое отодвинулось от него назад ещё дальше и не печалило уже так сильно.
– А что мы есть будем? – спросила Виктоша.
– С этим всё в порядке, – бодро ответил он. – На первом этаже есть забегаловка. Она уже открыта, там я всегда завтракаю.
– А обед?
– Обед в институтской столовой, а ужин опять в забегаловке или в кафе. Как придётся. Дома ничего нет. Я дам тебе денег, купишь что-нибудь.
Николай Ильич достал из кармана портмоне и вынул оттуда двести рублей:
– Вот, думаю, на первое время этого хватит.
– Больше, чем хватит, – подумала Виктоша и улыбнулась. Двести рублей! Это же почти в два раза больше, чем она зарабатывала в комбинате общественного питания. Совсем неплохо.
– Давай собирайся. Мне надо ехать на работу, а тебе на занятия.
Виктоша покачала головой:
– В институт я больше не приду. Не хочу видеть тётю Тамару. И вообще, мне там нечего делать. Он мне надоел. Хочу поехать на свою бывшую работу. С девчонками надо повидаться.
Николай Ильич тут же согласился:
– Конечно, поезжай. Хочешь, я довезу тебя?
Он был доволен, что Виктоша решила оставить учёбу. Там, в политехническом институте, было много молодых неженатых мужчин. Уж, конечно, кто-нибудь из них успел положить глаз на его сокровище. Виктоша улыбнулась ещё откровеннее. Мало того, что он её не выгнал, он ещё собирается подвезти её на своей великолепной машине к комбинату. Вот будет здорово, если кто-нибудь из девчонок увидит это.
– И ещё один момент, – продолжал Николай Ильич. – К двум часам будь дома. Я приеду, и мы поедем в загс подавать заявление. Может быть, удастся оформить всё сразу.
И они уехали. В свой родной цех Виктоша попала в тот момент, когда работницы собирались пить утренний чай.
– Виктоша пришла! – закричали девочки. – Вот чудо-то! Каким ветром тебя занесло к нам? Садись, Виктоша, с нами. Попей чайку. Забыла уже, как мы тут веселились?
– Ничего я не забыла, – Виктоша с удовольствием и с сияющей улыбкой на припухлых губах оглядела всех. – У меня есть для вас всех потрясающая новость. Я, кажется, вышла замуж, – сообщила она подругам.
– Виктоша, не валяй дурака, – ответили ей подружки. – Когда выходят замуж, то это не кажется, а есть на самом деле. Врёшь ты, как всегда.
– А по-моему, она не врёт, – сказала самая старшая из работниц, пожилая Александровна. – Вы посмотрите на её лицо: губы-то покусаны, синяк над губой, под глазами синё. С нею и впрямь произошло что-то из ряда вон.
– И правда! – закричали девочки. – Виктоша, ты ещё воротник расстегни, мы на шейку твою посмотрим. Она у тебя тоже, поди, вся в засосах.
Виктоша рассердилась:
– А, может, вам ещё что-нибудь показать! – сердито проговорила она и отвернулась.
– Не сердись, детка, – Александровна погладила её по голове. – Они ведь не со зла. Они завидуют. Вот, ей-богу, завидуют.
– А кто он? Муж-то твой кто? За кого ты замуж вышла? – допытывались девушки. – Наверное, какой-нибудь студентик задрыпанный?
– Вот уж нет, – Виктоша опять просияла бесхитростной улыбкой. – Он доктор технических наук, профессор.
– Ну, уж это ты загнула! – ахнули девчата. – Какой же он профессор, если он пахал на тебе всю ночь, как обыкновенный тракторист?
– А идите вы все! – закричала, окончательно выбитая из себя, Виктоша. – Я к вам по-доброму, а вы издеваетесь!
И слёзы хлынули из её глаз.
Девушки смутились, замерли и переглянулись друг с дружкой. Александровна опять погладила Виктошу по кудрявой головке:
– Девки, заткнитесь. Вы, бессовестные, совсем забодали Виктошеньку. Ах, Виктоша, я и рада за тебя, и огорчена. Я ведь мечтала женить на тебе своего сыночка. Вот, думаю, приедет мой Ванечка из армии, отслужится, я вас и сосватаю. Не получилось. Какой-то профессор перехватил тебя. Ну, а свадьба то у вас будет?
– Николай Ильич ничего об этом не говорил, – вытирая глаза и снова улыбаясь, сказала Виктоша.
– Ну и правильно. Зачем свадьба? Лишние расходы – кормить дармоедов да насмешников всяких.
Александровна выразительно посмотрела на девушек. Те, сбившись в кучку, шептались. Потом они, о чём-то договорившись, подошли к Виктоше.
– Ладно, подружка, ты на нас не сердись. На свадьбу нас можешь не приглашать, но подарок мы тебе сделаем. Говори, чего ты хочешь?
– Я хочу купить продуктов на складе. Мне Николай Ильич дал двести рублей. Вот я хочу купить у вас чего-нибудь дефицитного.
– Умница! – ахнула Александровна. – Девки, берите пример с Виктоши. Недаром её профессор углядел. Она правильно рассудила. Наш город – не Москва и не Прибалтика. Здесь мужика хорошо не прокормишь.
– Вот что, Виктоша, – сказали подружки, – убери ты свои деньги обратно. Мы тебе и так всё, что надо, дадим. Это и будет наш подарок.
– Вы только не перестарайтесь, а то навалите всего, а у меня только две руки.
– Ничего. Мы попросим начальство выделить машину на часок, а шофёр наш поможет тебе всё занести в квартиру.
Чаепитие закончилось. Работницы принялись за свою обычную работу, а Виктоша пошла к начальнику цеха, Павлу Петровичу. Тот сидел за своим столом. Увидев Виктошу, он поднялся и подошёл к ней.
– Здравствуй, Вика. Рад тебя видеть. Что привело тебя к нам?
– Я хочу вернуться на работу. Возьмёте?
– Что, не пошла учёба на ум?
– Нет, не пошла. Там одно железо несъедобное. Скучно, неинтересно.
– Хорошо. Пиши заявление, с удовольствием возьму тебя обратно. Завтра приходи с трудовой книжкой и паспортом. Да, тебе ещё надо зайти в отдел кадров, возьмёшь там направление в поликлинику, надо медкомиссию пройти. Я слышал, тебя можно поздравить, вышла замуж?
– Вроде бы, – пожала плечами Виктоша.
– А за кого?
– Не буду об этом ничего говорить. Кому ни скажу – никто не верит, и все смеются.
Павел Петрович вздохнул и внимательно посмотрел на Виктошу:
– Ладно, девочка, не горюй. Будем живы, не помрём. Пиши заявление и приходи завтра. Будешь работать.
Когда Виктоша вышла от начальника цеха, девчата поджидали её с горой коробок.
– Да вы с ума посходили, – закричала Виктоша, – разве можно столько!
– Бери, бери. И пусть твой профессор знает, что ты не одна на свете, что у тебя есть друзья, что они тебя не дадут в обиду.
Дома Виктоша распихала подарки по морозильным и холодильным камерам, а то, что не вошло в холодильник, унесла на лоджию. Николай Ильич приехал точно к двум часам.
– Быстро в загс, – скомандовал он.
–– А обед?
– Потом. Времени в обрез. Мне к четырём часам надо быть опять в институте.
– Возле загса Николай Ильич остановил машину, но Виктоша не захотела выходить из неё.
– Идите один, – сказала она, – заявление напишите за меня.
Николай Ильич не прекословил. Он скрылся за дверями загса. Прошло довольно много времени, а он не появлялся. Виктоша забеспокоилась, она хотела выйти из машины, но дверь не открывалась. Наконец, он показался и открыл дверь:
– Вика, надо идти. Они согласны зарегистрировать брак сейчас, но хотели бы всё же взглянуть на тебя.
Виктоша, подавляя вздох и зажимая по возможности губы, пошла за Николаем Ильичом в помещение загса. Служащие без проволочек зарегистрировали брак, едва только взглянув на Виктошу.
В машине Виктошу разморило. От всего пережитого за последние несколько дней ей безумно захотелось спать. Она украдкой зевала, а Николай Ильич улыбался. Он добился-таки своего, обошёл всех и закрепил свои права на это глупейшее, как говорили институтские дамы, создание.
– А у нас свадьба будет? – спросила вдруг Виктоша, вспомнив про подношения, которыми её одарили подружки.
– Тебе хочется праздника? – спросил Николай Ильич, ласково улыбаясь.
– Нет, – ответила она и задумалась. – Но мне очень хочется поехать к бабушке в деревню и потом мне бы хотелось позвать своих друзей по работе. Я ведь возвращаюсь в свой комбинат. А в институт я больше не пойду.
Николай Ильич кивнул головой:
– Как скажешь, – промолвил он.
Они подъехали к институту. Виктоша опять-таки захотела остаться в машине и подождать в ней Николая Ильича. Ей не хотелось идти вместе с ним туда, где все будут с любопытством рассматривать её повреждённое личико. Николай Ильич вернулся очень скоро. Коллеги отпустили его домой праздновать волнующее и долгожданное событие в его жизни. Дома Виктоша кое-как добралась до кровати, разделась, повалилась на постель и тотчас же уснула. Николай Ильич укрыл её одеялом, погладил её непобедимые кудри, а к лицу притрагиваться не стал. Постоял немного над нею, подумал и ушёл в другую комнату.
Наутро Виктоша проснулась очень рано. В постели она была одна, и никто не мешал ей потягиваться и растягиваться сколько угодно. Отсутствие Николя Ильича её не расстроило. Её любопытство было удовлетворено с избытком, а дальнейших проявлений любви не хотелось. Не в той физической форме была она после предыдущей безумной ночи. Она встала и пошла по квартире, надеясь где-нибудь отыскать Николая Ильича. Она нашла его в кабинете, спящим на раскладушке. А в кухне был идеальный порядок: протёртый стол и помытая посуда. Ей оставалось только приготовить что-нибудь на завтрак и на обед. Она принялась за работу. Проснулся Николай Ильич. После своих утренних процедур он вошёл в кухню, глянул на обеденный стол и весело улыбнулся:
– Ты прекрасно готовишь, и сервировка отличная.
– Ещё бы, я четыре года училась этому.
Николай Ильич сел за стол:
– Сегодня у меня день заполнен до отказа. Зачётные недели. К тому же предстоит командировка в Москву, сообщил он. – Жаль, мне бы хотелось поехать с тобой в мебельный магазин: надо купить диван или тахту в кабинет, на раскладушке спать не очень-то удобно.
«У вас же есть кровать, – подумала Виктоша. – На раскладушке я могу спать», – подумала она, но не сказала.
– Тебя, наверно, удивляет, что меня сегодня не было с тобой? – спросил Николай Ильич.
Виктоша опять промолчала, только пожала плечами.
– Ты хочешь меня о чём-то спросить? – не унимался муж.
Виктоша отрицательно покачала головой.
– Что ты всё молчишь, как глухонемая, только головой мотаешь? Я вижу, у тебя ко мне тьма вопросов. Задавай, отвечу, пока я ещё дома.
– Вы завтракайте, вам же на работу надо, опоздаете, – сдержанно проговорила Виктоша. Она была сосредоточена на приготовлении сложного салата, и болтовня мужа мешала ей.
– Опять «вы»! – воскликнул Николай Ильич. – Сколько можно? Уже второй день, как мы женаты, а ты всё, как чужая. Учти, меня это тревожит. Когда ты говоришь мне «вы», мне кажется, что у меня пуговицы не на месте, что я ботинки надел не на ту ногу.
– Я попробую говорить «ты», – улыбаясь, проговорила Виктоша.
– А не пришёл я к тебе потому, что тебе сейчас положен недельный отпуск от супружества для восстановления сил. И ещё на будущее запомни, я мужик темпераментный. Меня трудно зажечь, но если я вспыхну, то не уймусь до тех пор, пока весь не выгорю. Провоцировать меня на любовь не надо. Я сам подойду к тебе, и тогда милости просим ко мне на колени.
Виктошу слегка покачнуло от его слов. Она бросила салат и подошла к окну, посмотрела вниз на детскую площадку, на деревья, росшие во дворе. Какие они корявые и безобразные без листьев. Насмешливая злая дума возникла в её голове. «Щас вот, дожидайся, – думала она, – не дождёшься. Не сяду я на твои колени. И вообще, пошёл к чёрту со своим темпераментом!».
А он с удовольствием пил кофе с молоком, ел бутерброды с сыром и ветчиной, поглядывая на озабоченную Виктошу, и думал о том, как ему повезло.
– Ну, я готов, – сказал он, вставая. – Спасибо, Вика. Ты никуда не поедешь сейчас? Я бы мог подвезти тебя.
– Нет. Поезжай один, я потом. Мне надо в поликлинику. Пройду медкомиссию, а потом схожу на работу.
Николай Ильич уехал, а Виктоша принялась за уборку. Она вымыла окно на кухне, пол, а потом собралась и ушла в поликлинику. За два часа она обошла почти все кабинеты, какие ей надо было пройти. Оставалось только зайти к гинекологу. Здесь Виктошу подвергли тщательному унизительному и болезненному осмотру. Мужеподобная врачиха, осматривая её, тихо свистнула:
– Милая моя деточка, кто ж тебя так разуделал? Сплошная краснота. Ты замужем?
– Я вчера вышла замуж, – задыхаясь, проговорила Виктоша.
– И это была твоя первая брачная ночь? И это твой муж так постарался? Один? Впрочем, патологии нет. А краснота пройдёт. Вставай, милая.
Виктоша почти без чувств вышла из кабинета. Лицо её горело, ноги дрожали и подламывались. Она сразу же поехала домой. Войдя в квартиру, повалилась на кровать и зарыдала. За последние два дня ничто её не могло свалить с ног так, как этот ужасный визит к гинекологу. Она долго плакала, пока не выбилась из сил. «Сволочь! – думала она про Николая Ильича. – Сволочь! Убью гада!». Она сжимала кулаки, каталась по кровати и кричала в припадке невыносимой душевной боли. В кабинете у мужа зазвонил телефон. Виктоша с трудом дотащилась до него.
– Слушаю, – проговорила она.
– Вика, это тётя Тамара. Ну, как ты там? А мне сейчас принесли приказ о твоём отчислении из института. Николай Ильич говорит, что ты возвращаешься на свою прежнюю работу. Вика, что ты сделала с нашим Николаем Ильичом? Мы не узнаём его. Он стал таким любезным, приветливым, улыбается. Вика, я приеду к вам после работы. Посмотрю, как вы устроились.
– Нет! – закричала Виктоша. – Не приезжайте! Не надо! У нас не убрано.
– Ну, хорошо, хорошо, – испуганно затараторила тётя Тамара. – Я потом как-нибудь.
Для неё слова Виктоши, жены профессора Дёмина, были равносильны приказу. «Эх, тётя, тётя, – подумала Виктоша, – видели бы вы, что он сделал со мною, этот ваш разлюбезный Николай Ильич. Из-за тебя, дура, я попала в этот дурацкий институт, попалась на глаза этому зверюге. Из-за тебя всё! Из-за тебя».
И Виктоша опять, рыдая, повалилась на кровать.
Вечером приехал Николай Ильич. С ним были ещё две какие-то высокопоставленные личности.
– Вика! – крикнул Николай Ильич. – Приготовь нам кофе!
– Я тебе сейчас приготовлю кофе, – подумала Виктоша и закрыла глаза.
– Вика! – крикнул Николай Ильич. Он вошёл в спальню и не узнал Виктоши. Лицо её опухло, покрасневшие глаза были полны слёз.
– Вика, что с тобой? Что случилось, маленький мой? Не молчи, говори, не молчи.
Он тряс её за плечи, целовал мокрые щёки, а она слабо сопротивляясь, отталкивала его от себя.
– Уйди ты… темпераментный…
Николай Ильич вышел из спальни.
– Извините, товарищи, – сказал он друзьям. – Жене нездоровится. Пойдёмте на кухню, там всё обсудим и сами сварим кофе.
Мужчины удалились от дверей спальни. Виктоша слышала их приглушённые голоса, звяканье посуды. Это длилось довольно долго. Наконец, они ушли. Николай Ильич опять вошёл в спальню и с тревогой уставился на Виктошу. Но Виктоши не было. Вместо неё был кто-то, некто в сером. Она не могла ни говорить, ни слышать, ни понимать, ни видеть. Николай Ильич вызвал скорую помощь. Приехали двое молодых людей в белых халатах. Они влили в один шприц лекарство из нескольких ампул, поставили Виктоше внутривенный укол, а Николаю Ильичу сказали, что жизнь груба, а у его жены слишком тонкая и нежная кожа. А отсюда и срыв, и стресс, и всё такое прочее. Надо быть внимательнее и деликатнее друг к другу, что больная завтра уже будет здоровой, а сейчас ей надо спать. Только и всего. С этим молодые люди удалились из квартиры.
На другой день Виктоша и впрямь уже не плакала, она поднялась с постели, но её было не узнать. Она поблёкла, осунулась, всё время о чём-то думала, думала и молчала.
Николай Ильич с ужасом смотрел на неё и не знал, что ему предпринять, чтобы она пришла в себя и хоть в какой-то мере стала прежней Виктошей.
Она захотела поехать на работу. Он рад был этому.
– Может быть, там друзья отвлекут её, помогут, – подумал он и отвёз жену к комбинату.
Виктоша сдала документы в отдел кадров, её зачислили в штат работников комбината общественного питания и направили в цех, в котором она работала прежде. Девчата, увидев подругу, обрадовались, но, вглядевшись в её лицо, ужаснулись:
– Вика, да ты ли это? Что с тобой сделалось? Тебя бросил твой профессор, да?
– Я сама могу кого угодно бросить, – тихо сказала Виктоша. – Хватит об этом. Поговорили и всё.
Прошло несколько дней. Виктоша начала приходить в себя и даже иногда улыбаться. У Николая Ильича отлегло от сердца. Он улетел в Москву на три дня. Прилетел он назад ночью, вошёл в спальню к Виктоше и протянул ей забавную игрушку – клоуна, который умел разговаривать и смеяться заливистым смехом.
– Это тебе, маленький, привет из Москвы. Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, – ответила Виктоша, улыбаясь и разглядывая клоуна.
– А я ещё привёз тебе духи и конфеты. Таких здесь ни за какие деньги не купишь.
– Спасибо, – тихо проговорила Виктоша.
– Вика, можно я останусь у тебя? Мне без тебя так тошно.
– А как же твой темперамент? – улыбнулась Виктоша.
– Какой к черту темперамент! – воскликнул Николай Ильич. – Забудь, что я наговорил тебе тогда. Я чуть не потерял тебя. Не бойся меня. Мне ничего от тебя не надо, лишь бы ты улыбалась, как прежде или почти как прежде. Я с ума сойду, если ты не поправишься. И это всё по моей вине, по моей вине, – говорил он, зарываясь лицом в её рыжеватые кудри.
– Ну не только по твоей вине, – отвечала ему Виктоша, – дураков и без тебя хватает.
В деревню к бабушке они поехали в ближайшее воскресенье. Бабушка встретила их с распростёртыми объятьями. Она и плакала, и смеялась одновременно.
– Вот бы мать увидела! Вот бы обрадовалась! Такого молодца отхватила!
– Ну, это ещё неизвестно, кто кого отхватил. Я её или она меня, – смеялся Николай Ильич. Они с бабушкой сразу же нашли общий язык и подружились.
– Какой муж-то у тебя, – говорила бабушка Виктоше, оставшись с нею один на один, – ловкий, умный, уважительный, воспитанный. Мало того, что ты его любишь, он ещё и порядочный, и обеспеченный. Теперь таких, почитай, уже нет.
Виктоша улыбнулась.
– Чего ты ухмыляешься? – заволновалась старушка. – Хочешь сказать, что это не так? Да ты его любишь или нет?
– Как его любить? – снова улыбнулась Виктоша. – Бабушка, он же старый.
– Самое то, – возразила бабушка. – Ах, Вика, когда ты поумнеешь, скажи на милость? Какой ты была озорницей, такой и осталась. Вся деревня помнит, как ты постреливала глазками направо и налево. Мужчины жаловались мне на тебя. Мужчины! Слыхано ли дело? Говорили, что я тебя плохо воспитываю. Скольких ты тут обморочила! Почитай, что всех.
– Ну и что? – блеснув глазами, задорно ответила Виктоша. – Надеюсь, никто из них от этого не помер. Ты говоришь, бабушка, так, будто я их девственности лишала. В таком случае им надо было не тебе жаловаться, а идти в милицию.
– Ах, охальница! Вот горе-то! – заголосила старушка. – В кого ты такая уродилась? Не иначе, в своего папеньку-подлюка!
Но она тут же остановилась, поражённая какой-то мыслью:
– Вика, а ты вот так ведёшь себя с мужчинами почему? Ты им за маму мстишь, да?
– Нет, я им не мщу, а мне просто интересно было знать, какие они. Как это у них всё происходит.
– Ну, вот теперь ты замужем, теперь ты всё знаешь. Ну и как, нравится?
– Ничего. Терпеть можно. Хотя я ожидала большего.
– Тьфу на тебя! – вне себя закричала бабушка. – Учти, Вика, если ты обидишь Николая Ильича, я тебе уши пообрываю.
– Что ты его так защищаешь, бабушка, – коварно улыбнулась Виктоша, – ты же его совсем не знаешь… А у него есть один тайный изъян.
– Какой изъян? – озабоченно спросила бабушка.
– А он – член партии. Он – коммунист, а ты ведь не любишь коммунистов.
Бабушка слегка задумалась:
– Ну и что, что член, – ответила она. – Всякие члены бывают. Бывают плохие, а бывают хорошие. Я бы от такого члена никогда не отказалась.
Виктоша закатилась от смеха.
– Ты, бабушка, хулиганка, – задыхаясь, проговорила она. – Ты ещё хуже меня. Ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказала? Не вздумай такое ляпнуть при Николае Ильиче. Он обидится.
– А что я такого сказала? – забеспокоилась бедная старушка. – Что я сказала? Объясни мне, умница городская, что я сказала? Ишь ты, как её распирает от смеха. Конечно, я – дура деревенская, а она профессорша. Выучил тебя твой профессор на мою голову!
Последние слова бабушки согнули бедную Виктошу пополам. Она выбежала в сени, а оттуда на крыльцо, давясь от смеха. А бабушка кричала ей вслед:
– Накинь на себя что-нибудь, шалава, простудишься!
– Что у вас тут происходит? – спросил Николай Ильич, показываясь в дверях.
Смех Виктоши и бабушкины крики заинтересовали его.
– Отчего такое веселье?
– А бес его знает, – ответила бабушка. – Я чего-то сказала, а её аж скрючило от смеха. Вон хохочет во дворе. В доме ей для этого места было мало. Ты, сынок, иди отсюда и бабских разговоров не слушай, а то поседеешь раньше времени.
Николай Ильич пожал плечами и ушёл вглубь дома. Бабушкой он был доволен. Недаром он возлагал такие надежды на эту поездку в деревню. Виктошу удалось развеселить. Она снова смеётся. Значит, она опять стала прежней.
Виктоша пришла с улицы, дрожа от холода.
– Пробегалась? – спросила сердито старушка.
Виктоша подошла к ней и обняла ее:
– Прости, меня, бабушка, прости за всё. В жизни так много смешного, а я смешливая. Николая Ильича я люблю. Но ты знаешь, мне кажется иногда, что он принимает меня за кого-то из своих сыновей. Маленьким меня называет, куклу мне недавно в виде клоуна подарил. Я похожа на то, что у него когда-то было. Нет, я его никогда не обижу. Ты не волнуйся за него.
Бабушка прослезилась и подумала, что её внучка — это ангел, слетевший к ним с небес на землю.
Часть вторая
Прошло восемь лет. В семье профессора Дёмина подрастали двое сыновей. Старшему, Сергею, было семь лет, младшему, Руслану, – два года. Сергей пошёл в отца: высокий, темноволосый, с интеллигентным чуть удлинённым лицом, с чёрными глазами, в которых таились печаль и насмешка. Руслан был повторением Виктоши: румяный, кудрявый, шалун и непоседа. Виктоше было нескучно с сыновьями. Николай Ильич старался помогать ей управляться с домашними делами, но ему это плохо удавалось. Он был очень занят у себя в институте, и Виктоша буквально разрывалась между семьёй и работой. Однако она была молода, здорова и не склонна к меланхолии. Пока всё шло хорошо. Дети её радовали и удивляли.
Однажды она была просто потрясена, когда семилетний Серёжа, подойдя к ней, спросил:
– Мама, а вот людям на работе прежде, чем дать зарплату, сперва её с них берут, а уж потом отдают?
Виктоша опустилась перед сыном на колени и сложила молитвенно руки.
– О, сын мой, – сказала она, – ты задал мне гениальнейший вопрос.
Сказав это, Виктоша села на пол. – Там наверху, – она указала на потолок, – ничего не производят, а производят здесь, – она указала на пол. – Там наверху распределяют: кому, как и сколько. И, конечно, прежде чем распределить, надо взять то, что можно распределить. Потому сперва берут, а уж потом отдают в виде зарплат, премий, пособий, пенсий и так далее.
– А экономика — это что? – спросил Сережа.
– Экономика – это…, – Виктоша слегка задумалась, – ну, это, когда мы с папой думаем, что надо купить, сколько денег потратить, как растянуть деньги, чтоб хватило до получки.
– Понятно, – Серёжа кивнул головой и отошёл от неё.
А младший, Руслан, был невероятно хорош собой. Его буйные, кудрявые, светло-рыжие волосы светились даже ночью. Светло-карие под тёмными бровями, осенённые чёрными ресницами глаза смотрели на всё и на всех дружелюбно и внимательно. «Ах, Руслан, – думала Виктоша, глядя на него, – был бы ты девкой, цены бы тебе не было».
Сама Виктоша почти не изменилась. Только её девичья угловатость и худоба исчезли. Она стала более женственной, её формы округлились, но объёмнее не стали, так как ей приходилось много двигаться, крутиться и на работе, и дома.
Однажды вечером… (Это было в те времена, когда по радио часто передавалась прекраснейшая и жизнерадостнейшая песенка о вольном ветре, когда эта песенка буквально сносила головы у многих граждан страны Советов, когда граждане, укрывшись от внешнего мира газетными листами, буквально втягивали в свои головы невероятные откровения, которые сыпались на них сверху с правительственных и партийных высот). Так вот, однажды вечером, уложив своих дорогих сыновей в постели, перецеловав их на ночь, Виктоша пошла на кухню. Там за столом сидели Николай Ильич и его товарищ по институтской работе, Семён Иванович. Семён Иванович не был технарём, он работал на кафедре философии и преподавал научный коммунизм, историю партии и ещё много чего из области политических знаний. Увидя Виктошу, Семён Иванович поспешно поднялся, вышел из-за стола и, подойдя к Виктоше, припал к её рукам, целуя их и приговаривая:
– Красавица, как я рад вас видеть. Какие замечательные пироги вы печёте. Просто объедение!
Виктоша потихоньку вызволила руки из его цепких лапок, любезно с ним поздоровалась, потом достала из электродуховки целый противень пышных, румяных пирожков, положила парочку на тарелку и поставила её перед гостем.
– Угощайтесь, Семён Иванович, – говорила она, приветливо улыбаясь и наливая ему чашку чая. Сама же подумала: «Когда ты нажрёшься, идиот? Когда ты уйдёшь от нас? Из-за тебя мне с мужем словом перекинуться не удаётся».
А Семён Иванович пил чай, ел пирожки, блаженствовал и говорил. Говорил о том, о чём он только мог говорить, то есть о политике:
– Чудные времена настали, Виктория Васильевна, чудные. Я никогда не был так счастлив, как теперь. Наконец-то, наконец, я свободен! Гласность подарила мне эту свободу.
Виктоша удивлённо посмотрела на него, немного помолчала, а потом сказала, тая трепетную улыбку на губах:
– Семён Иванович, я сегодня слышала в автобусе чудесный анекдот, он как раз подходит под ваш случай.
– Какой анекдот? – спросил, оживляясь ещё более, Семен Иванович. Он подвинулся поближе к Виктоше, предвкушая настоящий восторг от нового анекдота. Николай Ильич подозрительно посмотрел на жену и нахмурился.
– А анекдот такой, – сказала Виктоша. – Вопрос: что дала перестройка людям? Ответ: умным – деньги, а дуракам – гласность.
Семён Иванович отшатнулся от Виктоши, нижняя челюсть его отвисла. Он замолчал. Как ни хороша была Виктория Васильевна, как ни вкусны были её пирожки, всё же он не мог допустить, чтобы его, заслуженного преподавателя, орденоносца, кандидата философских наук, члена партии, в глаза называли дураком. Он торопливо допил чай, встал и откланялся. Николай Ильич пошёл проводить его.
– Вика, – сказал Николай Ильич, входя на кухню, – ты, оказывается, умеешь быть очень жестокой. Зачем ты его так обидела?
– А затем, – ответила Виктоша, – что он дурак. Скажи-ка мне, какой свободе он так обрадовался? Он что, раньше был несвободен? И что он знает о несвободе? Он сидел в тюрьме? Был в плену? Жил в бараке, в коммуналке? Его преследовали по политическим мотивам? Нет. Он всегда был счастлив, свободен, обеспечен, прав – потому, что он – дурак. Дурак всегда счастлив и свободен.
– Дурак он или нет, не тебе судить, – Николай Ильич строго посмотрел на жену, – никогда больше не делай этого.
– А ты не води его к нам больше. А если привёл, так слушай его трёп у себя в кабинете. А меня избавь от этого.
Супруги замолчали. Виктоша первая прервала молчание:
– Николай, – сказала она, – мне страшно. Я ничего смешного и весёлого не вижу в том, что у нас творится. Подло и глупо то, что делается. Зачем эти откровения? Зачем они задрали свои подолы? Ну, если бы у тебя в семье случилось какое-нибудь позорное дело, неужели ты пошёл бы всем рассказывать об этом? Ты бы сам своими силами навёл у себя в доме порядок. Разве не так? И потом, что это за дружба с Америкой? Почему Америка вмешивается в наши дела? Мы что, сами не в состоянии разобраться, что к чему? И потом, опять же разговоры о свободе. Да спусти цепную собаку с цепи, она побегает, побегает, да обратно на цепь запросится, потому что цепных собак кормят, а свободных – нет.
Николай Ильич внимательно слушал. Лицо его было непроницаемым, а Виктоша продолжала свой монолог.
– Мне кажется, нас опять предают. Мы опять стоим на пороге большого несчастья. Я боюсь будущего. Я боюсь за детей. У нас же сыновья. Что с ними будет?
Николай Ильич смотрел на жену странным долгим взглядом. Наконец, он заговорил:
– Не бойся. Мы не допустим этого. Я даю тебе слово коммуниста: мы этого не допустим!
Виктоша всплеснула руками:
– Вы уже очень многое допустили. И этот твой дурак неспроста так радуется. Сверху ему спустили гласность. Нате, мол, погрызите. Да ведь это же нас уводят от чего-то главного. А главное что? Нас же всегда ни за что считали. Подсовы-вали нам всякую хренятину, а правду никто не говорил.
Виктоша махнула рукой и ушла в ванную комнату. Она открыла кран с холодной водой и ополоснула ею своё пылающее лицо. Её деятельная душа не выносила неясности, тумана, неопределённости, потери ориентиров. «Прежде мы шли к коммунизму, – думала она, – а теперь куда нас тащат? – Говорят, революция продолжается. Какого чёрта она всё продолжается и продолжается! И когда всё это прекратится, хотела бы я знать?».
Между тем, Николай Ильич ушёл в свой кабинет, закрыл за собой дверь, сел за письменный стол и задумался. Может быть, Вика имеет какое-то право так говорить и думать. Её ведь воспитала мятежная бабушка, которая всю жизнь, по её словам, прожила на пинках да на обещаниях. Она-то и постаралась передать свой горький опыт внучке. Пожалуй, Вика имеет право так говорить и думать. А как быть ему, сыну офицера государственной безопасности, фронтовика, комму-ниста, преданного каждой клеточкой своего мощного тела делу Коммунистической партии Советского Союза. Он же, профессор Дёмин, с головы до ног весь осовечен. Он не так фанатичен, как его отец. Наука втянула его в свою орбиту и отодвинула от него дела, связанные с коммунистической партией, но быть в стороне от её проблем невозможно. Он так воспитан. С детства он был приучен жить и действовать в соответствии с принципами коммунистической морали, дисциплины, устава. В его жизни сначала была пионерская организация, потом комсомол, а потом последовало вступление в ряды КПСС. И никогда не возникало вопросов о том, хорошо это или плохо. Партия взяла курс на перестройку. Конечно же, это хорошо. И вот на тебе! Казалось бы, свобода, гласность! Пей их до изнеможения, а Вика недовольна, Вика против.
Николай Ильич начал погружаться в своё прошлое. Детство, юность… Хорошо-то как было, вроде бы… Заботливая мать, строгий отец, школа, кружок технического творчества, поездки с родителями в Крым, Сочи, Прибалтику, прекраснейшая квартира в Москве, дача, институт. Всё это было, было. А потом была любовь, жена, дети. Их было двое… И всё вдруг разом рухнуло, всё пропало. Жена и дети погибли. Он отправил их самолётом на отдых в прекраснейший город Сочи, а получил обратно три гроба. Один большой и два по-меньше. Гробы были закрыты. Ему сказали, что это их останки. Но он не видел даже их обгоревших косточек… Вскоре после похорон умер отец, а за ним и мать отошла в мир иной. Он остался совсем один.
Однажды, возвращаясь после работы к себе домой, он встретил соседку по подъезду. Она внимательно посмотрела на него и вдруг заплакала. Почему? Николай Ильич, как плёнку в кино, отмотал время чуть назад и увидел себя, разговаривающего с самим собой, размахивающего руками перед своим носом. Тогда он понял, что одной только дисциплиной и силой воли не отделаешься. Он пошёл к невропатологу. Врач внимательно его выслушал.
– Я помогу вам, – сказал он, – я выписываю два рецепта. Получите лекарство в аптеке и пейте в течение двух недель. По истечении этих двух недель прекратите приём лекарств. Больше не надо ничего.
Так сказал врач, а больничный лист не выдал.
Николай Ильич аккуратно пил какие-то странные микстуры и в течение двух недель страдал. Его жизнь превратилась на это время в настоящую пытку, в борьбу со сном. Он спал не только ночью, но и днём, везде: в автобусе, в преподавательской, в перерыве между лекциями. Стоило ему только ненадолго отойти от дел, как он тут же валился головой на стол и засыпал мгновенным крепким сном. Иногда да него доносились какие-то голоса, кто-то спрашивал:
– Николай Ильич, вы спите? Николай Ильич, берите больничный лист и спите у себя дома.
А однажды к нему подошла женщина в белом халате, институтский врач.
– Николай Ильич, – сказала она, – покажите мне лекарство, которое вы пьёте.
Он молча достал из кармана рецепты и подал ей. Доктор посмотрела рецепты и сказала людям, окружавшим их:
– Ничего страшного. Он скоро проснётся. Пусть спит.
Через две недели пытка закончилась – он проснулся. Как жил эти две недели, что делал – он не помнил. Он проснулся, но теперь он был другим человеком. Его страдающая душа обросла непробиваемой коркой. Не то, чтобы он очерствел. Нет, он был по-прежнему добр и отзывчив, но стал другим – действующим, прежде всего: защитил докторскую диссертацию, целиком отдался науке, работе и находил в этой подвижнической жизни даже какое-то удовлетворение. Его влияние и значение, как учёного, возросло до больших высот, его ценили, уважали не только в институте, но и в других инстанциях...
Прошло несколько лет… И вдруг неожиданно встреча с босоногой, взъерошенной девчонкой, которая явно от кого-то сбежала, оттянула его назад, в молодость. А через год опять встреча с ней, и он обезумел. Два дня ему потребовалось на то, чтобы заполучить эту девочку в жёны. Она любила его, она родила ему двоих сыновей, она примирила его с действительностью, вывела из хаоса полубытия.
Но она была другая, совсем другая. Трудно было представить Вику в той среде, в которой он жил когда-то. Он вспомнил, как однажды, будучи ребёнком, кидал в форточку кусочки хлеба голодным ребятишкам. Мать, войдя в комнату, всплеснула руками, сняла его с подоконника и сказала:
– Коля, я дам тебе булку хлеба, отнеси её этим детям, а куски не кидай им. Они ведь не собаки, – и добавила: – Бог нас накажет за это, за то зло, которое мы причинили людям.
Мальчик ничего не понял из её слов. Какое зло? Кто накажет? Какой Бог? Всем же давно известно, что Бога нет. Отца он боялся панически. Отец не пил, не дрался, вёл себя в семье прилично, но одно его присутствие лишало Колю дара речи. Матери тоже доставалось немало. Ей не в чем было обвинить мужа. Она была хорошо одета, обеспечена на то время сверх всякой нормы, каждый год муж отвозил её то на Чёрное море, то в Прибалтику, но, несмотря на все его заботы, она заполучила нервное подергивание головой и инвалидность. Он не изменял ей. Он чтил святость советского брака, но было бы куда лучше для матери и сына, если бы их папа отвалил от них куда-нибудь подальше, дал им возможность дышать свободно и не пригибал их к земле своим несокрушимым всевидящим оком.
Николай Ильич учился на «отлично». На его счастье, он приобщился к научной деятельности. Наука дала ему всё: уверенность в себе, самоуважение, достаток, отсутствие праздности. В 23 года он женился. Женился он на робкой застенчивой девушке. Во время одной из студенческих поездок в лес, на природу она постоянно оказывалась рядом, сидела рядом с ним у костра, собирала с ним вместе хворост для этого костра.
Ночью в палатке она оказалась тоже рядом с ним в одном спальном мешке, а наутро он понял, что ему теперь надо на ней жениться, если он хочет считать себя порядочным человеком. Была комсомольская свадьба. Гости время от времени кричали «горько!», и он был вынужден вставать и целоваться с женой под счёт: раз, два, три, четыре, пять и так далее. Он целовался с женой и думал о том, когда же вся эта придурь закончится.
Жили они у его родителей. Условия для совместного проживания были хорошие, материальная база тоже. Но его жена, застенчивая, робкая Елена, сразу же пригнулась под тяжёлым взглядом свёкра. А старику понравилась невестка. С нею он был чрезвычайно вежлив и любезен. Он даже улыбался, завидев её. И всё равно она боялась его, боялась и днём, и ночью, и во сне, и наяву. Он ей всюду мерещился, даже у изголовья их с мужем кровати. Это было ужасно. Ночью она замирала, как мышка, увидевшая кота, и Николаю Ильичу казалось, что он мял в постели не жену, а мёртвую царевну. Ни писка, ни смеха, ни вздоха не было слышно с её стороны. Для того чтобы иметь жену в час законной любви, ему надо было ехать с нею в лес, подальше от родительского дома.
Ему непонятно было, как она умудрилась при таком раскладе зачать и родить двоих сыновей. Когда он защитил кандидатскую диссертацию и разменял четвёртый десяток лет, то решил: с него хватит. Он списался с политехническим инсти-тутом в одном из сибирских городов и получил оттуда приглашение на работу. Николай Ильич отбыл из Москвы со всем своим семейством – женой и детьми – на новое место жительство. Елена была безмерно счастлива расставанием со свёкром и опечалена разлукой со свекровью.
На новом месте им пришлось жить некоторое время в комнате студенческого общежития, но вскоре главе семьи дали роскошную трёхкомнатную квартиру в элитном доме (сыграло имя его отца). Николай Ильич работал над докторской дис-сертацией. В институте он пришёлся ко двору. Ему светили заведование кафедрой и профессура. Отношения с женой наладились. Всё было бы хорошо. Но… Елена с детьми погибла. Слухи были, что, когда спасатели разбирали то, что осталось на месте катастрофы, они нашли обгоревшие тела молодой женщины и детей, которых она в последнее мгновение жизни прижала к себе.
Родители прилетели из Москвы тотчас же. Мать, увидев три гроба, заломила руки и закричала:
– Всё! Вот оно, возмездие! Суд свершился! – и с ненавистью посмотрела на мужа.
А он трясся всем телом, плакал и приговаривал:
– За что их-то? За что?
– Мама, – спросил Николай Ильич, – отец был замешан в преступлениях, о которых говорилось на двадцатом съезде партии?
Мать утвердительно кивнула головой.
– Коля, – сказала она, – я увезу его сразу же после похорон. Он не будет тебе досаждать. Сейчас он убит горем и не опасен. Ты не бойся за меня.
Вскоре их обоих не стало: ни матери, ни отца.
С тех пор прошло пятнадцать лет. Ему уже 53 года. У него новая семья: жена и двое сыновей. Все повторилось, только теперь Николай Ильич не отпускает их от себя ни на шаг.
Да, Вика – другая. Николай Ильич невольно улыбался, вспоминая события восьмилетней давности. Детей тогда ещё не было. Они с Виктошей улетели в Москву – мужу захотелось приобщить жену к вершинам человеческого бытия, куль-туры и искусства. И что же из этого вышло? Они побывали во Дворце съездов, на Новодевичьем кладбище, в селе Коломенском, в планетарии, зоопарке, Третьяковке, Историческом музее. А в Большой театр не попали – он был на каникулах.
Николай Ильич знал Москву, он был в ней, как у себя дома, а Виктоша от усилия всё увидеть, понять, запомнить даже побледнела и немного осунулась. Наконец, они поехали на ВДНХ. Там, возле одного роскошного действующего фонтана, Виктоша вдруг остановилась и, к ужасу Николая Ильича, сняла туфли, села на ограду и свесила вниз босые ноги. Мощные струи воды, разбиваясь, образовывали водяные облака, которые окружили Виктошины ноги, и она с удовольствием заболтала ими.
– Что ты делаешь! – зашипел Николай Ильич, нагибаясь к ней. – Сейчас же встань и обуйся.
– И не подумаю.
– Сейчас придёт милиционер и выведет тебя отсюда!
– Не выведет, а вынесет, – отвечала беззаботная Виктоша. – Я не могу идти, посмотри на мои ноги.
Она подняла ноги над облаком, пальцы ног были натёрты, а на взъёмах отпечатались багровые полосы. Николай Ильич растерянно огляделся по сторонам и тут же немного успокоился, видя, что другие, даже очень престижные с виду дамы, снимают с ног инквизиторские шпильки, усаживаются на ограде фонтана и опускают вниз свои измученные модой ноги.
– Да, что-то изменилось в Датском королевстве, – подумал Николай Ильич, – если женщины стали вести себя столь непринуждённо в общественных местах.
А Виктоша вдруг повернула к нему исхудавшую мордашку и заговорила жалобно:
– Коля, давай уедем отсюда. Мне Москва не нравится. Гляди, что она с моими ногами сделала. Ещё день-два, и мне придётся купить костыли. Москвой можно любоваться только сверху, а внизу она плохая. Ни одного клочка свободной зем-ли. Везде мрамор, железо, камни и асфальт. Поедем лучше к бабушке в деревню.
И они поехали к бабушке в деревню. А там его повсюду встречала «свободная, кипящая любовь». Это было прекрасно. Вспомнив об этом, Николай Ильич встал и пошёл на кухню к Виктоше.
Она прибирала посуду. Глаза её были печальны.
– Вика, – сказал Николай Ильич, – Вика, – повторил он.
– Что? – спросила Виктоша.
– Ничего, так… Видишь ли, сейчас много неясностей, но… – он опять замолчал, – я не знаю, что сказать тебе. Конечно, ты права, но мне трудно сделать выбор.
Виктоша пожала плечами.
– Какой выбор? – спросила она и испугалась. – Тебе не нравится то, что я сейчас говорила? Тебе не нравится это? А что я ещё могу сказать? Можно, конечно, промолчать, можно соврать, можно быть милой с этим дураком, Семёном Ивановичем…
Виктоша замолчала, слёзы полились из её глаз. Она поспешно ушла в спальню, кинулась на кровать и зарылась лицом в подушку. Николай Ильич пошёл за нею следом.
– Какие мы дураки, – сказал он, присаживаясь на кровати рядом с Виктошей. – О чём мы говорим! Разве об этом надо говорить? Провались всё на свете, все эти великие дела. Я люблю тебя, и кроме тебя мне никого не надо. Ты – мой выбор. Другого нет и не будет, – говорил он, вороша руками её дивные кудри.
Виктоша повернулась к нему. Улыбка засияла на её лице.
– Так ты на меня не сердишься, ты не обиделся, что я так говорила, ты ведь коммунист?
– А ты – дурочка, – ответил Николай Ильич, обнимая и целуя её, а сам подумал: – о, Вика, тебе не нужна точка опоры, чтобы перевернуть земной шар!
Под утро Николай Ильич проснулся. Ему только что приснился странный сон. Он видел лес, небольшую говорливую речку, себя на берегу реки, догорающий костёр, туман над рекой. Приснилось то, что было у него наяву тридцать лет назад. Высокая молодая девушка припала к его плечу. Это Елена. Он поворачивается к ней, а она отстраняется от него и уходит неслышными шагами к реке, в туман. И вот её уже почти не видно.
– Лена! – кричит он. – Куда ты? Ты вернёшься?
Но она не отвечает. Она слилась с туманом, растворилась в нём, пропала. Вместе с нею исчезли и лес, и речка, и туман. За окном светало.
Виктоша спала беспокойно. Веки её подрагивали, губы тихо шевелились. Вдруг она открыла глаза, глянула на Николая Ильича и отчётливо проговорила:
– А он кусается.
– Кто кусается? – спросил Николай Ильич. Но Виктоша закрыла глаза и задышала спокойно.
– Что-то во сне увидела, – подумал он, встал и пошёл к детям. Сыновья крепко спали. Николай Ильич сел на кровать семилетнего Серёжи.
Серёже семь лет, а Руслану два года. Мелкота… Погибшим его сыновьям было бы уже: одному – двадцать четыре года, другому – двадцать два. А Елене – пятьдесят. Она старше Виктоши на целых двадцать два года. Бог мой, прожита целая жизнь, так много обещавшая в начале и так печально закончившаяся. Самое грустное – то, что он не мог себе представить их такими, какими они были при жизни. Он помнит их лица по фотографиям, а в реальности остался только памятник – один на троих, да их портреты, вдавленные в толщу гранита. И всё.
Николай Ильич смотрел на двух своих сыновей, которые, появившись на свет, не смогли заменить тех, которых уже нет. Вика тоже не заменила Елену. Вика была совсем другая. Елена – интеллигентная, утончённая, изнеженная, единственное балованное дитя у немолодых родителей. Елена, окончившая институт искусств, музыкантша, робкая, застенчивая, влюблённая в него Елена. Он вспомнил, как её встречала при выписке из роддома вся его и её родня. Как они все шествовали к автомобилям, так как на всех одной машины было мало. Впереди шла Елена в белом приталенном костюме. Она несла на руках своё дитя, окружённое белоснежными кружевами. Следом выступал всесильный свёкор под руку с трясущей головой свекровью. За ними шли родители Елены, два умиротворённых одуванчика, а он пристроился где-то сбоку от них и смотрел на всё как бы со стороны. Какие они были счастливые, значительные в то время.
Потом родился второй сын, но тогда Елену из роддома встречали только свёкор со свекровью, да он. Родителей Елены на тот момент уже не было в живых. Но, несмотря на эту утрату, все они выглядели внушительно и великолепно.
Любил ли он Елену? Пожалуй, да, хотя, пожалуй – нет. Скорее он её жалел. Он должен был её любить, должен был заботиться о ней и о детях, и он честно исполнял свой долг, честно нёс свой крест со счастливым лицом счастливого человека. Гибель жены и сыновей потрясла Николая Ильича. Ему казалось, что кто-то, какой-то всесильный некто разглядел истинное положение дел и отнял у него Елену и сыновей. Николай Ильич чувствовал себя виновным в их гибели. Вот он, уже не молодой, но у него есть жена, в которую он влюблён, есть дети, опять сыновья и опять их двое. У него всё пришло в норму, а их нет и никогда не будет.
Вика – другая. Пылкая, естественная, бесхитростная, неожиданная и, пожалуй, совсем не глупая. Что она вчера наговорила ему! Что её так насторожило и расстроило? Почему она так безжалостно подрезала наивного, доверчивого Семёна Ивановича? Бедный одинокий старик, беззаветно влюблённый в свой предмет – политику Советского государства, в коммунистическую партию. Видимо, он и в Вику был немножечко влюблён, а она его так ударила. Да, Вика совсем другая.
Взять хотя бы для сравнения её выход из роддома с их первенцем. Накануне предполагаемого торжества Николай Ильич был очень занят. Освободился поздно вечером и поехал домой. Ему надо было готовиться к торжественной встрече с женой и сыном. Он мысленно продумал сценарий этой встречи. Благо, у него от прошлого сохранился кое-какой опыт. Цветы, подарки для медперсонала, одежда для малыша… Всё уже было готово кроме цветов. Цветы будут завтра утром. Их будет много, очень много. Николай Ильич вошёл в квартиру и замер на пороге. Навстречу ему шла Виктоша, сияя счастливой улыбкой.
– Вика! – закричал Николай Ильич. – Почему ты дома? Где сын?
– Сын в спальне, – отвечала Виктоша. – Всё в порядке, Коля. Нас просто всех выперли из роддома на день раньше. Там решили начать ремонт и всех разогнали по домам. Оставили только тяжёлых да иногородних.
– То есть как это выперли! – возмутился Николай Ильич. – Я этого так не оставлю. Их накажут!
– Не надо никого наказывать, – решительно возразила Виктоша. – Они все очень милые люди. Вызвали мне такси, запеленали ребёнка в роддомовские пелёнки, нашли шапочку для него, одеяльце. Надо будет всё это вернуть завтра. Таксист довёз меня до дому, помог выйти из машины, донёс мою сумку до самой квартиры, открыл дверь. Я хотела заплатить ему, но он отказался от денег, поздравил меня и уехал. И все дела. Я так рада, что я дома, что ты приехал.
– Где сын? – сдавленным голосом проговорил Николай Ильич.
– Да я же говорю, он в спальне. Он такой милый, весь в тебя. Пойдём, посмотришь.
Николай Ильич скинул ботинки и прошествовал в спальню в одних носках. Его сын лежал на супружеском ложе и пристально глядел в потолок. Отец встал на колени и долго всматривался в личико ребёнка.
– Ну, здравствуй, сынок, – тихо проговорил он. Слёзы подступили к его глазам. Справившись с волнением, он оглянулся на Виктошу. Она с какой-то непонятной тоской смотрела на мужа. Она была растрогана.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Всё в порядке?
– Всё, – ответила Виктоша и улыбнулась. Её ни капельки не огорчало то, что торжественный «выход из-за печки» не состоялся. Да, она была совсем другая, из другого времени, из другого пространства.
– Да ты не волнуйся, Коля. Через месяц я буду совсем здорова. Так мне в роддоме сказали. Всё хорошо, – говорила Виктоша. – Ты бы знал, как моя бабушка рожала. Она родила мою маму прямо на дороге. Она пошла в другое село, там был фельдшерский пункт, а в нашей деревне ничего не было. По дороге её схватило. Она, сколько могла, ползла на четвереньках, а потом родила. Сама приняла ребёнка, перегрызла пуповину и всё.
– Как перегрызла? – ужаснулся Николай Ильич.
– Зубами, – ответила Виктоша.
– Как зубами!? – продолжал ужасаться Николай Ильич.
– Я не знаю как, не видела, меня же там не было. Ну, а зубами потому, что ничего другого под руками не было. Сняла с себя юбку, завернула в неё мою маму и пошла дальше, к фельдшеру. Ну, там ей помогли.
– Боже мой! - Николай Ильич схватился за голову. – А где же машина? Где хотя бы лошадь?
– Какая машина? Какая лошадь? – изумилась Виктоша. – Война ведь, Коля. Да ты что! Там люди сами себе операции делали. Несложные, конечно. Ну, зуб себе вырвать, иголку из мяса вырезать. Я сама у себя кусок стекла из ноги вытащила. Больно так было, я аж взмокла вся, но вытащила. Не оставлять же его в ноге.
Да, Вика была другая, совсем другая, но с нею было чертовски интересно, легко и хорошо.
Николай Ильич почувствовал усталость, его потянуло в кровать, хотелось ещё уснуть хотя бы ненадолго. Он вышел из комнаты детей и направился в спальню.
Виктоша спала тихо и безмятежно. Николай Ильич лёг рядом. Она отодвинулась, давая ему место, и он вскоре уснул, согретый её теплом.
На другое утро профессор Дёмин уехал в институт. А Виктоша, отведя сыновей, одного в детский садик, другого в школу, шла по улице просто так, никуда и ни за чем. У неё был свободный от работы день. На душе по-прежнему было скверно. Не помогли ей вчерашние ласки и поцелуи мужа. Да и сон ей приснился под утро, тревожный и печальный. Ей снилось, будто она шла в поликлинику, а на руках у неё был какой-то небольшой зверёк, то ли кошка, то ли белка. Непонятно, кто. Пушистый, худенький, длинный. Зверёк умирал, а она шла в поликлинику, понимая, что её с этим зверем туда не пустят. Она посмотрела на зверька. Ей показалось, что он уже умер. Если он и в самом деле умер, она положит его под кустик и пойдёт дальше. Она приложилась ухом к его пушистой груди и уловила слабое биение сердца. Он был ещё жив. Может быть, его можно спасти? Хотя для чего? С этой мыслью Виктоша проснулась. Итак, она шла по улице в унылом состоянии духа. Проходя мимо большого ювелирного магазина, она увидела очередь, которая, выливаясь из дверей, змеилась по улице.
Очередь состояла почти из одних мужчин.
– Что это значит? – подумала Виктоша. – Зачем очередь? И зачем мужчинам покупать всякие побрякушки?
К очередям за колбасой, сахаром, молоком она уже давно привыкла, но очередь за ювелирными украшениями, да ещё почти совсем мужская, озадачила её. Виктоша подошла к очереди и тронула одного гражданина за рукав. Он живо повернулся к ней лицом, и она узнала в нём одного из сынов Израиля.
– Скажите, что это такое? Что это за очередь?
Потомок Моисея расцвёл в приветливой улыбке:
– Молодая дама интересуется узнать, что это такое? Отвечаю. Это то, что по-русски называется: спасайся, кто может. Если у молодой дамы есть хотя бы один рубль за душой, то она сейчас же на этот рубль купит пару носовых платков. И это будет разумно, потому что завтра этот рубль превратится в дым, туман, мираж. Он обесценится, потому что доллар поднимется в цене. Сейчас он ещё лежит спокойно, но завтра, мадам, он подскочит вверх… Мадам, – продолжал словоохотливый израильтянин, – вы грустите? О, не надо грустить. Не такие теперь времена, чтобы грустить. Надо дело делать, а не грустить.
И он засмеялся, но смех его отдавал болью. Виктоша поблагодарила его за объяснение и совет, и пошла дальше. Но мысли её приобрели другое направление. Виктошу никогда не тревожила забота о том, кто виноват. Её больше занимало другое: что надо делать? Кажется, она поняла, что надо делать. Надо избавиться от денег, которые могут превратиться в туман. Денег у Виктоши было мало. Она никогда не заботилась о том, чтобы их было много, а вот у Николая Ильича деньги были, и, кажется, немалые. Виктоша поехала в институт к мужу. Она увидела его в коридоре. Он как раз направлялся в одну из аудиторий. Проходила экзаменационная сессия, и он шёл принимать экзамены у студентов. Увидев жену, он встревожился:
– Что случилось? Что с тобой?
– Коля, мне нужны деньги.
– Сколько? – спросил он, опуская руку в карман.
– Много. Всё. Всё, что есть у тебя на книжке.
– Зачем? Впрочем, мне некогда, вечером поговорим.
– Нет, сейчас, – настаивала Виктоша. Её было не узнать. Она требовала, и возражать ей было опасно.
– Ну, хорошо, дома, у меня в кабинете, в верхнем левом ящике стола лежит сберкнижка на предъявителя. По ней ты можешь получить деньги. Там, кажется, двенадцать тысяч. Сними сколько надо.
Виктоша от радости, забыв про всё на свете, с визгом бросилась к мужу на шею и влепила ему в физиономию несколько пылких поцелуев. Николай Ильич оторопел.
– Вика, мы же не дома. Здесь студенты. Они всё видят, – проговорил он, однако, отстранять её от себя не торопился. Виктоша сломя голову помчалась домой. А студенты, видевшие любовную сценку между супругами в коридоре, разнесли по всему институту весть о том, что сегодня профессора Дёмина можно не бояться, так как его жена, от которой Дёмин буквально балдеет, целовала его сейчас, вот только что, при всём честном народе.
А Виктоша помчалась домой. В кабинете мужа она нашла сберкнижку, где значилась сумма в двенадцать тысяч. Виктоша позвонила своей знакомой, которая безуспешно пыталась продать дачу и гараж: безумно высокая цена не находила покупателей. Однако двенадцати тысяч должно было хватить на то и на другое. С приятельницей они обо всём быстро договорились, и концу рабочего дня сделка была завершена. Виктоша получила документы, подтверждающие её право собственности на великолепную дачу и добротный гараж, на то, что при других обстоятельствах ей было бы совершенно не нужно. Итак, она спасла деньги мужа от обесценивания, превратив их в недвижимость, которую можно потом, когда доллар уляжется, выгодно продать. Виктоша была очень довольна собой. Она буквально на лету поняла, что надо было делать, и сделала. До самого вечера она была в отличнейшем настроении. Дети веселились, глядя на свою счастливую маму. Вече-ром приехал Николай Ильич, сразу заметивший радужное настроение Виктоши.
– Что это с ней творится? – подумал он. – Вчера грустила, даже плакала, сегодня утром примчалась в институт и выглядела, «как с битвы прибежавший конь». А теперь она похожа на охотничью собаку, которая выследила, загнала, завалила крупного зверя и теперь любуется собой, готовая облизать весь белый свет.
Вечером, когда сыновья уже спали в своей комнате, Николай Ильич вошёл в спальню к жене. Виктоша лежала на спине, закинув руки за голову, и обдумывала дальнейший ход своих действий. Прежде всего, надо позвонить приятельнице, сообщить ей о невероятных скачках доллара. Пусть эта дурёха приткнёт свои денежки куда-нибудь.
– Я не буду свиньёй, – думала Виктоша, – предупрежу её.
Николай Ильич лёг рядом с женой и обнял её:
– Ты сегодня такая радостная, довольная, – сказал он, – что случилось?
– Коля, я сегодня потратила твои деньги. Все-все, до копеечки. Я купила дачу и гараж. Очень выгодные покупки. Теперь нам не грозит разорение. Я спасла твои деньги.
– Так, – протянул Николай Ильич. До него не дошёл смысл её слов. Он решил, что это какой-то розыгрыш. Но уж больно она лихо и смело играет. Это его озадачило, и он не знал, на что ему сейчас решиться: то ли продолжать любовный натиск, то ли удивиться, то ли рассердиться. Всё-таки двенадцать тысяч – деньги немалые.
– Понимаешь, Коля, – говорила между тем Виктоша, – доллар сейчас лежит на месте. Но он то поднимается, то опускается. Такая у него особенность. Пока он в спокойном состоянии, надо избавиться от денег, а когда он поднимется, деньги пропадут. Понятно?
– Ты это всё всерьёз говоришь? – Николай Ильич поднялся, сел на кровати и с сожалением посмотрел на жену.
– Конечно, – весь город сейчас об этом говорит, сейчас все что-то покупают.
Николай Ильич задумался. Что делать ему с такой деловой и продвинутой женой? Деньги – ладно. Они ещё будут. Но она, она куда-то уходит от него. Она думает сейчас только о деньгах, о долларах, о недвижимости, а не о нём. Как притя-нуть её обратно к себе?
– Вика, прежде тебя интересовали мужчины, был такой период. А теперь тебя интересуют доллары, – с грустью проговорил Николай Ильич, но он тут же встрепенулся, шальная мысль мелькнула в его учёной голове. – Ну, всё понятно, – весело заговорил он, – всё понятно, у мужчин и у долларов одна физиология, одна судьба.
– Как это? – спросила Виктоша, с любопытством глядя на мужа.
– Ты же сама говорила, что доллар то поднимается, то опускается. Он ведёт себя так же непристойно, как мужчина в присутствии любимой женщины.
Виктоша некоторое время удивлённо смотрела на мужа и вдруг ничком упала на постель в приступе неудержимого смеха.
– Да, – продолжал довольный собой Николай Ильич, – интересное наблюдение. Надо будет сообщить об этом в Министерство финансов.
Виктоша закатилась ещё пуще.
– Вика, успокойся, нельзя же так. Хочешь, я тебе водички принесу, – продолжал куражиться Николай Ильич. Он растянулся на кровати и с интересом наблюдал за женой. Виктоша отрицательно помотала головой. Смех разбирал её всё больше и больше.
– Вика, перестань. Нельзя же так. Кровать ходуном ходит. Что о нас соседи-то подумают?
В ответ она задрыгала ногами. Лёгкое одеяло слетело с неё, упало на пол, и взору Николая Ильича предстала прелестнейшая картинка, которую он, несмотря на все свои заслуги перед отечеством, не смог проигнорировать.
– Вика, – яростно проговорил он. – Сейчас ты мне вернёшь мои деньги с процентами.
– Возьми попробуй, профессор, – сквозь смех и слёзы проговорила Виктоша.
– Здесь нет профессора, – скрипнув зубами, сказал Николай Ильич. – Профессор остался в институте, а здесь я – твой муж и любовник.
Он схватил Виктошу за плечи и с такой силой рванул к себе, что она перелетела через него и приземлилась по другую сторону кровати.
Спустя некоторое время, по истечении которого Николай Ильич решил, что Виктоша рассчиталась с ним полностью, он помог супруге перебраться на её прежнее место в кровати и закрыл глаза, намереваясь уснуть…
– Коля, – обратилась к нему Виктоша, – ты ещё не спишь?
– Нет, – отозвался полусонный супруг.
– Тогда я спрошу у тебя. А как же рубль? Как наш российский рубль? С кем его можно сравнить?
– Не скажу, – ответил, зевая, Николай Ильич. – Ты будешь до утра хохотать, а мне это не улыбается. Я и так из-за тебя не досыпаю.
– Коля, скажи, пожалуйста, – взмолилась Виктоша. – Честное слово, я не буду смеяться. Ну, скажи.
– Хорошо. Наш рубль всё время укрепляется, укрепляется и укрепляется. Он постоянно топчется, как петух на насесте. И так же, как петух, орёт не вовремя.
– Нет, – возразила Виктоша, – это не петух орёт не вовремя. Это ты всё время спишь не вовремя.
– Что!? – Николай Ильич поднялся. Глаза его зловеще блеснули. – Что ты сказала! – свистящим шёпотом заговорил он. – Ты понимаешь, что ты сказала, – он немного помолчал, а потом продолжил тоном, каким судьи читают приговор. – Я думаю, мне надо перебраться в кабинет на постоянное жительство, а ты ищи себе кого-нибудь помоложе.
Виктоша струсила. Она не понимала, что произошло с её любимым мужем. Она поняла только, что сказала какую-то глупость, что она чем-то жестоко обидела мужа. Слезы, её давнишние друзья и помощники, хлынули из глаз.
– Коля, – рыдая, проговорила она, – прости меня. Я совсем не то имела в виду. Я говорила вообще… Я говорила в общем, про всех…
Но что она говорила, бедная Виктоша от волнения уже не помнила.
Она взяла руку мужа и начала целовать её, украдкой поглядывая из-под мокрых ресниц на Николая Ильича. Николай Ильич отнял от неё свою руку.
– Ладно. Успокойся. Не плачь. Завтра поедем с тобой, покажешь, что ты купила.
Виктоша кивнула головой, остановила слёзы, но продолжала ещё судорожно вздыхать. После нескольких таких вздохов она, как ни в чём не бывало, обняла мужа за шею, прижалась к нему, как котёнок, и уснула.
– Что за женщина, – думал между тем Николай Ильич, – всё в ней завязано в тугой узел: и простота, и лукавство, и смех, и слёзы, а также любовь, деньги и политика. Попробуй, разберись. Зря я так вспылил. Я напугал её. Она ведь ничего не поняла. Может быть, это и хорошо, что она ничего не поняла, не поняла, что мне уже пятьдесят три года, а ей ещё только двадцать восемь. Молодая она – вот в чём дело, – придя к таким минорным мыслям, Николай Ильич освободил свою шею от Виктошиных объятий, повернулся к ней спиной и вскоре уснул сном праведным…
Часть третья
Прошло три года. С карты мира исчезла великая страна – Союз Советских Социалистических Республик. Вместо неё появилась ободранная, обнищавшая Россия, да ещё целый ряд обиженных, обездоленных государств. Наши герои многое потеряли от этих перемен. Лучше всех держались бабушка Зинаида Митрофановна, Виктоша да её сыновья, которые заметно подросли и поумнели за эти три года. Однажды они принесли домой целую сумку шампиньонов, которых нарыли в сквере перед домом. Оказывается, в городе шампиньонов росло довольно-таки много в садах и скверах. Виктоша промыла грибы, почистила их, окатила кипятком, а потом поджарила с картошкой. Получилось очень вкусно.
– Вы только папе не говорите, – просила она сыновей, – откуда эти грибы. А то он рассердится.
Напрасный труд. Николай Ильич видел, как старики и дети роются в земле в поисках грибов. Он всё понял, увидев грибы у себя на тарелке, понял и промолчал. С некоторых пор он сделался очень молчалив, всё о чём-то думал, думал. В его чёрных волосах запуталась седина, глаза подсели в глазницах, на лбу и вдоль щёк резче обозначились морщины. Институт, его политехнический институт, умирал. Сотрудники не получали зарплату, студенты – стипендию. Нельзя сказать, чтобы совсем ничего не выдавали, но выдавали небольшими крохами. С голоду не помрёшь, но и сытым не будешь. Николай Ильич видел из окна своего кабинета в институте, как его сотрудники, товарищи по кафедре роются в контейнере для мусора, надеясь найти в нём что-нибудь полезное для себя. Многие из его друзей вышли на рынок и продавали там за бесценок свои вещи, свои маленькие реликвии. Страна потихоньку умирала и так же, потихоньку, оживала, уползая, где ползком, где на четвереньках от той страшной пропасти, которая была ей уготована. Кем уготована? Цены пустили в свободное плавание, и рынок, безграмотный, дикий, безнравственный, грязный рынок заработал.
Семья профессора Дёмина держалась на плаву благодаря Виктоше. Комбинат общественного питания провалился, рухнул вследствие своей нерентабельности, однако Павел Петрович, начальник цеха, в котором работала Виктоша, собрал возле себя несколько боеспособных женщин и организовал частное предприятие по производству пирожков и пельменей. Виктоша оказалась в числе боеспособных… Она только по-просила своих друзей, чтобы они избавили её от торговли пи-рожками и пельменями на улицах города. Не дай Бог, Николай Ильич увидит её торгующей где-нибудь, или его знакомые увидят и донесут ему об этом. Что тогда будет – лучше не загадывать. Друзья пожалели её и к уличной торговле не привлекали.
Виктоша крутилась изо всех сил, ей надо было держать на своих плечах детей, удручённого мужа, беспомощную тётю Тамару, стареющую бабушку. Иной раз Виктоше казалось, что она – это не она, а какой-то отчаявшийся лётчик, который, вцепившись в штурвал побелевшими от напряжения руками, ведёт самолёт сквозь грозовые облака, а ему кто-то со стороны шепчет: «Думай о детях, думай о детях. Ты должен, должен посадить самолёт в целости и сохранности. Ты должен спасти всех». И она вела, вела свой самолёт сквозь ветер, грозовые раскаты и вспышки молний.
Тётя Тамара совсем раскисла. Она достигла пенсионного возраста и попала под сокращение. Пенсию получала с превеликим трудом. Целыми днями она сидела дома на диване, уронив руки меж колен и свесив жиденькие шестимесячные кудряшки вниз, плакала и вспоминала своего всесильного когда-то, а ныне покойного, супруга. Она голодала и ничего не могла предпринять, чтобы помочь себе. Она не умела ни шить, ни вязать, ни готовить, ни мыть полы в подъездах, ни нянчить детей – ничего. Если бы Виктоша не приносила ей продукты и немножечко денег, она бы совсем пропала.
Бабушка держалась молодцом. Её очень радовало то, что отпустили цены.
– Давно пора, – говорила она, – а то, что это? Деньги есть, а в магазинах купить нечего – пусто. Ничего нет. Прямо хоть забор грызи.
Но бабушка старела, и с этим ничего нельзя было поделать. Уже несколько лет семья профессора Дёмина в полном соста-ве вскапывала ей каждую весну огород, садила на нём всякие овощи, а осенью убирала урожай в подвал.
Свою недвижимость, а именно гараж, Виктоша сдала в аренду. Её арендатор, молодой парень, человек вполне порядочный, но безденежный, платил продуктами из деревни. Он привозил Виктоше то мёд, то сметану, то мясо. Дача, загородный дом, пока бездействовала, но Виктоша берегла её. Сыновья растут, и им это всё когда-нибудь потребуется. Однако и с этой дачи Виктоша кое-что имела. Там росли плодовые деревья, малина, смородина, клубника. Всё шло в дело. Семья не голодала и выглядела неплохо.
Но Николаю Ильичу было очень неуютно и тоскливо в свете новых перемен. Он совершенно потерялся в хаосе политических заморочек. Он ни на что не жаловался, не сердился, он молчал, но молчание могло предшествовать взрыву, буре, и Виктоша с ужасом думала об этом. Она понимала, что этот гордый, умный, насмешливый человек не примирится со своим унижением, что он с трудом принимает еду из её рук, что крушение страны Советов было его личной трагедией, горем, способным раздавить, уничтожить его.
Виктоша изо всех сил старалась делать вид, будто ничего ужасного в их жизни не происходит. Она была по-прежнему приветлива, весела и ласкова, но с ужасом убеждалась в том, что муж не отвечает ей взаимностью. Он перестал приходить по вечерам к ней в спальню, прочно обосновавшись у себя в кабинете. Это бывало с ним и раньше, когда он готовил отчёт о проделанной работе или работал над какой-нибудь сложной научной рукописью. Тогда он просиживал у себя в кабинете до глубокой ночи и там же засыпал под утро на диване. Так бывало и раньше. Но на этот раз тайм-аут затянулся надолго, возможно, навсегда. Прекратились их весёлые, вольные разговоры, шуточки. Виктоша давно уже не смеялась так весело и беззаботно, как раньше.
Его крепкие руки, зубы, которыми он иногда покусывал её, его атлетически красивое тело – всё ушло в прошлое, стало воспоминанием. Отчаяние прокралось в сердце Виктоши. Ей казалось, что она постепенно становится вдовой при живом муже, что она теряет его, что он отдаляется от неё всё больше и больше, что он больше не любит её, в то время, как её любовь к нему стала такой очевидной. Жизнь изменилась и изменила их самих. Муж в своём горе представлялся ей существом высшего порядка, а она сама казалась себе человеком мелким, ничтожным. В погоне за куском хлеба, за ничтожным заработком она потеряла всё своё очарование и привлекательность.
Виктоше казалось, что время сыграло с нею непроститель-ную шутку. Оно отбросило её на одиннадцать лет назад, в то время, когда она была жалкой студенткой, ничего не сообра-жающей в дисциплинах, которые ей надо было изучать, и столкнувшее её с суровым, насмешливым преподавателем, способным выкинуть её из аудитории, как только пожелает. Тоска всё более и более овладевала ею. Иногда по вечерам она украдкой заглядывала к нему в кабинет, но переступить порог этого кабинета она не отваживалась. Между нею и Николаем Ильичом установилась какая-то невидимая стена, и у Виктоши не хватало сил проломить эту стену, а у него, как ей казалось, не было на то желания.
Кроме всех этих бед Виктошу терзали муки совести. Ей вспоминалось, как однажды она жестоко и грубо обидела Ни-колая Ильича. Это было, тогда, когда в России заговорили о возрождении капитализма. Тогда Николай Ильич позволил себе пошутить на эту тему:
– Ну вот, – сказал он, – теперь частный сектор поднимет экономику страны, возродит её из пепла, поднимет с колен.
Тогда Виктоша с кривой усмешкой сказала ему:
– Ну да, частный сектор поднимет страну, а вы его опять потом возьмёте за жопу и – в ГУЛАГ. Нет уж. Ищите дураков в другом месте. Сами заварили кашу, сами её теперь и расхлё-бывайте.
Николай Ильич замолчал тогда надолго. Это еще не всё. В начале кровавых драматических событий в Москве Виктоша сказала мужу и старшему сыну Серёже:
– Господа мужчины, я требую, чтобы вы не ходили ни на какие митинги, не дрались на баррикадах. Ведите себя спо-койно и никуда не лезьте. Кое-кому не терпится подраться. Им мало того, что их предшественники извели полстраны, надо ещё другую половину уничтожить. Так вот, я требую: сидите дома. А не то я не знаю, что я с вами обоими сделаю. Понятно?
Серёжа ответил: понятно. А Николай Ильич отреагировал таким тяжёлым презрительным взглядом, что Виктоша похолодела от страха. Впечатление от этого взгляда долго преследовало её. Весёлость и жизнелюбие поубавились. Теперь она с трудом сохраняла осанку, стараясь не гнуться от тоски и горя.
Умер Семён Иванович. Его смерть смутила Виктошу. Она помнила, как однажды он был жестоко высмеян ею. Но кто же знал, что он не хитрил, что он всерьёз верил во всю эту трихомудию под названием «светлое будущее». Он умер, и теперь она лишена возможности загладить свою вину, попросить у него прощения.
– Они, конечно, сволочи, – думала Виктоша, – но и я не подарок, если могу так больно ударить. Какой чёрт меня всё время тянет за язык, и я говорю то, о чём бы следовало молчать.
Утешение Виктоша находила в детях, каждую свободную минутку она отдавала им. Вечерами подолгу просиживала в их комнате. Готовила вместе с Серёжей уроки, читала сказки Руслану. Николай Ильич иногда заходил к ним в комнату, но надолго не задерживался. Он, всё время находясь дома, просиживал в своём кабинете и, обложившись книгами, работал над какой-то рукописью.
Вот в таком состоянии находилось семейство профессора Дёмина, когда однажды, в один из жарких июльских дней, Николай Ильич предложил всем прокатиться в машине к бабушке в деревню. Бабушка, как всегда, встретила их с сердечной радостью.
На другое утро Виктоша с сыновьями отправилась на речку купаться. Николай Ильич хотел было пойти вместе с ними, но бабушка остановила его:
– Коля, сынок, останься, – сказала она ему, – я поговорить с тобой хочу.
Лицо её было так серьёзно и печально, что Николай Ильич сел рядом, взял и слегка сжал её худенькую ручку.
– Я слушаю вас, Зинаида Митрофановна.
– Коля, ты мне не нравишься. Ты казнишь себя за чужие грехи. Не надо этого. Я никогда не любила коммунистов, но для тебя я сделала исключение. Правда ведь, тебя все любят на работе, дома, я люблю тебя. Тебя всегда будут любить. А знаешь, за что? За твою порядочность. Мы все так изголодались, истосковались по порядочности, по человечности… Если бы ты знал, как я благодарна тебе за Вику. Что бы с нею было, если бы не ты? Она же такая отчаянная. Она бы не да-лась в обиду, пришибла бы кого-нибудь, если б кто её обидел, и пропала бы совсем. Я тебе очень благодарна за неё. Как бы там ни сложились ваши партийные дела, для меня ты будешь всегда самым порядочным и уважаемым человеком.
– Зинаида Митрофановна, – ответил Николай Ильич, – меня мучают стыд и раскаяние. Не только меня, но и многих мо-их товарищей по партии. Мы во всём виноваты. Мы создали эту дебильную, недееспособную верхушку. Пока мы занима-лись наукой, строительством, пока мы пахали и сеяли, мы проглядели её. Когда в наших рядах обнаруживался дурак, болтун, карьерист, мы его не выгоняли из партии, а отправляли в центр, подальше от себя: с глаз долой – из сердца вон. Так было для нас удобнее. Мы пошли по пути наименьшего сопротивления, и что из этого получилось? Нам нет проще-ния. Мы погубили страну.
– Ну, уж и погубили, – усмехнулась бабушка, – все мы живы, слава богу. Да не тоскуй ты так, голубь мой, не убивайся. Цены освободили, рынок наполнился. Чего ещё надо? Мы поднимемся. Нам не впервой. И то, что вы полезного нарабо-тали – не пропадёт.
Николай Ильич отвернулся от бабушки. Слёзы застлали ему глаза.
Несколько раз он пытался что-то сказать и, наконец, заговорил:
– Я не могу простить и не прощу обмана, подлости, – задыхаясь, проговорил он.
– А надо простить, надо, сынок. Смирись, не бунтуй. Не надо больше войн. Ничего в этом хорошего нет. Уж я-то знаю. Моя доченька единственная не смирилась, умерла. Вику сироткой оставила. Легко ли нам с нею было? Вика маленькая была, ничего не понимала. Всё спрашивала у меня: «А где мои мама и папа? Почему у всех есть папы и мамы, а у меня нет?». Что я ей могла ответить? Повела её на кладбище, показала мамину могилку: «Вот, – говорю, – где твоя мама».
А она легла на могилу и давай разговаривать с нею, как с живой матерью. Гладит могилку-то, прижимается к ней, ластится. Ох, и наревелась же я тогда. Ты с Викой будь поласковее. Её нельзя обижать. Не бросай её. Я же вижу: вы отвыкае-те друг от друга. Не дай Бог, разбежитесь ещё с большого-то ума в разные стороны. А что тогда с детьми будет? Я же вижу, какими глазами они все смотрят на тебя. Серёжа насторожился. Вика аж с лица спала. Нехорошо. Пожалей их, Коля. Они для тебя теперь всё. Ты подумай об этом, родненький, подумай. А я пойду к себе. Устала я.
Сказавши это, бабушка встала и ушла в свою каморочку. Николай Ильич остался сидеть на прежнем месте. После разговора с бабушкой ему стало намного легче, будто петля, стягивавшая его шею, ослабела настолько, что ещё немного, и она свалится совсем. Он вспомнил, какие робкие и вопрошающие глаза делались у Виктоши, когда она смотрела на него. Такими же глазами смотрела на него когда-то Елена. Но тогда он был молод, хорош собой и прилично зарабатывал. А теперь всё наоборот. Тогда Елены ему было много, очень много. А теперь ему Вики было мало, очень мало. Он хотел её всегда, хотел до боли в зубах, до покалывания в пальцах, но имел ли он на это право при создавшихся обстоятельствах?
Вика, Вика! По годам она годилась ему в дочери, а почтенному Семёну Ивановичу, которого Вика безжалостно высмеяла когда-то, так и вовсе во внучки, но эта девчонка оказалась такой дальновидной. Она во время всеобщего ликования пре-дугадала, какие беды обрушатся на страну, и предприняла всё возможное, чтобы вывести семью из-под удара. Она ничего не понимала в технике, но в своих приобретениях разобралась отлично. Когда он, Николай Ильич, осмотрел гараж, а потом и загородный дом, у него на этот счёт не осталось никаких сомнений.
– Каким же дураком я выгляжу теперь в её глазах, – думал он, – почему она такая? Не потому ли, что ей с детства пришлось биться за своё существование, копаться на огороде, ухаживать за птицей, за скотиной, собирать вместе с бабушкой хворост в лесу для растопки печи, вести в их бедной деревеньке почти натуральное хозяйство, не надеясь ни на кого, а только на собственные руки. Так имею ли я право на любовь этой женщины? Но какая же она хорошенькая! И она совсем не осознаёт этого, не понимает своей силы, своей власти надо мной. Имею ли я право злоупотреблять её наивностью? Однако, если не я, то кто же? Кому я могу уступить? Зинаида Митрофановна благодарит меня за внучку, просит за неё. Пожалуй, это так, и я просто осёл, когда отхожу от неё.
А Серёжа? Сын понимал больше чем, хотелось бы ему, отцу. Однажды он прямо спросил у него:
– Папа, ты разведёшься с мамой?
– Нет, – ответил в замешательстве Николай Ильич. – Нет, – повторил он, – с чего это тебе пришло в голову?
– Так, – ответил сын. – Вы живёте с ней в разных комнатах. Смотри, папа, если вы разведётесь, я возненавижу вас обоих.
С этими словами Серёжа отошёл от отца.
Руслан тоже как будто что-то чувствовал. Он начал часто ни с того, ни с сего приходить к отцу в кабинет, залазить к нему на колени, обнимать его, говорить, что он его любит больше всех на свете и будет всегда его слушаться. Вспомнил всё это Николай Ильич и решил сейчас же покончить со своими страданиями и уделять близким больше внимания.
Наступил вечер. Виктоша с сыновьями поливала на огороде грядки. Маленький Руслан в коротеньких шортах и маечке, в белой фуражечке на голове старательно поливал из маленькой леечки грядки. Николай Ильич и бабушка пришли на огород.
– Руслан-то как на Вику похож, – говорила бабушка, – точь-в-точь такой же рыженький ангелочек и такой же старательный.
Николай Ильич подошёл в Виктоше и забрал у неё лейку.
– Иди, посиди с бабушкой, я полью. И ещё одно, – он понизил голос, взял её за руку. – В доме жарко и душно, я буду ночью на сеновале. Жду тебя там. Уложишь детей и приходи.
Виктоша быстро взглянула на него и тотчас же опустила глаза. Ей стало жутко и весело. Показалось Виктоше, что он приказывает ей ринуться вниз головой с десятиметровой вышки в море. Конечно, она прыгнет. Пусть внизу её ждут острые камни, о которые она разобьётся. Всё равно она прыгнет, чёрт его возьми совсем!
Вечером она долго провозилась с Русланом. Он не хотел засыпать, всё просил её, чтобы она рассказала ему сказку, которую он ещё не слышал. В итоге Виктоша уснула раньше его.
Проснулась далеко за полночь. Руслан спал рядом, свернувшись калачиком. Серёжа тихо посапывал в две дырочки на своей кровати, разбросав загорелые руки и ноги в разные стороны. Виктоша тихонько встала, надела лёгкий ситцевый халат и вышла из комнаты. Тихонько прокралась она мимо бабушкиной каморки, прошла кухню, сени и вышла на крыльцо. Чудная июльская ночь стояла над деревней. Небо ещё не потухло на западе, но уже засветилось на востоке. Тёплый ветерок шевелил листья на деревьях в саду. Виктоша подняла глаза кверху. Тёмно-синее небо подмигивало ей множеством мерцающих звёзд. Восторг сжал Виктошино сердце. Ей захотелось в небо, к звёздам. Хорошо бы взлететь туда и летать, летать сверкающей крохотной планетой над сонной отдыхающей землёй. Виктоша спустилась с крыльца и пошла к сеновалу. Николая Ильича нигде не было видно. Тогда по приставной лестнице она взобралась наверх. Николай Ильич крепко спал, зарывшись в душистом сене. Виктоша легла рядом, обняла его. Она чувствовала, как он постепенно просыпается. Вот он открыл глаза, повернулся к ней и сжал её крепкими руками.
– Долго же тебя не было, – проговорил он.
– Я пришла сюда сказать тебе, Коля…, – начала было Виктоша.
– После скажешь, – ответил он и припал губами к её шее.
На дворе пробудились ранние пташки – одна, другая, а потом они защебетали вразнобой, кто как мог, и все разом. Прокричали первые петухи. Восток окрасился в розовый цвет. Туман поднялся над деревней. А Николай Ильич всё ещё сжимал Виктошу в объятиях, трогал губами её нежную тонкую кожу на подбородке. Вдруг он замер на мгновение.
– Вика, у тебя кровь на губах.
Виктоша открыла сонные глаза:
– Ну и что же? – спросила она.
– Я опять зацепил тебя зубами, как в первый раз, помнишь?
– Помню. Отстань, Коля. Я спать хочу.
– Почему ты не оттолкнула меня, когда я укусил тебя?
– Да ты что! – Виктоша приподнялась на локтях и сердито посмотрела на мужа. – Оттолкнуть тебя в такой момент… Да ты с ума сошёл! Знал бы ты, как приятно целоваться с зубами.
Виктоша опять опустилась на душистое сено и закрыла глаза.
– Рыжая бестия, – подумал Николай Ильич, – всё ей нипочём. Как я мог, находясь вблизи, не быть с нею? Так ведь можно потерять её.
– Вика!
– Ну что ещё? – жалобно проговорила она.
– Ты мне что-то хотела сказать, когда пришла?
Виктоша скорчила удивлённую рожицу.
– Я уже не помню, – она немного подумала. – Ах, нет, я вспомнила. Коля, – заговорила она серьёзным и торжественным тоном. – Коля, я так люблю тебя. У индусов есть обычай. Там, когда умирает муж, жену сжигают вместе с ним на по-гребальном костре. Я бы хотела быть сожжённой заживо, если ты умрёшь. Я не буду жить без тебя.
Николай Ильич замер.
– Вот это номер, – подумал он. – Значит, я должен жить вечно.
А Виктоша продолжала:
– Когда тебя давил депресняк, я думала, с ума сойду. Не знала, как повернуть тебя лицом к себе.
– Успокойся, успокойся, милая, – прошептал Николай Ильич, – больше это не повторится.
Он хотел было сказать по старой привычке: даю слово коммуниста, но вовремя спохватился.
– Давай-ка лучше спать. Утро вечера мудренее.
Они проснулись, когда день уже вступил в свои права. Виктоша первая спустилась с сеновала. Бабушка ахнула, увидев её.
– Вика! Немедленно приведи себя в порядок! На кого ты похожа! Вся в сене, умойся и переоденься. А с губами-то что делать? Ведь за ворота тебе нельзя выйти. Засмеют.
Виктоша молча ушла в дом. Она всё ещё находилась во власти пережитого этой ночью и шла, пошатываясь, как пьяная.
– Ах, Коля, Коля, – подумала бабушка. – Заставь дурака Богу молиться… Вот тебе и профессор. Вот тебе и член партии. Жеребец ты племенной, а не профессор.
Вслед за Виктошей в дверях сеновала показался Николай Ильич. К бабушке он не приблизился, а сразу же пошёл на речку купаться.
Обедали во дворе под деревьями. Бабушка, Серёжа, Виктоша и Николай Ильич хранили сдержанное молчание. Один только не ведавший греха Руслан, всмотревшись в лицо матери, сказал:
– Мама, у тебя ротик разбит. Ты упала, да?
– Это она ночью в темноте на папины зубы напоролась, – сказал Серёжа с таким невинным выражением на лице и с таким торжествующим лукавством в глазах, что Виктоша закатилась от смеха. Она выскочила из-за стола и, зажимая хохочущий рот руками, побежала на огород.
– Сергей, прекрати! Что за дурацкие шутки! – прикрикнул на сына Николай Ильич.
– Какие тут могут быть шутки, папа, – с усмешкой проговорил Серёжа. – У мамы уже токсикоз начался. Её тошнит. Вон она уже на огороде. Её сейчас рвать начнёт.
– Сергей! Ремня захотел! – закричал Николай Ильич. – Сейчас получишь!
Все замолчали. Оробевший Руслан переводил глазёнки с одного лица на другое и вдруг, всё поняв по-своему, провозгласил во всеуслышание:
– Папа злой, ты зачем маму побил?
Николай Ильич выскочил из-за стола.
– Зинаида Митрофановна, – сказал он бабушке, – уймите своих внуков. Я за себя не ручаюсь! И быстрыми шагами пошёл в сторону огорода, к Вике.
– Да, уймите, – проворчала бабушка, – сам наплодил таких деток, сам теперь и разбирайся с ними.
Руслан так и остался сидеть за столом в полном недоумении, а Серёжа свалился под стол от хохота. Он хохотал и хохотал, как его мама на огороде. Он был счастлив и доволен, потому что папа и мама опять были вместе.
Часть четвёртая
Прошло четыре года. Россия ныряла из одного кризиса в другой, а семейство профессора Дёмина пришло в порядок. Политехнический институт, благодаря своей значимости для страны, выкарабкивался из финансовых затруднений. Зарплату стали платить вовремя, деньги на научные разработки поступали теперь без задержек и в приемлемых размерах. Николай Ильич опять почувствовал себя человеком на своём месте. Ему было уже шестьдесят лет. Седых волос прибавилось, морщин тоже, но уверенность в себе красила и молодила его.
Серёже исполнилось четырнадцать лет. Это был высокий, стройный, спортивного склада юноша. Он, как и отец, тянулся к научным знаниям. Его будущее было предопределено. После школы – институт, после института – аспирантура – и вперёд к звёздам, если только зловещий рок не спутает его планы.
Девятилетний Руслан в науках был не очень силён, зато он умел зарабатывать деньги. С ватагой мальчишек он мыл машины богатым дяденькам, устраивал за небольшую плату представления во дворе своего дома. А одну зиму промышлял тем, что запрягал в санки бесхозную, дворовую собаку, которую заранее прикормил и приручил к себе. Он катал на санках соседских ребятишек, разумеется, за плату. На собранные деньги покупал сникерсы и угощал ими тех же самых ребятишек и свою собаку. Николай Ильич, как мог, препятствовал коммерческим наклонностям сына, но, в конце концов, махнул рукой:
– Викино отродье, – думал он, – ничего не поделаешь. Негоцианты нам тоже нужны.
Виктоше было уже тридцать пять. Павел Петрович, её давнишний шеф, сумел открыть небольшое кафе, где подавались всевозможные салаты, пельмени, пирожки, кофе, чай и различные напитки. Ей принадлежало одно из ведущих мест в работе этого кафе. Виктоша была по-прежнему хороша собой. Её рыжие кудри теснились на голове и плечах в таком же непринуждённом порядке, как и пятнадцать лет назад. Светло-карие глазки не утратили своей мягкости и дружелюбности. Густой румянец по-прежнему красил её хорошенькое личико. Трудные перестроечные времена миновали. Самолёт, которым она управляла в течение нескольких лет, благополучно приземлился. Все были живы, здоровы и даже счастливы.
Всё было бы хорошо, но стремительно угасала бабушка. Виктоша хотела забрать её к себе, но та наотрез отказалась переехать в город. Она до конца цеплялась за свою самостоятельность, за необходимость всё делать самой. Однажды вечером она позвонила Виктоше по сотовому телефону и попросила её приехать. Ей о чём-то надо было поговорить с внучкой.
– Мы приедем сейчас, бабушка, – сказала Виктоша.
– Нет. Это не срочно. Куда вы поедете, на ночь глядя? Приезжайте утром, – ответила Зинаида Митрофановна.
Это были её последние слова. Утром Виктоша и Николай Ильич застали её мёртвой. Она умерла во сне без мучений. Остановилось сердце, слетел с дерева последний жёлтенький листочек, и всё было кончено. На её прикроватной тумбочке лежала записка, которую старушка, предвидя возможную кончину, написала перед тем, как уснуть и не проснуться:
«Вика и Коля, живите дружно. Я всегда любила вас. Берегите друг друга. Мой привет Серёже и Руслану. Да поможет всем вам Бог. Бабушка, 2000 год».
Похоронили Зинаиду Митрофановну на деревенском кладбище рядом с её безвременно ушедшей из жизни дочерью, матерью Вики.
Следом за бабушкой в иной мир ушла тётя Тамара. Ей сделали операцию по поводу грыжи, и она скончалась через несколько дней от перитонита.
– В наши дни, когда на дворе двадцать первый век, умереть от перитонита в больнице, в краевом центре! Это что за дела! Либо у нас медицина упала, либо мы стали такие квёлые, что способны загнуться от простейшего чиха! – говорила Виктоша.
Эти события плохо подействовали на неё. Она погрузилась в тяжёлую мрачную задумчивость. Её ничто не радовало, не развлекало. Даже известие о том, что она стала наследницей всего имущества умерших, не вывело её из гнетущего состояния.
Однако недели через две после того, как похоронили тётю Тамару на городском кладбище рядом с её бесконечно оплаканным супругом, Виктоша пришла домой после работы в заметно приподнятом состоянии духа. Николай Ильич, заметив это, приободрился.
– Вика, – сказал он жене, лёжа рядом с нею в постели, – сегодня один из бывших партийцев спросил у меня, не желаю ли я возобновить свое членство в партии.
– Ну, и что же ты ответил? – спросила Виктоша, бережно перебирая седые пряди волос на голове мужа.
– Я ответил словами одной песенки «Один раз в год сады цветут». В другой раз у них это не получится. Я много думал об этом. Годами думал. Странная судьба у нашей страны. Она такая огромная. Никто не смог поработить её. Чингисхан увяз в болотах, Наполеон в снегу, Гитлер… ну, ты знаешь, что было с Гитлером. Но, видишь ли, наша страна и нам не даётся. Столько проблем возникает каждый раз. Нельзя в ней быть завоевателем. Я вспоминаю своего отца. Он так старался, так яростно защищал Советскую власть, чистил, чистил до дыр, до блеска. А в итоге получилось то, что получилось.
– А в итоге страна поумнела, – сказала Виктоша.
– Сомневаюсь, ей далеко до этого, кажется, это наш крест навсегда, – задумчиво проговорил Николай Ильич.
Виктоша оставила в покое благородные седины мужа и прижалась к нему:
– Коля, раз уж ты вспомнил об отце, расскажи мне о нём.
Николай Ильич взглянул на жену и вздохнул:
– Трудно вспоминать о нём. Он был упёртый, бескомпромиссный защитник той власти, которой уже нет, которую вроде бы и не свергал никто, а она сама вдруг исчезла, оставив страну без прикрытия. Он готов был пролить за неё всю свою кровь до капли. Но ему не повезло. Свою кровь он только желал пролить, а в реальности лил чужую. Я боялся его. У меня порой случались астматические приступы от страха, когда он был чем-либо недоволен. Мама его боялась и не любила. Елена, дети – все боялись. Он всех подмял под себя. А итог такой: его, я подчеркиваю – его страны – больше нет. Из всей нашей семьи я один остался. Потом я встретил тебя. Сумасшествие какое-то…
– Ты жалеешь об этом? – ласкаясь и прижимаясь к нему всё больше и больше, спросила Виктоша.
– О, нет, никогда. Но мне порой неловко делается, когда я вспоминаю, как я затащил тебя к себе. Тебе было страшно, тебя трясло. Что ты тогда пережила, я только потом осознал, когда ты заболела.
Виктоша нахмурилась. Тяжёлые воспоминания всплыли на поверхность.
– Я не из-за тебя тогда заболела.
– А из-за кого? – оживился Николай Ильич.
– Да, было дело, – неохотно ответила Виктоша. – Не хочу вспоминать. Только не из-за тебя я болела. К тому, что у нас было тогда, я была готова морально. Мне наоборот понравилось то, что было.
Николай Ильич откинулся на спину и задышал свободно:
– Но всё-таки признайся, тебе было трудно со мной на первых порах?
Виктоша засмеялась:
– Немного. Я всего боялась тогда. Больше всего я боялась твоих друзей. Они все такие влиятельные, образованные, можно сказать, отцы города, учёные мужи – и я. Я просто уходила куда-нибудь подальше, когда они приходили к нам. Я так боялась сказать какую-нибудь глупость.
– Знала бы ты тогда, зачем приходили к нам эти учёные мужи и отцы города,
Николай Ильич рассмеялся, схватил жену в объятия и крепко прижал к себе.
– Они приходили на тебя полюбоваться да отведать твоей стряпни. Не я им был нужен, а ты, дурочка. Сколько зависти и сожаления было в их глазах, когда они смотрели на нас с тобой. Тебе замужество и материнство пошли на пользу. Ты расцвела, а я боялся, что кто-нибудь из них уведёт тебя от меня. Понятно? Как я радовался, когда родился Серёжа, а потом Руслан. Мне бы и сейчас хотелось, чтобы ты родила. Но больше у тебя не получалось. Только эти двое. И всё…
– Нет, не всё, – сияя глазами и улыбкой, сказала Виктоша, – сегодня я узнала, что будет третий. Я уже давно беременна, но из-за всех этих печальных событий я отвлеклась и не заметила, что у меня есть перемены. Я уже три месяца ношу в себе ребёнка.
Николай Ильич разжал объятия. Он долго молчал, поражённый известием, которого никак не ожидал. Он не знал, что ему сказать и что делать.
– Укусить тебя, что ли за такую новость? – раздумчиво проговорил он. – Но не буду. Не буду. Теперь ты в безопасности. И всё-таки надо было предупредить меня. Я бы не стал так безбожно тискать тебя. Конечно, я рад. Но это так неожиданно… Надо привыкнуть к этой мысли. Интересно, кто у нас на этот раз будет – мальчик или девочка? Помнишь, когда родился Руслан, ты горевала, что он мальчик? И что я тогда тебе обещал? Я обещал тебе девочку.
– Я надеюсь, что ты сдержал своё слово, – сказала Виктоша. Она завозилась в постели, устраиваясь поудобней, потом закрыла глаза и вскоре уснула. А Николай Ильич долго ещё лежал без сна, устремив глаза в потолок и прислушиваясь к тихому дыханию жены.
Прошло три месяца. Однажды вечером Виктоша готовила ужин. Оба её сына были рядом. Задумчивый, сдержанный Серёжа и вертлявый Руслан с интересом поглядывали на мать. Мама в последнее время была очень оживлена, ласкова и частенько улыбалась каким-то своим тайным думам. Это было непонятно, но сулило что-то хорошее. Оба сына ждали разрешения загадки, а её всё не было и не было. Наконец, Руслан не выдержал.
– Все-таки здорово, мама, – заговорил он, – что ты получила такое наследство. И вообще ты молодец. Спасла папины сбережения, купила на них две такие прикольные вещи: дачу и гараж. Теперь ещё бабушкин дом в деревне, земельный участок, квартира тёти Тамары. Это же трехкомнатная сталинка…
Руслан увлечённо перечислял Виктошины богатства.
– Сколько же это стоит? – он задумался. – Миллионов пятнадцать-двадцать, не меньше. Да ты у нас богатая. А вот если всё это соединить с папиным имуществом… Вот эта квартира. Ей же цены нет. Машина и его гараж…
– Ты дурачок, Руслан, – с грустью в голосе сказала Виктоша. – Я бы всё отдала за то, чтобы бабушка и тётя Тамара были живы. Руслан, ты думаешь, богатство – это всё? Я боюсь быть богатой. Я не умею быть богатой. Я не могу носить двойную одежду и есть в два горла. Страдают, дети мои, не только от голода. От переедания тоже страдают. Посмотрите, что делается с теми, кто вдруг с чего-то разбогател, с какой силой и как скоро они деградируют. Как они вживую разла-гаются прямо на глазах. Какие они мерзкие и противные. Избави Бог нас от этого. Не надо мне богатства и заграница мне тоже не нужна. Лучше бабушкиной деревни нет ничего на свете.
– Ну, мама, – воскликнул Руслан, – ты мыслишь примитивно, у тебя устаревшие взгляды на жизнь. На свете так много удовольствий можно купить за деньги: яхты, самолёты, виллы…
Виктоша насмешливо посмотрела на сына.
– Добавь туда ещё карты, вино, девочек, и всякую заразу.
– Ну что ты, мама, говоришь? – засмущался Руслан.
– Я дело говорю. И ты свои вертучие глазки не прячь. Тебя уже просветил телевизор, дальше некуда. Даром что тебе ещё только девять лет. Но если ты такой умный, так вот запомни, Руслан, и ты, Серёжа, запомните оба. Я вас люблю, я за вас жизнь готова отдать, но, если вы совершите какое-нибудь па-костное дело, подлое дело, преступление, я вас обоих удавлю своими руками. Вам понятно?
При этих словах глаза Виктоши засверкали, лицо покраснело, она тяжело дышала. Мрачная угрюмая решимость проступила во всём её облике. Оба сына оцепенели от удивления и страха. К этому прибавились ещё и уважительное чувство, чувство восторга и преклонения перед матерью. В том, что она способна поступить с ними так, как говорила, они, конечно, сомневались. Но то, что она так сказала, им понравилось.
– Вот это да, – прошептал Руслан, – это круто.
– Мама, – произнёс Сережа, – было бы лучше, если бы всё это сказал нам отец. Мужчине это больше подходит.
– Он ещё скажет своё слово, – успокоила его Виктоша, – не сомневайся.
Вскоре приехал Николай Ильич. Он бегло глянул на сыновей, жену и заметил, что с ними что-то не так. После ужина он увёл ребят к себе в кабинет и приступил к ним с вопросом.
– А ну признавайтесь, что у вас было, пока меня не было дома? Мама чем-то расстроена. В чём дело? Что вы натворили?
Серёжа молчал. А Руслан, предчувствуя трёпку, зашмыгал носом.
– Мы ничего не творили. Всё было хорошо, а мама рассердилась. Она на всё теперь сердится: на школу, на цены, на зарубежье. Телевизор грозится в окошко выбросить. Ей невозможно угодить.
– Понимаешь, папа, – сказал Серёжа, – мама стала очень нервной. Она то улыбается, то сердится. Это ненормально.
– Всё нормально, сын, – Николай Ильич сел в кресло и поманил к себе сыновей. Руслан в мгновения ока уселся к отцу на колени и обнял его за шею. Серёжа сел на подлокотник кресла. Ему видна была подёрнутая сединой густая шевелюра отца, его высокий лоб, прорезанный морщинами, запавшие под чёрными густыми бровями глаза.
– Так вот, дети мои, – сказал Николай Ильич, – с мамой всё в порядке. Она ждёт ребёнка.
Серёжа тихо ахнул, а Руслан от удивления разинул рот и сполз с отцовских колен на пол:
– Как ждёт? Откуда? От кого?
– От меня, – ответил отец. – У нас на этот раз будет дочь. УЗИ показало. Так что вам, дорогие мои, придётся потесниться ради нового жителя на земле. С мамой будьте аккуратны и вежливы. И чтоб никаких глупостей и огорчения от вас не было.
– Да уж мы постараемся, – сказал Серёжа. – Папа, а тебе не приходило в голову, что тебе уже шестьдесят лет? Он не договорил, но отец понял его.
– Да, приходило, – ответил он, – с точки зрения медицины всё в порядке, всё нормально. Вот если бы маме было 60 лет, а мне 35, то это было бы странно, а так… ничего удивительного. Меня беспокоит другое. Мне 60 лет, а ей 35. Она переживёт меня, надолго переживёт. Клянитесь мне оба, если что случится, не дай бог, вы позаботитесь о матери и о сестре.
– Конечно, папа, – прошептал потрясённый Сергей, – я клянусь.
– Я клянусь тоже, – сказал мгновенно повзрослевший Руслан.
– И жёнам своим накажите, когда женитесь, чтоб почитали маму и не обижали её.
– Её обидишь! – воскликнул Руслан. – Она сама кого угодно возьмёт за это самое.
– Заткнись! – закричал Серёжа. – Клянусь тебе, отец, всё исполнить. Но ты держись, папа, 60 лет – это ещё не так уж и много.
– Конечно, – согласился Николай Ильич, – я намерен жить ещё лет двадцать. Надо же мне вас довести до ума, на дочку порадоваться. Чувствую, меня ждут весёленькие дни. На старости лет будет, чем заняться.
– А вот я заметил, – сказал Руслан, – мама в последние дни вроде бы немного пополнела.
– И я заметил, – сказал Серёжа, – но подумал, что это возрастное.
– Если бы это было возрастное, – вздохнул Николай Ильич, – это возрастное соскочит с неё через три месяца.
– Ты её так любишь, папа? – спросил Сергей.
– Люблю, – ответил Николай Ильич. – Я благодарен ей за каждый день жизни с нею. У нас теперь не библейские времена и не шекспировские. Нам с мамой повезло больше. Нам было дано не семь дней и не двое суток счастья. Мы прожили с нею пятнадцать лет и проживём еще много-много лет. Я надеюсь на это. Я желаю вам такой же любви, удачи и везения в жизни, какие были у меня и у вашей мамы.
От автора
На этом я заканчиваю повествование о семье профессора Николая Ильича Дёмина. После 2000 года прошло пятнадцать лет. Смею надеяться на то, что всё в этой семье в порядке. Что все они живы и здоровы, и что там проживает юная особа четырнадцати лет. Как её назвали родители – не знаю. Возможно, Елена, а может быть, Зина или Вера. Этим именем звали мать Виктоши. На кого она похожа, тоже не ведаю. Но мне хотелось бы, что бы она походила на отца, на Николая Ильича. Так уж он мне полюбился, благодаря своей порядочности и какой-то душевной незащищённости. Сергей и Руслан стали взрослыми мужчинами. Оба женаты, у них уже есть дети. Серёжа стал преподавателем в политехническом институте. Он –кандидат технических наук, готовит к защите докторскую диссертацию, работает на кафедре, которую по-прежнему возглавляет его отец. А Руслан и Виктоша купили бизнес у постаревшего Павла Петровича и заправляют делами кафе, которое Павел Петрович когда-то создал. Они мечтают расширить дело и создать на базе этого кафе ресторан, который получит название «Виктория».
Всё семейство по-прежнему любит выезжать в деревню к бабушке. Бабушкин дом они отремонтировали, огород не запускают. Одним словом, в бабушкиной усадьбе всё осталось в таком же виде, как было при её жизни. Виктоша и Николай Ильич частенько, потихоньку от молодых, ходят на деревенское кладбище, навещая две дорогие им могилы: бабушки Зинаиды Митрофановны и Виктошиной мамы, которая умерла совсем молодой, не вынеся удара в спину, не пережившая вероломства любимого человека.
Николай Ильич по-прежнему худощав, строен и силён, хотя голова его совершенно побелела. Виктоша немного прибавила в весе и укротила свои непобедимые кудри несколькими красивыми заколками.
Они по-прежнему любят друг друга и бесконечно благодарны судьбе за эту любовь. Возможно, они не задумываются о том, что их так притянуло друг к другу. Я думаю, это то, чего злая судьба лишила их обоих в начале жизни: Николая Ильича – свободомыслия и твёрдой жизненной позиции, а Виктошу – родительской заботы и покровительства. Всё то, чего им недоставало когда-то, они получили друг от друга, и это было замечательно.
Работала я над повестью с большим интересом, охотой и удовольствием. Жаль мне расставаться с моими милыми героями. Теперь я буду встречаться с ними только как читательница. Получилось так, что я полюбила героев этой повести. А почему? Да потому, что они совершенно не агрессивные по отношению друг к другу, хотя, казалось бы… Люди, разные по возрасту, уровню развития, образованию, воспитанию, по материальным возможностям, любили друг друга, тянулись друг к другу. Они были полны взаимной симпатии, понимания сочувствия.
Честное слово, когда я начала работать над повестью, я не ставила своей задачей – показать эти их качества. Всё получилось само собой, независимо от меня. В этом я усматриваю положительную особенность нашего общества, его возможность обойтись в дальнейшем без гражданских потасовок, без зависти и злобы, свойственных мелким и ничтожным натурам. Я люблю эту повесть ещё и за то, что она вся просвечена чувством любви Виктоши и Николая Ильича.
Я накинула на эту любовь флёр шутливого и весёлого эротизма. Это не дань времени (хотя при чём здесь время? Влюбленные всегда целовались, во все времена). Это не подчинение современным пошлым стандартам в нашей культуре. (Прости её, Боже!) Просто без этого никак нельзя было обойтись, ну, никак. Получилось бы неинтересно, как суп без соли, как чай без сахара. Надеюсь, что ревнители строгой морали не осудят меня за эту вольность. Очень надеюсь, что не осудят. И ещё я надеюсь на то, что тёплые чувства, которые я испытывала при написании озорной повести «Виктоша», возникнут у её читателей. Да будет так!
2015 г.