Там такое желтое небо. И всю неделю было очень пыльно, а потом пошел дождь – тихий, без ветра. Сосед пьяный лежал в подъезде и всех спрашивал – куда идете? А все вроде как шли домой, и он им, конечно, мешал.
Река местная делит город на две части – только все говорят, что города разные, и ездят туда-сюда утром и вечером, как заведенные. И мост горбатый – я таких больше нигде не видел. И был март, и уже сошел снег.
Я столько вина никогда не пил и никогда не спал так неудобно – спина болела, и хотелось курить больше обычного. И молчать тоже хотелось больше обычного.
Говорят, там есть места, которых никто не видел. Будто стоят где-то на окраине каменные истуканы и держат на плечах опоры, и ходят по кругу тучные быки, и цветастые птицы поют про каждого, и хоронят девушки карпов и плачут по ним до ночи.
Там все не так. Там желтое небо и серый воздух. Я все пытался поднять руки – но ветер выл и метался подранком, и чудилось мне, что могу я подняться выше собственной головы или провалиться за горы – только не смогу поднять руки, и было так тяжко дышать – воздух мешал, а потом пришли сороки. И старшая сказала – отдавай пиджак и штаны – пойдешь молиться. Я вроде как возражал – все таки без штанов холодно. Но она быстро сошла на нет, а две другие все смотрелись в свое отражение, но зеркал у них не было. И та, что потоньше, глянула на меня и говорит – дурак ты, и жизнь твоя дурная, у нас таких не берут, пропадешь тут, и пиджак у тебя некрасивый, но штаны не отдадим. Сказала, и нет ее.
Странное место – будто чужой сон смотришь. И еще рассказывают, что там девушек целый год убивали и в лесу прятали. Все нарядные и накрашенные, на каблуках. Их такими и находили. На похороны весь город ходил – больше сплетни послушать и подробности всякие, поглазеть в конце концов, как водится. Смотрели как матери плачут и кидаются на гроб, как отцы курят и отворачивают от всех лицо. Похороны там всех волновали не меньше свадеб.
А потом его поймали. Одни говорили, что был он собой неказист и немощен, другие уверяли, что красив он до безумия, и от взгляда его можно потерять рассудок. Участковая медсестра Галина Парфеновна все твердила, что на учете официально не стоял. Дальняя родственница его, не называя себя, все лепетала про клевету и бесчинства. И только женщина с кулей из отделов кадров милиции все рассказала как есть – пять жертв, все красавицы, всех душил, следов проникновения не обнаружено, на допросе каялся и утверждал, что искал любовь, только они все смеялись и воротили нос, и горше полыни были их ухмылки, и лица их были, что пасти, звери щерились и прятались под их кожей, и пытались они его сожрать – а он несчастный все силился освободить их от гнета подселенцев – только вот звери сильнее.
Областной суд догадывался, что звери сильнее, и вынес решение о принудительном лечении. Больше его никто не видел.
Там времени нет, и стоят поезда. Но работникам железной дороги все равно дают зарплаты. Там нет маршруток, но их все равно ждут и тихо матерятся. Там видели голую женщину на остановке – она все просила о помощи и показывала рисунок, и говорила, что это ее дочь в десять лет. Как мне ее найти?! – спрашивала она, только все отворачивались и боялись, что она дотронется до них и осквернит своей наготой и своим бредом. А она все не унималась и плакала, и вставала на колени прямо на грязный снег, только никому не было дела – все ждали маршрутку. И потом соседка рассказала, что на рисунке ее ничего не было, а в новостях и про него не сказали..
Я так и не смог разгадать тех мест. Там даже воздух какой-то кривой и не приспособлен для дыхания. И люди, как рыбы, плавают в густом бульоне, и хилый свет изредка попадает на их чешую и высвечивает плавники – несоразмерные их тушам – и сумрак этот повсюду. Там будто нет времени года. Вроде и снега нет, но зелени совсем немного – больше торчат бастылы по краям дорог. И так странно – слышны протяжные гудки, но стоят поезда, и стрелочники тихо курят по своим будкам.
Этот сумрак повсюду. Наваристый такой, добротный. Даже булькает местами, будто на тихом огне варится. И запах от него идет несильный, едва уловимый. Так пахнет иногда в начале марта или перед большой любовью – обманчивый в сущности запах, но очень особый – ни с чем не спутаешь.
Там еще много чего интересного было – собаки-инвалиды, мертвые на остановках, гора под водой, которую никто не замечал. В новостях писали, что новостройка съела дюжину жильцов – завели дело, как водится, нашли виновных, суд постановил снести строение-людоеда. Тут же взмолились оставшиеся жильцы – их-то понадкусали только, и вроде как деньги частично уплочены. Суд проявил мягкость и оставил громадину в покое. Ну а наутро новостройка доела оставшихся. Ее, конечно, потом снесли, не смотря на угрозы застройщика прилюдно повеситься.
И город странный – кто-то вечно ругает его, кто-то теряет рассудок от одной мысли о нем. И не ходят маршрутки, и пропадают девушки. Истошно гудят поезда из темноты. И сухие бастылы торчат по обочинам. И автобус, что вез меня в этот город, оказался обратным маршрутом.