Глава 8
Охломон, забывший стратегию и тактику наступательных действий
До своего дома он доехал за десять минут. Не гнал. Он никогда не гонял в городе. По сторонам мелькали яркие освещённые окна и витрины, свет которых бросал отблески на мокрый тротуар.
Прохожие, кто торопливо, а кто наоборот, не торопясь, мельтешили на тротуаре. Почти всех кто-то ждал дома. Кого-то ждала такая же девочка, очаровательная, с золотыми локонами и ямочкой на щеке. И такими чудесными глазами. Большими ясными глазами. Как у её матери.
Дома он снял куртку, хотел повесить её, но, заметив оторванную вешалку, бросил на тумбочку и прошёл в большую комнату. И долго стоял у окна, глядя на жизнерадостные огни города. Потом напился. Сидел на кухне за столом, наливал себе из бутылки что-то горькое, пил и разговаривал. Разговаривал с той, которая ушла. И, скорее всего, навсегда. И захлопнула перед ним дверь.
Напился так он второй раз в жизни. Первый раз это случилось два года тому назад, после того, как на его глазах подорвался на мине совсем молоденький солдат. Кирилл вместе с другими тащил его на носилках к вертолёту, стараясь не смотреть туда, где раньше были ноги парнишки, а солдатик, глядя умоляющими глазами на людей в форме, говорил:
-Только маме не говорите, только маме не говорите…У неё больное сердце…
До кровати он не добрался, не раздеваясь, уснул на диване в зале. Сквозь зыбкий, затягивающий, как трясина, сон звучал звонок телефона.
Проснулся он от прикосновения. Маленькая тёплая ладошка мягко гладила его по голове и ласковый знакомый голос повторял:
-Кирюшенька, Кирюшенька…
Мама сидела рядом на диване и смотрела на него такими страдающими и сострадающими глазами, что он отвернулся.
-Что, проснулся, гуляка? – голос отца совсем не был строгим.- Тебе даётся двадцать минут. Принять душ, побриться, переодеться и быть готовым к докладу. Кому докладывать будешь, мне или матери, определяйся сам.
И, уже обращаясь к матери, отец проворковал:
-Настенька! Ну, как там насчёт завтрака? Кушать хочется. Я же не балерина, на диете не сижу.
Сначала все чинно позавтракали на кухне. Потом отец, чутьём опытного главы семьи поняв, что именно и кто нужен сыну, сказал:
-Я тут футбол посмотрю, на кухне, а вы сходите, посекретничайте.
С мамой Кириллу повезло. Она всегда его понимала и могла дать нужный совет. Иногда неожиданный, но всегда, с его точки зрения, разумный и правильный.
Она гладила его по плечу, по голове, а он рассказывал, рассказывал, рассказывал. Собственно, рассказывать было нечего. Он полюбил совсем молодую женщину, с ребёнком, которого та родила ещё в школьном возрасте. У неё есть мужчина. Пьяница, которого она любит. И ребёнок любит своего отца. Отца-пьяницу.
Потом, когда мать уехала, он вспомнил, что не сказал ей, как их зовут. Ни имён, ни фамилии он не сказал. Куда поехала мать, он не знал. Она пошепталась с отцом, и тот скомандовал:
-Из дома не выходить. Не пить. Ждать нас.
-Интересно!- подумал Кирилл. – А если я нарушу его приказ. Наверное, отлупит ремнём.
Ремнём его отец лупил всего один раз. Когда Кириллу было двенадцать лет. Жили они тогда в закрытом военном городке. Самовольно взяв ключи от машины отца, Кирилл минут пятнадцать катался на ней по двору, пока не въехал в стену соседского гаража.
Помахивая солдатским ремнём, впрочем, не очень больно для подвергнутого экзекуции сына, отец приговаривал:
-Полный двор детей, ты что творишь! А если бы ребёнка задавил!
Пока, положив его на свои колени, отец лупил сына ремнём, Кирилл, положив голову на согнутые в локтях руки, размышлял, говорить или нет отцу, что всех детей он предварительно собрал в песочнице, куда поставил пакет с конфетами, наказав, чтобы дети никуда не разбегались.
Живописно усевшись по периметру песочницы, дети засыпали всё вокруг фантиками, не забывая при этом орать «Киря!» «Киря!» и хлопать в ладоши. На всякий случай эту часть истории он отцу не рассказал.
После экзекуции мать страдающим голосом спросила:
-Сынок! Больно было? Ну, он, вроде бы, не сильно размахивался?
-Не переживай, мам. Я в брюки твоих журналов про болезни затолкал. Мне не больно было. А журналам ничего не страшно. В них и так такие ужасные картинки!
Сидя на балконе и глядя на улицу, как запертый дома наказанный ребёнок, Кирилл вдруг вспомнил. «Вам говорили в группе, что вы наши должники».
-Мам! Вы где? В центре? Там садик есть, около магазина «Офелия». Ну, там, рядом ещё есть продуктовый магазин с такой вывеской круглой! Знаешь, где это! Зайди, пожалуйста, заплати за садик за ребёнка. Да, за эту девочку. Её зовут Майя! Фамилия, скорее всего, по матери. Шереметьева. Шереметьева! Мам! Слушай по слогам. Ше-ре-меть-ева. Майя! Да, Майя. Ты что замолчала? Мама!
Телефон мамы отключился.
Через десять минут ему позвонила Валентина Орлова:
-Кирилл! Ну, нашла твоя мама Илью?
-Илью? Зачем он ей? Я ничего не знаю.
Телефон Ильи не отвечал. Не отвечали и телефоны отца и матери. Такое было впервые. Звонок проходил, но его тут же сбрасывали. Кирилл сходил на кухню, достал бутылку, вспомнил про ремень и поставил её обратно. На брюках отца сегодня был широкий ремень из натуральной кожи с та-а-а-кой тяжёлой пряжкой.
На всякий случай он представил, как отец с матерью возвращаются, отец снимает ремень… А мать стоит рядом и думает, какой из журналов с полуголыми красотками он успел подложить в брюки.
Он засмеялся, но тут опять что-то вспомнил. Джинсы. Выстиранные утром матерью джинсы висели на балконе. Зря она их, конечно, постирала. Кирилл представил, как развесил бы их на кухне на стене и, глядя на грязные потёки на штанинах, вспоминал бы, как это «Солнышко лесное» топало ножкой по луже.
Он согласен был, чтобы и лужа была поглубже, и брызги разлетались бы более мощно, как от троллейбуса, проезжающего через такую лужу.
В мечтаниях и при полном непонимание того, куда подевались его любимые и любящие родители, он задремал.
Проснувшись, он посмотрел на часы. Ого! Прошло три часа. Родители про него явно забыли. Или потерялись. С ними уже было такое. Когда ему было четыре года, родители потерялись в Московском ГУМе. В свой отпуск они повезли Кирилла в Москву. И, как положено, пошли в ГУМ.
Утомлённый размерами торгового центра, обилием товаров и толкотнёй, нарядно одетый Кирилл присел на какой-то стульчик. Как впоследствии оказалось, это был отдел детской мебели. Сел он на свободный стульчик, один из четырёх, окружавших аккуратный детский столик.
Остальные три стула были заняты манекенами. Мальчики-манекены не поддержали вежливый разговор Кирилла с ними, он на них обиделся, замолчал и, назло им, сделал вид, что он тоже манекен. То есть перестал шевелиться.
В течение часа по радио беспрестанно повторяли его имя и перечисляли его приметы. К сидевшей на стуле в медпункте в полуобморочном состоянии маме выстроили очередь собранных по этим приметам по всему магазину детей, которых по одному подводили к ней., и она сквозь слёзы пыталась найти в них знакомые черты любимого сына.
Прибегавший периодически в медпункт папа докладывал маме последние новости о розыске сына и говорил утешительно и убедительно:
-Не переживай! Это же мой сын! Такой не пропадёт!- после чего, вытирая пот на испуганном лице, убегал.
Обнаружился Кирилл случайно. Субтильный покупатель, тащивший довольно объёмную коробку, передыхая, не нашёл другой подходящей подставки, как голова, как он думал, манекена, одного из четырёх, застывших за столиком.
Когда манекен недовольно заговорил писклявым человеческим голосом, его спешно потащили в медпункт, где поставили в конец очереди удивительно похожих на него детей. Через минуту мама, плача ещё пуще, но в этот раз от радости, обнимала его и целовала.
А он всё порывался спросить её, что было бы с ним, если бы она его не узнала. Но тут пришёл папа, и его опять стали обнимать и целовать. После этого маленький Кирилл понял, как легко могут потеряться родители, если за ними не присматривать.
По инерции Кирилл вспомнил ещё пару историй из детства, и тут щёлкнул замок.
Продолжение следует
Далее http://www.proza.ru/2016/03/30/585