Из сборника «Страна, которую мы забыли»
Глава 7. Как я принимал в МГИМО (1977-1985)
7.6. Приемные экзамены
Отработанная годами система приемных экзаменов в МГИМО выглядела весьма стройно, и ее результаты полностью соответствовали руководящим указаниям партии и правительства.
На примере моего поступления могло создаться впечатление о некоей бессистемности и бесконтрольности. Будто процесс был пущен на самотек. Возможно, это были последние жалкие остатки былой анархии.
Долгое время пост ректора МГИМО служил запасным аэродромом для послов. Отработав в заграничной командировке предписанный нормативами срок, высокопоставленный чиновник прибывал на родину, где было должно предоставить ему соответствующее его статусу место службы. В каждом конкретном случае эта задача решалась с учетом номенклатурных понятий.
Если назначение послом было замаскированной формой ссылки неугодного партийного функционера, он мог просидеть за границей до окончательной отставки. Карьерные дипломаты редко получали должности послов. Разве что в незначительных странах третьего мира. Для таких фигур в министерстве иностранных дел существовал вполне достаточный набор постов. Должность посла в соцстране или в одной из ведущих капстран (раньше среди таковых никогда не было выпускников МГИМО) подразумевала предварительное или параллельное избрание членом ЦК КПСС. Трудоустроить подобного «тяжеловеса» можно было только на соответствующей ступени иерархической лестницы. Промежуточным, но далеко не самым престижным вариантом была должность ректора МГИМО.
Яковлев, Солдатов, то есть ректоры, при которых учился я, пришли из послов и ушли туда же. Первым ректором, вышедшим из недр института, в 1974 году, то есть в год моего окончания, стал Николай Иванович Лебедев. Именно он довел систему приема в институт до совершенства. Эксплуатируя эту жилу, он преумножал звания и награды вплоть до 1985 года.
В качестве наглядного примера его виртуозного мастерства могу привести историю поступления в МГИМО внука легендарного Андрея Андреевича Громыко. Фамилия Пирадов мне ни о чем не говорила, но когда его сочинение затребовал Виктор Кузьмич Ломакин, председатель экзаменационной комиссии, я вспомнил, что ученого секретаря МГИМО зовут Эмилия Андреевна Громыко-Пирадова. Проверенное сочинение было испещрено жирными пометками красного карандаша. В конце красовалась такая же жирная «двойка». Вложив зашифрованное сочинение обратно в корочки с фамилией Пирадов на титульном листе, я передал его Кузьмичу, которого давно уже с нервным нетерпением охотника ждал ректор.
Черная служебная «Волга» полетела с проспекта Вернадского на Смоленскую площадь. Как проходил разговор в стенах мидовской высотки можно только гадать, зато я твердо знаю его результат. На следующий день мне возвратили сочинение Пирадова в тех же корочках, но уже девственно чистое. Предстояло заново зашифровать его и отдать на проверку русичкам. Этот случай замены сочинения на «диктант» был не единственным. Самое забавное, что такая же судьба постигла известного ныне журналиста-менеджера Александра Орджоникидзе. Возможно, Этери обратилась за протекцией к слишком высоким персонам, а те повели себя недостаточно уважительно. А может быть, ректор решил воспользоваться возможностью еще раз напомнить о себе старшему Пирадову. В любом случае, раз уж знатный грамотей предоставил такую возможность, не разыграть спектакль было бы просто непростительной роскошью. Ведь предупреждал же он их всех, чтобы не жадничали и брали репетиторов, дабы их чада не позорились на вступительных экзаменах. И не позорили своих родителей.
Само собой разумеется, что репетиторство при этом оставалось вне закона, а засветившихся преподавателей никогда и близко не подпускали к приемной комиссии. Поэтому высокопоставленным беднягам не так-то просто было выбраться из порочного круга лжи и лицемерия. С тем же Сашей Орджоникидзе, которого мне сватала для занятий по географии Лина Евгеньевна, я заниматься отказался. Возможно, наряду с фамилией определенную роль сыграл тот факт, что он жил на Пречистенке в одном доме с моими родителями, только в соседнем подъезде. Надо пояснить, что обычно я старался не иметь дело с отпрысками известных (в особенности ректору) родителей. Так же, как и с детьми своих коллег по работе.
Понятно, что благодаря своим фирменным методам ректор не только обеспечивал себе продвижение по иерархической лестнице, но и наживал смертельных врагов. Не случайно ему так и не удалось стать членкором академии наук. Две попытки он сделал, а на третью, последнюю, уже не решился. Переоценив свои силы и недооценив перестроечный ветер перемен, он не согласился на место посла в райской Шри-Ланке, так как считал, что имеет основания претендовать на дипломатический пост, совмещенный с членством в ЦК КПСС. В итоге его исключили из партии и даже завели уголовное дело. Кузьмича вместе со мной пытались притянуть как соучастников, но круговая порука нижних чинов в нашем случае оказалась более надежной защитой, чем заступничество злопамятных начальников за бывшего благодетеля. Но об этом, надеюсь, получится рассказать особо и более подробно. А пока вернемся к приемным экзаменам.
В каждом вузе до сих пор ходят разговоры о мифических (или реальных?) списках абитуриентов, которым еще до вступительных экзаменов гарантировано зачисление. В МГИМО список был один, и держателем его был Николай Иванович Лебедев. Формировался, точнее, рождался этот список в мучительных сомнениях. Даже когда экзаменационная эпопея была уже в разгаре, окончательный вариант еще только формировался. Оно и понятно: чем ближе была развязка, тем сильнее росло давление на ректора. Даже после окончания экзаменов кампанию еще нельзя было считать завершенной. Не случайно он стремился поскорее провести мандатную комиссию и издать приказ о зачислении на первый курс. Тут уж ректор получал официальное основание отказывать любому просителю. Тем не менее, даже в сентябре бывали случаи издания дополнительных приказов. Особенно на спасительный (для ректора) Вечерний факультет.
Для будущих студентов Подготовительного факультета приемные экзамены были чисто формальной процедурой. Большинство ребят после армии получали целый букет «двоек» (их заставляли сдавать все четыре предмета в любом случае). Обилие суровых оценок вовсе не говорит о кровожадности экзаменаторов. Просто претенденты, вытянув билет, отказывались отвечать. По анкетным данным, с оглядкой на аттестат и результаты приемных экзаменов, армейцев и производственников рассортировывали по группам с прицелом на будущие дневные факультеты и за год старались подтянуть до более или менее приличного уровня. Первый отсев проходил в зимнюю сессию. Кто-то не преодолевал барьер весенней, которая для них и служила в качестве «настоящих» вступительных экзаменов. Но большая часть продолжала затем учебу, обеспечивая необходимый социально-партийный состав первого курса.
Коля Зайцев, мой предшественник на посту ответственного секретаря приемной комиссии, рассказывал, какие авралы ему приходилось переживать, когда от помощника ректора поступал очередной приказ срочно подготовить список абитуриентов, отсортированных по тем или иным критериям: школьники-медалисты, производственники-члены КПСС, школьники из рабочих семей, производственники-москвичи и т.д. и т.п. Такой список - это не просто перечень фамилий, а таблица на несколько десятков человек с указанием всех анкетных данных, включая место работы родителей, результаты учебы в школе и прочее. Не успевали напечатать один список, как срочно требовался следующий.
Хотя в приемной комиссии работали самые лучшие машинистки института, и хотя по опыту прошлых лет многие списки готовились заранее, авралы, уходящие глубоко за полночь, изматывали и раздражали. Тем более, что трудиться приходилось при постоянном понукании и выражении неудовольствия по поводу медленной работы секретариата. Спас несчастный случай.
Списки печатались по картонным карточкам, которые заполнялись на каждого абитуриента и в которых содержалась вся, как сейчас говорят, персональная информация. В зависимости от поступившего заказа отбирались нужные карточки, раскладывались по алфавиту и машинистки строчили свои пулеметные очереди. При очередном аврале, когда ректор ждал заказанные списки и постоянно названивал, чтобы излить свое нарастающее нетерпение, Коля в отчаянии схватил стопку карточек и отправился к нему домой на расправу.
С этого момента никаких списков от секретариата не требовали. Николай Иванович был в восторге от карточек, которые он мог теперь часами перетасовывать, раскладывая в том порядке и по тем принципам, какие только могут придти в голову. Так что в мою бытность начальником над машинистками мы работали почти без авралов.
Вскоре значение карточек стало очевидным для многих сотрудников. Но воспользоваться этим знанием кому-то удалось только один раз. А произошло следующее. По данным, внесенным в карточку абитуриента, средний балл аттестата у него был равен 4,0. На первом экзамене парень получил «четверку», и этого было достаточно, чтобы он не проходил по конкурсу, так как проходной балл планировался на уровне 23,5. Персонаж был снят с контроля, и ректора уже не интересовало, как он там дальше сдает экзамены. И вдруг после последнего экзамена обнаружилось, что на самом деле средний балл аттестата у этого абитуриента составляет 4,5, то есть он проходит по конкурсу самым законным образом.
Разбирательство длилось долго и безрезультатно. Оправдывались тем, что средний балл был внесен на основании предварительной справки, выданной в школе, а после получения аттестата данные по недосмотру не актуализировали. Как бы то ни было, с этого момента процесс составления карточек перестал был анонимным: сотрудник приемной комиссии, заносивший персональные данные, расписывался в специальной графе.
За исключением подобных казусов система работала как часы. Ректор ежедневно давал инструкции председателю экзаменационной комиссии. Председатель экзаменационной комиссии давал инструкции председателям предметных экзаменационных комиссий. Председатели предметных комиссий давали инструкции кому-то одному из каждой пары экзаменаторов. В общем, каждый шаг без лишних свидетелей.
Нарушить инструкцию никому не приходило в голову. Полная лояльность достигалась несколькими способами. Как говорится, использовался и кнут, и пряник.
Во-первых, была кардинально решена проблема поступления в МГИМО детей самих преподавателей: все они практически гарантированно поступали (в смысле, принимались).
Во-вторых, допуск к участию в приемной кампании уже сам по себе подразумевал беспрекословное выполнение приказов.
Может создаться впечатление, что репетиторство в МГИМО больше походило на известную ситуацию с ловким проходимцем. В коридорах какого-то московского вуза этот деятель на совершенно добровольной основе собирал деньги с родителей абитуриентов, обещая содействие на экзаменах. В отличие от обычных репетиторов, которые никогда не гарантировали результат, ловкач давал гарантию. Но не поступления, а возврата денег в случае неудачи. При этом он не имел никакого отношения ни к приемным экзаменам, ни к институту вообще, а рассчитывал просто на теорию вероятности. Ведь кого-то из абитуриентов в любом случае зачисляли, даже без его мифической помощи. А тем, кто не поступал, он деньги честно возвращал.
На самом деле, некоторый островок неопределенности, пусть довольно незначительный, но все-таки существовал. Не случайно ректор так переживал по поводу недостаточно высокого конкурса. Ему не хватало выбора даже на то небольшое число вакантных мест, которые оставались после зачисления по номенклатурным критериям, ведомственным спискам и дружеским просьбам. Вот в этой скромной зоне свободной конкуренции и разворачивалась подковерная борьба.
В качестве доказательства могу привести весьма убедительный пример. Как-то раз по дороге из института я заехал к родителям. Отец, который никогда не вмешивался в мои «производственные» дела, обмолвился, что у него на работе, то есть в ЦК КПСС, один его коллега из соседнего отдела жутко переживает, так как его сын поступает в МГИМО и завтра сдает последний экзамен, как раз по географии, которую я принимаю. Никакой дополнительной информации – ни факультета, ни номера группы, ни результатов предыдущих экзаменов - отец сообщить не мог.
-А почему ты спрашиваешь? Ты мог бы что-то сделать? – поинтересовался он.
-Ну, если бы твой коллега сообщил нужные сведения, возможно, мог бы попытаться, - осторожно ответил я.
-Да нет, он ни о чем не просил. Просто поделился, как нервничает, и я вспомнил, что когда-то точно так же не находил себе места, когда ты поступал, - закрыл тему отец.
Каково же было мое удивление, когда на следующее утро в списке группы, куда меня назначили экзаменатором, я увидел прозвучавшую накануне фамилию.
Никаких указаний по поводу этого абитуриента не поступало. Это значило, что, не окажись я «в нужное время в нужном месте», больше непроходной «четверки» ему не светило. Такое удивительное стечение обстоятельств поразило моего отца до глубины души. Жаль, конечно, что кроме нас двоих никому не было суждено оценить щедрость провидения. Но мы договорились, что своему коллеге он ничего рассказывать не будет.
Еще одним фактором неопределенности было сочинение – единственный письменный экзамен. Поэтому сфальсифицировать его результаты было сложнее всего. Правда, как мы видели, у ректора в этом вопросе были неограниченные возможности. Но для того, чтобы подменить уже написанное и проверенное один раз сочинение новым, написанным под диктовку, требовался «коллектив единомышленников». Позже именно на таком допущении базировалось уголовное дело о взятке, заведенное против гражданина Лебедева. Забавно, но ответственный секретарь приемной комиссии имел техническую возможность подменить любое сочинение вовсе без посторонней помощи.
Когда мой предшественник, бессменно занимавший эту должность в течение ряда лет, предложил мне стать его заместителя, он откровенно признался, что ищет себе замену. Впоследствии я понял, что заместитель нужен не столько для помощи ответственному секретарю, сколько для надзора над ним со стороны постороннего человека, пусть даже коллеги по работе. Но Коля должен был как можно скорее избавиться от пут ставшей на его пути престижной должности, так как в ближайшие планы у него входила загранкомандировка в Нью-Йорк, в Постпредство СССР при ООН. Без ведома и поддержки ректора это, естественно, было невозможно. Не лишней была бы и поддержка клерков из отдела кадров министерства иностранных дел.
У одного из них, по фамилии Максименко, сын в тот год как раз поступал в МГИМО. Отец несколько раз заходил к нам в кабинет, и Коля нас познакомил. Смысл этих визитов до меня дошел после того, как мой тезка небрежно бросил фразу: «Я же предупреждал Максименко, чтобы он не перестарался. Николай Иванович и без того жутко подозрительный…»
Имея некоторый опыт, было нетрудно догадаться о скрытом смысле этих слов. Все сочинения с отличной оценкой ректор просматривал лично. Пятерочное сочинение сына сотрудника отдела кадров МИДа он прочитал с особенным вниманием. И не мог не засомневаться, как это вчерашний школьник умудрился написать произведение такого высокого, профессионального уровня.
На самом деле написать сочинение на «отлично» было невозможно даже теоретически. Стопроцентная грамотность не гарантировала от придирок к содержанию. Поэтому «четверка» фактически приравнивалась к лучшей оценке. Соответственно, добавив недостающие знаки препинания и аккуратно подправив орфографические ошибки, проверяющий почти всегда мог вытянуть любую более или менее сносную работу на «четверку».
Как-то раз, заметив необычное волнение в комиссии по русскому языку, я поинтересовался у Коли, с чем может быть связан возникший ажиотаж? Он с едва уловимым злорадством ответил: «Кажется, они не могут найти сочинение кого-то из своих!» Конечно, ему было немного обидно, что нам приходится тратить столько времени на шифровку и расшифровку письменных работ, а этот труд, кроме как сизифовым, по-другому не назовешь. Не было ни одного случая, чтобы русички попросили раскрыть авторство абитуриента. «Своих» они находили быстро и безошибочно.
Однажды я попросил Лину Евгеньевну раскрыть секрет. Он был разочаровывающе прост: автор всего лишь сообщал своему репетитору первые несколько слов своего сочинения. Одновременно моя знакомая пояснила, что каждый преподаватель кафедры русского языка (русский язык преподавали иностранцам и на Подготовительном факультете) по заведенному заведующей порядку имел право назвать ей фамилии двух абитуриентов, которым она как председатель экзаменационной комиссии по русскому языку обеспечивала заветную оценку по сочинению. Сверх этой квоты каждый был волен поступать по своему разумению, но на помощь со стороны руководства рассчитывать уже не мог.
На устных экзаменах все было гораздо проще. Записав под диктовку председателя предметной комиссии фамилии со знаками плюс или минус, преподаватели сразу же обменивались между собой полученной информацией. Если «свой» попадал в список на «пятерку», можно было вздохнуть с облегчением. Если на снос, то хорошо, если не была заказана «тройка». Тогда репетитор мог хотя бы отчасти спасти лицо, обеспечив «четверку». Так обычно и бывало при неблагоприятном стечении обстоятельств.
Если фамилия вообще нигде не фигурировала, появлялась свобода маневра. Но это вовсе не означало, что на следующем экзамене этот абитуриент не попадет под снос. Чем ближе к концу кампании, тем напряженнее становилась ситуация.
Отсюда можно сделать вывод, что авторитет репетитора зависел, прежде всего, от его способности адекватно оценить будущие шансы своего ученика. И любое проявление малодушия было чревато неприятностями.
Мой бывший однокурсник Володя Григорьев буквально умолил меня помочь подготовиться к экзамену по географии своей знакомой из Владикавказа. Девушка уже отучилась несколько курсов в местном университете на математическом факультете, была уверена в своих силах и обладала пробивной силой истинной провинциалки. Я понимал, что она будет первой кандидатурой на снос, но убедить ее в бесперспективности задуманной авантюры так и не смог.
Не помню, что она получила по сочинению, но по географии ей предстояло получить «четверку» (естественно, только благодаря моему вмешательству). Преподавательница, принимавшая у нее экзамен, с ужасом пересказывала мне, как узнав, какую оценку ей собираются ставить, моя протеже на всю аудиторию заявила: «Но вас же просил Николай Николаевич!»
Только после того, как после двухчасового изматывающего допроса по математике экзаменатор согласился, что предмет она знает хорошо, и поставил ей «четверку», девушка, кажется, признала мою правоту и английский сдавать уже не пошла.
Моя теща Юлия Георгиевна, воодушевленная успехом старшей дочери, к этому времени уже окончившей МГИМО, не сомневалась, что Ирина, младшая дочь, спустя восемь лет тоже должна поступить в этот вуз. Но если в первом случае Юлия Георгиевна лечила внука тогдашнего ректора, будучи практически семейным врачом, то во втором – ставка делалась на зятя, то есть на меня. Любые попытки объяснить реальное положение дел вызывали вполне резонную реакцию: «Но попытаться-то никогда не грех».
К сочинению Рулю (так с моей легкой руки Ирину до сих пор называют в семье) по моей просьбе готовила Лина Евгеньевна. Географию я взял на себя. Но все это только в качестве хорошей мины при плохой игре, так как в конечном результате я не сомневался.
Надо отдать должное Юлии Георгиевне, напрямую она никогда ни претензий не высказывала, ни недоумения не проявляла. Тем не менее, до меня дошли ее рассуждения о том, что сын ее знакомого, будучи всего лишь аспирантом, мог, по его словам, гарантировать поступление в свой энергетический институт любому желающему. А я, преподаватель кафедры, принимающий вступительные экзамены, не помог ее младшей дочери поступить в МГИМО. Устроившись на работу лаборанткой в ВАВТ (Всесоюзная академия внешней торговли), Руля на следующий год сдавала экзамены для поступления на Вечерний факультет и была успешно зачислена.
При всем беззаконии сложившейся системы ректор строго следил, чтобы внешне все выглядело в строгом соответствии с действующим законодательством. Так, например, формально содержание экзаменационных билетов по всем предметам, как и темы сочинений, соответствовали школьной программе. Кстати, из года в год они практически не менялись. Вопросы в билетах в лучшем случае переставлялись местами, да менялся порядковый номер очередного съезда КПСС.
Заседания мандатной комиссии вообще были эталоном открытости и демократизма. Партийный, социальный и национальный состав первокурсников мог без каких-либо оговорок удовлетворить самые взыскательные требования высшего партийного руководства.
Но об этом в другой порции.
Москва, сентябрь-октябрь 2015