Было солнечно и прохладно. По-осеннему прохладно несмотря на раннюю весну. Снег местами стаял с газонов и тротуаров, и вся земля была будто в проплешинах, как у кошек при чумке. На курилке у вокзала стояли трое мужиков и обсуждали Дрейфуса нашего времени – Надежду Савченко, смачно схаркивали на землю, растирали харчки ногой, потирали жирные животы через засаленную майку. Отойдя с курилки они заговорили о Горбачеве. По их мнению расстрелять нужно было обоих.
Я вошел в здание вокзала и сел в зале ожидания. Странное чувство, но переходя порог вокзала и ожидая отправки, мне казалось, что я уже уехал. Я листал журнал и с нетерпением поглядывал на часы. До отправки оставалось минут сорок. Женщина, сидящая неподалеку от меня, попросила присмотреть за ее сумкой и отошла в магазин. Я поглядывал поверх журнальных страниц на ее вещи, и чувствовал, что мы с ней уже немного друзья и я тоже вправе ее о чем-нибудь попросить. Когда я узнал, что она едет в тот же город, что и я, то понял, что из всех пассажиров автобуса она парадоксальным образом становится самым близким мне человеком из-за одной брошенной фразы и моего кивка.
Мы ехали семь часов. Это совсем немного в масштабах России – почти соседний город. Небо затянуло тучами, по маленькой маршруточке барабанил дождь. Эти дождливые семь часов были своеобразным тоннелем, разделяющим условный «дом» и «не дом», одно пространство от другого, привычный мир, от мира незнакомого.
Я вылез из маршрутки в новом, неизвестном мне городе и сам себе напоминал скорее брошенного щенка. Та женщина, чьи вещи я сторожил, ушла без оглядки и растворилась в улицах. У меня не осталось спасительного маяка.
Незнакомые города романтично-прекрасны летом, тоскливо-манящие осенью, красивые зимой и такие мрачные ранней весной пугают и подавляют. Дождь хлестал по лицу, по крышам домов, по огромной и мрачной гостинице советской планировки возле вокзала. Здание зловеще нависало над привокзальной площадью своим серым, монолитным телом. Все вокруг закутывались в плащи, пальто и куртки и быстро пролетали мимо, словно грачи, а не люди. Голые деревья тянулись ветками к проводам.
Мне нужно было ехать в хостел. Я вышел на улицу, нашел остановку и прячась под козырьком выспрашивал у прохожих заветный номер маршрута. Сел в автобус. Слева от меня какой-то парень сидел и смотрел в окно. Я попросил кондуктора подсказать, когда мне выходить. Мне казалось, что я выглядел очень жалобно. Отчего-то в глубине души мне хотелось, чтобы этот парень вдруг повернул голову и сказал:
- Эй, дружище, да ты не местный? Смотри, это памятник Чапаеву, это библиотека, это площадь имени вселенской тоски. – но этого, конечно, не случилось.
У меня было много свободного времени. Уже вечерело. Я занес вещи в хостел, оплатил проживание, и отправился поужинать. По дороге мне попался Сабвей. Я зашел. Девушка, которая делала мне сандвич была очень вежлива и постоянно улыбалась. Мне хотелось думать, что так она дает мне понять, что знает о моем вынужденном одиночестве, о том, что я не отсюда, что я ничего не знаю. Но нет. Вежливость и улыбка – это элементы корпоративной этики, катализатором которых выступил пустой зал кафе. Я был единственным клиентом. Видимо, это ее и радовало.
Когда я возвращался обратно в хостел я думал, что город тогда человеку знаком и не страшен, когда в нем есть знакомые люди – якоря. Я не боюсь ехать в Москву, там у меня есть Андрей, Илья, Сеня, Юля. Я смогу найти их, встретиться. Я увижу их и они, словно маяки, прольют свет на неизвестный город, и он потеряет печально-трагичный шарм тайны и безвестности. Я не боюсь Екатеринбурга, в нем есть Ваня и Женя. Не боюсь Перми, там Денис. Я не боюсь этих городов, потому что я знаю, что меня там хоть чуточку ждут. Я могу даже не встречаться с этими людьми, но просто знания о том, что есть в этом городе маяк, к которому я смогу подплыть, успокаивает. В этом городе никаких маяков, кроме женщины с вокзала, у меня нет. Мне хотелось думать, что люди вокруг меня знают, что я чужак, и хотят мне помочь, подсказать, улыбнуться мне. Но это для меня они – что-то инородное, непонятное, чуждое, не обыденное. Я для них был самым заурядным элементом их жизни и мира. Во мне не было ничего, что выделяло бы меня из миллиона лиц, снующих по улице из стороны в сторону. В этот момент чрезвычайно ясно я понял одно, мир – это люди, и ничего кроме. Все в нем мы мерим относительно человека и через человека.
У меня в этом мире не было людей. Были только дома, огромные, высокие и такие серые от дождя. Я шел по узким улицам, с двух сторон окруженный этими исполинами, а сверху придавленный свинцово-черным небом и дождем. Как муравей, который удачно попал в щель между протекторов подошвы ботинка. Удача не в том, что ты родился, подумал я тогда, а в том, что ты еще не погиб. Жизнь – не больше, чем везение. Хотя для многих жизнь не такая большая удача. И в этом больше правды, чем может казаться.
В наушниках у меня играла инструментальная музыка и песни, которые я слушал несколько лет назад. Эти звуки вытягивали из памяти бывших друзей, задушевные ночные разговоры у подъезда, с бутылкой пива в руках, мою погибшую собаку. Человек несовершенен в своей сентиментальности. Можно ли ждать чего-то серьезного от существа, которому просто звуки способны причинить боль? Чем дольше я был человеком, тем больше меня удивляла человеческая природа и закоулки человеческой души.
В хостеле я был один. Для мини-гостиницы это само по себе удивительно. Кроме меня только глуповатая девушка-администратор сидела за компьютером в прихожей. Дождь буквально молотил по окну. Не могу сказать, что я страдал от одиночества, нет, это будет не до конца правдой. Одиночество перестало быть умозрительным состоянием, и стало данностью, которую было необходимо принять и познать. Это состояние походило на кантовский чистый разум. Это был чистый город. В нем не было ни единого знакомого, и все в нем было мне неизвестно. Я попал в такой мир, в котором меня нет и никогда не было. При этом мир этот прекрасно существовал без меня также, как сейчас без меня существует тот город, из которого я уехал. Потеря одного элемента системы ей не вредит. Один элемент системы ничего не значит, не имеет цены, ничто, ноль. Все элементы вместе и порождают систему. Значит ли это, что любая система, это сумма нулей? И какое число элементов надо убрать, чтобы система перестала работать? А самый главный вопрос, является ли одиночный элемент законченной системой? Если все в итоге сводится к нулю, то и сам вопрос теряет смысл.
Я плохо спал, и проснулся в семь утра. Я решил не терять времени и посмотреть город. Собравшись, я отправился на набережную. Я медленно прогуливался вдоль забора, за которым текла широкая река. По мощеным дорожкам бегали спортсмены и пенсионеры. В реке купались моржующие. Дедушка одиноко сидел на лавочке и пускал кольца дыма в небо. Дождь кончился.
Все в этом городе, в этом мире нарушало внутреннюю логику моей жизни, не укладывалось в мое представление о нормальном и правильном. Было другим. Люди, танцующие медленный танец на набережной под музыку, звучащую из принесенного ими магнитофона, эти бегуны в смешных кислотно-зеленых шапочках, советская общага рядом с трехэтажным деревянным домом восемнадцатого века постройки и лютеранской церковью. Пустой вагон метро и мое лицо, ссутулившиеся, со впалыми щеками, мешки под глазами на этом лице, мерный звук колес и голос: «осторожно, двери закрываются». Все это было так незнакомо и чуждо, что вызывало во мне страх. Я был по-настоящему лишним элементом этой системы. Все остальные люди шли туда, куда им нужно было идти. Птицы летели к цели. Река текла туда, куда ей должно течь. Только у меня не было цели, не было осмысленности, четкой жизненной траектории и мировой линии. И именно от этого все мне виделось хаотичным. Мне казалось, что все окружающее меня пространство несовершенно, поскольку не принимает меня в себя, но это я был и есть несовершенство.
Все кроме меня существовало размеренно и разумно. Каждая деталь этого мира так идеально вписывалась в окружающие ее вещи, словно детали пазла. Люди вписывались в этот мир и были его частью. Все в нем было создано друг для друга. Мир пугал меня своей естественностью и размеренностью, тогда как хаос, несовершенство мира таилось не в нем самом, а в моем восприятии его. Хаос был не в самом мире, а во мне. Это я был причиной хаоса. Я воспринимал мир, и думал, что он хаотичен. Но чуждым в мире был именно я, и во мне хаоса было во сто крат больше, чем в самой большой нелепице этого города. И тогда я понял, что это не миру чужд человек, а человек чужд миру. Я чужд миру настолько, насколько чужд миру каждый другой. И для того, чтобы это понять, достаточно только сделать шаг в сторону от маяка и в той темени, даже среди людей, почувствовать, что самое одинокое и чуждое существо на планете – это ты.