Умный конь

   
   
Летом после младших классов жил я у бездетной незамужней тетушки Манефы.
–Тебе полегче будет, всё не пятеро за юбку тянут и мне с ним-то веселей. Да и он за домом присмотрит, пока я на ферме, большой уж, – уговаривала она мать.

Манефе где-то к сорока тогда было. К ней, бывало, по пути с дальних полей заезжал бригадир дядя Коля на коне – обсудить дела на ферме. Бригадир всегда в любую погоду был в одном и том же тёмном пиджаке, выгоревшем на плечах до белёсости. Левый рукав пиджака заправлен в карман, лицо у дяди Коли слева – в некрасивых шрамах от ожогов. В войну на фронте горел в подбитом танке, там и руку потерял. Бросит коня бригадир за огородами у бани, не привязывая, скомандует ему: «Ждать!» И задами – в дом к тётушке.

–Здравствуйте, Манефа Фёдоровна. Ну, как у вас на ферме удои, как привесы? Телята не дрищут? – Спрашивал он как-то заученно и показно громко, стремясь казаться независимым и солидным.
Тётушка, успевшая поменять заношенный передник на чистый, к приходу бригадира как-будто подрастала, выпрямлялась, движения её становились неторопливыми, плавными и голос как бы чуть на распев. Она подробно выкладывала бригадиру производственные проблемы:
–Телятам, Николай Иванович, тесно, ведь "бодутся", каждое утро приходишь, а какой-нибудь да валяется уж, загоняли старшие. Да и обрата на всех сосунков не хватает... Не знаю, слушал ли дядя Коля тётушкин доклад, так как в это же время он внимательно оглядывал улицу из-за угла дома – не видно ли кого.
У меня создавалось впечатление, что всё это они говорят понарошку и как бы не в серьёз, а просто для завязки разговора, чтобы потом перейти к обсуждению более важных дел.

–Заходи, Николай, в дом, обедом накормлю.
Я хоть уже и обедал, но из любопытства порываюсь следовать за бригадиром в дом.
Тётушка предлагает мне пойти погулять, пока она самовар ставит, а я не иду – мне интересно о чём таком важном они говорить собираются. Бригадир сам предлагает мне покататься верхом на его коне под седлом. Какой же мальчишка откажется!
А бригадир командует:
– Манефа, краюху парню посоли!
И мне, подмигивая:
– Коню поднесёшь за знакомство.
Протягиваю краюху хлеба коню. Он аккуратно берёт её вытянутыми вперёд губами. Ловко ими перебирая, заправляет всю краюху в рот. Вытягивает блаженно морду  вперёд и прикрыв глаза от наслаждения, чавкая, пережёвывает хлеб. Видно, что коню вкусно. Съев, конь благодарно трясёт мордой и тянется ко мне черными, ватными губами за добавкой, быстро обследует ими каждую ложбинку на моей ладошке, подбирая крошки, пыхтит тёпло и влажно мне в самое ухо.
– Ну, вот и познакомились, – говорит бригадир, помогает сесть в седло, передаёт мне в руки повод и наказывает:
– Не дёргай, он сам всё знает.
Хлопает по крупу коня, обращаясь уже к нему:
– Погуляй пока до самовара.

Конь лениво шагает по дороге за деревней. На меня ноль внимания и полное пренебрежение. Остановится, пощиплет траву, выбирая кустики молодого клеверка. Подойдёт к пруду, сначала осторожно на два вдоха понюхает воду, потом шумно выдувая ноздрями, разгонит на воде ряску и мусор и долго пьёт, хлюпает, булькает, переступает ногами, раздувает бока.

Кажется, если конь ещё чуть-чуть наклонится – я кубарем перекачусь через его голову и плюхнусь в пруд. Конь это чувствует и специально пугает меня, задерживаясь в этом положении. Потом отойдёт от пруда и, выражая в мой адрес последнюю степень пренебрежения, подберётся весь, сгорбится и, напрягшись, видимо не очень желая, сделает кучку и лужу. И сколько я не натягиваю повода – не обращает на это никакого внимания. Наоборот, заправит языком удила под коренные зубы, прикусит их с хрустом и сам сильно и сердито мотанёт головой, вырывая повод у меня из рук. Намекает, чтобы сидел тихо и не дёргался.
 
Время от времени он замедляет ход, поднимает голову, прядает ушами, прислушивается и принюхивается. И... или катает меня и пасётся дальше, или поворачивает и быстрым шагом идёт к бане, правым боком подходит к забору и ждёт, пока я по жердям, как по лесенке сойду с него.
На первый раз я его не понял, что пора и честь знать. Так он подождал, потом притёрся вплотную к углу забора, прижал к нему мою ногу и осторожно продолжил движение вперёд. А я, упёршись коленкой в столб забора, проскользив по спине и крупу коня оказывался на земле. Конь обернулся, посмотрел на меня честным глазом – мол, я здесь не при чем, это забор. И убедившись, что я в порядке, идет к бане. Я тоже иду в дом – пить чай с конфетами.

И что самое удивительное, конь ни разу не ошибся, точно угадывая момент выноса самовара к столу.К этому моменту мы обычно и являлись. Как ему это удавалось (а подсказать точно было некому) – ума не приложу. Самовар начищен и на каждой  его грани возникали наши искажённые отражения.
 Потом, повзрослев, я узнал, что у лошадей отличное обоняние, почти как у собак.
Вот почему конь, катал меня за деревней так, что дом всегда оставался для него с наветренной стороны. И конь мордой своей всегда в любой точке этой площади поворачивался к дому. То есть запах из дома конь по ветру улавливал. В нашем случае это был запах сгорающих бездымно в трубе самовара углей, который через печную трубу выходил на улицу выше крыши дома и там смешивался,  растворялся в больших обьёмах воздуха до столь мизерных концентраций, что человеком уже не фиксировался. А конь этот запах запросто мог уловить за километры безошибочно. Как только самовар закипал, трубу с горящим углем "скрывали" сверху плотной крышкой, и процесс горения угля без доступа воздуха прекращался. А уж связать отсутствие запаха горящего угля с готовностью самовара – на это любой конь способен, а наш-то и подавно.

Итак, самовар готов. Дядя Коля всегда чай пьёт очень горячий. На лбу у него уже капельки пота. Эту любовь к горячему чаю он привёз с фронта. Там чаем и согревались(две, три кружки) и лечились (литров пять-шесть) дядя Коля выпивал, тонизирующего с сахарком вприкуску.  Даже летом надевал тулуп, гонял неторопко чай из крутейшего кипятка и потел не выходя часов по пять, шесть. Для кипятка трубу у самовара полностью не перекрывали. Оставляли маленькую дырочку, через которую самовар разговаривал с Николаем. Потом дядя Коля сразу шёл спать. И я через него пристрастился к очень горячему. Мог пить чуть не кипяток, удивляя...  Чтобы руки были свободны при чаепитии, я в детстве пил чай из чайного блюдечка, которое ставил на край стола,  голенями ног держался за доску лавки и свисая  заднюшкой с лавки чуть не до пола  уравнивал высотные отметки  края блюдца и губ рта и пил чай без рук.            
Зачем это всё? Сейчас поймёте.  Рыбник, к примеру  порезали. Принесли. А ручки-то вот они и я уже с лучшей серёдкой. Да не себе, для сестры.
    Сейчас мы с дядей Колей берем конфеты в кульке из синеватой магазинной бумаги. Низ кулька закреплен уголком, так всегда продавщица в магазине делает. Тетушка стоит у печки, прикрыв правой рукой и уголком головного платка низ лица, смотрит на нас, улыбается, хоть лица ее почти не видно.

Заждавшись, конь нетерпеливо топает по дощатым мосточкам, заглядывает в окно...

– Ну ладно, я пойду, – встает из-за стола бригадир. Вытирает платочком пот на лбу и прячет его в левый карман пиджака. «У тетушки таких платочков в комоде целая стопка», - вспоминаю я.

- Спасибо, Маня, - как-то очень тепло и душевно благодарит бригадир тетушку и, меняя после паузы тон голоса на обычный строгий и солидный, продолжает: - А насчет обрата, так бери по потребности, сколько сосункам надо. А если тесновато у вас, так тоже самых драчливых бычков переводи в основное стадо. Там им старые коровы живо рожки поотшибают. И за привесами следите. Что-то они у вас снизились.
-Не выполняем решения Пленума. Им от каждой головы молодняка 600 -700 граммов в сутки вынь да положь. Не получается у вас на ферме таких привесов, Манефа Фёдоровна. Надо разобраться...
– Ладно, ладно, - отвечает Манефа,- корма пусть подвезут и суёт бригадиру, уже на ходу, кулёк с конфетами со стола: - Угости и своих-то.

 Писал рассказ про удивительно сообразительного коня, которого я знал, правда, только один сезон (одно лето). Дальнейшая судьба коня мне неизвестна.  Дядю Колю и тётушку Манефу знал всю жизнь, поэтому, наверное, в рассказе независимо от моего желания как будто сами собой обозначились контуры тёплых, очень душевных отношений мужчины и женщины... Не отпускают меня Николай и Манефа. Свежие воспоминаниям о них земляков, знавших их дают новую пищу для уточнений.  Начинаешь лучше разбираться, понимать движущие мотивы их поступков и шагов. Оба они пострадали в войну. Николай так обгорел, что ожоговые рубцы потом годами «кровили», болели и не давали спать ему лёжа. Манефа, «на торф мобилизованная», в ледяной воде всё себе застудила и болела по-женски, лечилась, но детей так ей Бог и не дал. А уж как им хотелось, особенно Николаю, своих, в любви выращенных малышей. И Манефа, чтобы хоть Николай был счастлив с потомством, отпустила, прогнала его сама к другой, бойкой, активной и, главное, здоровой бабе. И родились у Николая в той семье детки. Манефа их привечала не очень навязчиво, но вполне ощутимо. И всем вроде хорошо было.  Только Манефа иногда плакала ночами в подушку то ли по своей женской доле, то ли от радости за Колино счастье. С Николаем у нее сохранились на всю оставшуюся жизнь теплые, очень душевные, хорошие отношения. К его приходу на ней всегда был чистый передник, Николаю были заготовлены: свежий носовой платочек из комода и радостная улыбка, плавные движения, подросшей фигуры и слова нараспев, смысл которых  они пытались скрыть от меня, подростка, за заученными громкими деловыми интонациями. Люди не видели в этих отношений ничего крамольного и говорили о них по доброму и никто не пытался искать в них негатив.
                ***
 В один из моих последних приездов тётушка повела меня на Погост и
  показала место, где она бы упокоиться хотела. Недалеко от Николая.
  -Возьми на себя, а сыновья Колины погут. Они не против.
                ***   
 Старый мудрый конь, однорукий бригадир, Манефа, выпросившая мальчишку для компании на лето... А всё вместе - это  Россия с горькой её судьбой послевоенной.
Сейчас мы переживаем трудные и неспокойные  времена наглого нападения на Россию.   
 Покушаются на устои наши, нашу духовность, хотят подменить её всяким паскудством, в котором утонули и захлебнулись сами. Но духовность Отечества нашего  им не понятна и не по зубам.
Недочеловеки которых американцы ставят во главе государств, не могут никак понять и уяснить  источники нашей неиссякаемой силы.

Слов-- 1515
Автор-Кутьин Ю.А.