СНЫ
(продолжение)
«Процесс взросления всегда сопряжён с какими-то потерями, а переход с одного уровня на другой вообще мучителен. Это уже перемены качества, когда иным становятся зрение, слух и душевное восприятие».
Луций сказал это в одном из снов и, говоря, смотрел не на Марка, а сквозь «панорамный обзор» в комнате релакса. Взгляд у него при этом был такой, какой Марк всегда уважал — взгляд профессионала, за которым много чего стоит. Цена ему была высока... Хотя, и не во взгляде дело, а в некоем особом выражении лица. Актёры в боевиках часто пытаются сымитировать его, по большей части безуспешно, но сам факт, что пытаются, всё-таки кое о чём говорит — не сила мышц, но сила духа, вот, что делает истинно красивым!
В чём тут фишка Марк разобрался давно, когда погружался в сознание людей, различных почти во всём, в пристрастиях, увлечениях, воспитании и социальном происхождении, но отобранных им по одному признаку: все были подлинными мастерами в каком-то одном своём деле. Тридцатилетний сёрфингист, двадцатилетний шахматный гений, хирург лет пятидесяти, разработавший принципиально новую методику, уникальная девочка-скрипачка..., каждого Марк подловил на пике сосредоточенности, когда вокруг словно замыкается сфера сиюминутной действительности, и нет ничего, кроме секунды, отщелкнувшей главное! Будет ли это заход в волну, рокировка, которая решит всю партию, ювелирно-точный надрез скальпелем, или движение смычка, не по струнам, по самой душе — неважно! Это всегда одухотворённо, бесконечно красиво, мудро и очень, очень глубоко! Марк всякий раз с наслаждением проваливался в эту глубину, толком до конца не понимая, в чём же всё-таки фокус? Многие люди бывают сосредоточенны и мудры, многие в чём-то мастеровиты и ловки, но почему так редки бывают у людей мгновения полного слияния этого всего?! Иной раз, погружаясь, он налетал, как на острые выступы, на мысли о потусторонних вещах, типа, «ой, не получится!», «как я выгляжу?» «понравится ли это...?», «что скажут?», «что подумают?». И глубина была уже не та, и наслаждение от падения в неё так себе.
Теперь же, когда перестала казаться бредом мысль о чёрной дыре-зрачке, сжимающей видимый мир до размера сетчатки, вполне логичной оказалась и мысль о мире ею ВЫПУСКАЕМОМ. Вопрос остался только в том, един ли этот мир для всех многоличностей, для вариантов путей, которые ими выбраны, и для всех уровней их развития?
«Ты переходишь в подсознании с уровня на уровень и становишься другим человеком, - говорил Луций в одном из снов. - Школьник, писавший глупые, но такие важные для него записочки неприступной однокласснице, не имеет ничего общего с мужчиной-семьянином, даже в том случае, если женился мужчина на той самой однокласснице. Школьник о мужчине понятия не имеет, мужчина же школьника всего лишь помнит, но это разные люди, с разным восприятием своих, тоже разных, миров. Как только одна из многоличностей школьника перешла на другой уровень, изменилось всё, от тела до отношений с окружающими и окружающим, и это мудро, это бесконечно мудро! Это дар! Только представь — новый мир рождает новые реалии! За одну жизнь — несколько!
Люди изрядно обедняют себя, цепляясь за прошлое и думая, что можно вернуть его подобие. Я ведь и сам не избежал подобной глупости, скучал по своему школьнику, считал его наивность и чистоту какими-то особыми качествами, лил слёзы из-за их потери... А потом, веришь ли, в одночасье, как стукнуло что-то — совсем ты дурак, что ли?! Не видишь себя иным, кроме как школьником? А сейчас-то чем плохо, а? Кто тебе мешает сейчас быть чистым, честным и, чёрт с ним, пусть даже и наивным, но другим, не школьником? Люди вокруг злые? Так это, дружок, тот мир, который ты в себя впустил! А если быть совсем точным - тот, который получился от наложения двух разных мировоззрений. Пока ты цеплялся за своего школьника и всеми силами удерживал его восприятие реальности, качественно новый ты же так и не перешёл до конца на новый уровень, и новую реальность получил соответственную, то есть половинчатую, ущербную и уродливую! И воздуха тебе в ней не хватает, и удачи нет, как нет, и люди, как мы уже выяснили, вокруг не те...»
И снова взгляд в пространство космической материи. Взгляд мастера, для которого секунда только что отщёлкнула важное, значимое, и потекла новая...
Марк после того сна долго бродил по «Сфинксу», как потерянный. Был момент, когда захотелось вернуться назад и что-там спасти, вернуть, исправить, как, например, всё с той же нелюбимой бабушкой, которая всё это оказывается прекрасно понимала! Или, действительно, осознать свой новый уровень, и сделать так, чтобы всё случилось по-другому, скажем, с Рагдой...
Но стало стыдно.
РАГДА
С Рагдой всегда было сложно и просто одновременно.
Она училась в «ИКРе», Институте Космических Разработок на кафедре по самой девчоночьей специальности — технологии безопасных исследований. Профилирующие предметы биология и химия, то есть те, которые Марк с детства терпеть не мог, и, казалось бы, о чём им было друг с другом говорить, но ведь нашли! Выручило скорей всего то, что Рагда ещё и пела, а к пению и к поющим Марк всегда испытывал слабость.
Они познакомились в маленьком опрятном ресторанчике, где она подрабатывала и вечерами развлекала посетителей репертуаром не самым мудрёным. Делала это, впрочем, стильно и даже с известной долей достоинства, что вообще было отличительной чертой Рагды. Подвыпившим посетителям редко приходило в голову зазвать надменную певицу к себе за столик, равно как и потребовать от неё спеть «вон ту вон песенку, с куплетами!». Когда подобная редкость случалась, Рагда очень, очень медленно поворачивала голову к просителю, вопросительно поднимала бровь, и он начинал ощущать себя именно просителем, причём крайне униженным собственной бестактностью. Тут, скорей всего, дело было в её глазах, которые сначала Природа создала с явно видимым вдохновением, а потом и сама Рагда научилась доводить до совершенства. Марку так ни разу и не посчастливилось увидеть, как она это делает, и для него навсегда осталось тайной из-за чего казалось, будто внешние кончики её глаз растянуты к вискам так, что обрели совершенно немыслимую, неземную форму, которая на любого смотрящего действовала одинаково завораживающе!
Да и содержание у этих глаз тоже было какое-то неземное...
Когда Марк с компанией однокурсников вошёл в тот ресторанчик, он сначала увидел только глаза. Только их во всём том шумном зале, где одна песня уже отзвучала, а вторая ещё не начиналась, и Рагда, сидя на высоком стуле перед микрофоном, ожидала вступления. Она без особого интереса посмотрела на вошедших молодых людей. Посмотрела, независимо от собственной же юности, как женщина высшего света..., или высших сфер — тут уже неважно, потому что реакция на такой взгляд одна — смущение, робость и мгновенная, сильнейшая влюблённость, которую сразу бы в узду, на цепь, в тёмную, без окон камеру, чтобы не вырвалась всем напоказ, но уже невозможно!
Марк из того вечера запомнил только, как сидит на краешке стула, неудобно, глупо, с бестолковой неосведомлённостью пытаясь поддерживать разговор с друзьями. И всё. Следующее включение мозга произошло, когда богиня вдруг сошла со своего Олимпа и протянула руку за бокалом, стоящим в центре их стола. Кто его налил?! Зачем?! Марк тогда словно ослеп и не сразу понял, что кто-то из их компании пригласил девушку за стол, угостить, а когда понял, в первый момент возмутился! Выпил со всеми так, будто хотел за свой бокал спрятаться, набычился, мгновенно как-то захмелел и больше ничего уже не помнил.
А назавтра пришёл один, сидел до закрытия, не столько слушал, сколько смотрел, впитывал, и ходил так до тех пор, пока Рагда не сказала однажды прямо в микрофон: «Идите сюда, молодой человек, споём вместе, вы же весь мой репертуар выучили?»
Дурацкий момент мог получиться, но, спасибо, выручила любовь хозяина ресторанчика ко всяким красивым видам в рамочках, да ещё умение погружаться, которое Марк тогда в себе только-только открыл и использовал везде, где мог. Всю предыдущую песню он просидел, созерцая чудесный 3D снимок какого-то озера с тёмным замком на берегу, и уже успел дойти до середины тропинки, что тянулась вдоль воды, беседуя, разумеется, с Рагдой, которую, конечно же, представлял рядом. Поэтому и реальные её слова, произнесённые в микрофон, встретил не с поглупевшим лицом и отчаянно хлопающими глазами, а с таким видом, будто только их и ждал. Посетители наверняка решили, что эти двое разыгрывают перед ними небольшой спектакль, приветливо похлопали Марку пока он шёл к невысокой эстраде, и недолго проявляли интерес к происходящему, потому что, какой может быть интерес, если человек ни разу не споткнулся, ни в одном слове не заикнулся и даже не покраснел от смущения.
А Марк и вправду чувствовал себя, как записной любимец публики. Уверенно, но чрезвычайно почтительно забрал у Рагды микрофон и, невесть откуда взявшимся у него бархатным голосом хорошего старомодного любовника сказал, не отводя глаз от её лица: «Петь я не умею, но объявить смогу. Дамы и господа, финальная песня нашего вечера! Певица и оркестр желают вам приятного аппетита»...
Она тогда очень хорошо улыбнулась. Уже не как опытная, много чего повидавшая дама, а в полном соответствии с юными годами, со щедрым на всякие нюансы кокетством и милым, без притворства, смущением. Это Марка так растрогало, что он тоже, наконец, смутился и, возвращая микрофон, тихо, своим обычным голосом добавил: «Я провожу вас сегодня?»
М-да, хорошее воспоминание. Жаль, что почти единственное, потому что больше такой вот настоящей, без маски, он Рагду не видел никогда.
Чуть позже она безо всякого смущения пояснила, что вызвала его к эстраде, потому что разозлилась — Марк совсем её не слушал, хотя в этот вечер она решила петь только для него. Почему? Да потому что давно заметила это ежевечернее присутствие за одним и тем же столиком, и ей вдруг приспичило узнать, зачем этот милый мальчик — так и сказала, «милый мальчик», хотя вряд ли была старше - ходит и ходит в их ресторан.
Глупая отмазка, конечно, и шитая белыми нитками. Но Марку тогда повезло, вдогонку ресторанной, ещё не выветрившейся эйфории, и в тон ей, беспечно пожал плечами и сообщил, как о чём-то само собой разумеющемся, «Вы мне очень нравитесь».
Но и всё. Тут из него весь бесшабашный дух и вышел, потому что до сих пор, таскаясь в ресторан безо всякой надежды, он не задумывался «зачем?», а сейчас, говоря «нравитесь», вдруг понял — влюблён! Да не как-нибудь, как влюблялся до сих пор в одноклассниц и сокурсниц, а впервые, кажется, по-взрослому, той самой любовью, которая, как тяжкая болезнь, либо помрёшь от неё, либо излечишься, но по-детски здоровым не будешь уже никогда. Повзрослеешь.
И Марк струсил. Возвёл свою любовь в разряд великой тайны, лелеял, холил, берёг ото всего, что могло проколоть этот раздувающийся мыльный пузырь и заставить его, Марка, перескочить на новый виток жизни совсем другой личностью... Впрочем, тогда он ещё в зеркало не смотрел и о многоличности не слыхивал. Тогда он вообще мало что о себе знал, потому, наверное, так и берёгся. На те глаза, которыми смотрел на Рагду, надел заведомо розовые очки и строго-настрого запретил себе какие-либо погружения в её мысли!
Человеку легко самоубедиться в необходимости принятия самого идиотского решения, особенно там, где речь идёт о любви. Оправданий море, и самое распространённое, «я должен быть честен!» В это «честен», как в эластичный чулок, набиваются все сомнения, подозрения и даже факты, обязательно требующие проверки сразу, чтобы, действительно, было честно и не так больно, как, рано или поздно, станет потом. Но, «когда обманываться рад», кто ж об этом думает?! И Марк не думал. Точнее, думал, но не так, как следовало, иначе ничем не объяснить упрямое нежелание сразу же выполоть этот непонятный, неудобный росток странной любви к Рагде, пока он не передушил вокруг себя всё, что росло и зеленело на грядке чувств в Марковой душе!
Ах, красивенько-то как подумал! Ещё бы научиться тогда так же красивенько и поступать, но, что не дано, то не дано, да и фиг с ним — не надо уже...
А ведь казалось бы, чего проще? Погрузился всего раз в её мысли, может и понял, что стоял тогда с микрофоном не на эстраде, а на развилке, от которой они с Рагдой, сойдясь всего на миг, пошли не вместе, как Марку казалось, а в совершенно разные стороны. И, может быть, не так больно стало бы ему именно там, на вечерней улице, по которой шли из ресторанчика, если бы осознал, что «вместе» был у них только тот миг, когда он нацепил несвойственную себе маску, а она свою, привычную, сняла.
Вот и получил по полной!
Самообман длился чуть больше года, но разрушений принёс, как затяжная семейная жизнь.
Положа руку на сердце, нельзя не признать, что Рагду и упрекнуть-то особенно было не в чем, встреч она не избегала, ни на что не раздражалась и на людях никогда не делала ничего такого, что могло бы поставить Марка в глупое положение. Но при этом, если на предложение встретиться завтра отвечала «нет», это было окончательное нет, безо всякого кокетства и скрытого предложения себя поуговаривать, что конечно же делало ей честь, но начисто лишало отношения романтических тайн и той милой игры, без которых ну никак!
В компаниях, где их считали парой, и к плечу щекой могла припасть, и руку свою Марку под руку просовывала, и прижималась всем телом, как надо, с таинственной и почти счастливой улыбкой. Но потом домой к себе вела его, как щенка на верёвочке, а если позволял излишние вольности, удивлённо поднимала бровь, чем мгновенно ставила на место, и, как бы страстно всё последующее у них ни происходило, выпроваживала сразу после, раз и навсегда пояснив, что любит спать одна.
В тех же местах, где их не знали, и где обязательно появлялись желающие завязать с примечательной барышней знакомства, замыкалась в холодной сдержанной неприступности. Вроде они с Марком вместе, но и не обязательно, то есть, хотите, думайте так, а хотите — этак.
Что уж тут скрывать, в своей безумной влюблённости, да ещё с безмозглым желанием «быть честным», собрался как-то Марк проследить, что и как Рагда делает в незнакомой компании без него. Больший идиотизм трудно представить — телепат, которому отсканировать чужие мысли легче, чем иному услышать обращённую к себе прямую речь, крадётся тайком за предметом своей страсти, чтобы подсмотреть! Ха-ха, как говорится, до слёз!
Ну, прокрался на некий журфикс, ну посмотрел из тёмного угла, то и дело шарахаясь за чужие спины, и, что увидел? Да, смеялась с каким-то холёным типом, который глаз от неё не отрывал..., потом танцевала с породистым старичком, которого Марк пару раз видел в новостях, и который тоже прилип глазами..., потом приняла визитку от толстого господина и тут же незаметно выбросила в урну... И что? И ничего. Она даже домой уехала одна, и за это спасибо, конечно, вот только веяло ото всего это такой же вежливой холодностью, с которой проходили и их с Марком свидания. Рагда так же точно смеялась и с Марком, с такой же мечтательной отстранённостью с ним танцевала и, возможно, так же выбрасывала втихаря какие-то его подарки!
Однажды, под влиянием горькой минуты и, в большей степени, алкоголя, Марк поплакался Клёну, но тот лишь ободряюще похлопал по плечу. «Что поделать, Марк, она такая. Будешь пытаться переделать, отпугнёшь. Потерпи, вдруг она ещё не проснулась для полновесных чувств». И Марк ухватился за эти слова, как за соломинку, и терпел.
Весь год, что длились их отношения прошёл, как забег на короткие дистанции «от» и «до», когда мерещилось, что надо пережить одно, другое, третье, после чего Рагда расслабится, поверит и раскроет перед Марком, как это пошло трактуют в любовных романах, «все сокровища своей души».
Снова ха-ха...
Сейчас, перебирая эти дни, перед тем, как начисто вырвать их из памяти, Марк бесстрастно констатировал, что всё его желание «быть честным» диктовала обычная трусость. И то, что он считал собственным благородством, тоже трусость, потому что смотреть на Рагду через розовые очки было примерно тем же, что делает человек, мучающийся зубной болью, когда откладывает и откладывает визит к стоматологу. Погружаться в мысли Рагды он боялся и больше ничего тут придумывать не надо! А боялся потому, что интуитивно чувствовал — там пустота. И не в том смысле, что она Марка не любила — скорей всего, Рагда искренне считала, что всё у них хорошо — просто у неё там, в душе, ВООБЩЕ БЫЛО ПУСТО! Вечный маскарад с маской, заменившей подлинное лицо, которое за ненадобностью совсем стёрлось, растворилось в своём безразличии ко всему и всем, включая сюда и собственное «я». Этим, возможно, объяснялось безупречное совершенство Рагды, которая увлечённо и тщательно делала только одно — чистила, совершенствовала и украшала свою маску, которую никогда и никому не стыдно было показать.
Марк вздохнул. Оставалось вспомнить последнее, самое постыдное, после чего гроздь в триста шестьдесят пять дней, плюс-минус ещё несколько, из памяти будет извлечена навсегда.
Вот он, тот последний в их с Рагдой отношениях, день. Вот и сам Марк, поднимающийся по долгой и трудной, как его сомнения, лестнице. Кнопка видеофона, как шанс ещё раз ничего не делать... Но нет, сегодня такой день, что больше нельзя! Смущали теперь только средства, а цель требовала и требовала собственного достижения, эта финишная лента, за которой освобождение, как приз...
Марк почувствовал близость мысленных трансформаций и поморщился. До сих пор это воспоминание кололо его, не столько стыдом, сколько противным чувством неподготовленности. Уж, казалось бы, всё в голове перебрал, пока собирался к Рагде - и то, что в её мыслях выглядит полным идиотом, и то, что там плотно сидит другой, идеальный, и по какой-то причине недостижимый образ, до которого Марку расти и расти, и даже то, что она глупа, как пробка, чего он в своих розовых очках упорно не замечал... Одним словом, на всё доспехи нацепил и думал, что любой удар выдержит, а вышло...
Ну, понятно уже, как вышло. И правильно! Поделом ему за то, что изо всех существующих вариантов проверки чьих-то чувств, выбрал самый жестокий и подлый! Может, потому и трансформация ощущается так болезненно?
Короче, терпи, Марк! Терпи и вспоминай по секундам, с какой лицемерной скорбью прямо с порога завил, что смертельно болен и вынужден в скором времени уехать, «чтобы ты, Рагда, на мои мучения не смотрела»!
Вот так вот! «Умнее» некуда уже!
А теперь настрой-ка ты, умник, резкость, да приблизь глаза Рагды.., эти фантастически-неземные глаза, в которых всегда мерещилось столько тайн... Видишь? В них самые настоящие слёзы! В них боль и отчаяние, из-за которых ты себя уже казнишь и готов отступить..., но нельзя, нельзя! Инстинкт самосохранения держит, как бандаж, и вот уже сознание мягко просачивается сквозь поверхностную..., очень поверхностную маслянистую плёночку сострадания, ищет, на что бы опереться дальше и, не найдя опоры, летит в глухую, бездонную, чёрную, как подвальный колодец, пропасть абсолютного, тотального безразличия!
ЕЙ БЫЛО ИСКРЕННЕ ВСЁ РАВНО!
Марк поёжился, как будто в недрах его костюма мерзко забегали мелкие гадостные мошки.
Ну, что? Получил?
Да, получил.
Теперь выдёргивай этот куст идиотизма! Выдёргивай с корнями и теми, налипшими на самые их кончики, комками грязи, на которых всё и проросло! Никто не заставлял — сам, с ослиным упрямством лез в петлю, сам затягивал её туже и туже, душил, медленно и мучительно одно из немногих в человеке достойных чувств, а когда решился, наконец, оттолкнуть опору, на которой топтался, полагая, что «так честнее», оказалось петли-то и нет! И не было никогда и нигде, кроме собственного воображения, куда первым делом и следовало заглянуть, раз уж так пугала правда о Рагде!
Что, дорогой, не рвётся, не выдёргивается? И правильно. Это же не воспоминание — это неотъемлемая часть того тебя, кто пытался любить, не умея этого делать. И Рагда тут не причём! Ты выбрал единственный возможный для себя объект — безопасный и безучастный, тоже любить не умеющий, рядом с которым собственное неумение вроде как норма...
Жаль, конечно... На Земле было бы, наверное, очень и очень жаль. А здесь — самое то! Не зря взял в дорогу!
Когда наступит решающий день, на самом пороге горизонта событий, проходя чёртову сингулярность, Марк это воспоминание выставит перед собой одним из первых, как визитку. И, если сгинет в той проклятой «норе» будет, по крайней мере, ещё один повод с полным основанием сказать: «И поделом!»
Продолжение:http://www.proza.ru/2016/04/07/2009