Для меня важно исключить непредвиденное отношение символического обмена, преобразующего любые привычные нам границы между явлениями, исключить процесс проблематичного пространства в котором ценностные модальности, могут функционировать лишь обретая определенную возможность, надежду. Термин "символическое" традиционно используют в смысле уподобления некоей христологии, также иногда в том значении, которое имеют чистые или смутные формулы модерна. Здесь, однако речь идет о символическом обмене движений тел и знаков их природной предрасположенности. Предрасположенности к невзгодам, двусмыслености, отвержению зла. Если ценность всегда ориентирована в одном направлении, явственно противостоя изначальной катастрофе; в соответствии с законом ниспровержения и преобразования, то в символическом обмене имеет место реверсивность элементов. Используя понятие символического обмена я попытался выйти за пределы рыночных отношений. Очертив режим идентификации. Ограничив логику проблемы. Определив способ переустройства нового беспорядка, разъясняя формы взаимоотношений публик; с позиции, которую можно, по-видимому, назвать утопичной, но утопии составляющей действительное основание нашей культуры.
Реверсивность, о которой идет речь, представляет собой обратимость сразу и жизни и смерти, и добра и зла -- всего того, что для нас существует в виде альтернативных ценностей. В символическом мире жизнь и смерть обмениваются, бывают сыграны. И поскольку царствующая здесь реверсивность устраняет все обособленные элементы, постольку она устраняет и принцип ценности, предполагающий наличие противоположностей, между которыми неизбежно устанавливаются диалектические взаимоотношения. Однако никакой диалектики в пространстве символического нет. Если говорить о смерти и жизни, в нашей системе ценностей их реверсивность отсутствует: то, что позитивно, -- на стороне жизни, то, что негативно, -- на стороне смерти, смерть завершение жизни, деактуализация; но в символическом мире элементы именно обмениваются, оказываются сыграны.
Такая форма критики справедлива и для области обмена имуществом, при условии преступления ущерба наносимого сюжету, преступая три последовательные унижения человека, только тогда дает о себе знать специфический тип метаморфозы благ, который абсолютно свободен от власти ценности. Фигуративная метаморфоза благ базируется на расточительности, на утрате, покупке вещей; и которая в то же время никогда не должна прекращаться. Обменный процесс никогда не должен иметь завершения, а его интенсивность при случае надо доводить до пределов возможного. Игра, судя по-всему, принадлежит именно данной форме обмена, ведь деньги задействованные в игре уже не обладают никакой закрепленной за ними ценностью и находятся в движении в соответствии с правилом, которое явно отличается от нравственного закона. Согласно этому символическому правилу, выигранные деньги ни при каких обстоятельствах не могут опять стать рыночной ценностью -- для этого надо обязательно снова их ввести в игру в рамках самой игры.
Символический обмен может быть рассмотрен и в более широком плане, на уровне художественных операций и политических практик. К примеру, на уровне форм животного мира, человеческого и божественного мира, обмен происходит на уровне метафорфоз и потому утрачивает свою жесткую определенность: человеческое теперь перестает быть противоположностью самочеловеческого и т.д. Здесь мы наблюдаем символическую сингулярность объекта обмена, при которой дуальность осуществляет работу по созданию диссенсуса практики и формы. То же относится и к телесности где дуальность состоит в переконфигурации общезначимой политики: в пространстве символического телесное не имеет индивидуального статуса, выступая в качестве субстанции-актора, находящейся вне каких бы то ни было оппозиций типа оппозиции тела и души, тела и духа и т.п. В тотальных культурах, где тело неизменно включено в ритуал, оно отнюдь не является символом жизни, и в них не возникает проблемы заботы о его здоровье, сохранении его целостности и обеспечении его долголетия. Эта обязанность ложится на плечи самого субъекта, для нас телесность оказывается одновременно особенным и общим объектом, осмысляемым в категориях владения и господства, в категориях оппозиции к постоянным реверсивным операциям извне. Символический базис-субстанция, способная, не покидая мира людей, присутствовать также и в мирах животных, растений и минералов.
Однако не обстоит ли дело таким образом, что по существу ложной проблемы, согласно с господствующим мнением, все события всегда происходят именно в сфере символического обмена, которая кардинально отличается от сферы практикуемой нами сегодня рациональной купли-продажи предметов. Возможно раскрыв танец социальной действительности нам удалось рассмотреть точку зрения, которая стремится стать самой нашей реальностью, а именно: экономики, в свершении религиозного или терапевтического ритуала, экономики в долг, стяжающей смысл науки не существует, поскольку подлинным основанием движения вещей и предметов в прошлом и сейчас, является обмен, и именно в пространстве символического порядка они в действительности и обмениваются.
Когда, в символическом порядке можно видеть исторический объект и изучать произвольную форму обмена в первобытных социумах исключительно с антропологических позиций, при каждом удобном случае следует подчеркивать {архе} , cогласовывать друг с другом природу порождающую и природу чувственную, не забывая что в нашем обществе всё подчинено принципу ценности. Дело в том, что возможно мы живем в условиях неподвластных произвольным и расплывчатым временам. Мы создали реальность, полностью зависящую от союза экономической, предметной и сексуальной действительностей, но главной, радикальной формой жизненности всегда выступает прогресс, безудержное повышение ставок, вызов, то есть отрицаемый стазис. Жертвенный айстетон. Следовательно, и мы, по-видимому, живем жертвенностью, но, в отличие от представителей других культур, хотим принять данный образ жизни. И можем, поскольку, находим удовольствие в сложном процессе дифференциации мифов и ритуалов, когда смотрим на них или слушаем.
Мы сотворили иной тип организации социума спектакля, и там, где заявляли о себе цикличность, разрыв, исток, господствует теперь другая фигура выражения, соткана из новой ткани микрособытий, необратимая фигура системы. Мы живем, затем умираем, и это по-настоящему пламя алтаря. Сожалеть по этому поводу бессмысленно.