Галопом по Европам

               

               

                К ЧИТАТЕЛЯМ

Сколько же воды утекло с тех пор, когда созидался этот трактат ? Очень много. Достаточно сказать, что на свет он появился в 1993 году. И, кажется, время тогда было другое, и расхожие истины тоже. А вот ведь, тянет изредка текст тот перечитать. Значит есть в нем нечто и для сегодняшнего дня актуальное. Правда, стиль у меня тогда был тяжеловатый. Это от накопившегося перед этим опыта написания нудных научных работ. Ну так дело это вполне поправимое. Нужна лишь небольшая правка на предмет облегчения длинных и примитивных стилевых оборотов. Другое дело, изредка возникающий в процессе редакции  резонный вопрос – а стоит ли сейчас над этим всем заморачиваться ? Думаю, стоит. Ведь все говорят красота, а мне поперечному всегда кажется, что именно юмор спасет окружающий мир. В общем…

Попробуйте незаметно проникнуть в солидное академическое учреждение и тихо пройти в большой зал, заполненный таинственным полумраком. Тот самый, в котором вот уже много часов подряд заседают напрочь полысевшие от многолетнего умственного напряжения маститые историки и с завидным прилежанием учатся этому весьма трудному делу их еще временно сохраняющие богатую шевелюру ученики. Дождитесь, когда закончится очередной доклад на тему исторического значения для судеб мировой философии затворнического сидения известного древнегреческого мыслителя Диогена в тесной глиняной бочке. Да, той самой, что в ту далекую пору называлась пифосом, и решительно потребуйте слова. Выйдя твердым шагом на сцену с трибуной, выждите пару минут для солидности, многозначительно кашляните в платок и попытайтесь сделать в общем-то вполне справедливое замечание, мол, вся история человеческая представляет собой весьма смешное явление. Если, конечно, к нему приглядеться внимательнее и рассмотреть с определенного угла зрения. Думаете, немало возмущенные таким неслыханным кощунством ученые тут же столкнут вас с высокой трибуны ? Да ничего подобного. Вас просто-напросто засмеют, причем сопровождая этот веселый процесс остроумными репликами.
А теперь, поторапливаясь на всякий непредвиденный случай, выйдите из полутемного зала и пройдите в конец длинного коридора. Отыщите в сложном лабиринте лестничных переходов маленькую курилку, где собралась оживленная кучка научных сотрудников, питающих непреодолимую аллергию ко всевозможным научным заседаниям. Ненавязчиво влейтесь в этот небольшой коллектив и внимательно выслушайте увлекательный анекдот о том, как подслеповатый султан никак не мог отыскать аппетитную молодую наложницу в огромной ночной сорочке, выданной ей нерадивым заведующим султанским хозяйством. А затем решительно заявите, что история человеческая представляет собой серьезную штуку и не дает никаких поводов для столь кощунственного ее рассмотрения.
Думаете, слегка ошалевшие от такого неожиданного утверждения молодые ученые тут же всем скопом столкнут вас с лестничной площадки? И не надейтесь. Вас, как и в прошлом случае, от души засмеют. Так значит история рода людского не такая уж и нудная штука, как зачастую привыкли мы ее принимать? Только вот в чем беда. Не пустит вас в академическую курилку очень бдительный престарелый вахтер. Так что же делать? Остается одно, взглянуть на историю человеческую своим собственным непредвзятым взглядом.
               

                ЛЮДИ-ИСТОРИКИ

Давно канули в лету те поистине первобытные времена. По земле тогда бродили много¬численные стада животных, а в зарослях их лениво поджидали не столь свирепые, как сейчас, хищники. Видимо, по причине относительной сытости. В пышных кронах тропических деревьев на всевозможные лады щебетали невиданные птицы, а с ветки на ветку, как искусснейшие акробаты, стремительно перелетали небольшие, лохматые существа, чем-то отдаленно напоминающие нас с вами. Ни острых клыков, ни быстрых ног они не имели, поэтому спускаться на землю из своего безопасного воздушного дома весьма опасались.
Однако тысячи лет непреодолимо тянула их к себе видневшаяся внизу таинственная, покрытая мягкой зеленью поверхность. И не выдержал кто-то из них однажды, рискнул. Возможно, его тут же и съели. Не отходя от дерева. Однако геройский пример всегда заразителен. За первым спустился на землю второй, за ним третий, а там и четвертый. Всех, мол, не съешь, поскольку нас много. Покинув, таким образом, свою уютную древесную экологическую нишу, наш отдаленнейший пращур прочно забыл дорогу обратно, и ему ничего не оставалось делать, как решительно вступить на очень длинную и полную терний тропу сложнейшего превращения в нас с вами.
Долог и предельно запутан был этот длинный, как вечность, путь. Через горы и степи, бескрайние моря и полноводные реки, непроходимые болота и темные лесные чащи. Река заставила пращура изобрести лодку, океан — построить корабль, холод — сшить теплую одежду. В плодородных поймах рек заколосились возделанные поля, а на зеленых, тучных лугах стали пастись несметные стада терпеливо прирученных животных. Где-то выросли зубчатые стены вокруг оживленных городов, где-то взметнулись к небу громадные островерхие пирамиды.
Древние мудрецы сочинили захватывающие классические мифы, а гораздые на выдумку рационализаторы изобрели колесо и телегу. По бескрайним степным просторам гулко загрохотал весьма удобный по тем временам общественный транспорт — кибитки. А вслед за ними не замедлил появиться и сугубо индивидуальный. Человек впервые оседлал верблюда, ишака и лошадь. Широчайшие земные пространства вмиг покорились любопытному первобытному взору. «Мир тесен»,— неожиданно открыл великую истину какой-то выдающийся древний философ.
Но вот пришло время, и придумал человек телескоп. Во все глаза стал осматривать он через этот диковинный аппарат вначале ближний, а затем все более удаленный космос. Не закурится ли где-нибудь в темной и холодной вселенной теплый дым из печной трубы, не промелькнет ли на гладкой поверхности какой-нибудь пустынной планеты знакомый след от четырехколесной повозки? Тщетно. Ни теплого дыма, ни знакомых следов. Увы, мертва на жизнь вселенная, взгрустнуло человечество. Ни ангелов, ни чертей, ни братьев по разуму. А ведь так хотелось отыскать в бесконечном вселенском мраке себе подобных. Опереться, так сказать, на их дружеское плечо.
Тихо угасла в умах человеческих поначалу взбудоражившая всех космическая тематика. Приковали к себе внимание дела земные. А их за это время целая тьма накопилась. Раньше-то казалось по древней наивности, мол, чем дальше по дороге истории, тем меньше житейских хлопот. Однако на месте вчерашних тут же вставали проблемы сегодняшние, а их место занимали вопросы завтрашние. Да и старые не исчезали бесследно, а нет-нет, да и давали знать о себе. «Братцы! Да ведь всякое новое — это хорошо забытое старое»,— неожиданно осенила гениальная мысль одного из последующих, причем не менее великих философов.
«А ведь и правда,— недоуменно пожало плечами вмиг прозревшее человечество.— И как только об этом раньше никто не догадывался?» Ну что же,  понятно. Рутина житейская засосала, быт неустроенный. А ведь все, казалось бы, просто. Всякое настоящее уходит корнями в отдаленное прошлое. Там и нужно искать ответы на сегодняшние вопросы. Приостановилось человечество в своем неугомонном движении и осторожно оглянулось назад. А там мрак сплошной и тропинка в нем вьется истоптан¬ная.
«Так не пойде...ет,— подумало обескураженное сообщество.— Как же дальше идти, прошлого своего не зная?»
Посовещалось оно между собой, посоветовалось и реши¬ло. Отрядить надо небольшую группу людей, чтобы пройденный путь изучили. Не осталось ли там незамеченным чего интересного? В общем, отрядили их и тут же нарекли  историками. Это чтобы с множеством других специалистов не путать. Козоводы, к примеру, среди людей имеются, пуховоды, а эти — историки. И отправили всех их в прошлое. Идите, мол, ребята, туда, откуда мы вышли, может чего полезного насобираете?
Посмотрели те люди печально вслед суетливо убе¬жавшему за очередной поворот человечеству, потоптались на месте в некоей нерешительности и пошли жарким солнцем палимые в обратную сторону по давно забытому, а оттого таинственному маршруту. То колесо им попа¬дется сломанное, то жилище вконец обветшалое, то крепостишка полуразрушенная. Чем дальше — тем бюльше. Там, среди глубинных эпох, вообще что-то невероятное началось. Какие-то кладки из неподъемных монолитов пошли циклопические, вырытые на земной поверхности фигуры многокилометровые, рисунки на скалах фантастические. В общем, все не от мира сего.
Забурлило от сведений тех в мозгах убежавшего далеко вперед человечества. Стало оно внимательней по сторонам оглядываться. И увидело. НЛО в виде тарелок летающих по всему небу висят, оказывается. То там зависнут, то здесь. Повисят, повисят и исчезнут загадочно. Очевидцы среди людей появились сомнительные. Якобы инопланетян с тех тарелок видели. Одни маленькие, нам до пояса, другие, наоборот, двухметровые. Трактор свободно одной рукой переворачивают.
«И чего они с нами в контакт не вступают? — недоуменно пожимало плечами социальное сообщество.— Ждали их, ждали а они по характеру чересчур замкнутыми оказались. Вот тебе и братья по разуму. А может быть это и не братья совсем, а хитроумные роботы? Ну что же, обождем. Может и сами когда пожалуют?»
Однако недолго тешился тем заключением род людской. Улетели тарелки, прилетели шары светящиеся с какими-то мощными излучателями. То самолеты стали сопровождать, то на поездах непонятные эксперименты ставить.
«Да что же это такое!? — стало потихоньку вскипать человечество.— Это что за шуточки беспардонные? Откроетесь вы нам когда-нибудь наконец, или в прятки играть прилетели? Это за сотни-то световых лет? ». Кривотолки пошли по этому поводу всякие, теории возникли экстрава¬гантные об ответственных за нас высокоразвитых цивили¬зациях.
Вдруг, всех людей огорошила поданная кем-то кощунственная идея. А что если мы, это совсем и не мы? Насадная, так сказать, цивилизация? Развели нас когда-то в пробирке и наблюдают теперь как' за кроликами?
«Не...ет,— откликнулись тут люди-историки. Те, что в обратный путь когда-то отправились.— Никто нас на эту планету не насаждал. Мы тут кое с каких вершин уже начало пути прослеживаем. Хотите, фотографию нашего лохматого предка пришлем? Вон он, там вдали с дерева на дерево перепрыгивает».
«Ну и ладно, ну и хорошо,— успокоилось на том человечество.— А то неприятно, понимаете ли, себя под колпаком ощущать. Вы бы хоть не молчали подолгу. Отчеты мало-мальские о работе слали. Как-никак на бюджете сидите, зарплату регулярно от нас получаете». И что бы вы думали ? «А кто сказал, что   отчеты просто писать? — заартачились люди-историки. Техникой вы нас никакой не снабдили, харч для исследователей скудный назначили. Да и вниманием особым не балуете. В общем, ни материальных, ни моральных стимулов. А ведь путь в прошлое также бесконечен, как в будущее. Ну да ладно, уговорили. Краткий отчет вам все же пришлем. Бюджетники как-никак».
И шлют с тех пор отчет за отчетом историки. Удержу нет. Если в ряд их  составить, земной шар опоясать можно. Простому смертному на их прочтение сотни жизней не хватит. Ну что же, облегчим задачу. Дадим неискушенному в исторических делах человеку, каковых большинство, очень краткую их аннотацию
 
                НАЧАЛО ВСЕХ НАЧАЛ

Итак, вывалился однажды наш отдаленнейший пращур из своей животной колыбели, сделал несколько неуверенных шагов под сенью густых джунглей и напрочь забыл дорогу обратно. Однако зорким своим полузвериным оком он  заметил, что из соседней колыбели также вывалилось некое существо, причем в чем-то похожее и в то же время совсем не похожее на него самого.
«Кушать хочу,— требовательно взглянуло Оно на опешившего от такого неожиданного заявления пращура. И пришлось тому лезть на ближайшее дерево за спелым бананом. «Мне стыдно»,— кокетливо прикрыло Оно, насытившись,  некоторые свои оголенные части. И принес наш пращур, немало смутившись, элегантный фиговый листок. «А где наша квартира?» —томно потянулось Оно. И обо¬рудовал пращур для этих целей пещеру.
Жаркий костер в ней запылал, лежанка мягкая появи¬лась, дети пошли. А как иначе? Скучно ведь без детей?
А у тех свои дети в скором времени появились. Бегают, неугомонные, верещат что есть силы, ящериц и больших доисторических тараканов по пещере гоняют. И расселилось вскоре по всем южным областям планеты нашей многочисленное прачеловечество. И, кажется, не обезьяны уже и в то же время еще не люди. Переходная, так сказать, эпоха имела место быть в те отдаленные времена. В северные области они тогда не стремились. По причине малого обогрева от фигового листочка. А другой одежды в ту пору еще и не знали. Да и южных территорий пока хватало. Идешь, бывало, месяц, а то и другой. Ни единой прачеловеческой особи. Одни представители других биологических видов. То слон тебе на пути попадется, то длинный жираф, то крокодил. Последних много по земле тогда шастало. Это в последующие эпохи их из-за толстой кожи на портфели для канцелярских работников извели. А тогда - куда ни глянь, везде разинутая зубастая пасть.
Большое нервное напряжение эти прожорливые твари в прачеловеческом обществе тогда создавали. То ногу кому оттяпают, то руку, а то и голову. Одного нашего зазевавшегося пращура на острове Ява так обглодали, что в далеком будущем знаменитый французский архео¬лог Дюбуа от него только несколько жалких косточек отыскал в доисторических земных толщах. Питекантропом то существо назвал, или обезьяночеловеком. В общем, переходное время было тогда, оттого и обезьяночеловек.
Жили пралюди в ту пору квадратно-гнездовым способом. Объединялись они, стыдно сказать, в примитивные первобытные стада, каждое из которых мирно паслось на своей собственной кормовой территории. Кто кокос экзотический на пальме найдет, кто банан, а кто и просто ящерицей удовлетворится. А то подкараулят слона и давай на него всем скопом страх нагонять. Кричат, визжат, камнями бросаются, но главное гримасы свирепые строят. Ну, тот не выдержит такого кошмара и бросится в ужасе в болото топиться. Так ведь, не дадут перепуганному животному спокойно утонуть. Оглушат чем-нибудь тяже¬лым по голове и тут же вытащат на берег. Глядишь, через часик-друтой от гиганта один костяк на земле беле¬ет. Что поделаешь, кушать хочется.
В общем, голод не тетка. Иногда ходят наши пращуры, ходят и ничего съестного найти не могут. Нарушили, стало быть, по своей первобытной необразованности экологическое равновесие. До другой кормовой территории идти далеко, ноги в пути протянешь. Единственный выход — пожертвовать ближним. Выстроит предводитель все стадо по росту, закроет глаза для справедливости, а сам сквозь чуть приоткрытое веко подглядывает. И того, кто у него в прошлую трапезу жирный кусок из-под самого носа увел, старательно в шеренге отыскива¬ет. Наткнется на его лохматую физиономию и радостно ткнет в ее сторону своим кривым волосатым пальцем. Набросятся тут все с жаром на своего незадачливого одностадника и давай за счет него голод свой утолять. Каннибализмом, стыдно подумать, занимались в ту пору. Даже обоснование логическое под это примитивное дело придумали. Продукт на общественной  территории кушал? Кушал. Мяса за счет этого на себе нарастил? Нарастил. Ну так и отдавай его теперь голодному обществу.
Однако это в самых примитивных коллективах так было. В более продвинутых предводи¬тель перед каждым таким актом обычно речь зажигатель-ную произносил. Ну что, мол, братец, выпала на твою долю величайшая миссия, спасти от злого голода родное первобытное стадо. Тут уж не серчай на своих одностадников. Женщины и дети от недоедания пухнут, немощные старики тоже. Видишь, с каким нетерпением на тебя поглядывают? В общем, не обессудь, браток. Скажет и тут же смахнет с дикого еще глаза невольно навернувшуюся на него большую перво¬бытную слезу. Сразу видно, сознательный общественный лидер.
Но не везде, как уже говорилось, такое бывало. В большинстве случаев особо не церемонились. Безо всяких вступительных речей своих ближних съедали. Дикость, она и есть дикость. Кстати, прослеживался в отношении пищи еще и крайний зоологическии индивидуализм. По принципу — кто хам, тот и ам. Добудут, к примеру, охотники бегемота. И пока прибудут престарелые и инвалиды, от туши и нет ничего. Съели все самые шустрые и нахрапистые. Отсюда и продолжительность жизни в те времена была невысокой. Попробуй проживи долго после вот таких нервных стрессов. Только что на бегемотовых костях мясо висело. А пока дотащились сюда наиболее незащищенные слои стадного общества и нет его уже и в помине. Молодые и здоровые на солнышке, развалясь, лежат и лениво в желудках своих его переваривают.
И не выдержал такого хамства один старичок, дожи¬вавший свой первобытный век в одном из многочисленных коллективов. Прибежал он как всегда к шапочному разбору, пустил голодную слюну над тщательно обглоданными костями очередного гиппопотама и прямиком к молодым повесам. «Вы что же, - говорит, - дармоеды, свой зоологический индивидуализм обуздать не можете!? Ведь не в животном мире живете, а в самом настоящем предчеловеческом. И мозги в ваших головах не обезьяньи уже. Пора и социальную справедливость вводить. Первобытное равенство в доступе к пищи!»
И ведь устыдились своего крайнего индивидуализма молодые охотники. С тех пор, как животину какую добудут, тут же все стадо свое соберут. Причем каждый кусок мяса по кругу пускают, чтобы всем откусить досталось. Правда, выигрывать в этом случае стали те, у кого больше рот. Ну да, что поделаешь? Не зашьешь же половину его сухожильными нитками. Зато старики первобытные от голодных стрессов умирать перестали. Приобрели они, наконец, в этом жизненно важном деле долгожданное душевное равновесие. С тех самых пор они за охотниками больше не бегали, а у входов в жилища сидели и на всякие житейские темы философию разводили. А вы думаете, откуда берет начало человеческая философия? Так вот, оттуда, с самых ранних первобытных времен. А точнее с того старика, который решительно молодых охотников урезонил. Его и можно считать отцом философии, поскольку старец тот для любви к мудрости создал  соответствую¬щие экономические предпосылки.
Итак, одну проблему социальную пращуры наши решили. Но оставалась   другая, еще более деликатная. И без ее решения, ну никак нельзя было шагнуть в настоящее человеческое общество. Щекотливейший вопрос отношений между пола¬ми. Да скорее и не взаимоотношений, а проблема беспрепятственного доступа одного из них к другому. Дело все в том, что бытовала тогда в области проявления пылкой любви крайне несправедливая система доминирования. И держалась она на примитивной грубой силе. Он к ней, а она ему с опаской на здоровенного громилу глазами показывает. Смотри, мол, нарвешься на неприятности. А тот сидит неподалеку и мощными желваками нервно играет. Какая тут любовь? Он к другой, а та ему то же самое. Он к третьей, а громила уже и кулаком волосатым нос чешет. В общем, сила есть, ума не надо.
И воспроизводилось первобытное общество от одних тех громил. А ведь жизнь во все времена неопровержимо доказывает — чем мышцы больше, тем ума меньше. Уж так природой задумано. Либо то, либо другое. И никак по причине той не могли первобытные прачеловеческие стада вырваться из замкнутого круга излишней своей простоватости.
Однако не выдержали, наконец, такой вопиющей не¬справедливости мужские особи одного из стадных коллек¬тивов и совершили самую настоящую сексуальную рево¬люцию. Побили всем скопом своего громилу и шумно прогнали его с кормовой территории. И получили с тех пор все дееспособные мужчины равный доступ к особям женского пола. И ведь поумнело после этого первобытное общество. Дети сразу пошли более развитые. Орудия труда стали изобретать каменные, пищу мясную на костре поджаривать для лучшей усвояемости, к фиговым листкам одежду из шкур животных добавили. В более северные широты затем расселились. А тут и вглубь процессов социальных давай вникать. А пошло все с одного не в меру любопытного ка¬рапуза.
 - А где мой папа? - решительно оторвался он как-то от маминой груди и требовательно сверкнул глазенками.
 - Вон там,— неуверенно показала та рукой на совокупную мужскую половину стада.
 - Так не бывает,— упорствовал капризный малыш.— Если мама одна, то и папа один должен быть.
 На том и закончилась первобытная половая неупорядоченность. Он к ней, а она ему встречный вопрос: «Ты по любви или как?»
 - По какой еще любви? — огорошенно недоумевает тот.— Слово-то какое непонятное выдумала. Я по самой что ни на есть житейской потребности, так сказать.
 - Ах, во...он оно что,— упирает она решительно полные руки в крутые бока.— А ну-ка, катись отсюда со своею потребностью. Хватит плодить безотцовщину. Не в животном мире живем !
 Вот так и сформировалась в истории парная семья. А вместе с ней кончилась для мужчин их вольная жизнь. Заботы всякие одолевать начали. Сходи туда, сбегай сюда. То дикую бизониху из прерий пригони, чтобы дитя накормить, поскольку ее собственный молочный аппарат перестал, видите ли, работать, то быстренько тигра саблезубого добудь, так как из его шкуры пеленки более теплые и мягкие получаются.
Ну что же? Разные физиологии, отличные друг от друга психологии, противоположные сферы приложения труда. На групповом-то уровне это не так заметно было, а при парном браке обнажилось в полную силу. И стали на этой почве возникать очень даже напряженные ситуации. Сейчас мы их называем семейными драмами. Но разрешались они в те времена достаточно быстро, а не затягивались как у нас на целые недели и месяцы. А как иначе? При примитивном-то образе жизни? Принцип тогда первобытный в полную силу работал, мол, как потопаешь, так и полопаешь. Конфликты семейные он быстро гасил.
В общем, многие сотни тысяч лет изживали из себя наши предчеловеческие пращуры необузданную власть над собой коварных биологических инстинктов. Очень уж хотелось им в настоящих людей превратиться. И всякие нормы почти человеческого общения у себя в темных пещерах вводили и всевозможные табу, на посто¬янно прорывавшийся зоологический индивидуализм. Даже первый антимонопольный закон сформулировали. Это по поводу любовного интима, если помните.
Однако постоянно брала над всем этим верх прошлая животная природа. Поживут они, к примеру, с год совсем почти по-человечески и вдруг раз - и все на смарку. И опять десять тысяч лет животной стихии. Несладко пришлось в бесконечной борьбе с животным началом древнейшему человеку. И все потому, что настоящим человеком он тогда еще не был. Как ни старался.
Даже на следующей ступени развития, в эпоху неандертальца, как его опять же ученые называют, он таковым не стал. Лоб покатый, нижняя челюсть как у боксера, надбровные дуги как козырек от фуражки. Ел все, что зубами можно разгрызть, ходил на своих двоих, вооружен был увесистой сучковатой дубиной. Специалисты поговаривают, что и дротик с каменным наконечником он уже изобрел. Глаза от недоедания вечно голодные, а от кострового дыма постоянно красные. Взгляд тяжелый, исподлобья. Угрюмая личность, не правда ли?
В общем, вид у неандертальца был не совсем элегантный. И это мягко сказано. Вид у него был такой, что лучше не приближаться. Хотя сейчас говорят, что это была побочная ветвь, причем тупиковая. А вот то существо, которое решительно шагало в нашу с вами сторону, дошагало несмотря ни на что. 
 «Ну и уро...од уродился» ,— с великим ужасом, наверное, подумала та отдаленная праматерь, что первая произвела на свет настоящего человека. Лоб непомерно большой, а челюсть совсем маленькая. Ничего путевого ею не разгрызешь. И волос на теле почти нет. Но куда деваться? Сын, он и есть сын. Кормить его надо, одевать, от чрезмерно любопытных сородичей защищать. А то, того и гляди оторвут нечаянно своими мощными волосатыми лапищами что-нибудь жизненно необходимое у этого чересчур хрупкого малыша.
Однако хилый-то он хилый, а вот умище у него не под стать никому. «Это за счет большого лба у него» ,— догадалась вскоре чуткая мать.— Стало быть не уродство это совсем, а следующий шаг по пути эволюции. И никакой он у меня не гадкий утенок. Любого старейшину по мудрости за пояс заткнет».
Как бы там ни было, но, кажется, закончила на том свои антропологические художества гораздая на выдумки биологическая эволюция. Изобрела таки царя природы. Только вот до сегодняшнего дня непонятно, к добру она это сделала для природы или к большому несчастью. Ну да время покажет.

                ВЕЛИКИЙ ПРАРОДИТЕЛЬ

Итак, родился однажды на предыдущей стадии развития у одной из первобытных матрон дюже лобастый сын. И настолько он был непохож на своих соплеменников, что те так и называли его — выродок. Правда и другую версию кое-кто подавал. Мол, стукнулась где-то мамаша своим животом, вот шишку на лоб своему ребенку еще в утробном состоянии и поставила. Одни жалели дитя как могли, другие зло насмехались над таким его головным уродством. «Смейтесь, смейтесь,— хладнокровно думал над злыми шутками подрастающий сапиенс.— Одно вам глупым невдомек. По настоящему смеется тот, кто смеется последним».
Сильно умный рос мальчуган. Еще в детском возрасте всю принятую тогда систему счета по пяти пальцам до десяти расширил. А в подростковом без особого труда небогатый словарный запас сородичей в несколько раз увеличил. Только вот воспользоваться они этим достиже¬нием никак не могли. По причине массивных нижних челюстей. Поэтому большей частью все бойкую речь маленького сапиенса того и слушали .
И понял к периоду своего созревания лобастенький паренек, что выпала на его долю непреходящая историческая миссия. Положить начало новому роду человеческому. Но как в одиночку зажечь светлый луч цивилизации в чрезмерно сумрачном пещерном царстве? Однако все гениальное просто. «Надо максимально размножиться»,— осенила его однажды судьбоносная для нашей с вами истории мысль.
И старался изо всех сил наш теперь уже прямой предок. И умение много говорить было ему в этом великом деле как раз наруку. Женщины-то всех времен и народов любят ушами. И потянулись к его пещере молодые матроны со всего тогдашнего первобытного мира. И не умол¬кал в пещере той сладострастный голос нашего знаменитого предка, и трудился он в поте лица своего на благо будущих поколений, и разносили затем по всей первобытной ойкумене умиротворенные женщины многочисленные зачатки лобастеньких сапиенсов.
Что значат перед его немеркнущим обликом все вместе взятые Дон Жуаны будущего? Мелкая пыль по сравнению с гигантской глыбой. Это был величайший в истории человечества Дон Жуан, с честью выполнивший возложенную на него историей огромную миссию. И совершил он, надо признать, самый яркий в истории подвиг, посеяв в первобытной социальной среде семя современного человека.


                РОД  ХОМО

И расселилось вскоре по всей планете нашей несметное полчище сапиенсов. Все удобные для жизни кормовые территории они постепенно заняли. Те же, кто с массивной нижней челюстью, большими надбровными дугами и покатым лбом имели несчастье родиться, вмиг обрели жестокий комплекс неполноценности. Теперь уже они на фоне новой людской общности как гадкие утята стали выглядеть. Терпели, терпели такое дело массивночелюстные и, наконец, решили — баста. Хватит над собой насмешки сносить. Нам с этими сапиенсами не по пути. И подались они всем скопом в снежные люди. До сих пор те задержавшиеся на эволюционном пути в труднодоступных горах проживают и с остальным человечеством из-за горькой прошлой обиды никаких контактов не поддерживают.
Ну а сапиенсы тем временем окончательный крест на первобытном стаде поставили. Идешь, допустим, по густым джунглям, отбиваешься лениво от надоедливых удавов, а впереди поляна с первобытным поселком. Из прутьев и широких листьев построенным. Вокруг птицы райские поют, а в тени деревьев тигры-людоеды сладко дремлют. Одиноких зевак из того селения терпеливо дожидаются.
Заглянешь незаметно в первую хижину, а там семья живет сапиенсов. Он, она и дюжина шаловливых детишек. Он дубину сучковатую острым камнем обрабатывает, она корешки съедобные для просушки на длинный прутик нанизывает, а дети с аппетитом большую ящерицу жуют. Вкусно, за ушами трещит.
 - Как у тебя нога? — участливо спрашивает она.— Та, на которую намедни слон наступил?
 - А ничего, синяк проходит,— радуется он ее вниманию.— Сущие пустяки. Зато крыша во время ветра теперь съезжать не будет.
С этими словами он с неподдельной гордостью смотрит на огромный бивень, поддерживающий кровлю их хижины.
 - А как у тебя рука? — заботливо осведомляется хозяин.
 - А...а, чепуха,— радуется она его взаимному вниманию.— Совсем маленькая царапина. Зато сидеть теперь мягко и тепло. С этими словами она нежно поглаживает под собой пушистую шкуру огромного тигра.
- Даже пикнуть не успел,— прожевав свою порцию ящерицы, радостно сообщает младшая дочурка.— Мама его ка...ак за лапу схватит, да ка...ак об дерево ударит. Ну и я тут как тут. Камешком его по голове бац.
- Камешек то тот потом укати,— ехидно замечает старший брат Маугли.— А то тропинку к озеру он загородил. Сколько можно стороной его обходить?
- А Маугли то, а Маугли,— тут же затараторила уязвленная малышка всех крокодилов в нашем озере перевел. Нырнет в воду, вытащит зелененького на берег и давай у него зубы расшатывать. Они теперь бедные маленькими косячками по ночам на другой конец джунглей перебегают.
- Ты что же это на нашей кормовой территории экологическое равновесие нарушаешь? — строго смотрит на свое чадо хозяйка.— Природа, сынок, Великая Мать. К ней относиться заботливо надо.
- Это крокодилы-то Мать?- недоуменно бурчит себе под нос Маугли.— А чего они тогда мою макаку сожрали? Я ее уже почти совсем приручил.
- Велика важность - макака,— авторитетно прокашлял¬ся закончивший обработку дубины хозяин.— Вон их сколь¬ко по деревьям лазает.
 - А кто-то, между прочим, еще вчера утверждал, что это предки наши ближайшие,—ехидно смотрит на него мальчуган.— Только в тупиковую сторону развившиеся.
- И...ишь, ученый какой? — удивленно смотрит на него хозяин, радуясь тем не менее в глубине души сметливости старшего отпрыска.—Ну, прямо весь в меня. А крокодилов трогать все равно не надо. Какое озеро без крокодилов?
Ну что же? Обычная, здоровая, первобытная семья. Смотришь на такую и тихо радуешься. От их семейного лада и гармонии. Это не то, что в соседней хижине. Крики, шум, ругань, подзатыльники.
- Сиди...ишь, бегемот проклятый! — слышен истеричный женскии голос.— Только целыми днями сачковать и умеешь, да корешки поедать сушеные. Вон, лист с крыши сдуло и дыра открылась. А вдруг ливень начнет¬ся тропический. Того и гляди внутри все затопит. Дров для очага не принес, пищу варить не на чем, дети некормленные. Ожерелье мне из слоновьих позвонков вот уже десять лет сделать не можешь. А ведь на следующий же день обещал подарить. Помнишь, когда в хижину свою меня обманом завлек. Уйду к другому, помяни мое слово!
- Да кому ты нужна, волчица облезлая,— отвечает глухой мужской бас.— Дети грязные, на мне львиную шкуру уже пять лет как заштопать не можешь. И не я тебя в эту хижину завлекал. Это ты меня сюда насильно втащила.
 - Нет, это ты ее сюда обманом завлек,— звенит пронзительный голос дочери.
- Нет, она его сюда насильно приволокла,— захлебы¬вается от возмущения голос сына.
 - Эй вы, там! — нервно выскакивает из соседней хижины общинный колдун, весь увешанный павлиньими перьями.— И надоумила же меня судьба с ними рядом жилье поставить. Если сейчас же не прекратите скандал, всех в козявок превращу, чтобы птицы вас тут же склевали!
Угроза действует. Минут на пять у беспокойных соседей наступает затишье. А в центре поселка два убеленных сединой старика поддерживают главный общинный костер. Как в какой-нибудь хижине очаг погас¬нет, так отсюда угли на растопку берут.
- А помнишь, Утиный Глаз,— задумчиво шепелявит один из них,— как гигантский крокодил тебя чуть было целиком не проглотил?
- Да как же такое не помнить, Верблюжье Ухо, покряхтывая отвечает второй,— конечно, помню. Я ему тогда свою дубину поперек пасти поставил. Тем и спасся.
- Да, только из пасти-то я тебя за ноги вытащил,— уточняет первый.— Гляжу, крокодил как крокодил. А из зева пятки твои торчат мозолистые. Ну, я что было силы за них и дернул.
- Вот оно что? — быстро взглянул на собеседника вто¬рой.— То-то я оттуда выкарабкаться никак не мог. Что есть мочи от зубов отталкиваюсь, а меня кто-то сзади обратно запихивает. Так это ты был, оказывается? Вот когда я тебя раскусил. И по какой причине ты это делал, я теперь догадался.
- Это еще по какой? — наивно выдал себя первый вопросом.
 - По какой, по какой,— весь ощетинился второй.— Из-за той привлекательной троглодитки, что в соседней общине жила. Ты ведь тоже за ней увивался, я знаю. Недаром тебя Верблюжье Ухо прозвали. Как она свистнет, ты тут как тут. За версту услышишь. Прибежишь и спину подставишь. Чтобы отстиранные ею фиговые листки домой отнести.
- А...а, вон оно как? — тут же взъерепенился первый.— А не помнишь, за что тебе кличку дали Утиный Глаз? Нет? Так я напомню. За то, что ты, сидя в воде, денно и нощно за ней на речке подглядывал. Когда она мыться туда приходила.
 — Ну ладно, ну ладно,—примиряюще крякнул Утиный Глаз.—А хороша ведь была троглодитка?
 — Ве...ерно,— смачно почмокал губами Верблюжье Ухо.— Груди во, задница во,— очертил он руками внуши¬тельные размеры.— Жаль, что к нам в общину она не попала. А то бы я хоть сейчас.
 - Сейча...ас? — протянул с ехидцей Утиный Глаз.
- А что? — не на шутку расхорохорился Верблюжье Ухо.— Да если хочешь знать, я еще ого-го.
С этими словами он чересчур резко выпрямил сутулую спину, да так и остался стоять с широко открытым беззубым ртом. Давно не разгибавшуюся 'поясницу как током пронзило.
- Скорее бы люди спички изобрели, что ли? — провор¬чал Утиный Глаз, с трудом подтаскивая к костру охапку сухих веток.— Выдал каждому по коробке и не надо общинный костер годами поддерживать. А то ведь, сколь¬ко дров на него впустую уходит? И тепло нерацио¬нально расходуется. Вселенную им не согреешь.
- А что такое спички? — полюбопытствовал пришедший в себя Верблюжье Ухо.— Искрящийся камень какой-то?
- Сам ты камень,— снисходительно взглянул на него напарник.— Колдун сказывал.
- А колдуну то откуда знать? — усомнился скептически настроенный Верблюжье Ухо.— Наврал тебе, наверное, с три короба, а ты и уши развесил.
- Ты чего это, атеист закоренелый? — с опаской оглянулся по сторонам Утиный Глаз.— Колдуну не веришь? Смотри, допрыгаешь¬ся. Обидится, в лягушку тебя превратит. Что тогда будешь делать? А про спички он знает потому, что в будущее заглядывать умеет. Вон видишь, на крышу залез и через тростниковую трубку в небо вглядывается? Это значит он будущее рассматривает.
- Эй, колдун!? — не поверил напарнику Верблюжье Ухо.— Когда люди спички изобретут?
- Ты ими не попользуешься, это уж точно,— недо¬вольным голосом пробурчал тот.— И еще сотни тысяч таких как ты.
 
                ВЕЛИКАЯ БОГИНЯ ПЛОДОРОДИЯ

Думаете, почему человек за свою историю столько открытий наделал? Скажете, от прогрессирующего ума? А вот и нет. Прежде всего от своей неистребимой лени. К примеру, на чем раньше экономика зиждилась? На примитивном принуждении. Выспался, невыспался, а со всеми чуть свет поднимайся. Взваливай на себя дубину пудовую и иди слонов или мамонтов спозаранку гонять. Это в зависимости от того, на севере ты или на юге живешь. Так вот, все вокруг ужасно вопят, дубинами сучковатыми размахивают, страшные физиономии корчат, чтобы слонов напугать и в ловчую яму загнать. А ты тихо в сторонке стоишь и сны на ногах досматриваешь.
Слоны животные не очень сообразительные. Тоже стоят, жуют, ушами хлопают. Никак понять не могут, чего от них эти маленькие существа хотят. И люди, и животные своим представлением увлечены, на тебя никто внимания не обращает. Только вот, как дойдет до слонов, что это на них охотятся, беда. Все разом перепугаются, да как побегут. Тебя, полусонного, на землю сшибут и бока своими столбообразными ногами оттопчут. Не охота, а сплошное страдание.
 Вот и исхитрился однажды такой постоянно невысыпающийся. Взял да изобрел новое охотничье оружие, то есть лук со стрелами. Теперь на промысел можно было и в одиночку ходить. Спи себе под кустом, пока какая- нибудь животина на водопой не придет. И неважно, что быстроногая. Раньше-то их не догнать было, а теперь и бегать не надо. Пустил стрелу оттуда, где спал, и дело сделано. Так что, от лени своей беспробудной делал человек хитроумные изобретения. И являлась она ,эта лень, первейшим двигателем всего технического прогресса.
Вот и это открытие из-за лени своей одна женщина неожиданно сделала. Муж ее в лес за съедобными корешками пошлет, а она ляжет на траву и как колоски колосятся любуется. Он ее в сердцах за ягодами из дома выгонит, а она спрячется за куст и любопытствует как животные любовью занимаются.
Не выдержал муж такого полуголодного существова¬ния и решительно подал старейшине на развод. Ну, тот мужчина. Понимает, в чем дело. Без всяких проволочек чету ту развел и скарб их домашний по справедливости разделил. Охотничью дубину за мужем оставил, а палку - корнекопалку и с десяток детишек за ней закрепил. По действовавшему уже тогда социальному страхованию, пособие теперь уже бывшей жене из общинных запасов назначил. Чтобы голод ее с детьми не скосил.
Глядит бывший муж как-то поутру из своей новой хижины, а жена его прошлая землю палкой-корнекопалкой у себя под окном рыхлит. Затем из подола что-то берет и в разрыхленный грунт старательно заделывает. «Совсем рехнулась баба,— сочувственно думает он.— Чем бы ни заниматься, только не работать как положено. Все женщины давно в лесу собирательством промышляют, а эта землю роет, да еще под своим окном.
Но выросла вскоре в том месте обильная съедобная зелень. И с корешками растеньица есть и злаковые заколосились питательными зернами. Но главное, в лес ходить теперь незачем. Вышел из дома, сорвал чего надо и жуй на здоровье.
- Так, так,— подумал сообразительный муж,— учтем. Дельце-то, надо признаться, прибыльное. Однако она из-за лени своей всего ничего землицы возделала. А я вот человек работящий, не поленюсь и больший участок вскопаю.
Сказал, сделал. Весь световой день большой заостренной палкой землю вокруг своей хижины ковырял. К вечеру взрыл все окрестности так, как-будто здесь полк кабанов прошел. Ждал-ждал, а из нарыхленного грунта не только съедобная, но и сорная трава не растет.
 Стал он вновь подглядывать за своей бывшей женой и еще одно чудо заметил. Нет-нет, да и выскочит там из-за хижины очередной маленький козленок. И ведь людей не боятся, от дома ни шагу. «Чего-то тут того,— недоуменно подумал озадаченный муж.— Это откуда она их столько берет и каким зельем привораживает?» Подкрался он поутру к ее жилищу и из-за утла осторожно выглядывает. А там загородка из прутьев сделана и в ней коза стоит хромоногая. Та самая, которую он на охоте с перебитой ногой подобрал. Глядит, а из леса жена выходит с длинной палкой через плечо. На ее задний конец сочная морковка привязана. Так вот, за морковкой той дикий козел семенит. Пыжится весь, но никак сочный овощ достать не может. Рост козлиный не позволяет.
Подошла жена к изгороди, открыла маленькие воротца и бросила туда палку с морковкой. Козел что есть ног в ворота. Съел вкусный овощ, потряс бороденкой и давай внимательно к козе приглядываться.
- Так вот откуда у тебя козлята? — наконец, дога¬дался сметливый муж.— Ты...ы смотри, так ведь и на охоту ходить не надо. Плоди животину не отходя от дома.
- Верно думаешь,— прочитал его мысли случайно ока¬завшийся рядом общинный старейшина.— Это же надо, такое выдумать? Общинники бедные в своих хижинах редко бывают. Сутками как заведенные на лесных планта¬циях да охотничьих угодьях пластаются. И ведь погибают от голода, когда добыча к ним не идет. А тут все стабиль¬но и прямо у дома. Слу...ушай,— вдруг осенила его догадка.— Жена-то твоя бывшая — не простая женщина. Наверняка она Великая Мать, Богиня плодородия. Просто она на землю в облике твоей жены спустилась. Чтобы уму-разуму нас научить.
Вот так и было изобретено скотоводство и земледелие, или производящее хозяйство. Быстро распространилось оно среди сапиенсов. Еще бы. Продукт обильный и ста¬бильный. И в лес спозаранку ходить не надо.
Ну, а для тех читателей, кто по натуре своей философ, из всего рассказанного можно вывести три очень глубоко¬мысленных заключения. Причем сделанных на основе глубочайших раздумий над правящими миром причинно -следственными связями.
Первое из них проистекает из личных наблюдений автора, поэтому достоверность его совсем не требует каких-либо веских дополнительных доказательств. Смысл же его состоит в том, что та богиня плодородия, которая фигурирует в мифологиях всех народов мира, отнюдь не вымысел их примитивной фантазии, как считалось раньше. Это просто образ той женщины, которая еще в далекой первобытности развелась с чрезмерно притязательным мужем и, чтобы не погибнуть со своими детьми от голода, одомашнила кое-какие растения и животных.
Второй вывод неумолимо гласит. Массовая гибель в те времена очень многочисленной популяции тигров-людое¬дов была напрямую связана с изобретением производящих форм хозяйства. Люди намного реже стали ходить в среду их обитания, то есть в лес и тем самым невосполнимо подорвали пищевой рацион вышеозначенных хищников.
И, наконец, третье и самое ответственное умозаключе¬ние состоит в том, что главной движущей силой техноло¬гического прогресса в истории сапиенсов была обыкно¬венная человеческая лень. В этом мы неоднократно еще убедимся по ходу дальнейшего повествования.

                ВЕЛИКИЙ БОГ — ПОКРОВИТЕЛЬ КОЛЕСНИЦ

Ох и скор же был на ногу наш отдаленнейший пращур. Чуть свет, а он уже на своих двоих. За дровами сбегает, носорога с охоты принесет, по дну морскому пробежится, кораллов всяких жене и дочерям насобирает. Чтобы были, так сказать, не хуже других. И всю ночь напролет у костра затем ритуальные пляски отплясывает. А если надо и до Индии далекой ходу даст. Туда орехи кокосовые отнесет, оттуда раковины диковинные доставит. Приложишь такую к своему уху, гудит как прибой.
И ведь все босиком. Только пятки мозолистые то тут, то там мелькают. Кожа на подошвах толстая. Ни иголки кактусовые ее не берут, ни острые камни, ни горячий песок, в котором яйца за пять секунд жарятся. В общем, крепок на ноги был наш отдаленный пращур. Всю землю нашу он на них измерил: от знойных южных пустынь до студеного севера. Только у крайней его черты, поговарива¬ют, обувь искусственную изобрел. Да и то для того, чтобы голые пятки по вечному льду не скользили.
Но вот был, как помнится, среди предков наших отда¬ленных один совсем не такой, как все. Эгоист и лентяй, каких еще свет не видывал. Мужские особи дрова заготавливают, он в своей хижине бока отлеживает, они его на охоту зовут, а он им: «У меня ноги не казенные». А ведь ноги- то у него как у всех. Только мозолей поменьше.
В общем, разозлились не на шутку коллеги и перевели лодыря на самый пониженный общинный паек. Иными словами, скудные и малопитательные объедки стали доста¬ваться тому с обильного общинного стола. И все бы ничего, да вот закономерность одна общественная одоле¬вать эгоиста стала. Дело в том, что у всех народов и во все времена больше всех кушать как раз лодырям хо¬чется.
Поголодал, поголодал эгоист, высох весь. Ну что же, ничего не поделаешь. Поплелся утром на работу, более обильный общинный паек зарабатывать. Проспал весь день в густых зарослях, а к вечеру получил строжайшее задание. Отнести в селение огромную тушу добытого архара. Набегавшиеся за день охотники устало удалились домой, а лентяй с ужасом взирал на поверженное жи-вотное. «Килограммов на сто потянет,— промелькнула у него печальная мысль.— И как только я один такую гору мяса унесу? И оставить нельзя, хищники живо сожрут. Тогда держись. Общинники с меня живого кожу сдерут и на ритуальный барабан натянут. Старая-то от прошлого лодыря совсем прохудилась.»
Да, невеселые мысли одолевали в далекой первобытно¬сти одного из наших непутевых предков. И не сдобровать бы наверняка бедолаге, но зароилась вдруг в его изобрета¬тельной как у всех лодырей голове одна прелюбопытнейшая идея. Все гениальное просто, надо только очень этого захотеть. «Эврика!» — неожиданно громко вскричал обрадован¬ный своим открытием лентяй и стремглав бросился в сто¬рону общинных огородов и пастбищ.
Вечерело. Отчаявшийся дождаться лодыря с добычей старейшина тщательно подбирал команду молодцев, с которыми намеревался содрать с того кожу. Любопытные старушки неспеша рассаживались вокруг общинного лобного места, предвкушая увидеть весьма развлекательное зрелище, а до¬вольный таким поворотом дел колдун уже было хотел снять с ритуального барабана старую прохудившуюся обтяжку.
Но идиллическая эта картина из жизни первобытного коллектива была нарушена самым неожиданным образом. Где-то на краю поселка, вдруг, послышались удивленные детские голоса. Все взрослое население разом бросилось в ту сторону, надеясь увидеть хоть что-нибудь неординарное, что могло развеселить душу, скучающую на фоне монотонного перво¬бытного существования. И не пожалело.
С дальних охотничьих угодий с глубоким чувством собственного достоинства возвращался общинный лодырь. Через плечо он держал длинную палку, на заднем конце которой висел кочан капусты. За вкусным овощем часто семенил ногами приблудный общинный ишак, которого откармливали на мясо на близлежащем пастбище. Через спину животного была переброшена огромная туша добытого на охоте архара.
- Вот тебе и лентя...яй,— задумчиво почесал затылок глава общинной администрации.— Ты...ы смотри, какой башковитый. А я с него кожу содрать хотел. Впрочем, дам-ка я ему задание посложнее,— хитровато засветились в сгущающейся тьме глаза мудрого общинного лидера.— Вдруг, еще что полезное для вверенного мне коллектива придумает? Кожу-то я с него содрать еще успею.
Назавтра лодырь опять весь день проспал в густых зарослях. К вечеру  ему было строго-настрого приказа¬но доставить в поселок специально добытого по заказу старейшины мясистого носорога. «Уж этого-то зверя ишак не осилит,— злорадно думали молодые охотники.— Так что плакала твоя, лентяй, кожа».
И опять вечерело. И вновь отчаявшийся дождаться лодыря старейшина уже подобрал себе коман¬ду молодцев, с которыми собирался содрать с того кожу. Любопытствующие старушки, покряхтывая, удобно расселись вокруг общинного лобного места, а довольный колдун уже было начал снимать с ритуального барабана прохудившуюся обтяжку.
Но идиллическая эта картина из жизни первобытного общества опять была нарушена удивленными детскими возгласами. Все взрослое население вновь стремглав бро¬силось в ту сторону в надежде увидеть что-нибудь неординарное. И не пожалело.
С дальних охотничьих угодий, подгоняемый толстой палкой лентяя, натружно семенил их обищнный ишак, с трудом волоча закрепленную к нему сзади деревянную волокушу. В центре последней размещалась туша добытого на охоте животного.
- Так, так,— задумчиво почесал свой крутой затылок верховный общинный администратор,— опять вывернулся. А какое приспособление придумал? Мне бы не догадаться вовек. А ну-ка, дам я ему задание посложнее.
На следующий день лодырь вновь спал в тенистых зарослях, а общинные охотники по заказу старейшины что есть мочи гонялись за громадным слоном. К концу дня лентяю строго-настрого было наказано доставить в посе¬лок слоновью тушу.
Вечерело. Старейшина уже подобрал команду дюжих молодцев, любопытствующие старушки сгорали от нетерпения вокруг общинного лобного места, а довольный колдун, весело напевая под нос, уже снял со своего ритуального барабана прохудившуюся обтяжку. Правда, чело его изредка омрачалось вполне обоснованным опасе¬нием: как бы носителя свежей барабанной кожи в пути не поранили несознательные злые хищники. Дыры зашивать ему  не хотелось.
Но вот, на краю поселка послышались возбужденные детские голоса, и все население разом бросилось в ту сторону. С дальних охотничьих угодий, выбиваясь из сил, натужно семенил их общинный ишак. По бокам его были видны две оглобли, которые задними концами крепились к примитивной повозке. На ней лежала огромная туша слона, а поверх нее вдобавок сладко почивал общинный лодырь.
- Ну, ты дае..ешь!- восхищенно воскликнул общинный лидер.— Впрочем, я никогда не сомневался в изобретательности лентяев и в том, что в основе всего технического прогресса лежит неукротимая лень человеческая. За твое величайшее открытие,— с пафосом обратился он к общинному лодырю,— ты будешь именоваться Великий Бог-Покровитель колесниц. Пусть благодарные потомки знают, что только в нашей общине рождались боги. Ну а повозку твою, извини, я решитель¬но конфискую для отправления своих служебных обя-занностей.
Быстро распространилось то эпохальное изобретение среди чересчур восприимчивых сапиенсов. И затарахтели они в повозках по всему земному шару, без труда перемещая в пространстве не только себя, но и свой примитивный, громоздкий скарб. Теперь за сотни верст босиком не бегали. Зачем натирать на пятках мозоли, когда есть тягловая сила с повозками? Даже на охоту на них ездить начали. «Ну где там общественный транспорт запропастился!? — немало возму¬щаются самые нетерпеливые.— Мы ведь на работу опазды¬ваем». 
 
                УМИРОТВОРЕННОЕ ТЩЕСЛАВИЕ

И не только лень, была двигателем технического прогресса, но и непомерное человеческое тщеславие. Ну вот хочется человеку, чтобы его среди окружающих выделяли. А еще лучше памятник при жизни поставили и каждый день к его высокому поста¬менту живые цветы приносили. И хорошо здесь тому, у кого есть соответствующие физические данные, допустим, огромный рост и бугристые бицепсы. И хищника лютого отгонит, и обидчика одним взглядом на место поставит, и врагов зловредных в трусливое бегство обратит. В общем, честь ему и хвала, а еще томные женские взгляды.
 А вот если у тебя малый рост, нос картошкой, да еще голова плешивая? Тогда одни обиды, злые насмешки, да презрительно сжатые женские губки. В общем, кипит внутри неудовлетворенное честолюбие. И трудно человеку от всего этого неудовольствия. Не жизнь, а сплошная каторга. Причем не только для него самого, но и для всех окружающих.
Вот жил, к примеру, в одной первобытной общине ну очень злой хромоногий карлик. Ростик от горшка два вершка, на ногу одну смешно припадает, на голове три волосинки в шесть рядов. И нервный до невозможности. Его даже сверстники здоровенные опасались, хоть и подтрунивали над ним из-под тишка. А все от того, что не было достойного выхода его неу¬емному тщеславию. Жгло оно карлика изнутри, ну просто испепеляющим жаром. Тельце-то маленькое, а честолюбие непомерно большое, да еще очень высокотемпературное. И решил он однажды: «Ша! Так, парень, и сгореть бесславно недолго. А ну-ка, сделай какое-нибудь эпохальное открытие, чтобы люди тебя немедля зауважали. И не только в пределах перво¬бытной эпохи, но и во всех последующих столетиях».
И стал карлик усиленно думать, чем бы ему просла¬виться? И страусиху одомашнить пытался, чтобы яйца от нее страусиные получать. Да клюнула она его в темя в большом раздражении. Две недели сородичи отхажива¬ли, еле в чувство привели. И планер по типу птичьих крыльев хотел сконструировать, чтобы через пропасти перелетать. Да вот не рассчитал он самую малость, слишком толстые жерди к нему подобрал. Не созрели еще для тех расчетов соответствующие интел¬лектуальные условия. Иными словами, аэродинамикой в те времена еще и не пахло.
В общем, рухнул он вместе с тяжелыми крыльями в глубочайшую пропасть. И лишь по чистой случайности на середине ее отвесного склона за одинокий куст зацепился. Целый месяц вниз головой провисел, пока общинники подходящей длины веревку не свили, да его из ущелья не вытянули. И ведь не окочу¬рился. Неудовлетворенное тщеславие в мир иной уйти не позволило. И универсальное лекарство от всех болезней тщетно пытался он выдумать. Из самых разно¬образных трав его с год настаивал. Причем большая часть их в первобытной фармацевтике еще не была испытана. И нет чтобы на соседе своем полученное зелье опробо¬вать. Сам взял и разом его проглотил. И так после этого вспучило карлика, что родные от ужаса поселок на время покинули. Два месяца в таком состоянии пребывал, преж¬де чем понемногу в размерах уменьшился.
Намаялся карлик за время своих неудачных экспериментов, сил нет. Но вот опустился однажды он рядом с песочником, в котором общинные дети играли и смотрит на них пригорюнившись.
- Перестань стучать,— нервно сказал он самому маленькому. - У меня от этого в голове гудит.
- А я не стучу,— обиженно надулся вихрастый малыш,— я камушки в лепешечки расплющиваю. Хочешь попробовать?
Ударил карлик камень о камень и образовалась на одном из них вмятина. Ударил еще раз, новая вмятина появилась. « Вот это да...а,— подумал про себя честолюбивец,— такого я в жизни еще не видывал. Это же надо? Камни от удара не колются, а расплющиваются? А ну-ка, мальчик,— ласковым голосом пропел бедняга,— покажи дяде, где ты их насобирал?»
Принес наш герой к своему жилищу целую горку вязких камней, сел рядышком и призадумался. Как бы это их свойство в эпохальное открытие превратить? Мозги кипят от противоречивых идей. И ведь нашел он решение. Назвал камень тот самородной медью и стал делать из него затейливые побрякушки и всякие украшения. Женщинам это сильно понравилось. А затем привлек и мужское внимание, когда из меди той научился всевозможные орудия труда выковывать.
Быстро распространилось изобретение то среди воспри¬имчивых сапиенсов. И плавить медь они научились, и добавки к ней делать для получения бронзы. И возвели¬чили люди честолюбивого карлика вплоть до небес. Великий Бог-Покровитель металлургов навеличивать его стали. И все последующие божества этой серии отдельные его черты несли в своем облике. Допустим, божественный кузнец Гефест из древнегреческой мифологии. Как и его отдаленный прародитель, он на одну ногу прихрамывал.

                КЕНТАВРЫ

И опять беспробудная человеческая лень. Громыхала как-то по бескрайним степным просторам одна старая первобытная повозка. Колеса на всю округу скрипят. Сразу видно, хозяин ленивый. Не следит как надо за своим транспортом. А ведь любит кататься, шаг лишний без повозки не ступит. Впрочем, хозяин и сам все это отчетливо понимает. В том числе и то, что колымага его неуклюжая может в любой момент развалиться. Особенно вон то колесо большие сомнения вызывает. Болтается в разные стороны так, что в глазах рябит. Вот и гадает лодырь на каждом ухабе: «Отвалится-неотвалится, отвалится, неотвалится. Ты...ы смотри, отвалилось.»
И в самом деле. С трудом преодолев очередную рытвину, колесо в последний раз жутко скрипнуло и тут же, соскочив с оси, быстро покатилось куда-то в сторону. Повозка резко накренилась на один бок и хозяин с жа¬лобными воплями скатился с нее на землю. Уставшая лошадь облегченно вздохнула и стала с удовольствием щипать сочную травку на придорожной обочине.
Ну что же? Самое обычное для всех эпох дорожно-транспортное происшествие. Вон их сколько колес-то сломанных по пути валяется. Встал осторожно хозяин с земли, почесал со стонами ушибленную поясницу, погрозил кулаком вышедшему из строя колесу и медлен¬но полез на покосившуюся повозку. Узнать решил, далеко ли еще до поселка? Глядит, а вдали тростниковая крыша его собственного жилища виднеется. «Далекова...ато,— грустно подумал лодырь.— Эго когда же я туда пешком доберусь? Постой, осенила его вдруг неожиданная идея. И чего это я в поселок на своих двоих топать буду? А до-машняя животина у меня для чего?»
И стал хозяин свою лошадь внимательно осматривать. На тот простой предмет, как бы себя на нее взгромоздить. Правда, опыта такого во всем первобытном обществе еще не бывало. Повозки-то, загруженные людьми животные уже давно за собой таскали. А вот чтобы так, без повозки, у лошади на спине? До этого еще никто никогда не додумывался.
В общем, присматривался лодырь, присматривался и ре¬шил заскочить на животное сбоку. Выпряг ее из повозки, поставил в ложбинку, сам разогнался с горки и прыгнул что было мочи. Очнулся, на земле лежит распластанный. Лошадь-то с перепуга в сторону отскочила. Почесал лентяй большую щишку на голове, поднялся, стоная, с земли и сформулировал вполне логичное умозаключение. А не плюнуть ли на этот весьма опасный эксперимент и не отправиться ли восвояси на своих двоих? И вспомнил тут лодырь переда-вавшиеся веками стародавние легенды о том, что когда-то в незапамятные времена сапиенсы вообще не знали ни повозок, ни домашних животных. И что передвигались они за тысячи верст пешим ходом, причем босиком.
Подумал, подумал хозяин, какое-то время, чертыхнулся в сердцах и сделал в сторону поселка первый решительный шаг. Но мелькнула в его голове провокационная мысль: «У тебя что, ноги казенные? А лошадь здесь будет травку жевать, наслаждаться и над тобой насмехаться».
Вечером над мирно дремавшим первобытным поселком неожиданно раздался пронзительный вопль: «Спасайся кто может!!!» Громкие крики, необузданный религиозный страх, бестолковая суета, несколько сломанных ребер. Наконец, взъерошенная от перевозбуждения первобытная публика сплотилась в монолитную массу. Впереди стоял седовласый старей¬шина, которому в силу преклонного возраста уже мало чего оставалось терять.
Из-за ближайших хижин к мелко трясущемуся перво¬бытному коллективу медленно приближалось невиданное чудовище. Нижняя часть его туловища была  лошади¬ной, верхняя - человеческой. На руках виднелись глубокие ссадины, а под обоими глазами — огромные синяки.
- Ты кто, кентавр? — еле шевеля побелевшими от ужаса губами, тихо спросил старейшина.
 - Нет, не кентавр,— жалобно застонав, ответило суще¬ство.— Я твой  сосед, не узнал что ли?
 - Не верь,— послышался сзади тревожный шепот общинного кол¬дуна,— у твоего соседа ног с копытами не было. И шерсти на теле тоже.
- Докажи,— уняв, наконец, противную дрожь в коле¬нях, решительно заявил седовласый лидер.
 - Как? — взмолилось предстоящее перед ним существо.
- А вот ответь, где в моей хижине зернотерка лежит?
- Продолговатая такая? — деловито осведомился кен¬тавр.
- Да.
- С большой выщербиной у левого края?
- Ве...ерно,— недоуменно приподнял бровь старейшина.
 - Так значит ты у меня еще и зернотерку упер!? — не на шутку вознегодовал необычный пришелец.— Мало тебе показалось моей каменной ступки, которую ты в прошлом году беспардонно присвоил!?
Верхняя часть туловища кентавра попыталась резко отделиться от нижней, но тут же раздался протяжный, жалобный стон: «Ребя...ята, снимите меня отсюда».
По вялому взмаху руки старейшины к неопровержимо доказавшему свое общинное происхождение чудищу медленно подошла дюжая молодежь. Через секунду под¬держиваемый ею под руки и с широко расставленными по изве¬стной причине ногами, лентяй с дикими воплями перемещался в сторону своей тростниковой хижины.
-Кента...авр, кента...авр,— нервно передразнил седов¬ласый лидер притихшую общинную публику.— Лодыря на лошади увидели и сразу кента...авр. Смотреть надо в оба, прежде чем шум поднимать.
 С этими словами он быстро удалился к своему дому, чтобы без лишних свидетелей возвратить соседу позаимствованную без его ведома зернотерку. Наутро, когда лентяй еще продолжал почивать в своей хижине, а полусонные общинни¬ки уже собрались на площади, чтобы сообща идти на полевые работы, перед их изумленным совокупным взором, вдруг, предстал старейшина, лихо восседавший на своей немолодой уже кляче. Под задом у него покоилась набитая мягкой травой подушка, предусмотрительно поло¬женная поверх острого лошадиного хребта. «Ну чего уставились? — произнес он с важным видом.— Всадника не видели? А ну-ка, хватит рты разевать. Всем следовать за мно…ой!»
 Над площадью взметнулось небольшое облачко пыли, и еще не пришедшие в себя общинники медленно потянулись за мелькавшим вдали тощим кобыль¬им задом. На следующее утро, подняв огромное пыльное облако, уже все общинники мчались к полям на своих домашних животных. Кто на лошади, кто на ишаке, а кто на быке.
Очень удобное открытие это мигом распространилось среди предприимчивых сапиенсов. Теперь не надо было ходить пешком, или трястись на ухабах в скрипучей повозке. С этого времени человека стало возить по всей планете верховое животное.

                ЖЕНСКАЯ ЛОГИКА

Как мы все уже хорошо знаем, подавила первобытная община на заре своей истории примитивный зоологический индивидуализм и ввела в свою жизнь уже чисто человеческую уравнительно-распределительную систему. Причем и в любви, и в пище, и во всем остальном. Но взорвали вскоре интимную уравниловку вечно чем-то недовольные женщи¬ны. Мужчины-то, в общем, ничего против нее не имели. А им, видите ли, конкретных отцов для детей подавай. А в детях ли дело? Может быть, проще? Конкретные мужские особи им от природы нужны, чтобы пилить их по каждому поводу и без всякого на то повода. Такова уж их троглодитская женская психика.
Ну а в пище уравниловка долго держалась. Однако и за нее однажды взялись вечно чем-нибудь недовольные женщины. «Это где же такое вида¬но, -нудно пилили они своих теперь уже индивидуальных мужей,—чтобы у людей все  было поровну? Никакой социальной справедливости. Поровну можно только тогда, когда сосед с охоты добычу принес. Ему половина и нам половина. Лишнего нашей семье не надо. А вот если ты притащил из леса добычу, то какой здесь может быть сосед? Весь день на лежанке дремал, а ты ему должен часть мяса отдать. Где справедливость?»
Да, женская логика, как глубоко подметил один выдающийся древний философ, это вообще отсут¬ствие какой бы то ни было логики. В общем, не выдержали однажды мужчины этого постоянного прессинга и порешили ввести в жизнь новый принцип распределения — от каждого по способностям, каждому по труду. И сразу в обществе все изменилось. Даже на внешнем облике людей то решение отразилось. Дело в том, что и раньше по общепринятой классификации все человечество по внеш¬ним данным на толстых и тонких подразделялось. Очень объективные, надо признать, критерии, поскольку свой грушевидный живот и отвислые щеки при всем желании от людей никуда не скроешь.
Так вот, теперь эта градация стала обусловленной не природными, а сугубо социальными факторами. Раньше то в тощих, как мы все понимаем, работяги ходили, так как жирок завязать у них не хватало ни сил, ни времени. Ну а в толстых пребывали лентяи. Двигались они мало, энергия не расхо¬довалась и в шаровидный живот постоянно откладывалась. А тут все стало наоборот. В момент осунулись лодыри. Одна кожа да кости. Перестали кормить их по старому общинному принципу. Вот и пришлось им за непривычное дело браться, то есть пищу себе зарабатывать. У работяг же все началось по другому. До того развернули они свое индивидуальное дело, что двух рук на все уже не хватало. Вот и стали брать они в дом дополнительных жен. Одна для любви, другая рожает, третья денно и нощно по дому хлопочет, четвертая в поле работает, пятая горшки обжигает. Ну а хозяин теперь руководящей работой занят. И растолсте¬ли с тех пор хозяева теперь уже от недостатка двигательной энергии.
Казалось, восторжествовала женская логика. Живи да радуйся. Однако нет. Вечно все взбаламутят постоянно недовольные чем-нибудь женщины. Та, что для любви, да та, что рожает, еще ничего. А вот те, что по хозяйству, на горшках да на грядках всеобщие забастовки устраивать начали. «Эй, эксплуататор! — во все горло кричат.— Даешь короткий рабочий день и длинную ночь для любви!»
И все бы ничего, но тут перед воротами усадеб все чаще тощие лодыри появляться начали. Встанут кучкой и грозно так хором скандируют: «Эй, жирный! Гони на пропитание лишние дыни. А то революцию делать будем!»
В общем, разделилось первобытное общество на непри¬миримые антагонистические противоположности. И начали они противостоять друг другу, каждый свою правоту дока¬зывая. И кончилось на том первобытное равенство. И вновь стал возрождаться, но уже чисто человеческий индивидуализм.

 
                ТОВАР — НОЖИК — ТОВАР

Кто из нас с вами не знает простейшей экономической формулы «товар—товар» . Иными словами, бартер это или примитивный натуральный обмен. И принцип здесь дей¬ствует очень доходчивый «ты мне, я тебе» . Ты мне слона, я тебе гиппопотама, ты мне тигровую шкуру, я тебе фиговый листок. Вот так и начались в первобытную эпоху торговые отношения. И все бы ничего, да вмеша-лись опять в это дело вечно чем-нибудь недовольные женщины.
-Ты почему тыкву на мандарин поменял!? — предъявляет претензию  одна из них своему мужу.— Она ведь в пятьдесят раз больше его по объему!
Или: «Ты почему козу нашу отдал за ананас!? Та хоть молоко давала, а с фрукта твоего чего выдоишь!?» И ведь не докажешь им упертым, что не объемы и дойка важны в данном случае, а вкусовые качества и экзотика. В общем, надоело мужчинам постоянная ругань на этой поче и решили они для обменных операций деньги ввести. Всеобщий, так сказать, эквивалент, от которого ни дынями, ни молоком не пахнет. Постановили считать за деньги большие ракови¬ны, что в морях только в самых глубоких местах встреча¬ются. Это чтобы nepeборa их на рынке не было, а вслед за ним и жестокой инфляции. А что? Рынок, он и есть рынок. Вместе с ним и экономическое мышление еще в первобытную эпоху зарождаться стало. И известные на всю первобытную округу экономисты-теоретики появи¬лись.
Идешь, бывало, по джунглям, видишь дощечка к паль¬ме огромным клыком саблезубого тигра прибита. На ней раковина витиеватая нарисована и человеческий лоб с при¬ставленным к нему указательным пальцем. В переводе с первобытного значит: «Даю консультации по рациональ¬ному использованию раковин-денег». А дальше ступни человеческие изображены и стрелка в густую чащу указывает, что означает: «Иди в ту сторону, не ошибешься». И рекламка на фиговом листке здесь же приколота. На ней кулак человеческий начертан с поднятым вверх большим пальцем. Догадались, да? Известный, мол, экономист, всеми признанный. Типа нашего теперешнего академика или, на худой конец, доктора экономических наук.
Но вот, освоило общество металл, и деньги пошли металлические. Идешь по рынку, а они у тебя в мешочке на поясе бряк да бряк.Торговцы звон тот услышат и с деловым видом к тебе обращаются: «Товар—деньги—товар». Грамотные все пошли, экономику на зубок изучили.
Как только деньги компактные изобрели, так и купцы вездесущие появились. В момент связали они своими караванными путями все страны и континенты. На северных прилавках финики южные появились, на южных - семечки подсолнечные, на западных —тюбетейки восточные, на восточных — одежды западного покроя.
Однако не закончилась на том длинная цепочка причинно-следственных преобразований. И вышел на арену истории еще один очень колоритный общественный персонаж. Вот едет как-то под вечер усталый купец по дикому, безлюдному месту. А из-за толстого сучковатого дерева с облезлым вороном на верхушке мужик одноглазый выскакивает. Вид взъерошенный, грозный, а в руке огромный кривой кинжал. «Попался, голубчик!!! – прегрождает он ему дорогу.
-Ты кто? — ужасается его вида купец.
-Как это кто? — рычит от негодования одноглазая личность.— Разбойник я с большой дороги. А ну - ка, передавай мне товары строго по описи. А как приму, не телись. Сразу деру давай из этих пустынных мест. Пока от жадности портки твои не снял впридачу.
Вот так и появилась в торговых отношениях еще одна формула «товар—ножик—товар». Только наши историки почему-то постоянно упускают ее из вида. А ведь это важнейшая историческая закономерность. Одна, так сказать из очень распространенных форм первобытного товарооборота.

                ЦАРЬ — СУЛТАН — ШАХ — ПАДИШАХ И ПРОЧИЕ
                НОМЕНКЛАТУРНЫЕ РАБОТНИКИ

Раньше как на земном шаре было? Куда ни посмот¬ришь, везде сельская местность. Одни мирные пахари и кроткие пастухи да более отсталые их собратья, то есть охотники, собиратели, рыболовы. И вся первобытная администрация по управлению этими бесхитростными детьми природы в двух категориях лиц умещалась — общинные старейшины и родовые старейшины. Над входом в жилища первых короткая борода рисовалась, а у вторых — длинная. Все это на первобытном языке означало: «Внимание! Административная хижина!» Ну а какого ранга старейшина в ней проживает, по длине изображенной бороды узнавалось.
Зайдешь, бывало, в такое учреждение, изложишь в двух словах суть дела, и дело сделано. Никакой тебе бюрократической волокиты. Говоришь, к примеру, уважае¬мому старейшине: «Послушай, руководитель. Сосед мой Ослиное Копыто по ночам невозможно храпит. Утром с больной головой иду на работу».
- Нет проблем, — как всегда умиротворенным голосом говорит старейшина. — Сейчас все поправим.
 Выйдет на площадь, поманит к себе пальцем трех- четырех общинных зевак и даст им соответствующее указание. Поднимут те хижину вместе с Ослиным Копытом и перенесут на другое место. Да и тогда, когда племена со своими племенными вождями появились, особых проблем не прибавилось. Зайдешь, бывало, к такому вождю и возмущенно показываешь пустое место в верхнем ряду зубов.
-  Кто!? — гневно осведомляется он.
- Свиное Рыло, —отвечаешь, —из соседнего племени.
 Соберет вождь молодых удальцов, исчезнет с ними в густых ночных сумерках, а к утру тебе точно такой же зуб принесет. Из верхнего зубного ряда дерзкого Свиного Рыла. Правило тогда очень справедливое бытовало - око за око, зуб за зуб. Поэтому и хулиганили сапиенсы намного реже, чем в нынешние времена.
Но вот, стали люди объединяться в первые военные блоки, то есть союзы племен, чтобы страх нагонять друг на друга. Надоест, к примеру, какому-нибудь вождю сидеть без дела в своей административной хижине, нарисует он на фиговом листке большой волосатый кулак и пошлет с ним гонца к другому вождю. На первобытном языке это значило: «Иду на вы». Как только гонец скроется за горизонтом, он тут же срочную мобилизацию объявляет по всему союзу племен. Через мгновение ока примчатся к лидеру несколько десятков дюжих молодцев, которые по тем или иным причинам на сегодня общинными старейшинами от работы освобождены.
Прибудет предводитель со своим войском на границу смежной территории, а соседний вождь уже весь в нетерпении, возбужденно так взад-вперед прохаживается. Вы¬строятся два войска друг перед другом и давай проводить политику устрашения. Мышцами что есть мочи играют, физиономии зверские корчат. Как только надоест это одному из вождей, так он зычно кричит другому: «Сосед, хватит рожицы строить! Переходим к политике — большая дубинка!»
Сойдутся два предводителя между шеренгами молодцев, поколотят друг друга сучковатыми дубинами и вый¬дет из них весь бойцовский пыл. Обнимутся тут же как родные братья, тихо всхлипнут разбитыми вкровь носами и разойдутся с миром по своим административным хижи¬нам.
Однако пришло вскоре время больших проблем. Разрослись непомерно союзы племен. Центры их из больших деревень в города превратились с очень сложным комму¬нальным хозяйством. По проселочным дорогам ни пройти, ни проехать. Чем больше купцов появлялось, тем больше людей в разбойники шло. В темных и дремучих лесах яблоку упасть некуда. Разбойник на разбойнике сидит и разбойником погоняет. Дым от их костров как туман стелется. Как долго нет купцов, так друг у друга тащить начинают. Особенно разбойничьи орудия труда. Отсюда поговорка пошла, мол, вор у вора дубинку украл.
В общем, настала пора сапиенсам в государства объединяться. А какое может быть государство без государя? Вот и 'стали люди кто царя, кто шаха ,а кто султана из своей среды избирать. Идешь, бывало, по городской площади, а там толпа большая шумит. Государя, стало быть, выдвигают. «Царем будешь!?» — кричит кто-нибудь. «Не могу,— отвечает другой.— У меня козы стоят недоенные.»
- А ты как на этот предмет!?
- Не могу. У меня грядки в огороде еще непрополотые.
Открещивается каждый от того хлопотливого дела как может. Работы и без того хватает. И стали первыми царями, шахами и султанами главные первобытные лоды¬ри. Все равно ни двора, ни кола. Время девать некуда. А тут зарплату люди какую-никакую определили. Допустим, краюху хлеба и кружку молока козьего в день. Чем не жизнь? Это не спину на полях с утра до ночи гнуть или за скотом в холод и слякоть ухаживать. Сиди себе на первобытном троне и жди, когда тебе очередной харч принесут.
Однако недолго первые государи праздную жизнь смаковали. Стали объединившиеся в государства народы от них работу требовать. «Вы чего там,— кричат,— без дела, дармоеды, сидите!? И казенные харчи ни за что поедаете!? Где государственные законы, которые жизнь общественную должны регулировать!?»
Ну что же? Волей-неволей пришлось новоиспеченным государственным лидерам за работу браться. Вечером законы формулируют, к утру их напрочь забывают. Где же их все в голове удержишь? Как ни крути, а пришлось царям и шахам у народов своих дополнительный харч выпрашивать. Чтобы штат советников содержать. Только не советовали они на первых порах ничего. Другие им были назначены обязанности. Каждый советник должен был в голове один закон держать. Царь, стало быть, их формулирует и по числу придуманных законов советников набирает. Почесали народы затылки, призадумались. Накладно оно с государством-то получается. Да куда денешься? Жизнь социальную все равно регулировать надо.
Ну да ладно, полезли люди в свои закрома за дополнительным кормом. Но тут вдруг еще одна появилась проблема. Законы-то законами, а вот кто их в жизнь проводить станет? Советники-то все запоминанием заняты? И пришлось царям да султанам опять дополнительный харч у народов своих выпрашивать. Теперь уже на содержание чиновничьего аппарата.
В общем, сформировалась в тех государствах первая и теперь уже неистребимая бюрократия. Законы они под себя подладили, тьму подзаконных актов придумали, налоги многочисленные ввели. Теперь государственные лидеры у народов своих пропитание не выпрашивали. Теперь его чиновники через налоги добывали. А для тех, кто с такой постановкой вопроса был не согласен, много¬численные тюрьмы, причем за их же счет построили. Не согласен с политикой чиновного аппарата? Будь добр, пройди в тюремную камеру. Иногда на всю оставшуюся жизнь.

            БЕЗ ТАБЛИЧКИ ТЫ БУКАШКА, А С ТАБЛИЧКОЙ ЧЕЛОВЕК

Смотрел как-то один глава государства на сотни своих советников, которые каждый в голове по одному закону держал и тоскливо думал: «Это же надо, скольких дармоедов вынужден я на казенных харчах содержать? И прожорливые все, сил нет. Налогов напридумали, народ до нитки обобрали. Раньше-то в государстве нищих не было. А теперь по всем дорогам милостыню просят. Да еще и врут мне вдобавок. Забудут свой закон и говорят то, что первым в голову взбредет. Позавчера вместо разбойника пострадавшего повесили, а вчера вместо блудной жены мужа ее розгами высекли. Да где же это такое видано!? Нет, подошел исторический момент письменность изобретать, чтобы законы ею записывать. Вот только кому из этих остолопов дело такое поручишь? В головах не мозги, а мякина. Впрочем, есть маленькая идея. Назначу-ка я всем министрам срок, к которому они письмо должны изобрести. И если не выполнят, а оно так и будет, то всем им головы поотрубаю. Вот и избавлюсь разом от всех прихлебателей. На освободившийся харч лучше жен дополнительных в гарем наберу. А то их там у меня всего-то с полтысячи. Перед соседними самодержцами неудобно. За излишнюю скромность.».
Обрадовался государь такой остроумной идее и потребовал к себе всех советников и министров. « А ну-ка,— говорит,— голубчики, вот вам пару дней сроку. И чтобы письменность изобрели за это время. Не то до плеч окорочу!»
Разбежались в страхе аппаратчики, стали письменность усиленно изобретать. А где же ты ее изобретешь проклятую, когда в голове по одной извилине? Той, что на запоминании одного закона сформировалась. Ну, думают, конец пришел. Друг на друга не надеются, так как умственные способности своих коллег прекрасно знают.
Вышел из дворца один такой безграмотный министр и пошел, качаясь от горя, с семьей попрощаться. Зашел во двор, а там сынишка малолетний какие-то каракули на сырой глине выводит. Поставит закорючку и произнесет: «ма, -  поставит другую и добавит вслух - ма».
- И что же это у тебя получилось, сынок? — спрашивает отец безутешным голосом.
- Мама,— читает несмышленыш по глине.— Разве тебе непонятно?
И тут, вдруг, осенило безграмотного министра. «А ну ка,— говорит он,— сынок, напиши папа. Та...ак, а теперь государь. Та...ак, а теперь министр».
Наутро перед немало озадаченным государем лежала большая глиняная табличка, на которой был начертан первый в мире алфавит. «Ты...ы смотри,— удивленно подумал тот.— Дураки-дураками, а вывернулись. Не видать мне теперь свежих юбок в гареме. Надо бы узнать, кто из них все это придумал и вздернуть при случае на первом же дереве».
Как бы там ни было, но очень быстро усвоили столь полезное изобретение предприимчивые сапиенсы. Законы стали на глине записывать, налоги, долги. Послы в другие страны с глиняными грамотами ездить начали. Он верхом на верблюде, а сзади караван с глиняными документами. В государственных учреждениях людям о том, что они люди, а не лошади - всевозможные глиняные справки начали выдавать. Теперь попробуй докажи, что не ишак, если у тебя подтверждающей человеческое естество глиняной справки нет. Именно тогда и зародилась широко известная поговорка, мол, без таблички ты букашка, а с табличкой человек. Через тысячелетия поговорка та дошла вплоть до наших дней. Только табличку в ней на бумажку заменили. Привели, так сказать, в соответствие с духом времени. Ну что же, не стоим на месте. Прогресс исторический изо всех сил вперед двигаем.

                БЕЛАЯ КОСТЬ

В общем, выросли однажды, как грибы после дождя, на планете нашей большие и малые государства. А вместе с ними и целый социальный слой появился — номенклатурные работники. Поначалу они все себя слугами народа с пафосом навеличивали, поскольку харч на свое пропитание непосредственно из его рук получали. Но вот, опутали они народ тот законами, налоги всевозможные ввели и почувствовали себя вдруг не слугами, а хозяевами. Поменялись, иными словами, с народом местами. Если раньше власть содержали, то теперь она перешла на полный хозяйственный расчет и самофинансирование.
Государь себе сам на монетном дворе деньги кует, чиновники у народа в нужном количестве через налоги их изымают. За землю плати, за воду плати, за воздух плати, за бороду плати, за дым из печной трубы заплати. Начальника оскорбил — плати, родиться решил — плати, жениться собрался — плати, умереть надумал — плати. Не жизнь, а сплошной монетный круговорот в природе. И не успели народы даже глазом моргнуть, как удалилось от них государство за высокие крепостные стены. Так, мол, оно спокойнее, да и уважения больше. Кто же станет царя уважать, если он живет среди подданных? Каждый день его видишь, подойти, потрогать можешь. А при случае и словцо крепкое адресовать ему с досады прямо в лицо.
 Тут же совсем другое дело. Можешь всю жизнь в этом государстве прожить и государя своего не видеть. Да и других чинов, кроме сборщиков подати. На них и досаду всю выместишь, чтобы тут же в тюрьму угодить. Учреждения, стало быть, такие для слабонервных придумали. А государь далеко, за толстыми стенами. Ему всех безобразий житейских не видно.
Да и не досуг. Дворец подобающий сану построить, садик с райскими птичками вокруг развести. А сколько сил на гарем уходит? Если там несколько сотен жен? И не столько на любовь энергию тратишь, сколько на то, чтобы дам своих оградить. От постороннего и дерзкого мужского глаза. Уже всех слуг своих, казалось бы, в евнухов превратил, да кто его знает? Вдруг кого пропустил? Вмиг ветвистые рога наставят с молодым-то женским контингентом.
А с министрами как? Шулер на шулере сидит и шулером погоняет. В гарем своими бесстыжими глазами заглядывают, вокруг монетного двора денно и нощно как овцы пасутся. Кругом свои тайные соглядатаи нужны. Но ведь и те шулера. Заплатит им кто-нибудь лишний сребренник, так они тут же всю информацию исказят и лютого врага закадычным другом опишут. Или, к тебе удава в корзине несут, а они говорят, что воробушка. В общем, за теми соглядатаями еще более тайные соглядатаи нужны. А как иначе? А то задушат министры темной ночью подушкой и устроят тем самым коварный государственный переворот. И ведь никто даже пальцем не шевельнет, чтобы их наказать. Наоборот, расхваливать станут на все лады за то, как они придушили тебя без шума и гама. И ордена посыплются от правителя нового.
Вот и приходится всю камарилью придворную на пирах ублажать. Придут на празднество как попугаи, в глазах пестрит. Ну как же? Вбили себе в головы, что они белая кость, голубая кровь. В общем, высокорожденные. Только хотелось бы знать, на каком чердаке их рожали? Отчего высокорожденные-то? Званий себе напридумали всяких. Высшему-то руководителю ладно. Мол, владыка мира, царь царей. Подойдет. А себе за что? Всякие там величе¬ства, сиятельства, да превосходительства. Отчего сиятель¬ства-то, от начищенных пуговиц? Чего только не сделают, чтобы от народа своего отличаться. Одежды как у павли¬нов, прически хоть стой, хоть падай. Знаки различия придумали всякие, чтобы должность чиновничью по ним узнавать. И ходят по дворцу не люди, а отдельные знаки. Оставь его в чем мать родила, рахит рахитом. Живот от переедания через ремень переваливается, ручки и ножки от недостатка нагрузки физической кривые и тоненькие. В общем, не человек, а сплошное сострадание.
А вот в одежды оденется, на телеге за день не объедешь. Нахохлится как пингвин, и важность на себя изо всех сил нагоняет. Поэтов и философов на больших окладах при себе содержат. Одни их богатырями в стихах навеличивают, другие сходство с богами тщетно обосновать пытаются. А откуда, спрашивается, деньги они на оклады берут? Казнокрадством и взяточничеством занимаются.
Ну что делать бедному государю с такой камарильей? В тюрьмы их сажаешь, розгами принародно дерешь, на плаху время от времени посылаешь. Так ведь нет. Отсидит лет двадцать в темнице, еле ноги из тюрьмы волочит. Но только не домой он в первую очередь двигается, а прямиком ко двору монетному. А там друзья роятся, которые все это время и не отходили оттуда. «Намаялся в тюрьме- то? — сочувствуют.— И сколько отбыл? Двадцать лет!? Ты..ы смотри, как время быстро летит? Но не отчаивайся. Видишь, визирь дощечку от стенки в монетном хранилище оторвать пытается? Сейчас и нам деньжат перепадет. Парень он свой, скупиться не станет. Тогда и выпьем за работу нашу нервную и опасную».
Эх, взять бы всю эту камарилью, да разом в омут. А дальше что? Один на один оставаться с народом? А налоги с него кто станет драть, смуты против тебя подавлять, законопослушными простолюдинов делать? Нет уж, пусть остаются, павлинье отродье. Как без них процессами социальными управлять?

                ЧЕРНАЯ КОСТЬ

В общем, вверху белая кость правит бал, внизу черная кость землю пашет. Низкорожденными народ навеличивать начали. Это оттого, наверное, что не на высоких чердаках, а в низких хлевах да банях женщины его нарожали. Впрочем, а что мы все народ, да народ. Это что же, аморфная масса какая-то? Нет, показывает история, совсем не аморфная. Вспомним, что уже по самой первой еще первобытной классификации он неоднородным был, а вполне справедливо делился на трудяг и бездельников. Самыми большими трудягами в те времена были крестьяне. Все общество многоэтажное кормили они плодами труда своего. Смотришь, бывало, на такого труженика и видишь. Идет он за тяжелой сохой, потом весь обливается и пере¬сохшими от жажды губами чего-то шепчет. Налоги, стало быть, в уме подсчитывает. Царю половину, местному администратору четвертину, налоговому инспектору десятину. Глядишь, а встанет он, вдруг, как вкопанный и чешет затылок в недоумении. А семье моей что остается? Час чешет, два чешет, потом догадается. Тут, мол, что-то не то. Просчиталось государство в чем-то, ошибочку допустило досадную. Трещит, как говорят, крестьянский пуп от работы, а в итоге кому-то должен еще остаешься.
Возьмет тогда крестьянин жердину потолще, позовет соседей и пойдут они толпой в сторону проживающего в городе государства. Ошибку значит в его расчетах исправлять. А там, глядишь, и ремесленный люд к ним со своими молотками добавится. Он тоже в расчетах чиновников ошибку подметил. Так вот, сообща ее и исправят. Метод уж больно эффективный. Чиновники подходящие аргументы против него редко находят.
Ну а из этих вот масс трудяги другого профиля выходили. Купцы, к примеру, которые товары диковинные по свету всему развозили, храбрые воители, что землю свою берегли от алчных соседей, первые ученые-алхимики, которые желали для всех философский камень открыть, монахи самоотверженные, что психотерапией общественной занимались. А когда совсем им невмоготу становилось, в раскаленную и безводную пустыню шли грехи за всех искупать. Разделение труда такое сложилось. Одни денно и нощно грешат, другие во искyплeниe их грехов самоистязанием занимаются.
Ну а кто бездельник тот в городские плебеи пошел. Хоть на задворках, но городских. Прошелся в лохмотьях по улицам, сердобольные горожане мало-мальски на¬кормят. Кто хлебную корку даст, кто монетку медную. Не слишком жирно, конечно, зато спину под палящим солнцем не надо гнуть. И стал жить плебс по городским окраинам, порой в очень больших количествах. Так, кажется, и не слишком заметно их, а вот толпой соберутся—сила. Отчаянные, надо сказать, ребята, поскольку терять им, кроме своих лохмотьев, нечего. Горючий материал всех мировых революций. Надо, допустим, какому-нибудь древнему революционеру взять власть в свои руки, выйдет он после рабочего дня на городские задворки, влезет там на покосившийся от времени забор и мощно гаркнет: «Эй ребята, вас обманули!!! Пока вы сидите здесь по щелям, в центре богатства накопили несметные!!! Вставай в колонны, пошли грабить награбленное!!!»
 Ну кто же от такого призыва откажется? И начнется тут революция. А в конце ее тому пылкому революционеру - власть, а плебсу по целой буханке хлеба. Съедят те на радостях за один присест и вновь ко дворцу. «Эй, правитель,— кричат,— дай-ка нам еще хлеба! И зрелищ желательно! Развлеки ветеранов!» А тот ворота откроет и собак оттуда злых выпустит. Плебс в страхе на свои задворки бежит до следующей революции отсиживаться.
Вот так и стало жить общество к средним векам. Вверху белая кость, внизу черная кость, а еще ниже плебс. Тем составом и живет с тех пор.

                ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО

Итак, появились однажды на земле государства, а вместе с ними номенклатурные работники, то есть цари, короли, шахи и падишахи. И жить бы им мирно..Народ свой помаленьку терроризировать, чтобы чувствовал сильную руку, регулярно трудяг обирать на содержание разросшегося гарема и дворцового аппарата.
Так ведь нет. Завелся тут среди многочисленного придворного люда не очень приятный для истории социальный слой — подхалимы. Причем штатный, поскольку жалованье им немалое платили за услаждение падких на то царственных ушей. Каких только сладостных сравнений для высокопоставленных особ за жалованье-то они не придумали. И солнцеподобный, и громоподобный, и не¬пробиваемый.
Ну что же? Чего не сделаешь за хорошую плату. Да и метод работы нашли безошибочный. От противного называется. Если шевелюра у государя черная, как смола, они утверждают — наисветлейший, если от рожденья тупица — наимудрейший.
В общем, и слою тому социальному хорошо, все же заработок как-никак стабильный, и верховному руководителю приятно. Самому-то хвалить себя неудобно. А тут хоть и за плату, но хвалят другие. Льстит все это врожденному человеческому самолюбию. И все бы тут ничего, да вот назвал как-то нечаянно своего владыку один чрезмерно усердный подхалим ни мало, ни много, а царем царей.
- Это как? - нашел в этом венценосный хозяин что-то уж очень для себя привлекательное.
 - Ну, стало быть, все другие цари в подметки тебе не годятся,— тут же нашелся верный слуга. И все они служить тебе должны. Как административные работники более низкого ранга.
- В этом что-то есть,— задумчиво произнес владыка.— Какой-то нержавеющий гвоздь, причем очень интересной программы.
На следующий же день перевели подхалима того на высокую должность  советника, а войско стройными рядами и с песней двинулось завоевывать соседнее государство. И ведь завоевало, так как дело было ранним утром и в соседнем дворце еще спали. Совсем еще тепленьким извлекли царя-соседа из его семейной постели, даже жена не заметила. И доставили его своему хозяину в чем мать родила. А хозяин смачно зевнул, поскольку тоже не выспался и говорит плененному своему собрату: «Так вот, коллега, какие дела. С этой минуты я царь царей и ты мне безропотно подчиняться должен. Уразумел? А если нет, то в одну секунду на кол посажу».
Не захотел идти на кол сосед, да и сон приятный досмотреть нетерпелось. «Ладно,— покладисто согласился он,— чего уж тут. Будь, если невмоготу, царем царей. И мне забот в моем государстве поменьше. Часть ответственности на тебя перейдет». Отвезли тогда его обратно и вновь в постель уложили. И опять жена не заметила.
Вслед за этим, с другими соседними государями тоже проделали. И началась с тех пор эпоха империй. Кажется, и свои правители в государствах имеются, а при¬глядишься внимательно, над ними еще один руководитель со своим аппаратом сидит.
В общем, разросся не в меру бюрократический аппарат, средства съедать стали немалые. Налоги тяжелые легли на плечи трудяг, войны стали вспыхивать освободительные.

                ПАРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Наступил как-то по всей Европе беспробудный средневековый застой. Мрак, так сказать, невежества. И опять же все из-за лени. Надоело, видите ли, человечеству в этой части планеты мозгами своими шевелить. Надо, мол, им отдохнуть хоть немного от всяких открытий, а то и свихнуться недолго. 
Теперь одним азиатам приходилось думать за всех. Несколько веков подряд они то непосильное бремя на себе несли. Философию самую сложную в мире придумали, порох с компасом изобрели. Ну и остановились передохнуть.  Хватит, мол, ребята, за всех отдуваться. Пора и нашим мозгам отдых дать.
Услышали об этом в Европе и давай от долгого средневекового сна просыпаться. В общем, вновь мозгами шевелить начали. Машину паровую для забавы изобрели. Вот тут все и началось. Паровоз, пароход, паро... Стоп. Чуть не сказал паролет. Вот этого как раз и не надо. Представляете? Летит по небу эдакое чугунное чудище, да еще под паром. А если на голову с такой высоты упадет ? Шишек наставит, ни один головной убор не налезет.
Так вот, началась с изобретением той паровой машины настоящая паровая революция. Мозги от нее вскипели, ничем не остудишь. Микроскоп, телескоп, телеграф, городская канализация. Бензин, керосин, аэроплан, унитаз. Велосипед, мопед, мотоцикл для любителей скорости. Бинты, нашатырь, костыли для тех, кто по старинке предпочитает, то есть пешком по дорогам передвигаться. Что ни день, то новое изобретение. Если в свежей газете ничего о новом открытие не говорится, какую-то пустоту ощущаешь. Не хватает чего-то. Сутки, кажется, даром пропали.
В общем, начался в Европе капитализм. Всех прошлых номенклатурных работников мало-помалу свергли, поскольку сами они уходить не желали. Только в некоторых странах как память о прошлом оставили, но власти лишили. В остальных же решительно в отставку уволили, а одежды их экзотические в музеи на хранение сдали. Чтобы будущим поколениям было где на старое житье-бытье посмотреть. Самая прибыльная отрасль промышленности тогда была нафталиновая. Препарат такой в массовом количестве изготавливали, чтобы старинную номенклатурную одежду в музеях от моли сберечь. Очень тогда котировались нафталиновые компании.
Фабрики и заводы как грибы выросли. В цехах рабочие работают, в кабинетах капиталисты руководят. И начались на той почве сплошные антагонистические противоречия.  Капиталист в рабочем лодыря видит,  рабочий в капиталисте эксплуататора. И полетели в кабинетные окна булыжники—мощное оружие пролетариата.
В общем, нецивилизованными людьми европейцы в те времена оказались. Одно слово — ранний капитализм. Довлело над всеми еще средневековое варварство. Задиристые все да заносчивые. То в словесную перепалку вступят, то, глядишь, пошли друг на друга полки. Рынки сбыта делить, причем в уже поделенном мире.

                ТОВАР — ДЕНЬГИ — ТОВАР

И задумалась над бренной той жизнью одна титанически мыслящая голова. Провела она ладонью по очень высокому лбу, пощипала неторопливо густую черную бороду и очень гениально решила: «Нет, братцы, тут что-то не так. Спрятана где-то в этом миропорядке одна очень хитро замаскированная несправедливость. И кроется она в простой на первый взгляд формуле товар—деньги— товар.»
Раньше в доисторические времена как бывало? Принес с охоты гиппопотама, дели на всех поровну. Хоть еще и первобытная, но уже справедливость. А сейчас при капитализме что? Пока ты деньги из своего кошелька отсчитываешь, тебя на полкило покупаемого товара об¬весили. А пока ты на глазок прикидываешь, сколько же от тебя влево ушло, у тебя и сдачи ополовинят. На простом языке это утаенная стоимость называется, а на научном — прибавочная.
- Во...от, оказывается, где собака зарыта,— обрадовалась эпохальному открытию титанически мыслящая голова.— Но я-то не простачок, считать умею.
Прищурила та философская голова один глаз, сфокусировала его на чистом листе бумаги и давай общественный процесс классифицировать. Рабовладельцы — рабы, феодалы — крестьяне, капиталисты — рабочие. А проще богатые — бедные. Но это на самом простом языке. На научном будет звучать эксплуататоры — эксплуатируемые. Закономерность такая в истории есть — эксплуатация. В первобытную эпоху как было? Хочешь идти на работу, иди, не хочешь, не ходи. Все равно тебе пай от добытого зверя достанется. А теперь хочешь - не хочешь,а на работу иди. Не то с голоду помрешь. Никто тебя кормить просто так не станет. Вот это и есть эксплуатация.
- Та...ак,— с удовольствием подумал титан теоретической мысли,— вот мы и подошли вплотную к научному пониманию общеисторического процесса. Теперь по нашей классификации все общество делится для удобства восприятия на большие антагонистические классы. Один антагонист сырую воду пьет, а другой — шампанское, один ее черствым хлебом закусывает, а другой — деликатесами всякими. А антагонисты они потому, что тому, кто черным хлебом пробавляется очень не нравится тот, кто пьет шампанское. Вот в чем вся соль,— с удовлетворением почесал титан свое выдающееся темя.— Двигатель истории — борьба антагонистических классов. А интеллигенцию куда поместим, к первым или вторым? Ведь и деликатесы она кушает иногда и на черством хлебе сидит зачастую? Тек, тек. А интеллигенция в нашей классификации будет продажной девкой буржуазии. Почему? Да потому, что если хочешь попасть в какой-нибудь класс, то чем-то одним питаться надо. Либо черствым хлебом, либо деликатесами».
Точка. И пошел гулять по Европе с тех пор призрак новой теории. И долго гулял он там без применения, пока не поманили его пальчиком из одной полувосточной державы. Иди, мол, голубчик, к нам, у нас для тебя зреют условия.

                ВЕРХИ НЕ МОГУТ, НИЗЫ НЕ ХОТЯТ

И пришел тот призрак в означенную державу. Глядит, а там и правда все условия налицо. Люд интеллигентский к таким теориям неравнодушен, молодеж готова встать под ружье. А тут еще держава та в международную драку ввязалась. Причем не за свои интересы. Да так ею увлеклась, что не заметила, как пролетели годы. Высшие номенклатурные работники по карте армии-фишки передвигают, остроумные идеи друг перед другом отстаивают, а живые солдаты в окопах сидят. Сверху мочит, сбоку дует, по спине насекомые бегают. Впереди противник ружьями да пушками грозит, а где-то далеко в тылу жены тоскуют с невестами. А может быть уже не тоскуют? Может похаживает к ним кто? От мысли такой мурашки по коже и усы возмущенно топорщатся. «Кончайте,— кричат генералам солдаты,— войну ту проклятую. Нам с женами нашими разобраться бы надобно!!!
А те ни в какую. Неудобно, мол, братцы, перед западными партнерами. Еще подумают - сдрейфили. В общем, плюнули армии на заграничные обязательства и пошли в обратную сторону. И началась в той полувосточной державе самая настоящая вакханалия. Порядка нет, все бранными словами ругаются. Сверху указы строжайшие издают, снизу чихать на них хотели.
 Светские дамы все черной магией увлеклись и особенно Гришкой Распутиным, а мужья их в казнокрадстве соревноваться начали. Революционеры, что по подпольям прятались, вышли наверх и экспроприацией экспроприированного занялись. Но это по научному все, нам с вами не понять. Проще, у казнокрадов казну отбирать начали и в партийные кассы ее складывать. Для восстановления, так сказать, попранной справедливости. И философию для этого придумали соответствующую, мол, грабь, братцы, награбленное. Очень, кстати, задушевный призыв, доступный для понимания даже самому невежественному пролетарию.

                ГЕГЕМОНЫ

И начался в стране той всеобщий грабеж. Вначале хаотичный, а затем упорядоченный. Поскольку встала во главе этого революционного процесса когорта несгибаемых гегемонов. Но это опять по иностранному все. Проще, людей с беззаветной верой в свое светлое будущее. Причем с верой то в голове, но с наганом в руке. Только пикни чего поперек, сразу к стенке, и баста. Решительные, в общем, ребята, ничего тут не скажешь.
Пособников режима прошлого шашками изрубили, интервентов в моря посбрасывали, интеллигенцию за границу выпроводили. Тех, кто успел. Огляделись вокруг, рубить больше, кажется, некого. Но кипит в жилах разбушевавшаяся крювь, пьянит возбужденный разум. Продолжения драки хочется. Тогда разделили гегемоны все население державы на своих и врагов и продолжили потасовку. Благо народа здесь много, целые миллионы. А там и сами поделились на враждебные группы. Это чтобы кровь в жилах не остывала.

                ЖИТЬ СТАЛО ЛУЧШЕ, ЖИТЬ СТАЛО ВЕСЕЛЕЙ

И построили в той полувосточной державе такое общество, в котором частное лицо совсем отменили. Оставили лишь коллективное. Теперь здесь жили народные массы, трудовые ресурсы, производственные коллективы и семейные ячейки. И себя гегемоны стали называть с коллективных позиций - ум, честь и совесть эпохи.
Кругом невиданная в истории демократия. Правда народ дюже темный, до такой демократии еще не дорос. Так что осуществлять ее приходилось одним гегемонам. Да и то только верхнему их эшелону. Это, чтобы темным массам понятно было, они железнодорожный термин ввели.
Так вот, самый верхний эшелон гегемонов в светлом будущем уже полным составом жил. Причем с многочисленными прицепными вагонами, в которых с удовольствием ехали их родные и близкие. Да еще всякая челядь обслуживающая. И все в том будущем было, начиная от птичьего молока и до царских охот. Откуда средства брались? А вы подумайте. Не получается? Поясняю. Изобрели самые ушлые гегемоны рог изобилия. Правительственный телефон называется. Позвонил по нему куда надо, тут все тебе и посыпется. Хочешь, колбаса, хочешь, дача, хочешь, ордена и медали. Хороший аппарат, магический.
А от него другие, более мелкие рангом пошли. Но тоже сытные, как волшебные палочки. Ну а как народные массы без тех сытных переговорных устройств? Да, телефонов служебных на всех не хватало. Зато права немалые имелись. К примеру, голосовать единогласно за власть гегемонов и рапортовать им радостно о трудовых свершениях. Приятно, так ведь? Государственным человеком себя ощущаешь. А как иначе, ведь сразу в нескольких общественных организациях состоишь? От «Общества спасения на водах», до «Общества защиты пернатых». Но это только по названию они общественные, а на самом деле приводные ремни державной машины. Такую техническую терминологию ввели, чтобы темным массам было понятно.
И построили в той державе самое счастливое в мире общество. Заграничные акулы империализма из-за кризисов перепроизводства нервничают, а тут в товарах всегда дефицит и никаких тебе кризисов. Там в магазин зайдешь, на прилавках все есть. Не интересно жить при таком раскладе. А тут всю жизнь в очередях за дефицитом стоишь, то есть впереди постоянный смысл жизни маячит. Причем не хаотичный, а запланированный. К тридцати годам машину стиральную по талонам получишь, к соро¬ка — холодильник, а к пенсии квартиру, чтобы то добро разместить.
И наступил в стране той идеальный социальный баланс. Вверху каждый день орде¬на получают, внизу почетные грамоты. Вверху коньячком их обмывают, внизу бормотухой и водочкой. Все вдрызг счастливые и хмельные. Чем, скажем прямо, не жизнь ? Так ведь нет.

                СУДЬБОНОСНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Но очнулись однажды посреди того бесконечного социального банкета отдельно взятые гегемоны. Оглянулись вокруг и в дикий ужас пришли. Уплыли, оказывается, акулы империализма в то самое светлое будущее, куда они свой народ вперед них привести обещали. И ведь никто в государстве того вопиющего обстоятельства не замечает, поскольку вдоль границ глухой железный занавес. Да и массы - кто пьяный, а кто им стать собирается. И решили те гегемоны в стране марафет навести.
Отпустили немного административные вожжи, к демократизации  призывать начали. Призадумалась над таким непривычным поворотом дела страна, а затем и давай на разные лады свой голос пробовать. Прошлый период как застой окрестили и систему казарменную. Несколько лет ту систему дружно ругали, пока голод основательный не почувствовали. За говорильней, оказывается, про работу забыли. В полную силу теперь трудилась лишь одна теневая экономика. Да и та, как ни ухищрялась, такую огромную массу митингующего народа ни прокормить, ни одеть не могла. Да и товар у нее весьма дорогой, так как на теневой стороне экономики сделанный. А там как-никак густые сумерки. Как на обратной стороне луны. Усилий прилагать больше приходится.
И разделился народ в большой растерянности на рэкетиров, мафию и голодные массы.  Все друг друга во вселенских грехах обвиняют, еду и одежду друг у друга требуют. И пришлось всему миру страну ту подкармливать, кстати, чтобы свой покой мало-мальски сберечь. Корабли поплыли с гуманитарной помощью, самолеты груженые полетели.
А в державе той этим временем применили терапию шоковую. Шоком, стало быть, развалившуюся экономику решили лечить, а вместе с ней и всю остальную систему жизненную. Одной рукой дают, другой отнимают, одни благоденствие обещают, другие страшной катастрофой пугают, одни законы издают, другие их на дух не принимают, одни реформы выдумывают, другие тут же их с треском проваливают. Третий путь по научному называется. Куда этот  путь ведет? Об этом история пока скромно умалчивает. Впрочем, третье тысячелетие уже на носу. Оно и покажет.

                ЖИВЫ БУДЕМ, НЕ ПОМРЕМ

Бурлит человечество на пороге двадцать первого века. Одни от перееданий страдают, другие хронически недоедают, одни созидают, другие его разрушают, одни изобретают, другие им пользуются, одни стреляют, другие отстреливаются, одни глубоко под водой плавают, другие в космос летают, одни хлеб сеют в поте лица своего, другие яростно за власть сражаются. Суетится как в большом муравейнике неугомонный и многочисленный род людской. Однако нет-нет, да и приостановит кто-нибудь из сапиенсов свой суетливый бег. Присядет неспеша на что-нибудь в глубоких раздумьях о смысле жизни и потянет его заглянуть в отдаленное прошлое, где сейчас работают люди-историки. Но где же уместится в голове человеческой все то, что они начертали в течение прошлых столетий ? Вот тут то людям и поможет эта краткая аннотация ко всемирной истории.
И пусть она заканчивается накануне XXI века. Ничего страшного. Будем все вместе надеяться, что когда-нибудь в будущем эту аннотацию прочитает последователь, который включит компьютер и решительно продолжит ее написание.