В еле живом городе-курорте, городе-вежливость, городе-доброжелательность все ещё был сезон анабиоза. Ранней весной к морю едет только тот, которому что-то ужасно надоело. Вот и я, устав от людей и бесконечной суеты, собрал вещи у ехал. Как бы здорово это не звучало, я понимал, что на деле я еду из крайности в крайность. От гудящего день и ночь города в воздухе которого навсегда повисло высокое напряжение к прогулкам вдоль закрытых в не сезон окон баров. Но это устраивало меня. По началу казалось, именно за этим я и еду.
И вот я наконец доехал. Таксист высадил меня на двухполосной, пустой дороге и резко развернувшись помчался обратно. Как только затих шум удаляющейся машины, я тут же понял, что меня здесь никто не ждёт. Вдоль дороги возвышались накренившиеся в строну набережной дома с выцветшими от прошлогоднего солнца вывесками. На каждом из них чаще всего повторялось слово "скидки". И город застыл. Деревья вяло раскачивали голыми веткам. Этот звук было легко спутать с шумом моря. Где-то залаяла и тут же замолкла собака. Дворник мел улицу недалеко отсюда. И все это происходило в бессловесной, особенной тишине, где любой житель большого города почувствует себя неловко. Я вдохнул полной грудью. После суток в поезде мне захотелось глотнуть свежесть приморского города. Не почувствовав ничего особенного, я недоуменно улыбнулся и побрел к отелю.
Каждый раз приезжая к морю, я представляю себе нашу встречу трогательной и через чур сентиментальной. Будто я падаю на колени только увидев уходящую в косую линию горизонта воду. Как я растворяюсь в шуме воды и шипении пены. Я представляю, как ветер треплет мне волосы, а жизнь стремительно налаживается. Но каждый раз приходя к берегу я забываю разыграть эту глупую сцену.
Я шёл вдоль воды и пытался придумать хоть одно стоящее предложение с которого начну рассказывать о сегодняшнем дне. Передо мной раскинулась широкая бухта. По одну сторону выхода из неё живописно стоял карикатурный маяк в красно-белую полосу. По другую — промышленные здания судоходных компаний. Весеннее, холодное море волновалось и раскачивалось у моих ног. Серое и неспокойное одеяло раз за разом бросалось на берег, а потом медленно и злобно отступало обратно. Ветер нанизывал моё тело на тонкие иглы холода, от чего приходилось кутаться в застегнутое на все пуговицы пальто. Мне обязательно нужно было рассказать об этом и я не знал с чего начну.
На пристани я увидел рыбака. Он сидел с удочкой, будто памятник всем рыбакам на свете, глубоко утонув в камуфляжный бушлат и резиновые сапоги. Конец удочки то натягивался и сгибался к воде, то выпрямлялся и расслаблялся в такт набегающим волнам. Я подошёл и поздоровался. Рыбак не пошевелился. Кажется, он даже не заметил меня. Я повторил приветствие громче и вежливее. Спросил об улове и наживке. Присел рядом на корточки и попытался найти поплавок. Леска уходила далеко вперёд и натяжение её было сильным. Оранжевый ваглер, пропускавший через себя леску, подпрыгивал на тягучих волнах и оттягивал её влево. Иногда, когда волна уходила, на поверхности показывался чёрный бок фидера с никелевой сеткой. Когда волна возвращалась, фидер снова уходил в воду. Хлыст удочки сгибался и начинал тревожно жужжать. Рыбак, чьего лица я все ещё не видел, резко разгибал указательный палец которым держал катушку и леска быстро уходила в воду. Казалось, он сидел тут уже не первый день. Обездвиженный, как титан держащий свинцовое небо, он то разгибал палец отпуская катушку, то зажимал леску снова. И было в этом что-то монументальное. Что-то такое, от чего мне не хотелось больше говорить с ним или чтобы он поворачивал ко мне лицо. Я боялся, что мы можем все испортить коротким разговором. Или, например, я увижу его красное от холода лицо и предложу ему выпить, а он возьмёт и согласится. И мы пойдём в бар в моем отеле собрав все его снасти и сложив их в рыбацких доках по дороге. Я совсем не хотел этого. Мне хотелось чтобы он продолжал сидеть здесь сколько сможет. Это похоже на чувство справедливости. Будто каждый должен оставаться на своём месте и получать то, что заслуживает. И я тихо встал и ушёл не оглядываясь. А рыбак продолжал сидеть на своём месте и потихоньку отпускать леску.
Через пару часов ветер усилился настолько, что я начал мелко дрожать и мне пришлось возвращаться в номер. Оттуда, согревшись под горячим душем, я заказал несколько коктейлей и сел у панорамного окна с видом на все ту же бухту. В вечернем свете она выглядела одинокой и неспокойной. Я представил, как моряки возвращаются домой с полными сетями рыбы. Как дно шлюпки шипит по каменистому берегу. Голодные чайки целыми стаями кружат у красных ворот доков, а люди, развесив сети на балках, выпутывают рыбу и бросают самую мелкую птицам. Мне подумалось, что сам бы я никогда не решился ходить в море. Особенно весной. В такую погоду водная гладь выглядит озлобленно и нелюдимо. Даже отсюда, с пятого этажа первой гостиничной линии, я видел с какой силой волны наталкиваются друг на друга и рассыпаются пеной. Коктейль с джином и вермутом тепло расходился по моему желудку. Я сделал большой глоток и вздохнул полной грудью.
Однажды один мой друг и хороший писатель сказал, что нужно писать так, будто ты точно знаешь для кого пишешь. И я представил себе людей. Точнее будет сказать, вспомнил. Кого-то я знал уже несколько лет, а с кем-то встречался всего пару раз. Это не имело значения. Важно было то, что мне очень сильно не хватало их. И это им я хотел рассказать про этот день. Про рыбака на пристани и про то, как пусто в этом городе. Как я сутки ехал в пустом вагоне и все боялся, что сел не в тот поезд. Как хорошо здесь готовят негрони и о том, как я переживал, что больше не смогу об этом всем написать.
Х.Т