Юджин Дайгон FTV 9
9
Высокий и стройный Слуга Власти был лыс и облачен в черное, и только пряжки и замки комбинезона периодически распускались зеркальной сталью иероглифов Завтра на вороненой глади руки или плеча. Это происходило тогда, когда чуть повышалось напряжение и перепады поля делали видимыми атрибут-элементы генератора, заодно являвшихся и секретными знаками различия. Но в эти тайны мог быть посвящен, несомненно, Брэдлард, возможно, Кэркок, но никак не Муролл. Слуга Власти безмолвно речь свою держал, да и то кодировал ее какими-то аллегорическими шифрами, так что, подсознательно внимая ей, Муролл, хоть и с трудом, но все же ощущал, что его собственное глубокое синхробирование с трудом справлялось с усвоением задания.
Речь шла все о том же несчастном Балбери, находившемся в FTV на одной из последних позиций Табеля. Выходило так, что он оказывался Истинным Мастером того дела, которым они все здесь занимались – Изменения Истинной Реальности на одном из важных участков Трансформанизации, предпринятой на Земле внешними Силами. Более того, Балбери являлся чуть ли не талисманом, живой реликвией Дела. Положение же его оставалось таким низким, потому что он являлся безнадежным землянином. Да и в процессе социального перевертыша всегда выходило так: если слуги оказывались у власти, то мастера занимали их прежние места. Суть задания заключалась в поддержании Балбери в униженном, задавленном состоянии, как психологически, так и энергетически, оставляя ему из всех радостей жизни только работу – чтобы реализация его потенциала происходила только в ней. Нужно было, чтобы Балбери верил в то, что он – никто, никчемный неудачник. Чтобы все, чего он лишен, он компенсировал в Деле. Чтобы, не осознавая собственной силы, он служил интенсивно эксплуатируемой скважиной Вечности.
«Вообще-то сам Балбери хотел быть музыкантом».
«Он говорил об этом?»
«Нет, думал. Даже, скорее, мечтал».
«Не исключаю, что…»
(«Россыпь раскрученных рубиковских пирамидок, покрытых печатной символической вязью глаз, лап и знаков небесных тел».)
«…это и есть его предназначение».
(«Пустыня красного песка вокруг, туманно-фиолетовые небеса и сетка закорючек-значков поверх всего, разбитых шрифтом молний на корпускулы и построенных в ряды».)
«Таких всегда распределяют равномерно, и редко кто попадает на предназначенную ему территорию, врастая в благоприятную почву – да этого от них и не требуется. Их задача – давать Абсолют, не снижая добычи. А применением Абсолюта, как топлива, занимаются, взвешенно и грамотно, такие специалисты, как Брэдлард».
«Но ведь выкачиваются жизнь таких, как этот наш талисман – их талант, успех и слава…»
«Посмотрите на это с гуманных позиций – в противном случае пришлось бы их ликвидировать. Иначе они бы попытались восстановить то, что для них является естественным порядком».
«А я должен удерживать эту скважину в рабочем режиме?»
«Да, держать этого принца в забое. Вы же знаете, как мы не любим всю эту прирожденную аристократию духа – прошлых хозяев, распоряжавшихся различными владениями и властвовавших над подданными. Предупреждаю, что есть Силы, заинтересованные в восстановлении прежних порядков».
«Откуда эти Силы?»
«Называйте их пристанище Раем, называйте его Вечностью. Для них вы – предатель, для них вы – практически враг. Они тысячелетиями формировались без нашего участия. Пока мы сохраняем наши позиции, с учетом уже сделанного, эти Силы существенно изменятся, в свое время, конечно».
«Как они изменятся?»
«Станут похожи на нас. Или просто – продолжением нас. Мы влияем не только на представление этих Сил о том, каким станет будущее Земли, но и на их память о том, каким было ее прошлое, поэтому для нас так важно фэнтези».
(«Друзы садов-небоскребов, рои облачно-звездных лайнеров, гигантские площади, на которых в мерцании огней фонтанов, голограмм и лазерных прожекторов проходят парады андроидов – скафандров для тонких тел чужих душ».)
«Идет война. Война во Времени. Вернее – в Истинной Реальности».
«А мы здесь – тяжелая артиллерия?»
«Скорее. Вы относитесь к стратегическим силам. Можете сравнивать себя с ядерным оружием».
«А Балбери?»
«Балбери можно сравнить с реактором. Именно поэтому вы заинтересованы удерживать его в неведении».
«Почему?»
«Рабам не платят за работу. Осознай он собственную важность, пришлось бы убирать его или повышать ему статус – за счет вас всех».
«Почему за счет всех?»
«Когда ваше начальство сдвигается вверх, вы все тоже сдвигаетесь вверх на ступеньку, вся ваша лестница, так? А тут придется переместить наверх одно из низших звеньев, и вся ваша лестница останется неподвижной».
«Он такой ценный?»
«Для нас – да. Способных на это становится все меньше и меньше. Мы не можем себе позволить расходовать их зря – неоткуда будет взять новых».
«А если…»
«Оплачивать их работу дорого. К тому же на соответствующих им местах они неизбежно вызовут крен в естественную для них сторону. В принципе, это допускается, для адаптации процесса. Но квота очень небольшая. И распланирована она, со всеми вариантами, на многие сотни процентов, с учетом всех потенциальных и исключительных случаев. Балбери в квоту не входит».
«И эта информация...?»
«Является плановой в отношении вашей посвященности».
Черное облачение Слуги Власти взметнулось мутным сполохом, и на месте визитера оказался один из техников – тоже лысый, но с совсем другим лицом и комплекцией (невысокий и толстый), в светло-серой спецодежде волнового осветительного отдела. Техник сразу же исчез в проеме коридора.
«Когда-нибудь вся эта конфронтация неизбежно придет к симбиозу, - позволил себе вывод Муролл и тщательно заэкранировал эту мысль, стерев заодно все, относящееся к себе, в памяти работников и посетителей корпорации, использовав тонкую белую параплазму, ослепительно-молочную и обжигающе-холодную. Муролла всегда с трудом узнавали коллеги по работе, если они сталкивались с ним где-нибудь на улице. В здании FTV он внушал всем, с кем трудился, что они его всегда знали.
Вздохнув, Муролл принялся за саботаж зловещих планов оккупантов. Адаптация чужих реальностей и инопланетных влияний, по мнению Учителей, хороши были в меру и под контролем, после выкупа патентов и с непременной уплатой налогов естественным и истинным властям Земли.
«Нет таких зверей, которых не смог бы приручить человек, если за ним стоит Бог, - подумал Муролл. – Даже если доктору-дрессировщику приходится спускаться для этого с вершины далекого Грядущего. Жалко только, что страдают непосвященные. Такие, как Балбери».
Предметом его деятельности стал сериал о колонизации атлантами Египта и Юкатана и освоении древними астронавтами Луны и Марса. Муролл добивался, чтобы это вышло похожим на какое-нибудь эпическое сказание.
(«Пески и джунгли, безвоздушное пространство, кратеры, спутники Марса, каналы, бронза и летучие корабли, пирамиды, уносимые в космос волей богов по просьбе жрецов, мотыги, вгрызающиеся в почву иных миров, сражения, пиры и ритуалы, церемонии во дворцах и храмах, борьба с пришельцами из других измерений, всемогущими и почти непобедимыми аватарами далеких звезд – показанные с тонкой неуловимой позиции, доступной только естественному земному сознанию, но не поддающейся анализу чужого разума, остающегося в восхищенном ослеплении от демонстрируемой мощи Иного…»)
А Балбери, на мгновение погрузившемуся в глубокий, до полного отсутствия «Я», сон, пригрезилась попавшая в грудь стрела, которую он, Балбери, поглотил. Ее энергия разлилась по его каналам, оживив и ускорив бег внутренних сред и пробудив от того сна, в котором Балбери жил, когда бодрствовал, настолько, что он увидел Океан Искусства, в котором оказались сплавлены воедино музыка, живопись, кино, поэзия, проза и многое другое. Балбери плавал в этом лежащем за гранью знакомого мира пространстве, следуя его течениям, выносящим в совершенно фантастические области, неописуемые царства поверхности? Дна? Этого…
(«Башни построенных из грез городов».)
Выскользнув в реальность, Балбери очнулся и принялся за сценарий, чувствуя мощную поддержку с разных сторон сил, выталкивавщих его вверх, в Осознание, в Прозрение. Противоположные, противодействующие силы двигали его в одном направлении, как если бы парус его лодки поймал сразу как минимум два ветра и помчал бы ее с возрастающей немыслимой скоростью, оторвав от волн – так, что плаванье перешло в полет.
(«Арки и акведуки. Мосты и ворота, огромные, ярко освещенные окна и купола, колонны, фонтаны, порталы и лестницы, уходящие вверх в переливчатом свете – все населяют сияющие фигуры неопределенных очертаний, на которые так стремятся походить люди, и которые так неестественно, неискренне и механически имитируют те, кто старается быть похожими на людей…»)
Тревожное напряжение замедлило и приостановило движение Балбери. Но огромный кусок сценария, над которым он работал, оказался почти законченным. Осталось совсем немного. Как раз столько, чтобы хватило сил для его завершения, опираясь только на здравый смысл и усвоенный набор профессиональных штампов.
Поставив последнюю точку в истории высадки земной экспедиции на одной из планет в центре Галактики, Балбери позволил себе чашку кофе – ложку дегтя в середине рабочего дня.
В его голове продолжали, постепенно замедляясь, крутиться готические формы трансгалактического крейсера, чечевицы космических шлюпок, медузы атмосферных зондов и латы скафандров, хамелеоноаморфные и способные к изменению анатомии аборигены, духи других планет, противоборствовавшие кучке дерзких землян, споры и дискуссии внутри самой команды, разоблачение агентов конкурирующих цивилизаций и экзорцизм, которому подвергались одержимые энергожизнью исследователи, обнаруженные следы экспедиции земной цивилизации, предшествовавшей человеческой и встреча с потомками переселенцев из Лемурии.
Выпив кофе, Балбери вдруг ощутил Галактику, не ту, образ которой они создавали в своей продукции, а настоящую, непостижимую и, тем не менее, связанную с этой продукцией и в чем-то даже зависевшую от того, как ее преподносило FTV. Балбери представилась сложнейшая система, превосходившая все, с чем он сталкивался до сих пор, система, в которой его оторванная от реальности работа оказывалась важной и значимой в космическом масштабе. Все это не укладывалось в мозг Балбери, не помещалось в него, растворяло рамки, четко очерчивавшие место Балбери в жизни и возможности Балбери, как человека. И это пугало и одновременно успокаивало. Балбери чувствовал, что, выпадая из одной реальности, он попадает в другую, более могущественную. Еще он испытывал некоторое недоумение, и даже растерянность. И, вместе с тем, глубочайшее доверие к происходящему. Ощущение взрыва сверхновой, рассвета, вспышки огромной лампы переполняло его и лилось наружу почти физически.
В другом конце здания Муролл оторвался от дисплея и промолвил:
- Ну, наконец-то!
Эти тихо сказанные слова громом отозвались в голове ошеломленного Балбери, внезапно, словно книгу или фильм, просмотревшего всю свою жизнь с мельчайшими подробностями. И многое из прежде непонятного, казавшегося случайным, вдруг деталями встало с металлически клацнувшим щелчком на другие, не явные прежде места, объяснилось борьбой каких-то Высших Сил, развернувших теперь перед Балбери свои армии. То, что он считал не более, чем игрой воображения, оказалось настоящим. Он понял, что ничего не сочинял, он лишь описывал Это. И изменял форму Этого, изменяясь при этом сам. Груз, давивший на него от рождения, вдруг исчез. Балбери больше не нес его. Вместо этого Балбери впрягся во Вселенную. Ее колеса поворачивались со скрипом, и ее жернова перетирали планеты в пыль. Эта вселенская мельница показалась Балбери телегой, ехавшей по плитам гигантских полей, соединявших звезды. Новый Балбери не вмещался в прежнего. И поэтому рассыпался на кусочки, разлетевшись осколками по множеству миров, став миллионами их разумных обитателей, ощутив их заботы, особенности сознания и восприятия, сверхзадачу всех этих существ, как частей одной огромной машины - Мироздания, строившего, перестраивавшего и ремонтировавшего себя.
Всего этого оказалось слишком много для воображения Балбери, которое раньше представлялось ему бескрайним. С большим трудом Балбери сжался до прежнего, ничтожного, жалкого себя, пытаясь забыть все свои новые имена и лица, или, вернее, облики. Но одиночество, так часто терзавшее его прежде, скончалось, оставив его навсегда, и это, безусловно, являлось положительной стороной нового, нахлынувшего на Балбери… Счастья? Обязанности? Дела?
Он бы счел себя вконец замороченным, но слишком много теперь знал для такого вывода. В сознании, прояснившемся от очистившей его волны кристального сияния, напоминавшего и дождь, и ветер, возникло желание…
«Хорошо было бы с кем-нибудь встретиться, чтобы сообщить о случившемся», - подумал Балбери.
Но возникшее желание мгновенно ушло, сорвалось молниеносным концентрированным импульсом, и Балбери понял, что этим он уже обо всем сообщил всем, кто способен был его понять. И даже не удивился, получив ответный импульс, содержание которого осталось нерасшифрованным на уровне сознательного восприятия.
Еще Балбери чувствовал потребность изменений в своей жизни. И знал, что они неизбежны. И что он, испытав вселенское рассеяние, собрался не в подобие старого, а в совсем другого Балбери, неожиданного для всех, кто знал его прежде, что-то приобретшего в других мирах взамен чего-то, оставленного в них. Еще ему вспомнилась Верта.
«Интересно, как эти перемены подействуют на наши отношения? – подумал Балбери. – Вряд ли она сможет привыкнуть к новому Балбери. Слишком уж хорошо подходил ей старый. Или она ему».
Брэдлард в своем кабинете схватился за виски – боль сверлила ему голову, а пол словно уходил из-под ног, и Брэдлард падал, падал, падал, оставаясь при этом стоять. Он сел в кресло, но оно снизилось до предела и забилось в угол.
Кэркок ощутил легкое беспокойство, но, будто сняв с себя что-то ранее ему препятствовавшее, погрузился в просмотр вариантов спецэффектов. По циклической схеме сансарической генерации творческого потенциала сейчас требовало внимания именно это, как очередная часть производственного процесса. Таким было последнее повеление комитета по управлению креативностью, организованного при совете директоров FTV – «оживление работы», новый взгляд от чередования занятий, «перемена мест». В связи с этим Кэркоку вспоминались и «сумма слагаемых», и детская сказка о пекаре и трубочисте, выполнявших друг за друга обязанности, но больше всего беспокоила необходимость следования указаниям кибер-оракула, поставившего Балбери на место главного режиссера самого рейтингового сериала. Тишайшего и робейшего Балбери. Сам Кэркок ожидал скромнейших, даже ничтожно-невзрачных… нет, не туристов откуда-нибудь из-за Антареса, а результатов от этого неожиданного возвышения. Унылый вид временного баловня рулетки Балбери заражал своим пессимизмом. По мнению Кэркока, Балбери, раньше хоть что-то из себя представлявший, в последнее время являлся несомненным Зеро, истинным и абсолютным – не то, что Брэдлард, тот всегда был похож на Джокера.
Кэркок включил на стене зеркало, распустившееся из почти незаметной точки в идеальный квадрат и посмотрел на себя взглядом Муролла.
- Что осталось от прежнего Кэркока? – спросил Кэркок у своего отражения.
И отражение ответило ему:
- Разум. Холодный расчет.
- Но этот разум существовал и до Кэркока, - возразил Кэркок своему отражению.
- И будет существовать еще очень долго после того, как не станет никакого Кэркока. Так что будь уж, пожалуйста, доволен собой таким, какой ты есть, - подвело итог отражение.
Балбери же этот разговор прислышался в сопровождении видения – как бормотание двух уродцев из пещерных болот, уродцев, живших в нефти и боявшихся огня. И оба они разговаривали голосом Шефа! Только один из них говорил более уверенно. Обсуждали уродцы настоящее и будущее Кэркока. А перед этим речь, как будто, шла о его, Балбери, никчемности.
Но только что заходивший Муролл его несколько приободрил – тот оказался в восторге и от результатов монтажа, и в особенности от пилотов, сделанных Балбери совершенно автоматически. Рекомендованные Муроллом изменения ничего не портили, а только подчеркивали то, что хотел выразить Балбери, где надо – усиливая, а где надо – смазывая эффект присутствия, создавая тем самым элемент таинственности, невоспроизводимой средствами электронного внушения.
После этого Балбери давал указания Брэдларду, Верте, другим сотрудникам, самому Муроллу и даже Кэркоку. Как будто что-то открывало рот Балбери, подбирая нужные слова и интонации, находило чужие промахи и придумывало рецепты спасения пирога сериала, который сообща готовила команда под руководством нового главного режиссера.
- Парень явно попал в струю, - шепнул Муролл Кэркоку.
- Вы находите? – поморщившись, спросил Кэркок. – Только тот, кому не на что рассчитывать, мог устроить мне такой разнос. Признаюсь, я его заслужил, порученное мне дело у меня не особо ладится, но Балбери ведь просто несет с отчаяния. Случай закинул его наверх, вот он и летит с верхотуры на свое прежнее место.
- А по-моему, Балбери летит не вниз.
- А куда?
- Просто летит.
Элемент прозрения снова щелкнул в сознании Балбери, чей-то сложный расчет, живой расчет, планирующий сам себя:
«Мы все – андроиды. Все четверо – Брэдлард, Муролл, Кэркок и я. Мы словно части одного механизма. Мы были чем-то другим. Нас разъяли и перекомбинировали. Мы перепрограммированы и выпущены в мир. Мы – команда, не подозревающая о том, что она – команда, ничего не знающая о себе, о том, что мы связаны какой-то общей задачей, чем-то апокалиптически великим».
Балбери отогнал сирианского духа-туриста, голубовато-сиреневатого, увешанного линзами, явившегося из космической тьмы.
«Верта? Тоже андроид. Иначе наши отношения не смогли бы быть гармоничными».
Ужасная догадка осенила Балбери:
«А есть ли обычные люди в этом здании? Или оно целиком заполнено андроидами, а то и замаскированными пришельцами?»
Но кто-то резонно и успокаивающе заметил:
«Человек не всегда может выдержать общество пришельцев. Поэтому работать с ними приходится андроидам».
«Кибер-оборотням, чьи жилы – проводки, железы – лампы, а нервные узлы – печатные платы, - подумал Балбери. - Электрический ток оживляет моторы конечностей и мимику лица, включает на полную мощность процессор мозга – все, теперь ты готов к встрече с пришельцами, посланниками иных миров, носителями чужого разума, подчиняющимся другим законам и преследующим совершенно непонятные тебе цели – разводить в подвале гигантских мокриц, например, потому что в них обитают души предков пришельцев, или поливать дороги во время уборки не водой, а огнем. Когда ты включился в полный режим, ты готов достойно встретить любого врага, даже пришельца».
«Пришелец не обязательно враг, родной», - прозвучало спокойно, умиротворяющее.
«Ты ведь и сам пришелец, - добавил кто-то, вполне доброжелательно. – Просто ты очень хорошо ассимилировался. И потом, разве ты так страшен, как только что нарисовал себя в собственном воображении?»
«Я пришелец? – удивился Балбери. – И что же я делаю на Земле?»
«Ты – кран, через который мы пытаемся наполнить этот пустой мир, катастрофически спешащий опустеть еще полнее».
И россыпь паучков, шевеля стальными лапками пробежала по телу Балбери, вызвав разряды в его проводках, затем эти паучки скрылись в фиолетово-разделенный серебристый шар, висевший в нефритово-синем мареве – гигантский, сегментированный и мигающий сложно упорядоченным ансамблем огней. Это напоминало станцию или базовый корабль и скрывалось за мутным пологом искривляющих пространственно-временной континуум полей. Балбери понял это, но не сумел бы объяснить, каким именно образом. Объект начал превращение в другую, такую же по размерам, космо-техногенную форму. Это производило совершенно завораживающий эффект.
В голове у Балбери поплыло.
(«Заклятие, проклятие, клятва, в сущности, одно и то же. Заклинают кого-то, проклинают за что-то, а клянутся, чтобы что-то сделать самим».)
Все четверо, Балбери, Брэдлард, Муролл и Кэркок, явно сливались сознаниями, формируя один персонаж, обладающий четырьмя телами. Новая форма жизни считала себя Алисой и обладала большим могуществом, чем все четыре составлявшие ее части. Она еще не решила, кем она будет – ангелом, или демоном.
А ее составные части испытывали самую высшую из возможных близость. Они постоянно ощущали телепатический контакт друг с другом, разделяя все малейшие интимные подробности быта и занятий друг друга. Теперь они имели одно «Я» на всех.
«Вы когда-нибудь испытывали что-то подобное?»
«Никто из моих знакомых ни разу не упоминал о таком, и уж тем более я сам ничего похожего не испытывал».
«Конечно, лучше про это сто раз услышать или прочитать, чем испытать это на собственной шкуре».
«Дайте человеку такой мир, котором он мог бы быть хорошим, и он будет хорошим. Мне кажется, наш случай именно такой».
«Вы заметили, что Бал по-прежнему приходит в FTV с рассветом и любуется им из окна своего кабинета. С его приходом и до его ухода в здании практически никого нет. Исключение составляют только авралы».
«Зато Брэд всегда в гуще событий, когда здание полно трудолюбивых творческих муравьев. Он встречается с Балом на входе».
«Надо поручить Балу встречу туристов с Ганимеда. В пустом здании он, со своими шабашами духов, демонов и богов фэнтези обеспечит нашим гостям достаточно экзотики по культурной программе».
«Позвольте, как это в пустом? В мои суточные дежурства в здании всегда полно народу, хоть в полночь, хоть в полдень. И носятся все так, что воздух в студиях кипит».
Наступила пауза, заполняемая шелестом страниц – Кэркок на простой стационарной древней табуретке в своей гостиной листал газету в стиле «ретро», сделанную по технологии прошлого века, изданную для любителей читать с конца, с передовицей и титлом на последней странице. Такие газеты недавно вошли в моду, но тех, чьи листы переворачивались слева направо, выходило гораздо больше, чем традиционных.
«Ну, как бывший работник архива, могу сообщить, что о таких ситуациях предупреждали еще в тысяча девятьсот…»
«Позволю себе тебя перебить. Знаете, чем мы отличаемся от остальных фантомов FTV? От страшил Брэда и ангелов Бала?»
«…это предсказал…»
«Только этими вашими рефренами. Те, кому здесь не платят настоящими деньгами, все эти джинны и прочие волонтеры фантазии, не способны осознать, кто кого и когда предсказал».
(«Горящие амальгамным пламенем глаза, в которых не то отражается, не то просто обитает облезлый зелено-голубой зайчик, куда-то еле-еле плетущийся и спящий на ходу. Блеск сабель-клыков, полосатое серебряно-оранжевое тело хищника, больше похожее на волчье, чем на кошачье, взлетает над фиолетово-синими зарослями огромных замшелых грибов и папоротников».)
«Жизнь существует во всех временах и мирах».
«У нас, скорее, проявляется та жизнь, что существует в отражениях времен и миров».
«Да, пожалуй».
(«Племена дикарей с мешками из шкур и копьями с каменными наконечниками идут в сторону заходящего над степью Солнца».)
«Чьи племена? Зачем они? Ты в юности не был мойщиком белых мартовских роялей?»
«Это бесконечное начало, конец, который начала никогда не имел».
«Не мешай мне, Кэр. Я пытаюсь детализировать одного из персонажей Бала.
(«Зимние звуки, ломкие от холода, заморожено звенящие. Летние звуки вялые, сонные, текучие, расплавленные жарой».)
«Если ты не перестанешь сходить с ума, Мур, я тебя уволю. Хватит с меня двух сумасшедших творцов, третьим тебе стать не удастся».
«Если рассматривать визуальный ряд «Эмбера», то нужно учесть, что Роджер контурно-силуэтен, как эскизы стихов, как чертежи цвета».
«Представьте лучше:»
(«Многоярусные, словно парковки, площади на башнях и сваях, этажерки-кладбища с миллионами ячеек, в которых лежат замороженные тела усопших, ждущие тех времен, когда их разморозят и оживят».)
«Это бессмысленно. Кого там оживят? Ходячих мертвецов? Все живое давно из этих тел улетучится и воплотится где-то в совсем другой жизни».
«Вы когда-нибудь замечали, что при прочтении текста сначала возникают чертежи обстановки, последующее описание детализирует их и наполняет разнообразными характеристиками, объемом, цветом, ощущением их знакомости или чужеродности, степенью изношенности и древности, особой личной или мистической ценностью и многим другим? Живые объекты возникают сразу, готовыми и только изменяют облик, следуя описанию автора. Так они адаптируются в нашем сознании».
«Блестящее наблюдение. Вставьте его в монолог какой-нибудь реконструкции по мотивам жизни одного из фантастов прошлого».
«В начале восьмидесятых годов некая сверхцивилизация, которую мы для краткости назовем Странниками, начала активную прогрессорскую деятельность на нашей планете. Одной из целей этой деятельности является отбор. Путем разнообразных приемов Странники отбирают из массы человечества тех индивидов, которые по известным Странникам признакам пригодны для… например, пригодны для контакта. Или для дальнейшего видового совершенствования. Или даже для превращения в Странников. Наверняка у Странников есть и другие цели, о которых мы не догадываемся, но то, что они занимаются у нас отбором, отсортировкой, - это мне теперь совершенно очевидно»… Доклад по теме сверхцивилизации привели Стругацкие.
«Нет ничего приятнее неспешной прогулки по чужой, неизведанной планете – если не боишься пристроившегося за спину хищника или пули из засады. Мартин, будучи опытным странником по иным мирам, бдительности не терял, по сторонам поглядывал, но лишнего не опасался. Каменные обелиски были слишком тонки, чтобы за ними кто-то сумел укрыться. В воде каналов могли обитать тюленоиды или иная форма разумной жизни, но водные формы жизни обычно более миролюбивы. Куда больше опасений вызывала у Мартина цель путешествия – поселок людей-шовинистов». Наблюдение Лукьяненко.
«Если бы муравьи умели передавать накопленное знание о мире следующим поколениям, планета принадлежала бы им – и человеку не нашлось бы на ней места. Но и человечество когда-то было подобно муравьям. Все, что творили, мыслили, чувствовали сотни миллиардов, - все пропало бесследно, все было зря. Мы проходили одни и те же уроки снова и снова, мы строили Вавилонскую башню из сухого песка. Только вечная молодость сделала из нас, муравьев, людей. Ученые и композиторы прошлого дряхлели и глохли, едва успев постичь природу и тайны гармонии. Мыслители впадали в детство, и художники слепли, не успев создать величайших своих творений. Так называемым простым людям, загнанным старостью и смертью в кабалу детопроизводства, размножения, не хватало времени, чтобы задуматься о своей жизни, отыскать свой действительный талант и раскрыть его. Страх смерти делал нас вьючным скотом. Старость лишала нас ума и сил, лишь только мы набирались опыта. Мы не могли думать ни о чем другом, кроме того, как быстро уходит жизнь, и, зашоренные, тянули ярмо, к которому была привязана наша могильная плита. Так было – недавно. И многие из нас еще помнят то время». Речь одного из лидеров будущего, которое описал Глуховский.