Над руинами старого города плыла тихая грустная музыка. Низкий звук дудочки, гэрки, заставлял снежинки прекращать свой танец и тихо скользить к земле. Солнце так ни разу и не показалось за тучами, накрывшими Глорпас, словно огромными ладонями. Карланта сидела на краю обвалившейся башни, поджав под себя ногу и покачивая второй над лежащими внизу обломками зданий. Ее пальцы выводили мелодию песни ветра, провожающего души тех, кто погиб на бескрайних просторах. Кэларьян вглядывался в ее лицо, приютившись у выступа подальше от края, и вспоминал, как шесть лет назад она играла эту песню, когда ее отец сорвался в ущелье за Волчьим озером. Она молила ветер привести к нему огонь или хищников, чтобы освободить душу от тела. Кэларьян промолчал тогда — молчал и сейчас. Души умершего нет ни в этом, ни даже в Светлом мире, и бренные останки ей не тюрьма.
Он поглядел вдаль и прикрыл глаза, уставшие от снежной белизны. Живые говорят, что видят тени мертвых. Может, и сейчас где-то там ходят тени непогребенных глорпов. Чем это хуже Обители покоя, обещанной его церковью? Если бы он так не мерз среди этих камней и сугробов, то и сам согласился бы вечно бродить по снегам.
Карланта без остановки начала новую песню. Две мелодии переплелись у нее так искусно, словно были частью одного целого, но Кэларьян и сквозь дрему ощутил перемену. Гэрка издавала звуки, подобные формулам, и светящиеся нити песен плыли в воздухе, как речные водоросли. Даже запретив себе касаться свечения, Кэларьян видел его: яркое, слепящее — от песни о смерти, и мягкое, оседающее кольцами — от плача тех, кто не дождался охотника.
Он отвернулся, чтобы ненароком не погрузиться в поток, и поглубже натянул капюшон. Ничто, кроме Песен, не делало его столь беззащитным перед Светлым миром.
Наверное, он уже заснул, потому что вдруг увидел поля южных земель так, словно летел над ними, как птица, — и отовсюду была слышна эта плавная музыка. Он пролетал над домами и видел внутри людей, на их лицах застыла грусть. Среди моря льна и пшеницы, так не похожих на снег, в руках детей гэрки пели ветру, ведь это еще одна песня для ветра…
Кэларьян не заметил, как прекратилась музыка, и очнулся, только когда услышал тихий голос:
— Дедушка…
— О, прости, я забыл, где нахожусь, — он стал выбираться из недр мехов, и снег с капюшона посыпался на седые волосы. Он чувствовал себя виноватым, но не мог противиться усыпляющему действию гэрки.
— Хочу, чтобы ты знал: мы исполняем призыв для моего отца и скоро увидимся с его духом.
— О, — сказал Кэларьян, чувствуя еще большую вину, так как ему, вероятно, надо было как-то ее поддержать, — но ведь годовщина завтра…
Девушка кивнула, сморщив нос:
— Завтра мне придется призывать для всех. А сейчас я поговорю с ним одна. Просто побудь со мной, ладно?
Она поднесла дудочку к губам и легко потянула длинную печальную ноту, а Кэларьян зачерпнул немного снега и потер им лицо. Он даже подвинулся ближе к Карланте, поглядев вниз, где утопали в снегу руины Глорпака. Остатки стен тянули к небу балки, как сломанные крылья, и это зрелище как нельзя лучше подходило для песни, которую сейчас пела гэрка, — песни ветре, который приходит на могилы. Сколько еще песен ветра она должна отыграть? Кэларьян опустил голову и плотнее закутался в плащ. Что если вдруг и его религия стала бы утверждать, что души покинувших этот мир могут прийти в него снова? Возможно, это сделало бы простых людей счастливее. Он закрыл глаза и представил, как Верховный отец Церкви читает молитву: «и да пребудут души умерших в Покое, вечно светлом и благостном, и да придут они на землю в День встречи…»
Одна песня сменялась другой, перестал падать снег, и вся равнина открылась перед ними, как на ладони. Подул не сильный, но настойчивый ветер; будто призванный гэркой, он ворошил густые волосы Карланты и, может быть, думал Кэларьян, шептал ей что-то на ухо. Вдруг в изменившейся мелодии он узнал мотив песни Илгота, которому молились глорпы. Ритуал призыва завершался. Кэларьян весь обратился в слух.
Нигде не встречал он религии столь ясной и простой, как эта.
Глорпы верили, что мир создали боги, давно ушедшие в небытие. Нет никакой возможности молиться и приносить им жертвы, они не слышат голоса своих детей. Только сами божьи создания могут защитить друг друга, и просить помощи можно у огня, ветра или душ умерших — ибо все мы суть одно и то же. Души великих людей почитались глорпами как Защитники, и это были те, кого на юге могли принять за божеств.
Илгот жил во времена, едва ли описанные в хрониках. Глорпы только прибыли на эти земли с затерянного запада, а Объединенное королевство было горсткой воюющих княжеств. Во всем мире еще оставались десятки ящеров, и, чтобы занять их охотничьи территории, людям приходилось драться с огнедышащей тварью, способной за день сожрать небольшую деревню. Илгот, сражаясь с целой стаей, сгинул с ней в столпе огня, и, как считал Кэларьян, был одним из Посвященных. Что сказал бы Верховный отец, знай он истинную суть того, что люди принимают за чудо? Едва ли он счел бы Девина Айста достойным зваться Единым богом и быть символом любви к ближнему. Если уж кому-то из Посвященных и выпала такая честь, то Кэларьян предпочел бы Илгота.
Карланта обернулась и, не переставая играть, приподняла одну бровь. Удивленный, Кэларьян пересел на самый край стены. Он не ожидал, что Карланта попросит его спеть — музыка и так имела значение, понятное каждому глорпу, а каждый звук был для них словно буква. Но из уважения к Илготу стоило произнести слова песни вслух. Подражая Карланте, старик выпрямил спину, высоко поднял голову и закрыл глаза. Голос, поначалу сиплый, быстро окреп, но от волнения порой взлетал до высоких нот — в такие моменты Кэларьяну чудилось, что магический поток, бурлящий от заповедных звуков, поглотит его с головой. Однако страшный корсийский акцент рвал светлые нити на части, и они испарялись в морозном воздухе, не причиняя вреда.
Произнеся последние строки, Кэларьян замолчал, а девушка застыла, глядя перед собой. Теперь она будет ждать, когда с ней заговорит отец, но, конечно же, ничего не услышит. Даже если бы гэрка пробилась в Темный мир, услышать ответ смог бы не каждый Посвященный. И не каждый смог бы заплатить столь высокую цену, как жизнь. Если бы для этого не нужна была жертва, разве не отдал бы Кэларьян все на свете, чтобы просто сыграть на дудочке и услышать Браенну? Отдал бы, даже зная, как она его презирает.
Он глубоко вдохнул, унимая лихорадочные мысли, как вдруг увидел, что Карланта подтянула ноги к груди, обвила их руками и сидит, как ребенок, ждущий трели соловья. Она ничего не слышала, но на лице ее была написана радость, и перед стариком тут же возникло давнее воспоминание: зимний день — один из тысячи дней в Глорпасе — они с Карлантой в его домике, он как раз пишет о религии глорпов, а девочка, услышав о невозможности разговора душ, доказывает, что это неправда, что все на земле могут услышать друг друга, но, может быть, не знают как. Кэларьян точно, как тогда, почувствовал глубокое презрение к себе за эти черствые слова. Глорпы не знали, как близко подобрались к истине, но лучше было им этого и не знать. Видит Единый, лучше никому не знать.
Карланта заиграла прощальную песню, а когда закончила, повернулась к Кэларьяну со счастливой улыбкой:
— Все. Дедушка, ты как там?
— Ничего, — Кэларьян похлопал ладонями в толстых меховых варежках.
Глорпка недоверчиво его оглядела и потрогала щеку.
— Совсем окоченел? Я же вижу. Сердишься?
— Что? Нет. — Наверное, его выдало лицо. — Просто кое-что вспомнил.
Карланта ожидала продолжения, и он замялся, не желая произносить вслух имя Браенны. — Помнишь, ты говорила, что, когда вырастешь, будешь слышать голоса мертвых?
— А, — Карланта усмехнулась, — да. Я была маленькой и считала, что взрослые говорят с тенями. Но оказалось, что говорить с ними можно только здесь, — она постучала себя по груди. — В общем, какая разница? — Она достала из-за пазухи флягу с чаем и протянула Кэларьяну.
— Может, и нет никакой разницы, — кивнул он, с благодарностью принимая флягу, что бы там ни было: чай или суп.
— Тогда почему мне нельзя позвать для тебя? Ту женщину, которую ты любил?
— Не надо, моя хорошая.
Все это было слишком сложно.
— Знаешь, как будет звучать «Браенна»? — Карланта поднесла дудочку к губам, и гэрка издала несколько печальных звуков.
Кэларьян вскинул руку:
— Карланта, прошу тебя!
Даже если бы он рискнул взглянуть в глаза Браенне, одна могла прийти не одна. И хотя он понимал, что сотни умирающих душ разорвали Ригелли на части, а сознание его растаяло и не могло вновь собраться, он все-таки боялся этого, чтобы не бояться другого — когда он встретится с Браенной, он будет отвергнут.
— Я родился и вырос там, где люди теряют умерших навсегда, — глотнув брусничного отвара, он вернул флягу Карланте.
— Здесь все не так. Не понимаю. Об этом надо думать иначе.
— Я бы я хотел, Карланта, я бы хотел. — Кэларьян потрепал ее по голове, через силу улыбаясь. — Давай, ты сыграешь что-нибудь другое. Одну из песен солнца, например.
— Ладно, — девушка пожала плечами и принялась наигрывать вступительные строки песни.
Но только Кэларьян уселся поудобнее, как снизу послышался неясный шум. Он повернул голову к ветру, прислушиваясь, а через некоторое время сделал Карланте знак остановиться. Сыграв нечто вроде извинения перед духом солнца, та отняла гэрку от губ. В тишине отчетливо зазвучали голоса.
— Ой, — девушка подскочила и выглянула в щель, служившую когда-то бойницей. Как бы ни было жаль нагретого места, Кэларьян поднялся со шкур и посмотрел в ту же сторону.
От селения к ним шла дюжина глорпов. Несколько человек отделились от прочих и подошли к едва заметным под снегом остаткам стены, когда-то окружавшей башню. Глорпы сторонились Хорна и их появление не обещало ничего хорошего. Один из них заговорил — слишком тихо, чтобы Кэларьян разобрал слова, но имя Карланты прозвучало отчетливо. Оттуда ее не было видно, но если они слышали гэрку, то, конечно, узнали ее по игре.
Девушка обежала каменный выступ и показалась на краю башни. Группа в отдалении зашумела, а глорпы под стеной повысили голос. На Карланту посыпались обвинения в неуважении к роду отца и нарушении обряда Дня встречи, несколько голосов кричали о наказании, другие — о проклятии. В потоке брани Кэларьян услышал множество нелестных слов и в свой адрес, но предпочел сделать вид, что не понял. Карланта затараторила в ответ, вся суть ее речи сводилась к тому, что занимая завтра столь важное положение, она имеет и некоторые права. Глорпы явно были не согласны — право на самовольный обряд ей никто не давал. Молодежь, подумал Кэларьян, вздыхая. Как всегда, думает о правах поперед обязанностей.
Все это могло продолжаться и дальше, если бы за спинами сердитых глорпов не зарыдали во весь голос двое маленьких детей, умоляя взрослых не кричать. Кэларьян сразу узнал их — это были Паг и Ларт. «Хот та регдет уну», — раздался в толпе чей-то голос. «Уста младых чисты». Человек, сказавший это, сложил руки на груди и замолчал. Кэларьян не разглядел его лица, но был уверен, что за Карланту вступился Харан, ее старый друг. Остальные глорпы, ворча, тоже постепенно затихли, и перед башней воцарилась тишина.
— Ну, я пошла, — безмятежно сказала Карланта, подходя к разбитой винтовой лестнице. Кэларьян поднял глаза к небу, сворачивая в тюк свои шкуры.
— Да все обошлось, — улыбнулась девушка, — а мое уважение не зависит от обрядов. Ты ведь сам учил, — она прыгнула через провал на месте верхних ступеней и зашагала вниз.
— Легкомыслию тоже я учил? — бросил он вдогонку, стараясь вложить в голос всю ворчливость, на которую был способен.
— Чему-чему? — обернулась Карланта, хмурясь незнакомому слову.
Он лишь рукой махнул.
Девушка помахала в ответ и вышла к соплеменникам. Под тяжелыми взглядами взрослых она взяла братьев за руки и направилась к поселку. Выждав, пока они скроются из вида, Кэларьян наконец ступил на лестницу. Колено, занывшее еще когда он сидел наверху без движения, совсем разболелось, превращая спуск в акробатический трюк.
Он уже доковылял до арки, в которой когда-то были ворота, как вдруг вспомнил первый свой разговор со Старейшими. Он спросил тогда, почему глорпы не пробуют молиться богам, как южане — те утверждают, что получают ответ. Глорп лишь рассмеялся и сказал, что боги никого не слышат, а если бы слышали, все люди на земле уже давно были бы счастливы.