В далёкие послевоенные годы наша семья жила в глухом сибирском поселении, где не было ни дорог, ни электричества. Кино в посёлке показывали один раз не каждую неделю. Никаких других развлечений для молодёжи не было. Разве что танцы под гармошку в стареньком клубе, промерзавшем в зимнюю стужу в углах снежным куржаком. У взрослых жизнь текла размеренно: работа – дом, дом – работа. У нас, школьников, такой же ежедневный завод: школа – дом, дом – школа. Выходить из жилья, кроме как в школу, зачастую было некуда, сразу за огородами начинались бескрайние перелески и болотистая глухомань. Особенно пустынно и тоскливо было в сезонные распутицы и нескончаемой зимой. Поэтому мы с братом и старшей сестрой коротали зимние морозные вечера за разговорами при керосиновой лампе. Иногда к нам присоединялась уставшая за день мама. Читала бережно хранимые письма отца с фронта, рассказывала, как они жили до приезда в Сибирь на Дальнем Востоке.
От мамы я узнал, что в тридцатые годы, уже прошлого столетия, отец служил в 65-м морском пограничном отряде, базировавшемся в Николаевск- на - Амуре. Тогда этот город являлся областным центром. В нём сходились морские пути, связывавшие Нижне - Амурскую материковую часть страны со всеми территориями, городами и поселениями, раскинувшимися по побережью Охотского моря, включая магаданские просторы, а также Камчатку и принадлежавшую СССР часть Сахалина. В те времена Охотское море не было нашим внутренним морем. Государственная граница имела сложную конфигурацию и проходила по его водным просторам.
В юности отец пахал землю. По призыву в Рабоче - Крестьянскую Красную Армию с отличием окончил Хабаровскую школу связи и был оставлен в ней радистом - инструктором. После образования 65-го морского пограничного отряда его направили в Николаевск-на-Амуре. Служил на островах залива Счастья старшим радистом и начальником погранпоста. Остался на сверхсрочную службу, перевёз из Новосибирской области на остров Лангр (в настоящее время это необитаемый остров Байдукова) семью – маму с моей старшей сестрой. На этом острове они прожили более трёх лет – до поздней осени 1938 года, когда сестре нужно было пойти в школу, в первый класс.
Трогательные воспоминания мамы о прошлой семейной жизни мечтательно переносили меня в неведомый край, где бушует холодное своенравное море, бросающее на берег грозные многометровые волны. Где шум свежего солёного ветра и грохот прибоя перекрывают крики огромных неугомонных чаек. Где можно сколько угодно предаваться светлым мечтам и быть полностью уверенным, что эти мечты обязательно сбудутся. Ведь неведомый край, о котором рассказывала мама, расположен в заливе Счастья Охотского моря.
В моём детском воображении мамины рассказы обретали реальное видение. Когда наступало время ложиться спать, я забирался на полати. Комната, в которой мы жили вчетвером, была маленькой, тесной и холодной, поэтому полати соорудили для меня как кровать - за печкой, из досок, уложенных на пустые фанерные отцовские чемоданы. Довольно часто я долго не мог заснуть. Представлял, как на отлогом берегу одной из многочисленных бухт большого песчаного острова располагается пограничный пост.
Это бревенчатые дома с печным отоплением. Им не страшны штормовые ветра, жгучий зимний мороз и приливные наводнения. Они добротно сработаны, подняты над землёй и
обнесены высоким забором. В домах пахнет, как в совхозной столярной мастерской, свежеструганным деревом, натоплено и уютно. Здесь несут ответственную и почётную службу пограничники - краснофлотцы. Отсюда они уходят в морской дозор, охраняют от непрошеных гостей многокилометровую полосу государственной границы по побережью и близлежащим от него островам.
Я, конечно, по малости лет не мог знать, что после оккупации Японией Маньчжурии и принятия нашим правительством ответных мер по развёртыванию приграничных укреплённых районов, а также созданию Тихоокеанского флота иностранный разведывательный интерес к Дальневосточному краю усилился. Молодая пограничная служба Нижнего Амура и Приморья оказалась в предельно напряжённой обстановке.
В Нижнем Амуре в начале 30-х годов проживало большое количество выходцев из Кореи, Китая, Монголии. Как правило, они занимались промыслом рыбы и морского зверя, а оттого в течение года мигрировали по побережью и островам, могли посещать и сопредельные с нашей страной государства. Со временем приграничную зону в Приамурье закроют. Часть жителей выселят. Примут широкомасштабные меры по усилению пограничного контроля на суше и в море. В то же время, о котором идёт речь,
пограничникам нужно было постоянно держать ухо востро, ни на минуту не упускать из виду ситуацию на контролируемых участках и акваториях.
В полудрёме я представляю, как в одном из помещений островного погранпоста круглосуточно работает радиостанция. Мой отец, Быков Фёдор Григорьевич, начальник погранпоста и старший радист, по графику выходит на связь с Николаевском-на-Амуре. Докладывает в штаб погранотряда оперативную обстановку, получает приказы и сообщения…
Засыпая, я оказываюсь рядом с отцом. Вместе с ним выстукиваю ключом морзянку, отправляю наряды, беседую с добровольными помощниками пограничников – жителями соседних островов, входящих в охраняемую постом пограничную зону. Эти острова носят непонятные для меня названия. Погранпост располагается на самом большом острове залива и именуется - Лангр, рядом с ним, через пролив, простирается узкий, но двадцатикилометровый в длину остров Удд, за ним тянется Петровская коса. Рядом с названными островами приютилось большое количество малых, в большинстве своём безымянных необитаемых островков. Все они вытянулись выпуклой в сторону Охотского моря цепочкой и отделили от него мелководный залив, названный учёным – первопроходцем здешних мест адмиралом Г. И. Невельским заливом Счастья.
На острове Удд мы вместе с отцом осматриваем прибрежную полосу, смотрим в морской бинокль на мыс Меньшикова с возвышающейся на нём величественной горой, на соседние острова и отмели, вглядываемся в многочисленные буруны, образующиеся над мелководьем, именуемым краснофлотцами банками. Отец обращает моё внимание на отлогую песчаную часть острова, поросшую травой и мелким кустарником. Рассказывает, что в этом месте в июле 1936 года вынужденно приземлился тяжёлый самолёт. Островитяне - нивхи первоначально приняли его за нарушителя государственной границы, хотели арестовать пилотов. Двое рыбаков, следуя строгой инструкции пограничников на подобный случай, бросились в утлой лодчонке в штормовые воды пролива, чтобы переплыть на остров Лангр и сообщить ему, начальнику погранпоста, о появлении очень подозрительных людей. Обличье у них вроде русское, глаза не раскосые, а вот самолёт – не разберёшь, чей, покрашен красной краской, на крыльях нарисованы иностранные буквы, ну наверняка шпионский, обеспокоенно говорили добравшиеся до пограничников нивхи.
Тревога жителей острова Удд оказалась напрасной. Пограничники уже знали, что приземлившийся самолёт – это тот самый АНТ-25, который совершал по заданию Сталина перелёт из Москвы через Ледовитый океан на Дальний Восток. Он должен был лететь дальше, по устью Амура в Хабаровск, но не смог. Отец принимал непосредственное участие в завершении его полёта. Впоследствии действия отца по обеспечению экстренной аварийной посадки самолёта будут признаны командованием «активными и умелыми». Его наградят именным нарезным оружием, а также вручат кучу доставленных из Москвы правительственных подарков: двуствольное охотничье ружьё ручной работы, ярко-красный патефон с набором пластинок, диковинный набор кухонной эмалированной посуды, отрезы дорогого материала…
Из всех этих наградных вещей мои детские воспоминания связаны, в основном, с посудой. Перед войной родители приехали на свою малую родину, в Новосибирскую область. Посуду привезли с собой. Через много лет, уже после войны, когда кастрюли из подарочного набора прохудились, маме было жалко их выбрасывать. Это была память о далёком и безвозвратно ушедшем счастливом времени. Она наполнила кастрюли землёй и посадила в них герани. Бережно ухаживала за цветами. В благодарность герани цвели почти круглый год огромными алыми соцветиями, превращая не только подоконники, но и всю единственную в нашей барачной квартире комнатушку в прекрасную оранжерею.
За окнами лежал снег, бесконечно тянулась серая слякотная погода, моросил холодный дождь, а дома было душевно спокойно. Герани брезжили в домашнем безмолвном сумраке одной и той же летней тёплой алой зарёй…
***
Детские годы, да и жизнь в целом, пролетели как одно призрачное неуловимое мгновение. Я всегда помнил материнские рассказы об отце, но считал, его участие в обеспечении посадки АНТ-25 на остров Удд и спасении от неминуемой гибели экипажа Чкалова сугубо семейной историей. Связывал её только с памятью о родителях. Поэтому никогда и никому не рассказывал о ней. И канула бы она в Лету, если бы не одно обстоятельство.
В перестроечные годы я пытался отыскать за границей захоронение отца. Дважды выезжал в Румынию. Безрезультатно. У меня не было точных данных о местонахождении в двадцатых числах августа 1944 года, когда погиб отец, 181-й танковой бригады, в которой он служил. Второй Украинский фронт вёл тогда Ясско-Кишинёвскую наступательную операцию, вершил исторический седьмой Сталинский удар по врагу. Танковая бригада ежедневно с боями преодолевала десятки километров. В том месте, которое было указано в полученной мамой похоронке, я не обнаружил вообще никаких воинских захоронений времён войны. Хоть и созвучное, но другое, нежели указанное в похоронке, носило название румынское село, где, по документам, якобы похоронен отец. Более точные сведения могли находиться в личном деле, отец был офицером, но неожиданно выяснилось, что в 1944 году он служил уже не в Красной Армии, а в контрразведке «Смерш». Необходимые мне документы оказались засекреченными.
Все попытки «заглянуть» хоть краешком глаза в личное дело отца, а также получить связанные с отцом документы в московских государственных архивах заканчивались одинаково – получением формальных отписок - отказов, свидетельствующих об одном, в России ещё многие чиновники остаются на одно бездушное лицо. Вот на таких формалистов-чиновников я, к сожалению, и попал в своих изысканиях. На них не действовал ни мой более чем сорокалетний трудовой стаж, ни государственные награды, ни то, что речь я веду о родном отце, положившем жизнь на алтарь Отечества…
Только после обращения к теперь уже бывшему начальнику Федеральной службы безопасности России Н. П. Патрушеву я был приглашён в Пермское региональное
Управление ФСБ РФ, где мне принесли извинения за проявленную чёрствость своих коллег и передали копии многих страниц личного дела родителя. В том числе и тех, где
говорится о его пятилетней службе в погранвойсках на островах залива Счастья Охотского моря, о награждении «за активное участие в обеспечении посадки самолёта экипажа Чкалова» нарезным оружием. Сказано в личном деле и о том, что в 1938 году
Николаевский обком партии направил отца на ответственную комсомольскую, а в дальнейшем – на партийную работу.
В Государственном архиве Хабаровского края подтвердили наличие на хранении нескольких личных дел отца. В каждом из них тоже имеются документы, свидетельствующие о его участии в спасении экипажа В. Чкалова и полученных в этой связи наградах.
Документы Центрального архива ФСБ России и Государственного краевого архива как бы оживили во мне былые мамины рассказы, которые во многом не увязывались с официальными восторженными сообщениями и публикациями о знаменитом дальнем перелёте 1936 года. По её воспоминаниям, а она была непосредственным очевидцем событий, на самом деле экипаж АНТ-25 оказался над Охотским морем в сложном положении. В условиях отвратительной погоды и длительного отсутствия радиосвязи сбился с маршрута, потерял ориентировку и едва не погиб. Помощь пришла от пограничников с острова Лангр, которыми командовал мой отец.
Полученные от ФСБ копии части личного дела отца раскрыли мне много ранее не знакомых жизненных страниц родителей и лишний раз подтвердили, насколько же тесен наш мир. За всего лишь тридцатитрёхлетнюю жизнь (возрастХриста) судьба сводила отца не только с Чкаловым и членами его экипажа, но и со многими другими состоявшимися уже тогда знаменитостями, а также с теми, кто прославится намного позже, уже в мирное время - после войны. Например, кто бы мог подумать, с будущим писателем Виктором Астафьевым, ставшим Героем Социалистического Труда, лауреатом ряда Государственных премий. Расскажу об этом кратко.
В одном из писем писателю А. М. Борщаговскому в августе 1966 года В. П. Астафьев делится замыслами написать роман, который получит название «Прокляты и убиты»: «Нынче я был в Академгородке и с пляжа, с ультрасовременного, смотрел на остров, поднявшийся из Обского моря. Там, под водою и осталось то место, где я проходил службу в 1942 году, туда вот и помещу героя»…
Задуманный тогда роман увидит свет через четверть века, в начале девяностых годов. В первой его части «Чёртова яма» Астафьев опишет службу в землянках Бердского учебного лагеря под Новосибирском.
Я знал, что мой отец тоже служил в Бердском учебном лагере. Знал, что через этот лагерь прошли десятки тысяч курсантов, зарекомендовавших себя на фронте умелыми и бесстрашными воинами - сибиряками. Не знал только того, что мой отец и курсант - новобранец из Красноярского края В. Астафьев служили в 21-м запасном стрелковом полку 23-й запасной стрелковой бригады Сибирского военного округа в одно и то же время, в одном и том же первом батальоне. Астафьев рядовым первой роты, отец – заместителем командира шестой роты технического обеспечения.
Конечно же, ничто не могло их связывать между собой. Крестьянского парня, ещё ничего не видевшего на своём начинающемся веку, и офицера, прослужившего на границе более пяти лет и прошедшего большую жизненную школу. Кроме служебных отношений. Как курсант Астафьев овладевал специальностью связиста. Уставы, оружие, строевую подготовку он изучал и проходил в первой роте, а вот премудростям армейской связи его обучали офицеры шестой роты.
Как бы там ни было, читая роман, я то и дело невольно ощущал присутствие отца в описываемых Астафьевым событиях. Автор рассказывает, как курсанты тайком жарили картошку, подвешивая её на проволоке в печных трубах офицерских землянок, а я смотрю пожелтевшие фотографии отца на фоне этих самых землянок - аккуратных, ухоженных лесных сооружений. Астафьев описывает трагедию братьев Снегирёвых, а передо мною
копия анкеты специального назначения Быкова Ф. Г., в которой в графе: «Подвергался ли партийным взысканиям» значится: «По партийной линии имел выговор без занесения в личное дело «За дезертирство курсанта, который пойман». Вспоминая добрым словом одного из офицеров полка, Астафьев упоминает, что у того были наградные часы, полученные за безупречную службу на Дальнем Востоке. Я вновь открываю личное дело отца и читаю: «За хорошую службу на границе командованием Погранокруга Дальне- восточного края награждён в 1936 году именными часами»…
Встречи, подобные этой, я бы назвал неизбежной стихийной случайностью. Ведь во время войны в житейском роковом движении находились вся страна, десятки, сотни миллионов людей. И то, что кто-то неосознанно оказывался с кем-то рядом, что детали таких встреч порою врезались в людскую память, было закономерным явлением. Зачастую явлением неожиданным, удивительным, как в данном случае, но не более того. Жизнь бурлила по неписаным законам. Каждый знал, что сегодняшний день в тылу, и все, кто тебя окружает, это мимолётное, проходное, не заслуживающее особого внимания событие. Главное, судьбоносное – у каждого своё, и оно ещё впереди. Для воинов- запасников таким судьбоносным событием была отправка на фронт, последний бросок навстречу, возможно, смерти.
Ранней весной обученный молодой боец Астафьев ушёл из 21-го запасного полка на фронт в составе очередной маршевой роты. В это же время покинул полк и отец. Как свидетельствуют архивные документы, его сняли с должности, всех видов довольствия, исключили из всех списков полка и направили в распоряжение командования бронетанковых войск. На самом деле ни о каком командовании бронетанковыми войсками речь не шла. Его законспирировали и определили курсантом одной из только что созданных по распоряжению Сталина секретных школ контрразведки «Смерш». На фронт отец попадёт через несколько месяцев. Больше жизненные пути отца и Астафьева никогда не пересекутся. Каждый пойдёт своей судьбоносной дорогой.
Астафьев пройдёт войну и вернётся героем-победителем. Став всенародно признанным писателем, извлечёт однажды из глубины своей памяти картины подготовки новобранцев под Новосибирском, образы бывших однополчан и создаст роман - эпопею о войне, о видении её глазами рядового солдата.
Отец войдёт в число безвозвратных боевых потерь в Великой Отечественной войне, то есть тех, кто, по выражению Астафьева, своими телами мостили дорогу Победы. Погибнет в августе 1944-го. Место его захоронения, как и многих миллионов других советских солдат и офицеров, будет предано Родиной забвению и, несмотря на полученную семьёй похоронку, окажется неприбранным и утерянным.
***
Я не выполнил сыновний долг перед памятью отца по поискам его захоронения на чужбине. В Румынии подобные поиски уже бессмысленны и невозможны, потому что отношение властей, внешняя политика и время стёрли там с лица земли все, даже самые малые следы войны вместе с захоронениями советских воинов. В этих условиях я посчитал своей святой обязанностью раскрыть в память об отце хотя бы застарелую тайну острова Удд, то есть тайну прерванного полёта АНТ-25 на Дальний Восток. Тем самым воскресить имена многих людей, которые помогли лётчикам в критической для них ситуации. Ведь по официальной, правительственной, изложенной по идеологическим соображениям версии, заключительная часть полёта АНТ-25 проходила в соответствии с заранее намеченным маршрутом и штатной, контролируемой ситуацией на борту. После благополучного приземления на осознанно выбранном острове экипаж отдыхал, ожидал наступления лётной погоды. Общались лётчики только с островитянами-гиляками да с Фетиньей Андреевной Смирновой, в доме которой они поселились. Правда, в мемуарах пилотов ещё сообщается, что на остров прилетал командир авиационного звена
погранвойск Шестов. Скоротав скромненько в узкой компании несколько суток и дождавшись улучшения погоды, экипаж АНТ-25 без проблем взлетел с острова и продолжил триумфальный полёт в Москву через Хабаровск и ряд сибирских городов…