Какой принцип лежит в основе современного русского алфавита? Чем определяется алфавитный порядок? Алфавитный состав? Наконец, начертание букв? Почему после А пишется Б? Почему нет особого знака для мягкого «с», тогда как мягкий и твердый «ш» обозначаются двумя похожими, но различными буквами? Почему вообще у гласных парность по мягкости-твердости передается двумя символами, а у согласных одним? И почему тогда у тех же согласных парность по глухости-звонкости передают, как правило, две различные буквы? Есть ли связь между звуком и его изображением? Можно ли в графических изображениях отразить переходы звуков? Часто ли на письме выглядят одинаково буквы и слова, одинаково звучащие в речи? Или русский язык постепенно уподобляется английскому, в котором равные на слух «весло», «руда», «ужас» и «или» выражаются на бумаге четырьмя различными способами?
Каждый, кто вдумается в эти вопросы, поймет, что единого ключа для понимания русского алфавита нет. Русское письмо несистематично; единый руководящий принцип построения отсутствует. Русский алфавит представляет собой неупорядоченный набор букв для обозначения неупорядоченного набора звуков. Видимый порядок держится исключительно на исторической традиции, берущей свое начало в древнегреческом письме – построении чисто геометрическом, речь о котором впереди. (NB. Написано до знакомства с Угаритом.) В результате, 80 процентов слов в русском языке пишутся не так как читаются («читаюца»). Только многолетняя отупляющая привычка заставляет нас не замечать этого. Мы пользуемся неуклюжим алфавитом и думаем, что он хорош. Двойки первоклассников говорят об обратном. Дети чувствуют язык и хотят писать так, как чувствуют, но их естественный и правильный порыв приходит в противоречие с правилами письменной речи, введеными несколько сот лет назад и отражающими ситуацию той языковой эпохи. То, что русский алфавит как-будто бы неплохо справляется со своими задачами, мало о чем говорит, так как если не ставить целью единство звучания и написания, то оформлять устную речь можно любым количеством (от 2 до ...) любых условных значков. Стоит только привыкнуть, и привычное уже не покажется ни громоздким, ни странным, ни ошибочным. Сила привычки во многом определяет современное русское письмо. То, что несовершенства всё-таки существуют и дают о себе знать, нашло выражение в известных реформах 1708 и 1918 года. На сколько эти реформы улучшили традиционную систему письма, будет показано в дальнейшем; возможна точная количественная оценка. Здесь же отметим, что из самого слова «реформа» – буквально: некоторое изменение формы – следует ограниченность всякого реформаторства. Реформа меняет облик, но не меняет основу, когда расхождение между внешним и внутренним (в данном случае, между письмом и речью) достигает некоторой критической точки. Смена основы называется революцией (буквально: переворот). Указы 1708 и 1918 годов переворотами назвать трудно.
Всегда находятся проницательные люди, которые видят несовершенства глубже, чем творцы проведенной или предполагаемой реформы. Но видеть несовершенство еще не означает понимание того, как от него избавиться. Известны жалобы монастырских писцов на трудность и запутанность русского правописания, дошедшие до нас в виде приписок на полях рукописных книг. (Теперь именно по ним восстанавливают живой язык современной писцу эпохи.) Известен ответ юной школьницы, которая на удивленное восклицание матери: «Как ты написала слово ВОЛЧИЦА?!», пожав плечами, сказала: «Без мягкого знака, потому что отвечает на вопрос ЧТО ДЕЛАЕТ?» Не останавливаясь на частностях неосознанного порядка, обратимся к гругому известному факту, нашумевшему в истории русской словесности.
«Не всегда ль то только и твержу, что по з в о н у изображать слова должно; что такая токмо ортография и есть правильнее; что всё прочее есть одна только школьная хитрость? Так писать надлежит, по моему мнению, как того звон требует», – писал первый поэт обновленной России Василий Кириллович Тредиаковский в «Разговоре об ортографии», где впервые был поднят вопрос о целом классе несоответствий между письменной и устной речью. Какие же звоны имел в виду Василий Кириллович? Разобраться в этом несложно. Под звоном поэт разумел то, что отличает звук «д» от звука «т», равно как звук «б» от звука «п», «з» от «с» и т.д. Он установил, что единственным отличием звука типа «д» от звука типа «т» является наличие или отсутствие голоса, иначе говоря звонкое или незвонкое произнесение некоторой основы звука. То, что эта основа одна, доказывалось «правилом, не знающим изъятия», согласно которому «б-п», «д-т», «в-ф», «з-с», «ж-ш» «друшка за друшку подменяются». Например, в слове «плодъ» в конце произносится «т», хотя пишется «дъ», а в слове «возстанїе» звонкой букве З на письме соответствует незвонкий звук «с» в речи. Обратный пример называется ассимиляцией, когда предшествующий звук подстраивается под последующий, и глухая буква вдруг может обрести звон, как первое Т в слове «отдать» («аддать»). Исходя из этого правила, Тредиаковкий выступил против традиционной ортографии, «которая наблюдает токмо буквы, а не звоны, то есть наблюдает она только тень, а до вещи ей дела нет». К чему это вело на практике? К тому, чтобы писать не «указъ», а «укасъ», не «другъ», а «друкъ», не «возстанїе», а «восстанїe», «как того звон требует». Таким образом письменная речь явно приближалась к своей родительнице устной, но… взамен приходилось платить утратой единообразия в написании однокоренных слов, однотипных пристакок и суффиксов. Иначе говоря, приходилось выбирать между живым языком и традицией. И победила традиция, причем последнюю точку поставил не кто иной, как сам Михаил Васильевич Ломоносов, великий новатор и знаток всех наук на свете, с именем которого обычно связывают переворот в стихосложении, истинным зачинателем коего был всё тот же Тредиаковский. «Друкъ не пишут ради косвенных падежей», – таково было постановление шефа российских наук. Казалось, новое письмо потерпело полное поражение. Но полное ли? Не прошло и нескольких исторических лет, как очередное правительство России выпускает декрет «О введении новой орфографии», в котором читаем: «Писать приставки ВОЗ-, ВЗ-, РАЗ-, РОЗ-, НИЗ-, БЕЗ-, ЧРЕЗ-, ЧЕРЕЗ- перед гласными и звонкими согласными с З, но заменять З буквой С перед глухими согласными, в том числе и перед С». Тредиаковский усмехнулся на небе, а Ломоносов заворочался. Едкая усмешка Василия Кирилловича объяснялась непоследовательностью большевистских реформаторов: чередование по-тредиаковски коснулось только приставок на «з-с», но не затронуло остальных, оканчивающихся на «б-п» или «д-т». Неизвестно, объяснялось ли это особой любовью большевиков к восстаниям, но писать «поттолкнуть» или «опставить», как и в царские времена, было нельзя. Даже само слово «орфография» было составлено наперекор Тредиаковскому, который в греческой «правоте» придерживался единообразия («ортография», «ортодоксальный», «ортогональный» и т.д.), тогда как традиция требовала различных написаний, не обоснованных какими-либо разумными доводами («ортодокс», но «орфоэпия»). Постановление Ломоносова по слову «друг» тоже было небезупречно: избегнув чередования в косвенных падежах, оно было бессильно против множественного числа – «друЗья»! – откуда буква Г всё-таки ушла. Чередование – естественное явление: оно облегчает работу органов речи, и если мы признаём его нормой устной речи, то мы должны мириться с ним и в письменной. Когда-то были «други», и современные им Ломоносовы, разумеется, настаивали на неприемлемости «друЗей», «чтобы не закрывать совсем следы произведения и сложения речей».
Итак, если на первый взгляд спор Ломоносова с Тредиаковским закончился полной победой первого, то на самом деле получилось так, что между их точками зрения был достигнут некоторый компромисс. Дилемма же Тредиаковского состояла в следующем: между звуками «т-д», «п-б», «с-з», «к-г», «ф-в», «ш-ж» обнаруживалось какое-то внутреннее единство, которое выражалось в постоянных и правильных заменах и чередованиях, проявляясь через наличие или отсутствие звона, но которое, будучи реализовано в данной алфавитной системе, приводило к нежелательным расхождениям в правописании, в частности, однокоренных слов. Это внутреннее единство звуков невозможно было выразить внешним единством букв, и оставалось выбирать между устоявшейся традицией, не отражающей живую речь, и усложнением и без того сложной русской морфологии и орфографии еще одним классом переменных явлений. Растянувшееся решение представляло собой компромисс английского типа.
Дилемма, кажущаяся неразрешимой, на самом деле не настолько сложна. Более того, она является как бы половиной другой дилеммы более общего порядка, причем вторая половина этой общей дилеммы давно и с успехом решена. Речь идет о том, что в русском языке парность звуков существует не только по признаку звона, но и по признаку мягкости. И если для звонкого и глухого «с» сейчас используются две различные буквы, то для твердого и смягченного «с» двух особых знаков не пишется. Мягкость согласной передается либо соединением с мягким знаком, либо сочетанием с последующей мягкой гласной, либо сама собой как в слове «песня». Исключение составляет буква Ш, для мягкого варианта которой введен специальный знак Щ, вместо обычных, казалось бы, написаний «шь», «шя» и т.д. Реформаторы 18 года явно проглядели эту шипящую парочку; будь они чуточку повнимательней, и ячейка памяти, в которую сейчас с первого класса закладывается нечто среднее между правилом и исключением – «жи-ши» пиши с буквой И, – была бы свободна. Как бы то ни было, нужно благодарить судьбу (и большевиков) за то, что в нашей азбуке нет специальных значков для «бь», «вь», «гь», «дь», «зь» и т.п. Кто и когда впервые осознал единство типа «с-сь», «б-бь», «л-ль», – об этом речь пойдет дальше; сейчас важно то, что это единство присутствует как данность не только в звуке, но и на письме.
Итак, с одной стороны, звук, например «с», связан со своей звонкой парой «з», а с другой – имеет мягкий вариант «сь». Если учесть, что звонкое «с» тоже имеет мягкого двойника «зь», то сам собой выстраивается квадрат звука «с» и его форм:
«с» – «сь»
| (С) |
«з» – «зь»
Нижняя сторона квадрата характеризует единство по звонкости; правая сторона – единство по мягкости; верх – единство по глухости (отсутствию звона); левая сторона – единство по твердости (отсутствию смягчения). Весь квадрат в целом характеризует единство основного тона «С» и всех его возможных видоизменений. Если из четырех разновидностей звука «с» выбрать в качестве основы его твердый глухой вариант (например, на том основании, что он наиболее легок для произношения), то для перехода от этой основы к другим вариантам звучания можно ввести два преобразования, две операции, обозначив их стрелками:
З
/
С
\
СЬ
где \ – оператор смягчения (мягкость), а / – оператор голоса (звон).
Теперь, чтобы получить «зь» и завершить построение квадрата, нужно подействовать оператором мягкости на «з» либо оператором голоса на «сь»:
З
/ \
С ЗЬ
\ /
СЬ
Если теперь проставить значки операторов не только между буквами, но и над ними, в слегка уменьшенном виде, то, во-первых, это будет достаточным признаком для различения букв между собой через единое основное начертание «С»; во-вторых, позволит выстроить буквы в строку и, в-третьих, сделает необязательным указание направления стрел:
С, /С , С\, С\/
(черточки сверху, по тех. прич.)
Таким образом, при помощи основы и двух операторов можно выразить весь спектр звука «с», характерный для русской речи. Тоже самое относится и к другим основам:
Т => Т
Д => /Т
ТЬ => Т\
ДЬ => Т\/
и т.д. Важно отметить, что в новой системе обозначений буква С уже не является ни единственно представителем звука «с», ни, в зависимости от обстоятельств, пары «с-сь», но представляет всю четверку звуков «с-з-зь-сь». Иначе говоря, если в тексте по той или иной причине над буквой С отсутствует какой-либо оператор, то мы ничего не можем сказать о том, какую «историческую» букву представляет в данном случае этот знак. Утверждение отдает мистикой только на первый взгляд. На самом деле каждый школьник сегодня знает, что если написать слово на С и загородить все буквы кроме первой, то невозможно сказать, мягко, твердо, глухо или звонко читается эта буква. Аналогично, если в новой системе оператор над буквой не указан, то это может быть и «историческое» З, и СЬ, и ЗЬ, и основа (С), и вся четверка одновременно. Это соображение рассеивает иллюзию, будто в слове «воз», записанном фонетически, произошла подмена З на С.
«воз» => ВО/С –> ВОС
Фонетическая запись воспроизводит реальное явление: утрату голоса (звона) в конце слов. Но поскольку С – это одновременно и З, и СЬ, и ЗЬ, то связь с однокоренными словами, в которых звон не утрачен, сохраняется в полной мере. Изменения основы не происходит. Дилемма Тредиаковского решена.
Но если основа С может быть представителем четверки звуков, то нет никакой надобности держать в алфавите букву З, как нет надобности держать в ныне нействующем алфавите специальные буквы для СЬ и ЗЬ. А это значит, что алфавит в целом может быть составлен только из основ звуков – с указанием операций, которые над этими основами могут производиться. Это и есть основно-операционный принцип построения алфавита – важнейший методологический принцип, реализованный в настоящее время менее чем наполовину. Но прежде чем показать, какие результаты дает этот принцип в приложении к русскому алфавиту, необходимо прояснить ситуацию с гласными.
Два ряда гласных русского языка – «твердые» А, О, У, Э, Ы и их смягчающие Й-отированные варианты Я, Ё, Ю, Е, И – логично представить как
А, О, У, Э, Ы и А\, О\, У\, Э\, Ы\
т.е. оператор смягчения, действуя на «твердую» гласную, превращает ее в «мягкую»:
А\ => Я
Но поскольку Я представляет собой также йотированный вариант А, то эту формулу можно записать и иначе:
Я = Й + А
Отсюда следует, что звуковым содержанием оператора мягкости является «йот», самый странный звук русского языка, застрявший посередине между гласными и согласными. Но вдвойне удивительным является то, что тот же самый «йот» оказывается фонетическим содержанием и другого оператора – оператора голоса.
/А => А + Й = АЙ
Как это объяснить? По-видимому, один и тот же оператор по-разному взаимодействует с двумя типами основ: с изначально звонкими (огласованными, гласными) и с глухими (согласными). Кроме того, возможно, что здесь, как в некоторых разделах алгебры, операция сложения справа отличается от операции сложения слева; две эти операции не равносильны и дают разные результаты. К математической записи мы еще вернемся, а пока построим квадрат на основе гласного твердого А:
«а» – «ай»
| (А) |
«я» – «яй»
или
А, /А, А\, А\/
Отсюда видно, что существенных отличий в действии оператора на гласные и согласные нет. И подобно тому, как нет необходимости держать в алфавите буквы для З, ЗЬ, СЬ, точно также можно легко исключить из него Я (Ё, Ю, И, Е) и убедиться при этом в закономерном отсутствии в нем знаков для АЙ и ЯЙ. Что же остается от 33-х школьных букв? Основно-операционный принцип, являясь в области письма проявлением универсального природного принципа минимальной достаточности, отправляет на заслуженный отдых ни много ни мало 15 (!) букв из современного состава русского алфавита. Упорядочив состав и перераспределив нагрузку, он заставляет оставшиеся 18 букв работать почти в 2 раза эффективнее. 18 букв, прошедших отбор, это:
А, П, Ф, К, Т, Ш, С, Л, М, Н, О, Р, У, Х, Ц, Ч, Ы, Э
плюс два оператора: мягкость и звон ( \ , / ).
(Далее: безударная основа гласного звука и ударение как воздействие на основу.)