(размышления)
Март в половине. Побежали те весенние деньки, когда солнышко брызжет лучами с какой-то загадочной весёлостью, отчего из-под осевших сугробов выбегают первые ручейки, засыпающие на ночь, но волшебно оживающие перед обедом. Вот-вот и проталины удивят первой зеленью.
«А там и одуванчики во дворах… будет живой ковёр изумруда с тысячами маленьких солнышек… Чарующие розовато-белые соцветия яблонь, вишен. И скворушки с песней… Нет, немыслимо не увидеть это ещё раз. Жить…» – размышляла Вера Васильевна у окна, любуясь бездонным синим небом.
Она, авторитетный доктор, благородно отслужившая медицине более тридцати лет и одолевшая немало философских трудов, так и не смогла ответить себе на два бесстрастных вопроса: КТО Я? КОНЕЧНА ЛИ Я?
Звонок в дверь. Вера Васильевна открыла – перед ней Аня, подружка, сидели за одной партой все десять лет. Потом пути-дороги разошлись: Аня – в педагогический, о чём (по её словам) грезила «все семнадцать лет», а Вера – в медицинский, тоже не без мечты.
«Аня! Вера!» – прозвенело в подъезде, как звучало в далёкие школьные годы после каникул, а теперь после стольких лет(!) вновь звенит по-девичьи сочно, искренне.
– Проходи и – за стол. Будем чай пить и говорить неспешно, поскольку –
отспешили своё… Или тебя ещё зовут незаконченные обязательные земные
дела? Знаю, ты состоялась как педагог (читала твои труды), а вот как
человек, своё ли ДЕЛО делала, довела ли его до конца, – начала Вера
Васильевна, хлопоча у стола.
– Кажется, Конфуций сказал: найди себе ДЕЛО по душе, и тебе больше некогда
не придётся работать. Так вот моя ДУША, счастливая, купалась в том ДЕЛЕ,
которому я служила. В одночасье рухнули наши времена, обрушилось и моё
ДЕЛО: ныне школа не воспитывает детей, а развращает по указке запада.
Горько. Жаль, правильную советскую педагогику выбросили вон. Учителям,
как пинок под мягкое место, назначили пенсию – девять тыщ, чем прищучили
окончательно за дела земные…
Но не ропщу: пожила в советском, более справедливом обществе, чем в ныне
бандитско-воровском. Там я была человек, здесь – ничто…
А давай не будем о мерзости… Давай – о человеческом… – остановилась Анна.
– И правда. Меня больше волнуют другие мысли, которые мало кому на ум идут,
а меня покоя лишают: кто я? зачем я здесь? есть ли мне конец? Обходилась
без этих вопросов, пока не грянула беда. А случилось вот что: выхожу из
автобуса, делаю шаг по льду – и навзничь… Открытая черепно-мозговая...
Очнулась в реанимации. Шесть часов надо мной колдовали нейрохирурги,
чтоб не стала овощем. Коллеги, настоящие волшебники, оставили меня жить.
Правда, уже не оперирую: руки утратили ту виртуозность, которой должен
обладать нейрохирург.
Аня, я наблюдала весь процесс операции на моём мозгу… Не пугайся, всё
видела, находясь где-то сверху. Видела, как запаниковал ведущий хирург,
остановился, раздумывая, вероятно, продолжать ли дело… Но тут появился
мой отец, тоже хирург-виртуоз…
– Свят-свят, Вера, но твоего отца на свете лет двадцать как нет… –
испуганно вмешалась Аня.
– Да, Аня. Двадцать лет назад остановилось его сердце, у операционного
стола. Мгновенно ушёл, в пятьдесят семь лет, а коллеги помнят его по сей
день.
Продолжаю. Отец спокойно указал доктору на мой мозжечок – доктор
вздрогнул, но тут же уверенно повёл процесс.
Операция закончилась, папа сказал мне: жить будешь, оперировать – нет,
займись вокалом, что должно было быть главным делом твоей жизни;
загубленный талант искупается в моём нынешнем мире неприкаянностью
(последнее слово подчеркнул трижды).
Через месяц из медицины ушла, никому не поведав истинной причины.
Смейся, Аня, но и вправду решила – петь. В детстве меня хвалили за
весёлые песенки в танце: то ли шутили, то ли всерьёз пророчили меня в
оперетту. Но в школе учитель пения, услышав меня в хоре, однозначно
сказал: « Не порть мне хор, ни голоса, ни слуха… Видать, медведь двумя
лапами ухо давил…» Больше петь не пыталась.
А теперь вот пошла в хор пенсионеров, не зная ни нот, ни своего
голоса. Хормейстер, профессор музыки, послушал меня и спросил, где я пою,
тут же добавил: « Сама природа вам поставила колоратурное меццо-сопрано…»
Сказала, что я врач, что учитель в школе… – словом, не пела, а лечила.
С того дня я – главная солистка хора, пою – летаю от счастья. Философ
прав: важно найти своё ДЕЛО ЖИЗНИ и служить ему.
Знать, скальпель – не моё, хотя и там были успехи, коим завидовали
некоторые «коллеги»… Если бы не травма, если бы не ВСТРЕЧА с отцом, не
летать бы мне ныне…
Знаешь, Анечка, теперь, пожалуй, я предчувствую осознание мучивших
меня вопросов: КТО Я и КОНЕЧНА ЛИ Я?
Помнишь из школы: ничто не исчезает бесследно, ничто не возникает из
ничего. Всё, что было и есть со мной, не это ли подтверждает: я – ВОТ и я
БУДУ где-то снова, чтоб БЫТЬ…
А пока следую наказу отца – пою.
– Да-а-а, Вера, ЖИЗНЬ – это ТАЙНА, которую разгадывать могут разве что
мудрецы, но их в истории человечества небогато, сотни две-три. Среди
учительства провидцев – и того реже, если ещё учесть, сколь позорен наш
учитель пения…
Что произошло с тобой в операционной – прямое указание на то, что
СУЩНОСТЬ человека бесконечна, каждая со своими особенностями и задачами.
Когда ехала в казахские степи учительствовать, в поезде приснилось
мне, что я в степи, среди казахов-чабанов у костра: чай в пиалах, беседа
о насущном, о скоте … я с ними говорю на одном языке, казахском.
Проснулась – заволновалась: не знаю их языка, как-то будет…
Но через месяц жизни в степном краю почувствовала себя странно,
словно отлучалась ненадолго, а теперь я дома, где все свои, где меня
любят, потому что любили всегда…
И всё-таки тот сон не забывался: видимо, ждал, когда мой разум
примет истину, совсем простую – какая-то из жизней у меня была там, в
степях. Думается…
Кстати, сны вижу очень редко. Перед возвращением сюда, в родной
город, приснилось, что спускаюсь в залу по широкой мраморной лестнице в
здании Дворянского собрания, где идёт бал: дамы в шикарных нарядах 19
века, в парадных мундирах офицеры… И чей-то голос обо мне: « А вон и
хозяйка бала красавица-полковничиха является, разодетая, что царица…»
Проснулась – улыбнулась: моё происхождение – рабоче-крестьянское, а
тут…Дворянское собрание. Разыскала чудом уцелевшую в годы репрессий
троюродную тётушку, почти столетнюю, поведала ей сон. Она и открыла суть
нашей семейной трагедии: мой прадед, белый полковник, в годы гражданской
войны эмигрировал, а сын его, мой дед, стал красным.
И заключила: « Ты, Анна, как две капли воды, похожа на красавицу
прабабушку, любившую давать балы…»
Потом я долго копалась в архивах – подтвердилось: был такой
русский полковник, в 1920 году эмигрировал с супругой во Францию…
«И что по-твоему, Верушка, из всего этого следует? – закончила
вопросом Аня.
– Выходит, открылись три ипостаси одной (твоей) души: степной чабан,
дворянка, учитель.
А у меня – две ипостаси за одну жизнь. Мудрено, не загадка ли…
– Да, знать, ипостасям несть числа. Процесс совершенствования сущности
(души) человека бесконечен. Не зря мудрец Конфуций советовал человеку
найти в жизни дело по ДУШЕ, не зря,– подчеркнула Анна.
28.03.2016 г.