Часть вторая
Обретение
37
Тима очень берег чувство гармонии, укрепившееся в нем, тот шар равновесия, балансирующий в районе солнечного сплетения, который не давал сорваться в уныние, с недавних пор почитаемое Тимой за грех.
Воцерквляешься? спрашивала Анна.
Вочеловечиваюсь, немного кощунственно отвечал Тимофей.
Ну и, слава богу.
Перед сном он страдал, мучительно перебирал события того рокового дня и искал выход, возможность изменить, стереть из памяти постыдный случай. Когда к нему, в двух шагах от дома, подошли, а правильнее сказать – подвалили трое молодых людей, в возрасте около двадцати лет, и сказали с непередаваемой интонацией звериного интуитивного превосходства, слышь, мужик, денег дай, и низенький налысо бритый плюнул Тиме под ноги.
Цикнул слюной сквозь зубы.
Господи, ничего не изменилось, подумал Тима, имея в виду свое детство в рабочем квартале любимого города, но вслух произнес, понимая все ложность пафоса и построения фразы, способной лишь усилить его беззащитность перед уличным зверьем.
Да как вы смеете?
После чего бандиты засмеялись, и самый худой и высокий ударил в лицо, огромным мосластым кулаком вышибая Тиме челюсть. А когда Тимофей Иванович упал, тут же потеряв сознание от непереносимого болевого шока, троица, вдруг мгновенно, страшно, но и привычно рассвирепев, принялась бить его ногами.
И вот теперь он пытается все забыть, раз за разом просматривает случившееся и надеется, что это поможет, должен же быть способ избыть все.
Вернуться в тот день и изменить.
38
Значение секса в жизни преувеличено, заявил Тима слушателям, состоявшим из двух его старинных приятелей: Иосифа Чубчика и верного Джона Кирпичникова. Ага, конечно, отозвался Ося, то-то я гляжу, все только и делают что отказываются. То есть? спросил Тима. Да брось, братан, как доказал Фройд (Ося выпендривался, как он считал, правильным произношение фамилии венского мага), секс – основа всего. А ты уверен, что он доказал именно это? Спросил Тима. Джон, закричал Ося, нет, ты скажи ему! Скажи этому неучу, что секс, это здОрово и здоровО. Когда стоит, конечно. Тима, послушно повторил Джон, секс это здОрово и здорОво, конечно когда стоИт и стОит. Вы пара идиотов, обиделся на друганов Тимофей Иванович, главное в жизни не это. А что? дружно спросили ребята. Как что? Духовное самосовершенствование. Через секс? Язвительно вставил Ося. Через… да поймите, олухи, с годами желание отходит на второй план, а на первый выступают иные ценности. Радость созидательного труда, творчества, заботы о близких, смена времен года, в конце концов. Да, наблюдать за тем как на смену лету приходит осень – счастье. Размышлять, сесть в кресло и задуматься, разве это не наслаждение, думать? А у вас одно на уме, трах-бах, трах-бабах. Дебилы.
Ну-ну, подвел итог Чубчик, поговорили.
А Тима вдруг запел любимого с юности Аркадия Северного:
«В феврале морозы нынче лютые,
Холодно в февральскую пургу.
Мои ноги, в валенки обутые,
С хрустом разрывают тишину…».
Ну как с таким разговаривать?
39
Шла за водой, второй месяц как укрывались они, жены и детишки, в мужском монастыре на другом берегу Тихвинки от лыцарей, что окопались в Сиверской крепости. Шла и молилась, как молилась два года назад, испрашивая милости – здоровья Санюшке, а когда нагнулась за ведрами, повесить на коромысел, потом выпрямилась, то увидела Богородицу. Матушка, сказала, пришла защитить нас, пришла. А та ей в ответ, завтра несите крестным ходом по-над стенами, и ничего не бойтесь. А кого нести-то, спохватилась обомлевшая Мария.
Но Матушка уже исчезла, растворилась в воздухе.
Побежала Мария к игумену, рассказала, догадались и пронесли Лик по стенам Успенского монастыря, вразумили врага. Пришел тот в смятение, побросали добро швецы, вскочили на коней, растворили ворота крепости и бежали в одночасье, вот какая сила у Нее.
А Мария пуще прежнего укрепилась к жизни.
Когда такая заступница есть, ничего уже не страшно.
40
Тима начал замечать, что заигрывает с Таней Платоновой, старается преподнести себя в более выгодном свете, постоянно острит, часто смеется впопад, козыряет познаниями.
В свободное от покупателей время, рассуждал на общие темы: сдвиги в истории происходят в результате накапливания множества факторов, может быть, миллионов. Сколько всего должно произойти, чтобы рухнула одна общественная формация и на ее месте образовалась новая? Не один правитель не в силах что-либо изменить или на что-либо повлиять, они – накипь, образованная бурление внутренних сил. Это движение никогда не кончается, оно началось с сотворения мира и продолжается бесконечно. Элементы неба, земли, воды сцепляются, разъединяются, образуют рисунок, а нам кажется, что к власти пришла новая партия, но это звезды выстроились определенным образом, причем это выстраивание началось задолго до нашего рождения, к этому добавилась миграция белых китов, а может быть, она была лишь следствием, плюс на острове Магирос у старшего сына потомственного вождя племени Муарпов разболелся зуб. А в России подорожали: бензин, хлеб, проститутки. И вот уже революционно настроенные политики кричат – долой нынешний продажный режим, не понимая, что другого не будет, какие бы не носили фамилии члены кабинета министров, заниматься они будут тем же – воровать и разглагольствовать. Просто, одни уже украли, а другие только хотят… но это я отвлекся. И так… мир, как мы его знаем, развивается и живет по своим неподвластным человеку законам, и короли, премьеры, диктаторы, не более чем этикетки на товаре, полученном в результате многовековых тайных комбинаций элементов природы, совершенных по воле Бога, который, в свою очередь, тоже лишь чья-то идея.
Тима делал паузу, давай Тане возможность оценить его слова.
О, восхищалась Таня.
Тима продолжал: а идея суть нематериальное и имманентное…
41
Хороший день выпал на долю бывшего интеллигентного человека Германа Мамина. С утра он удачно опохмелился и теперь пребывал в состоянии временного умиротворения. Позже его опять начнет плющить и колбасить, но пока – жизнь терпима. Удивительно, докладывал Герман Тиме, до чего захорошели женщины вокруг, правда? Правда, отвечал на все согласный Тимоша и гадал, когда Герман отпустит его. Возьмем хоть твоих, между тем продолжал Мамин, Анна Суп, жена твоя, красавица? Красавица. А Маруся? Красавица. И даже любовница – Таня Платонова, и то – глаз не оторвать. Не говоря уж о Джонни этом Кирпичникове…
И пусть Герман, что любил «поправившись» заглянуть к Тиме в магазин на огонек, все врал насчет любовницы и жены, Тимофею Ивановичу было приятно. Стыдно, что приятно, а все одно – теплело на душе, тешило гордыню. Мелок человек, суетен, цитировал Тима (про себя) уже не вспомнить кого, и ждал, вот сейчас Герман перейдет на критику его, Тимы Гаврилова, общественно-политических взглядов.
42
Это до тех пор работает, пока тебя самого не коснулось – продолжал говорить Герман. Но уже на следующий день. Непосредственно! А коснется, тут же забудешь про красоту мира и приятие всего и всех, как это угодно Господу. Забудешь всю эту карамазовщину! Вот ограбят тебя, изнасилуют жену с дочерью, квартиру сожгут, тут же возопишь об отмщении…, а то я не знаю. Уж не будешь утверждать, что все угодно Господу, что он в разнообразии процессов, не до разнообразия тебе станет! Сейчас-то ты хорош, прямо Алешенька в келье у старца Зосимы – всех люблю, все приемлю, дядя родной под машину попал – так суждено, собаку соседи отравили, что ж тут поделаешь – на роду написано. Только ничего там не написано! Ничего! Все – случайность и злая воля!
Герман страшно разволновался и почти кричал.
А ты, и такие как ты – лицемеры! А, правда в том, что каждый за себя и своя рубашка ближе к телу! Скажешь не так? Не так?!
Меня уже грабили, отвечал Тима. И счастье не в стяжательстве.
А в чем?
В чем?
Герман очень хотел знать.
43
Тима верил Канту, он верил в то, что нравственный закон заложен в человеке изначально и навсегда, как звезды над головой, и что он незыблем. А когда Анна, окончившая биофак университета, объяснила ему, что еще мгновение назад, конечно по меркам истории, нравственным было убить врага и пообедать его печенью и что нынешняя нравственность соответствует нынешнему же развитию общества, да и то не везде, и не более, Тима пережил страшные минуты. Его по-настоящему потрясло это. Мир сдвинулся, и пришлось пересматривать свое отношение к привычным вещам. Как же так, спрашивал он, ведь человек всегда знает, когда поступает подло, это же заложено внутри? Это – воспитание, отвечала образованная и объективная Анна.
Было неуютно.
44
С недавних пор их судьбы пересеклись, однажды увидев изображение Богоматери, Тима понял, что в его жизнь вошло теплое и значительное чувство под названием – сопричастность. Купив в «Церковной лавке» застекленную карманного размера икону, точнее говоря, размером с обыкновенный покетбук, он поставил ее на письменный стол и теперь, усаживаясь за компьютер, мог подолгу вглядываться в священный Лик. Потом, начал изучать судьбу иконы, открыв для себя много чудесного и трагического. Находил, где только мог всевозможные сведения и систематизировал их, приводя к единому знаменателю – вере и любви.
Биография иконы казалось ему вполне живой и, если так можно сказать, человеческой. Жизнь подлинного изображения в веках, отличалась подлинной же драмой. Вообще, настоящность, живость, в значении способности чувствовать боль и радость, составляли единственный смысл пребывания хоть Лика, хоть самого Тимофея на земле. Он начал это понимать. Имея склонность к состраданию всегда, Гаврилов вдруг понял его, сострадания, красоту. Через икону Тихвинской Божьей Матери, через пяточку Богочеловека, повернутую для лобзания, до Тимы дошел посыл из вечности: «Тима, любовь – рулит».
Другого смысла в жизни просто никогда не было.
45
По вечерам Тима читал Марусе любимые им «Соловки» Клюева:
"Распрекрасен Соловецкий остров,
Лебединая тишина…
Звенигород, великий Ростов
Баюкает голубизна,
А тебе, жемчужине Поморья,
Крылья чаек навевают сны,
Езера твои и красноборья
Ясными улыбками полны…
Камень и горбатая колода
Золотою дышат нищетой,
По тебе лапотцами народа
Путь углажен к глубине морской…
Глубина ты, глубота морская,
Зыбка месяца, царя-кита,
По тебе скучает пестрядная
Птица, что зовется красота!..
Гей ты, птица, отзовись на песню -
Дерево из капель кровяных!
Глубже море, скалы всё отвесней,
Плачут гуси в сумерках седых…
Распрекрасный остров Соловецкий,
Лебединая Секир-гора,
Где церквушка, рубленная клецки,
Облачному ангелу сестра.
Где учился я по кожаной Триоди
Дум прибою, слов колоколам,
Величавой северной природе
Трепетно моляся по ночам…
Где впервые пономарь Авива
Мне поведал хвойным шепотком,
Как лепечет травка, плачет ива
Над осенним розовым Христом.
И Феодора — строителя пустыни,
Как лесную речку помяну,
Он убит и в легкой белой скрыне
Поднят чайками в голубизну...
Помнят смирноглазые олени,
Как, доев морошку и кору,
К палачам своим отец Парфений
Из избушки вышел поутру.
Он рассечен саблями на части
И лесным пушистым глухарем
Улетел от бурь и от ненастий
С бирюзовой печью в новый дом…
Не забудут гуси-рыбогоны
Отрока Ивана на колу,
К дитятку слетелись все иконы,
Словно пчелы к сладкому дуплу:
"Одигитрия" покрыла платом,
"Утоли печали" смыла кровь…
Урожаем тучным и богатым
Нас покрыла песенная новь.
Триста старцев и семьсот собратий
Брошены зубастым валунам.
Преподобные Изосим и Савватий
С кацеями бродят по волнам…
В охровой крещатой ризе
Анзерский Елиазар
Кличет ласточек и утиц сизых
Боронить пустынюшку от кар:
"Ты, пустыня, мать-пустыня,
Высота и глубота!
На ключах — озерных стынях —
Нету лебедя-Христа!
Студены ручья коленца, —
Наше сердце студеней,
Богородица младенца
Возносила от полей:
"Вы, поля, останьтесь пусты,
Без кукушки дом лесной!"
Грядка белая капусты
Разрыдалася впервой:
"Утоли моя печали!" —
Плачет репа, брюква тож,
Пред тобой виновна вмале,
Как на плаху, никнет рожь!"
Богородица прижухла,
Оперлась на локоток:
"У тебя, беляны пухлой,
Есть ли Сыну уголок?"
— "Голубица, у белянки,
Лишь в стогах уснет трава,
Будет горенка с лежанкой
Для Христова Рождества!"
Маруся интересовалась, а что такое «Сосим» и «Саватий»? А «коленка с лежанкой»? Ну, это… начинал Тима…, не пугай ребенка, просила Анна. Да я так просто, оправдывался Тима, и они с Марусей хихикали, объединенные общей тайной дружбы.
46
Рутина рутиной, а ничего не поделаешь – надо убирать. Тима взял лопату из каморки уборщицы тети Зои и принялся расчищать снег у входа в магазин. Потом погрел чайник и попил чаю, потом пришла Таня, а затем потихоньку потянулся народ. Тимофей Иванович сканировал книги, календари, шариковые ручки и учебники электромеханики, выбивал чеки и сдавал сдачу. День как день, мысли были заняты недостроенным планером, а руки – делом. Для планера необходимо купить шесть литров лака по дереву, а для магазина, переставить (расширить) детский отдел по приказу Ирины Васильевны. Давай вечером, когда покупатели схлынут, передвинем детские книжки, предложил он Тане. Давай, согласилась та и повела какую-то тетку в малый зал, показывать шпаргалки по ЕГЭ и ГИА.
Тима покопался в Интернете и выяснил, что ГИА, это – Государственная Итоговая Аттестация. В чем ее отличие от Единого Государственного Экзамена (ЕГЭ), Гаврилов не знал и не хотел. Для взаимной счастливой (а любая любовь – счастлИва, считал Тимофей) любви с миром, все-таки, должны существовать границы.
Ограничения, позволяющие сохранить автономность в рамках собственной личности.
47
Они забрали Ее в числе прочих художественных изделий, диких им, но представляющих ценность для дальнейшей перепродажи или обмена.
Солдаты уверенной наступающей армии, сытые, хорошо обмундированные, прекрасно обученные, понесшие минимальные потери, они двигались по земле как по территории, и спокойно хватали все, что считали нужным. Все, на что специалист по работе с местным славянским населением, штурмбанфюрер СС Гюнтер Полник, указывал пальцем.
Рядовой Ганс протянул, в засученном рукаве загорелую руку, заросшую выгоревшими на солнце белесыми волосками, схватил Лик и сунул в мешок.
Эту? Он кивнул на следующую икону разграбляемого киота.
Бери все, потом отсортируем, приказал штурмбанфюрер.
Ганс стал собирать святых, не задумываясь ни о чем, изредка перебрасываясь веселыми фразами со своими товарищами на отрывистом лающем языке.
Грабили на скорую руку в полном походном обмундировании, и все время глухо звякал контейнер от противогаза, задевая каменную стену.
48
Маруся просила собаку, уже и имя придумала – Софочка.
Говорила, мама, купи мне собачку вот такую, и смешно показывала руками какую. Гладила и прижимала к себе воображаемого щенка. Давай купим, соглашался Тима, а? Еще собаки нам только не хватало, смеясь, отбрыкивалась Анна, и они все были счастливы. Другое дело, что не умели этого ценить, как и большинство людей, впрочем. Остановиться, оглядеться, понять, как прекрасен день, вечер, ночь.
У Тимофея иногда проскакивало чувство, нечто среднее между наслаждением и сожалением о мгновенной потери оного, но так же быстро проходило, не успев сформироваться.
Вот, начинал объяснять он, щелкал пальцами в воздухе – подыскивал слова – вот… понимаешь… я…
Замолкал, так и не сумев выговорить, или переводил речь на что-нибудь насущное, сиюминутно-важное. Масло растительное надо купить? Надо-надо, отвечала Анна.
Купите лучше собаку! В сто первый раз спрашивала Маруся.
А то, улыбался Тима.
Сам ты Тото, смеялась Анна.
49
Тима периодически уходил в мечтательные запои.
50
Он чувствовал, что претерпевает изменения.
От постоянного выявления пошлости в обыденном, от разрушения этических и эстетических стереотипов: слез на похоронах, любви к детям и родителям, патриотизма, идет к отрицанию наличия пошлости как таковой. К признанию любой модели поведения, где штампы – оправданная опытом человечества форма реакции на то или иное событие, позволяющая выживать в обществе. Социально адаптироваться среди людей, быть своим. Не быть социопатом. Коим, без сомнения, Тима являлся и менее всего хотел этого.
Поэтому происходящие изменения радовали его.
Тима выбрал на полке книжечку рассказов Кафки «Мастер пост-арта» и сел читать.
На рабочем месте.
51
Прошлым летом рядом с домом шла (куда, зачем?) стройка и Тимофей Иванович имел возможность часто любоваться своими драгоценными бульдозерами и экскаваторами.
Эти умные красивые животные с длинными хоботами, лапами, руками и мордами, неустанно трудились, проявляя чудеса ловкости и такта. Помогая друг другу, ладно перенося тонны почвы, ворочая трубы, застывая на самом краю пропасти и предостерегая тяжелые самосвалы от опасности свалиться.
Особенно один нравился Тиме – корейский гусеничный желтый, очень ладный, сплошь застекленный, почти игрушечный. Вытягивал стрелу-руку, брал ковшом-ладонью суглинок, чуть отъезжал, разворачивался на гусенице и вываливал туда, куда показывал рабочий в красной каске и жилете, что держал ковш за привязанную веревку, являя собой не дрессировщика, но помощника. В кабине же этого чуда сидел вульгарный голый по пояс человечек, лишний в этой симфонии труда, раздражавший Тиму своей фактически декларированной обыденностью, тем более заметной на фоне корейского совершенства. Загорелый, как все они, строитель в шортах и с бычком во рту. Еще золотой фиксы не хватает для чистоты образа, думал Тима.
Потом вздыхал и шел дальше, проводя в наблюдениях за техникой, ни как не меньше сорока-сорока пяти минут.
Где же ты так долго ходишь? удивлялась Анна.
Но не объяснять же ей было.
Вот хлеб и молоко для Маруси.
52
И опять шли разговоры об отказе от материального. Не в этом счастье, в сотый раз повторял Тима, не в приобретении. А в чем, в сто первый раз спрашивали собеседники. В сострадании, наконец, вывел формулу Тима, не помня, что этой формуле столько же лет, сколько и самому вопросу. Потому что каждый приходит к ней первым. В сострадании и в нравственном совершенстве, в тренировке души, если хотите.
Упражнения делать? удивлялся, например Джонни.
Да хоть упражнения.
А как?
Раздай все и не сожалей об этом.
И мотоцикл?
И его.
Ну, уж нет. Ни за что!
Опять двадцать пять.
53
Купили собаку. Выбрали девочку.
Сучку, настаивал лично досматривавший кутят Тима.
Нет, девочку, не соглашались девочки.
Назвали, как и планировали, Софочкой. Неизвестной породы, с рук полупьяненького мужичка, стоящего у входа в универсам. Тимофей Иванович возвращался с работы, заглянул в магазин, увидел щенков в картонной коробке под сбившейся цветастой тряпкой и не смог устоять. Когда принес домой, радости Маруси не было конца, спать она собиралась только вместе с Софочкой, и если бы не приказ Анны, так бы и произошло. Зато Маруся принимала самое активное участие в купание собаки. Софочка, Софочка, кричала Маруся, иди сюда, и гонялась за ней с полотенцем. Софочка от испуга описалась. Ну, начинается, сказала Анна. Да ладно, я буду гулять, если что, неожиданно для себя самого, предложил Тима.
И я, и я, слегка по-ослиному, добавила Маруся.
54
Привыкал вставать в четыре часа утра, такая у Софочки образовалась привычка – проситься в туалет в это время. Тима натягивал спортивный костюм, обувку «прощай молодость», старый рваный на рукаве пуховик, вязаную красную шапку и выбирался на улицу. Софочка куда-то убегала, возвращалась довольная, тихонько тявкала. Тимофей Иванович еще немного стоял под подъездным козырьком, брал собаку на руки и возвращался. Ложился досыпать. Утром, в восемь, собираясь на работу, подходил к Марусиной кровати, наклонялся и вдыхал детский прянично-молочный запах. Уходил довольный, почти счастливый.
До вечера, говорила Анна в дверях.
Да-да, рассеяно отвечал Тима, поцелуй Марусю.
Анна чуть-чуть испуганно улыбалась – ее радовала Тимина любовь к Марусе. И тревожила надуманная опасность – вдруг эта любовь ненадолго.
Надо ли говорить, что Софочка оказалась кобельком.
55
Катал Марусенцию на санках.
Софочка бежала сзади, влекомая ребенком за поводок. Иногда собака обгоняла санки, иногда падала, и тогда волочилась. Маруся смеялась, Тима смеялся, даже Софочка улыбалась, а дома Анна готовила пельмени. Это был рай, счастье. Тимофей Иванович это понимал, он уже практически научился ценить мгновение, говорить себе: вот сейчас, вот оно, именно вот это, обрати внимание, не пропусти. Не пропускал, вечером сидел в кресле и смаковал прошедший день: смех ребенка, тень в ложбине чуть подтаявшего снега, свет, рассеянно ложившийся на лицо идущей навстречу незнакомой красавицы.
Все люди теперь казались ему красивыми.
Даже Мамин и Терентий Палыч.
56
В Пскове Илларион Зуев икону укрыл в пригороде, в деревянном, чудом сохранившемся, почти целом доме, закутанную в платок засунул за руины разрушенной печи. Позже перепрятал в лесу, закопал, пометил место и закопал, тщательно упакованную в вощенную промасленную бумагу. Лик просвечивал сквозь нее.
После того как впервые увидел Лик в бывшей школе, куда, то ли стаскивали награбленное, то ли просто бросали украденное за ненадобностью, не мог успокоиться.
До войны, до оккупации, еще раньше – до советской власти, Илларион учился на художника, увлекался иконописью и цену безупречной линии знал. Сразу понял, что перед ним не просто «доска», а нечто более ценное.
Сам он работал на фрицев истопником, рубил привезенные дрова, топил печи, выгребал золу в бывшей школе и еще в нескольких домах, где располагались фашистские администрации и какие-то вспомогательные службы. Икону вытащил инстинктивно, умудрился не попасться, а когда разглядел, то ахнул.
Тут же Ей и поклонился, не успев даже дух перевести, стоял на коленях и просил уберечь от расплаты. В глубине души всегда знал, чуял, что спросят с него за нынешнюю службу или партизаны, что хоронились ближайших лесах или советская власть, когда вернется. Но уж больно хотелось выжить. Да и кто не хотел, кто?! Плакал.
Еще больше боялся Божьего суда, такая у него появилась и укоренилась мысль после того как вгляделся в Лик, что Там спрошено будет с каждого.
Буквально.
А то, что советская власть вернется, ни минуты не сомневался.
Но и служил, отапливал помещения.
57
Не надо ему этого.
Твердо знал Тимофей Иванович, что кокетничанье с Таней Платоновой до добра не доведет, и продолжал любезничать. Попадая в силки собственной вежливости, не умея, в силу воспитания, дать понять о неуместности сближения, да и не видя в нем ничего плохого, улыбался и поддерживал разговор. Этого оказалось достаточно, чтобы женщина построила новую вселенную, в которой места хватило всем, кроме Анны, Маруси и Софочки. По крайней мере, ему так казалось.
58
По весне умер сосед Терентий Палыч, с которым прожили в одном доме бок о бок немало лет, чуть-чуть не дотянувший до настоящего тепла. У него не оказалось родственников, то есть родственница нашлась – троюродная племянница Светочка Монастыркина из областного центра, которая тут же заняла освободившуюся квартиру, но собаку Жополиза, моментально выставила вон. Печального Жополиза, скулящего у закрытой подъездной двери, забрали Тима с Марусей, возвращавшиеся из магазина с покупками. Анна только вздохнула.
Софочка поначалу испугалась было, но Жополиз оказался настоящим джентльменом, уступал ей лучшие куски праздничной отварной печенки и нежно прихватывал за загривок.
Тима на поминки по Терентию Палычу сначала не хотел идти, противно было смотреть на Светочку, а потом укрепился духом, вспомнил про изменившееся отношения к миру, и решил испить чашу до дна. Чаша оказалась глубока, Монастыркина как ни в чем не бывало, спокойно убивалась по ни разу до этого не виденному родственнику, и подкладывала себе холодца, приготовленного Анной.
Поминали в местной столовой полиграфического комбината.
59
Хранил на теле, в буквальном смысле слова, привязывал к торсу какими-то тряпками, лентами, обрывками веревок, спал так, ел, ходил, сидел, разговаривал с комендантом и охраной. И все время ощущал Ее присутствие, прижатый к животу Лик – живое к живому, жизнь к жизни, замысел к воплощению, оправдание всей боли, страха, смерти и поругания. И в Кобленце и в Праге и здесь у американцев, Она как заряд добра и любви, помогала быть, потому что, вопрос стоял именно так – или быть, или не быть, и гамлетовский парафраз не казался ему неуместным.
Американский полковник, Дик Спаковски, однажды обратился к нему, почему-то переходя на плохой польский, мистер Гарклав, вы… он не дослушал, вдруг углубился в себя до такой степени, что еле вернулся назад. Покивал головой, соглашаясь неизвестно с чем, привычно ощущая ребрами край иконы. Вот уж воистину вера не бревнах, а в ребрах.
Полковник улыбался, это была простая любезность.
60
С недавних пор у Тимофея Ивановича появилась пустая привычка носить с собой огромную отвертку с черной рукоятью, специально купленную в хозяйственном магазине. Рассуждал Тима так, за ножик меня могут арестовать и посадить в тюрьму, пистолет взять негде, а если поймают с отверткой, всегда смогу сказать, что брал ее с собой на работу, починить шатающийся прилавок, что частично было правдой – прилавок и вправду шатался. И вообще, я работаю слесарем на заводе!
Привычка эта появилась после нападения, точнее после многократно придумываемых планов мести, Тима мечтал встретить избивших его хулиганов и как-то страшно и мучительно им отомстить. В мечтах он доходил до ужасных вещей, до жесточайших побоев и обиднейших грязных слов, потом устыжался и старался поскорее забыть все.
Если честно, он был уверен, что не сумеет пустить оружие вход, но отвертка придавала немного уверенности и служила иллюзорной защитой от зла.
Тима был неисправимый интеллигент.
61
И он их встретил.
Шел с выступления, с презентации новой книжки в конкурирующем книжном магазине писателем Виктором Энэн, и около универсама увидел всю гоп-компанию. И лысого и худого длинного и третьего, самого незапоминающегося. Сердце подпрыгнуло, ударило в горло, сразу упало в живот, Тима сжался, напрочь забыв про отвертку, планы мести, и даже закрыв на пару секунд глаза. Потом прошел мимо, компании было на него в высшей степени наплевать. Вытер пот со лба.
У подъезда копался под капотом своих старых, облезлых, вросших в асфальт «Жигулей», похмельный Герман Вольфрамович Мамин. Привет, кивнул он Тиме, тот кивнул в ответ, поднялся к себе домой, прижал к груди, подбежавшую Софочку, и сказал, крутившемуся тут же Жополизу, вот так вот.
Жополиз ревновал Софочку к Тиме и Тиму к Софочке, а их всех к Марусе, которую обожал до умопомрачения. Одна Анна почему-то оставалась в стороне.
В дверь позвонили, пришел Мамин поклянчить денег на опохмел, под видом рассказа о последних дворовых новостях.
62
Ему, Сергею, икону передал перед самой кончиной приемный отец, архиепископ Иоанн Гарклав, правящий архиерей, и сказал, что надо делать. Сергей поклялся вернуть Ее на родину, в Тихвинский собор, туда, где Ее настоящий дом. Осталось только дождаться когда он будет восстановлен и когда власть войдет в божие разумение, отбросив антихристовый морок.
Говоря проще, пойдут на встречу в переговорах о передачи иконы и гарантируют ее сохранность и доступность простым верующим.
В этом он, протоирей Сергей Гарклав, видел одну из основных своих задач на ближайшее время. Если, не основную.
63
За несколько дней до своего Дня рождения, Тима совершил открытие, известное каждому искренне верующему – все совершается по воле Его. Все события предопределены и неизбежны, именно неизбежность делает их не трагичными, а заурядными. Все несчастья: отсутствие взаимной любви, болезни близких, смерть, суть обыкновенные явления, заложенные в жизнь человека уже самим рождением на свет. А в обыкновенном нет трагедии, а есть только очередность (или случайность) происшедшего. Так чего лить слезы и убиваться, возводя очи горе?
Неизбежное – обязательно случится.
А на сам День рождения, они: Джонни, Тима, Анна, Маруся, Софочка и Жополиз, решили торжественно запустить достроенный планер.
Провести первые летные испытания.
Позже к компании примазался Мамин.
64
Тима иногда думал, что если ему суждено закончить свои дни трудником, не сказать монахом, в каком-нибудь стареньком монастыре, это его не удивит. Должную лютость Тимофей Иванович в себе ощущал.
Но он ошибался – должной не было.
Водил Марусю в кафе есть фисташковое мороженое, Маруся смешно и очень мило перепачкалась и показывала крупные не много кривоватые молочные зубы.
65
В четверг с утра, как только пришла на работу, опоздав по своему обыкновению ровно на двадцать две с половиной минуты, Таня Платонова вытянула в сторону Тимы кисть. Чего? не понял Тима. Таня продолжала кисть держать.
Да чего?
Дурак?
Таня поиграла пальчиком и Тимофей Иванович, наконец, заметил тонкое золотое колечко с мелкими прозрачными камушками – брильянтовой крошкой. Таня была помолвлена.
Не может быть?!
Таня обиделась. Потом пришла Ирина Васильевна, и женщины восторженно защебетали о предстоящем событии, причем Ирина Васильевна, как дама опытная, бывшая замужем три раза, щебетала наставительно и с пониманием, а Таня, как особа юная, с, собственно говоря, самим восторгом и снисходительным почтением к товарке, у которой уже все позади.
Тима выравнивал книги на полке с политической публицистикой, слегка прислушивался и думал о том, что как всегда переоценил свои силы, точнее степень своего мужского обаяния и силу воздействия на женщин. Но какова Платонова? Какой-то жених, какая-то помолвка, какие-то колечки с крошкой, и за все время ни слова, ни полслова, партизанка!
66
Подготовились основательно, Джонни заправил полный бак своего почти спортивного мотоцикла «Судзуки» и взял крепкую веревку, Анна собрала сумку для пикника, а Маруся пристегнула поводки Софочке и Жополизу и напялила новые розовые гольфы. Мамин купил пару фуфыриков жидкости для очистки окон с ароматом жасмина. Встретиться намеривались на холмах за оврагом, которым обрывался Шестой микрорайон. Планер до места, в разобранном виде, крылья отдельно, фюзеляж отдельно, должен был доставить жених Тани Платоновой Гера Кочергин, с недавних пор посвященный в планы воздухоплавателей.
В шесть тридцать утра загрузились в Герину тентованную «Газель» и довезли летающее средство до оврага, Джонни проспал и явился только к восьми сразу к выгрузке. Там перетащили всем миром разобранный аппарат по мостику, вперли на холм и не спеша собрали. Джонни давал умные советы, а Гера помогал крепить крылья, фонарь и шасси. Часам к десяти подошли Анна, Маруся, собаки и неопохмелившийся Герман Вольфрамович Мамин с пузырьками в кармане старой штормовки, вообще выглядел он по-боевому.
Даже помолодел.
67
Радость была неимоверная.
Десятки, если не сотни верующих и просто любознательных с сочувствующими собрались около собора. Все как полагается: церковное начальство, светское начальство, старухи в платках, молодухи в косынках, суетящиеся непонятные мелкие мужички, разнообразные калеки, пара-тройка блаженных и один по-настоящему сумасшедший, пророчествующий отрок.
Пение, речи, торжество, красота действия и антуража.
Лето, жара, благодать. Легкий ветерок, какое-то жужжание в паузах, не совсем ясного толка, вроде как гул толпы, а вроде как пчелиное.
Солнце отражается от позолоты одежды иерархов и от лысин чиновников, всем есть место на Белом свете под Ее благочестивыми очами, пронизывающим пространство любовью на много лет и километров вокруг.
Надо только уметь ее видеть.
Любовь эту.
Она дома.
68
Привязали длинную, крепкую капроновую веревку, Джонни сел на свой мощный мотоцикл «Судзуки» у подножия холма, газанул для острастки, спросил в специально купленную для этого случая детскую рацию с радиусом действия в полкилометра, готов? Готов, ответил Тима, и Джонни погнал, стараясь плавно и без рывков. Немного наискось вдоль оврага, по заранее намеченному пути. Тима в кабине планера, в хоккейном шлеме, сидя в креслице от старого детского автомобильчика, сосредоточился, мысленно перекрестился и потянул на себя рукоятку руля высоты. Других приборов управления просто не было.
Планер разгонялся, элероны пошли вниз – аппарат вверх.
Оторвались от земли.
Все было рассчитано правильно – Тимофей Иванович летел!
Ура, закричал Мамин, есть первый человек на Луне! И выпил из горлышка фуфырик жидкости для очистки стекол. Занюхал рукавом, спросил, когда шашлык будет? Анна захлопала в ладоши, Маруся запрыгала и завизжала, а Софочка с Жополизом весело и победно залаяли.
Тима некоторое время летел, а Джонни ехал на мотоцикле. Тима успел увидеть какую-то непонятную толпу собирающуюся у автобусной остановки, речку Парашку, что текла по дну неглубоко оврага и даже Джонни на мотоцикле, а потом веревка кончилась и вместо того чтобы отстегнуться автоматически, согласно технологии запуска планеров, натянулась как струна. Тима просто забыл про механизм отстегивания, все сделал, а это упустил из виду.
«Судзуки» сильно дернулся, встал на попа, завалился на бок, выкидывая Джонни из седла, а планер, нырнув носом, сорвался в стремительное падение.
Высота была небольшая, и уже через мгновение безмоторный аппаратик ударился о землю, а Тима вылетел из кокпита метров на десять в сторону.
69
Второй раз уже в течении этого насыщенного персонального года, Тима лежал в больнице. Сломал руку в запястье и порвал связки колена правой ноги. Плюс сотрясение мозга, многочисленные ушибы, новая трещина в сломанном ранее хулиганами ребре и надрыв селезенки, а вообще, как сказал лечащий врач Петр Евгеньевич, просто повезло, что так отделался. Горе, ты мое, прокомментировала ситуацию Анна, после того как от души наревелась. Я тебя люблю, Тима, сказала Маруся, и тут уже слезы навернулись у Тимофея Ивановича.
Два раза проведать его заходил Мамин, первый раз принес кулек немытых семечек, а второй традиционный фуфырик очистителя стекол с запахом жасмина. Тима не побрезговал, выпил с Германом Вольфрамовичем, так, что того аж передернуло слегка от сожаления, рассчитывал на одного.
Тима попросил у Анны икону Тихвинской Божией Матери, ту, застекленную, размером с покетбук, и Анна принесла.
В палате заструился свет.
С работы были Таня с Герой, передавали привет от Ирины Васильевны, и просьбу отнестись с пониманием, Тиму сейчас ненадолго временно уволят, а когда он окончательно выздоровеет, возьмут обратно. Но Тима знал, что нет ничего более постоянного, чем временно принятые решения. Тем паче, два раза в одну реку не входят. Вот, кстати, что за дурацкая присказка, спрашивал Тимофей Иванович у Анны. Но та только качала головой и ласково поправляла подушку.
Ничего, как-нибудь, говорила она, проживем.
70
А Джонни обошелся испугом средней тяжести, чем очень гордился.
Нам, рассказывал он всем желающим послушать, ночным волка, все нипочем, что с самолета падать, что с мотика.
Слушатели восхищенно цокали языками.
71
Солнце, садится за речку, и по вечерам лупит в окна палаты.
Тима жмурится.
И снова верит Канту.
72
Лето в том году было длинным и сладким.
Когда Тима выписался из больницы, они все вместе, с Анной, Марусей и собаками, поехали отдыхать в деревню Лапушки, к Анниной тетке Клаве. Приезжайте, сказала та, у нас хорошо, да и помощники мне нужны, годы-то идут. Тима засмеялся, попробовал возразить, мол, я не устал, чего отдыхать? Но Марусенция обняла его, поцеловала по-взрослому в лоб и спросила, мы за грибами будем ходить? А за ягодами? А на рыбалку?
И Тима тут же сдался.
А кто бы устоял?
Конец.