ДОЛГИЙ ПУТЬ К ЛЮБВИ
«Вот вырастишь, внучка, – напиши книгу. Напиши книгу о моей невесте Настёне, о том, как не довелось нам быть вместе», - говаривал, помню, мне дед Степан. Обыкновенно это происходило, когда мой предок в минуты отдыха выпивал больше меры горькой. Тогда из молчаливого и покорного по характеру человека он превращался в мятежного, взволнованного нахлынувшими воспоминаниями, речистого и смелого мужчину. Тут уж он позволял себе и возразить в чём-то своей жене, бабе Татьяне, и укорял её за не слишком счастливую совместную жизнь, вспоминая мелкие обиды, нестройным голосом пел грустные протяжные русские песни.
Мне было тогда лет пять, не больше. Я и читать тогда толком не умела (кстати, писать и опознавать буквы меня терпеливо на полях газет или каких-то обрывках бумаги учил всё тот же дедушка Стёпа), а о том, как пишутся книги, вообще понятия не имела. Но просьба деда прочно врезалась в мою детскую память, и, спустя годы, проросла смутным желанием выполнить слезницу моего деда. Тем более, старик как в воду глянул, предсказав, что моя будущая работа будет связана, ну, если не с сочинительством, то с литературной обработкой текстов – точно.
Но, как можно было браться за это дело, когда знала я об этой истории совсем немного. Известно мне было лишь то, что мои предки (тогда не соединённые узами брака) приехали на Донбасс в 30-е годы минувшего столетия из российской деревни, что близ города Елец, сегодня это Липецкая область. Стали жить как муж и жена, зачали здесь свой род, возвели дом, посадили сад, засаживали участок под огород. Степан работал на шахте, супружница занималась домашним хозяйством. Вот, пожалуй, и всё. Какая здесь книга? И на маленький рассказ материала не наберёшь. Но я всё же решилась, и из каких-то обрывочных воспоминаний своих родных и близких и того, что я сама помнила, словно пазлы, начала складывать эту историю в одну общую картину.
Мне вспомнились тихие разговоры подвыпивших родственников-мужчин, односельчан, которые также правдами и неправдами бежали из деревни, охваченной коллективизацией, затем переходившие в громкие споры. Бывшие крестьяне каждый раз возвращались мыслями к тому, как в их селении вели борьбу с кулачеством. В пользу колхозов отбирали лошадей, коров, телеги, сеялки, веялки, бороны, хомуты, вожжи и даже кнуты и разные мелкие вещи, вплоть до горшков и ухватов, теплого белья и одежды.
Естественно, крестьяне не понимали, как это так, у них отнимают их землю, домашний скот, сельскохозяйственный инвентарь, весь семенной материал, инструмент и обобществляют. Беднота и середняки на своих собраниях выносили приговоры о выселении за пределы района кулаков и о передаче их имущества колхозам. Под раскулачивание часто подводились и середняки. Их семьи ссылались в Сибирь, за Урал и на Север. Попасть в списки кулаков мог практически любой крестьянин, для этого даже придумали термин «подкулачник», что позволяло репрессировать вообще какую угодно крестьянскую семью, вплоть до батраков.
Мужики и Дед Степан в ходе таких небезопасных даже спустя 30 лет разговоров всё вспоминали о каком-то хлебе, который они якобы прятали от власти, надеясь, что таким образом они добьются уменьшения, а то и Бог даст, вообще отмены обязательной нормы сдачи хлеба. Интересным был сам факт участия моего деда в этом сопротивлении. Дело в том, что он лично не был зажиточным крестьянином, а батрачил на крепкого крестьянина Семёна (отца Татьяны, моего прадеда) и у него самого не было ни земли, никакой собственности.
Однако, когда против кулаков начались репрессии, по просьбе своего хозяина участвовал в припрятывании его хлеба и имущества. Глава семейства был суровый, деспотичный, но честный и справедливый человек - и мягкий, добросердечный Степан, привыкший безоговорочно ему подчиняться, не смог ему отказать. Ему пришлось выполнить и ещё одну очень важную просьбу Семёна – помочь вывезти его дочерей в какое-то безопасное место, так как всем им грозила высылка.
Татьяна была старшей из дочерей и к тому времени уже вдовой – её первый муж, с которым она прожила всего год, нажив сыночка Андрея, погиб на полях первой мировой. Степан не отказал хозяину и в этом, проникшись жалостью к участи его семьи. Хозяин неохотно отправлял детей в дальнюю дорогу, но другого выхода у него не было. Не знаю, что произошло с моим прадедом потом. Скорее всего, он был выслан из деревни, но никто об этом в семье не рассказывал. Лишь баба Таня, всегда опасливая и недоверчивая к власти, хранила в себе горечь о трагическом прошлом.
Степана ничего не связывало с дочерью Семёна, хозяйской дочерью. Он намеревался помочь женщине добраться на Донбасс, обосноваться там и вернуться в деревню. Такие планы в нём поддерживало то, что в деревне оставалась девушка, Настёна, которую он всем сердцем любил, считал своей невестой и мечтал соединить с ней свою судьбу. Девушка тоже была из бедной семьи.
Жизнь в деревне тогда была такой, что было не до ухаживаний в нашем понимании их. Степан работал на хозяйском подворье с утра до ночи. А Настёна во всём была помощницей матери в её работах. Весной отбеливала холсты, а с осени до весны пряла, шила, вышивала. Одновременно доила коров, пекла хлеб, сгребала сено. Семья девушки была многодетной, и ей приходилось ещё приглядывать и за своими младшими братьями и сестрами. Заменяя няньку, она забавляла малюток, качала их в люльке, кормила кашей, поила молоком и давала соску.
Выбор невесты тогда считался уделом родителей, а брак был хозяйственной сделкой. Но Степан, с симпатией поглядывавший на миловидную девушку и уже добившийся от неё несколько ответных смущённых взглядов и нескольких коротких свиданий, всё же надеялся, что они не воспротивятся замужеству дочери за трудолюбивого и спокойного нрава парня.
Судьба же распорядилась по-своему. Когда Степан с Татьяной и её сёстрами прибыли на Донбасс, то оказалось, что так быстро, как он хотел, управиться не удастся. Нужно было чем-то жить - и он устроился работать на шахту. На полученном земельном участке они начали строить дом. Долгая совместная жизнь привела их к сожительству. Татьяна была справной бабой, трудолюбивой, хозяйственной, выносливой, да внешне привлекательной. Она готовила еду, сажала огород и ухаживала за ним, а ещё – шила на машинке «Зингер», которую благодаря предприимчивости отца привезла из деревни.
Но всё же Бог не дал ей такой душевности и женского обаяния, которыми её супруга так покорила когда-то деревенская невеста Настёна. И Степана порой огорчали её чрезмерная сдержанность в чувствах и суровость. Однако год шёл за годом, и вот уже старшенькая Маруся нянчила младшего братишку. В деревню съездить времени так и не нашлось. От земляков Степан узнал, что его зазноба Настёна уехала из деревни в город и там вышла замуж.
Уже став взрослой и узнав об этой истории, я попыталась по-новому взглянуть на совместную жизнь своих предков, которые к этому времени, конечно же, уже ушли в мир иной. Объединённые не большой любовью, а жизненными обстоятельствами, эти двое, тем не менее, не выглядели несчастными. Главным смыслом их жизни был труд. Жили они в основном мирно, а небольшие сварки, которые иногда между ними возникали, со стороны нам казались даже смешными.
Например, помню такой эпизод. Медлительный меланхоличный дед Степан стоит на пороге дома и курит папиросу, вставленную в мундштук, наслаждаясь утренней свежестью. На нём ватная куртка и такие же брюки, сшитые женой, шапка-треух, подбитая внутри искусственным мехом, на ногах бурки, вдетые в галоши, также - изделие Татьяны. В руке чёрная брезентовая хозяйственная сумка. Очередной поход в магазин за хлебом, молоком. Дед, склонный к задумчивости, созерцательности, явно не спешит. Реально смотрящая на мир бабушка выглядывает из-за двери и начинает причитать: «Ты чего стоишь, чего стоишь-то, статуй ты базарный?!». Этот её «статуй» нас, детей, очень смешил.
Ну, а дедушка, уже в отместку ей, когда выпивал лишку, тужил, плакал и вспоминал свою покорную невесту Настёну, сожалея, что не вернулся к ней. Связывала ли их с Татьяной любовь? Думаю, что «да» (ведь рождались дети, которых они любили), заботились друг о друге. А любовь бывает разной. Она может внезапно вспыхнуть чувством нежным, как весенний рассвет. А может годами накапливать в себе живительные силы, чтобы однажды проклюнуться и распуститься раскошным соцветьем.
Дед Степан умер, когда я пошла в первый класс. Перед этим он два года жил парализованным. Он не мог ходить и часто сидел возле окна, наблюдая, как мы играем во дворе. Бабушка самоотверженно ухаживала за ним, облегчая его страдания. Когда Степана не стало, баба Таня, сильно загрустив, слегла. Затем, оправившись от болезни, она продолжала жить одна прежней размеренной жизнью, наполненной трудом и заботой о нас, ещё лет двадцать. За это время к ней даже сватались несколько стариков-вдовцов, но она только раздосадовано сердилась и выпроваживала нежданных гостей. Никого, кроме своего Стёпы, она не хотела знать и видеть рядом с собой. На подоконнике все эти годы неизменно лежал дедов мундштук.
Ну, вот я и выполнила дедов завет. Написала, пусть не книгу, а всего лишь рассказ. Возможно, не так, как он это хотел, а в меру своего представления. Как смогла. Пусть простит.