Вскоре костер затрещал, оживился и взметнулся оранжевой точкой посередине огромной, темно-синей от ночного воздуха, степи. Солнце закатилось за Западные горы всего какой-то получас назад, а я уже решил разжечь костер, не столько чтобы согреться, сколько поглядеть как вьется огонь в темноте. Посмотреть как в пылу жара съедаются дерево, материя и трава.
Пока спит могучий ветер, убаюканный в это время года ласковым солнцестоем, наши люди имели привычку по ночам, склоняться к кострам, прислушиваться к звону цикад и думать об этом необъятном мире.
И вот огонек начал полыхать сильнее и сильнее. В нем, то и дело, громко трещала какая-нибудь деревяшка и сноп искр вырывался наружу. Все-таки, мне удалось его оживить, нещадно раздувая дым, сделав щеки по-хомячьи.
Стоя на коленях, повернувшись задом прямо на свежеомытое влажностью звезд, широко распахнутое небо. Распахнутое и ждущее словно в предвкушении, как двери в наших домах. Великий Аспан, так его называли у нас в поселении. Мудренное и изысканное имя - мое поселение.
Чего только я не понапихал в костер, чтобы пламя стало ровным и сильным. Туда пошли степной хворост, остатки саксаула, маленькие полена и средние бревнышки, пахучая полынь, пучки сена, еловые иголки, ветки камыша, кусочки ткани, петушиные перья, несколько брусков угля, старая книга, кажется о приключениях мальчика-матроса на корабле, пару пальчиковых батареек (ради интереса) и чьи-то тряпичные сапоги, похожие на стариковские, разваливающиеся на глазах и пахнущие сыростью.
Подождав, пока костерок наконец разожгется в полную силу, я уселся на свое маленькое одеало из овчины, которое привычно лежало на земле.
В холодные зимние дни, когда зимовки покрывались пушистым снегом до лошадиной груди, а по речке можно было ходить как по земле, я любил прижиматься лицом в овчину, вдыхая запах шерсти и дубленой кожи. Сейчас же, оно служило моим сиденьем, моим матрацем, иногда моей попоной.
Над моей головой кругами летали тучи мошкары и мне не хотелось чтобы они прилипали к взмокшей от пота шее и лбу. Обычно, они так кружились над кучей навоза, но я не знал почему они захотели покружиться надо мной. Несмотря на обширность степи, ночи в это время года стояли особенно душные и мало кто хотел спать внутри.
Я сидел и смотрел на горы вдали, которые вздыбясь к небу, сами были похожи на застывшие костры. Костры, которые развел бог. А внутри гор, я думаю, спрятано много руды, железа, золота и различных огромных самородков.
На этот раз, мой взгляд снова уловил быстрые яркие огоньки вдалеке, в юго-западных горах. Я напрег зрение и начал следить как они танцуют и прыгают в предгорных равнинах. Они скакали какое-то время, а потом резко исчезали. Появлялись и исчезали. Эти яркие всполохи огня в темных предгорьях напротив, привлекли мое внимание еще несколько дней назад, когда они начали появляться через день и только по ночам.
-Кхе! Кхе-кхе-кхе! Кха-кха-кха!!
Я вздрогнул и обернулся на звук, выбивший меня из раздумий о таинственных огоньках. За кашлем, который к моему облегчению продолжался недолго, последовал крепкий харчок и смачный баш из темной вязкой массы полетел прямо в мой костер.
Я не заметил как он подошел. А может он вовсе и не подходил, а давно сидел там, разложив свои принадлежности, пока я раздувал костер.
-Думаешь, что это за надоедливые огоньки? - спросил удивительно расслабленный голос.
-Ты знаешь что это? - незамедлительно спросил я.
Возле него, как я и думал, он разложил на землю предметы для курения: огниво, маленькая лопатка, чашечка для кисета, трубка, мешочки с табаком и длинная палочка, похожая на мундштук.
Сам он был необычайно тощий и черный. Длинные костлявые ноги с огромными стопами разложились на земле и были похожи на ноги болотных птиц. Руки были словно перевязаны жилами как жгутами, вены крепкими лианами переплелись вокруг его худых рук, от плеча до кисти. На худой безволосой груди висел камень на веревочке, похожий на булыжник. Его лопата, так я называл его бороду, торчала не шевелясь даже от ветра. Одет он был в один халат и больше ничего. В отличие от других мужчин, которые, по его словам, зимой и летом кутались в кучу тряпья, от двух комплектов нижнего белья до толстосуконных халатов.
- Я бы тебе давно сказал что это, но ты щеняра маленький, спалил мои сапоги в костре.
Это был мой дед.
-Аа, ты про те развалюхи? Прости, мне показалось они будут гореть не хуже доброго навоза. - я закинул еще немного хвороста в огонь.- А вообще, зачем тебе сапоги? Твои ходули и так все выдержат. Как они?
- Мои ходули меня не подводят. И фитилек тоже. Тех щеглов с крайних пастбищ уделаю в три счета. - сказал дед и улыбнулся, хотя последнего я не понял.
Его сухие руки неторопливо, даже с некоторой игривостью, обращались с принадлежностями для курения. А ещё через некоторое время, он уже вовсю пыхтел своей трубкой из морты. Густой белый дымок поднялся над поселением, пронесся над верхушками круглых войлочных крыш, над ручьями, над каменными ликами древних мужчин и женщин, что торчали в степной траве. И не было на свете дел, что могли прервать этот естественный, первозданный дедовской ритуал.
Прекратив свои действа, он выпрямился и пристально посмотрел в сторону юго-западных предгорий, там где появлялись и исчезали огоньки. Магические огоньки, как я тогда подумал.
На самом деле, он не злился за свои сапоги, возможно они были вообще не его, просто это был повод пошутить надо мной, как и над всяким в его окружении. Еще он рассказывал нескончаемые небылицы, которые мало походили на правду, но все же нравились окружающим. Его так и называли в нашем поселении: Волчок - шутник. "Смотрите вон Волчок-шутник сидит со своей трубкой, давайте послушаем что он расскажет на этот раз?". Или "Эй Волчок-шутник! Заходи к нам, поговори, выпей чаю с молоком и лепешками, только халат не скидывай! Ты чего такой полудохлый, тебя что невестка круглолицая не кормит как следует?"
Таких приглашений я слышал чуть ли не каждый день.
Мы с ним долго сидели и глядели на огоньки вдалеке, вдыхая запах костра и ночной земли. Светящиеся точки, маленькие всполохи, тусклые, оранжевые, начали морить ко сну и уже через некоторое время я заметил что сижу с закрытыми глазами.
- А ведь, я понял что это.- после стольких минут молчания, я думал что он тоже задремал, но голос его был даже бодр и в нем слышался трепет благоговения подростка перед открытием секрета, о том, что творится у лягушки внутри.- Ээх, были бы колёса, я бы давно доехал туда и взглянул бы как управляются эти удальцы! Это же надо так догадаться... Вроде с виду такие дуремары, но канистра по своему работает.
- Те огоньки...это мертвяки?- я недоверчиво поинтересовался.
Он фыркнул и сказал что интеллектом я еще хуже своей мамаши, которая тоже верит в прыгающих в степи мертвецах, подводных джиннах и прочих суевериях. Он положил руку мне на плечо и только проговорил:
- Я понял кто те юнцы. Это - птицеловы.
Меня так клонило ко сну, что я лег на бок, облокотившись на одну руку, по прежнему не открывая глаз, но продолжая слушать.
- Ты не заметил откуда у них столько дичи? Каждый день они приезжают на своих низкорослых лошадках и продают нам торбы, сверху донизу наполненные тушками птиц.
- Да, я видел их, они почти каждый день заезжают к нам. А где они, кстати, живут?- полусонно спросил я, имея в виду тех трех или четырех тихих парней на маленьких лошадях, которые продавали нам птиц, сухой корм, сигареты и еще кое-какую мелочь. Кого только они не ловили, их заплечные матерчатые рюкзаки были наполнены и кекликами и фазанами, и совами-сплюшками, которых не то что убить, трудно было различить в темноте.
Дед с ногами, худощавыми как у болотной выпи, не ответил на мой вопрос и продолжал говорить.
- Те огоньки, это тех мальцов делишки. По ночам они зажигают огни в круглых фонарях, ослепляют ими пролетающих мимо птиц и убивают палками, а на следующий день продают дичь нам. Вот так. А ты, мертвяки, мертвяки.
Последнее, я уже слышал сквозь сон, и то что он рассказал о тайне странных огоньков на противоположных предгорьях, показалось мне натуральной, отборной, наинелепейшей чушью, вполне в духе Волчка-шутника. Поэтому я перевернулся на другой бок, накрылся второй половиной овчины, пробормотал:
-Да нет, дед, ты гонишь,
и провалился в глубокий крепкий сладкий сон.