1.День рождения.
Итак, мне сегодня исполнилось двенадцать лет.
Я так ждала какого-нибудь приятного подарка. Буквально перед приходом моих подружек, мама вытащила из старого сундука платье.
- Давай, надевай это, - и она протянула небольшой сверток. Я развернула и увидела красивое, с рисунком в голубые незабудки, ситцевое платье.
- Я накрою вам скромненький стол, чтобы ты могла угостить своих друзей. Пойдем, помоги, а то скоро придут гости, а стол-то еще пустой, - сказала она и ласково погладила меня по голове.
Наконец-то собрались все. Рядом с нами крутилась сестра со своей подругой Зиной, они были старше на целую вечность и казались такой взрослой, хотя было им по семнадцать лет. И подарили двадцать копеек. Это было целое состояние для меня. На эти деньги я могла купить целых два метра атласной ленточки - банта для своих капризных, вьющихся волос.
Со своими подружками мы придумывали какие-то игры, прыгали, смеялись, веселились. Но, как всегда, все хорошее быстро заканчивается, веселье сменилось на будничные хлопоты. Ведь я была главной маминой помощницей по хозяйству. И на мои плечи была возложена очень большая ответственность - домашняя работа.
Сестра вновь уехала на учебу, старший брат тоже учился в институте, он совсем уже взрослый, ему девятнадцать. И у него был свой мирок, куда нас, своих младших братьев и сестер не пускал. Он был большим радиолюбителем, занимался сборкой, пайкой плат, сам все придумывал и собирал маленькие, со спичечную коробочку радиоприемники. Большой любитель музыки, при себе, за пазухой постоянно носил маленький радиоприемник - транзистор, из которого звучала какая-то полюбившаяся ему песенка. За эту его слабость односельчане прозвали его музыкальный юноша.
И параллельно всему занимался еще и фото, был страстным фотолюбителем. Все наши снимки успешно были запечатлены им. Односельчане обращались к нему, никому не отказывал, всегда получались такие хорошие снимки. И рисовал также красиво, профессионально.
Однажды, когда еще учился в школе, навстречу ему шел мальчишка из соседней улицы, прогуливался. На уроке рисования брат его и нарисовал. Придя домой, показал нам. Это было как настоящее, черно-белое фото.
В жизни был скромным, но еще и очень красивым. А может казался таким, потому что был моим родным братом? У него была шапка кучерявых, в крупные колечки волос. Был высоким, стройным брюнетом.
А второму старшему брату было всего четырнадцать лет. Но он был уже таким серьезным. Кроме учебы ни о чем не думал. В школу пошел с шести, когда все мы пошли в семь лет. Учился на одни пятерки. В своем классе был самым младшим, но уже был среди отличников. Постоянно участвовал на всех школьных олимпиадах - по физике, математике и другим предметам. У него было большое будущее. И я очень гордилась своими братьями.
2. Нежданная беда.
Село. Сельская местность. Не ошибусь, если скажу, что основная масса народа нашей Земли - это выходцы из сельских глубин. Столько выдающихся, известных личностей породило село. Не будем углубляться, но всех просто не перечесть. А как тяжел труд сельчан? Не по рассказам других знала об этом. Сама со школьной скамьи трудилась на совхозных полях, гнула спину с утра и до вечера. И было мне всего девять лет, когда первый раз пошла в поле работать вместе со всеми. И не жаловались мы взрослым, и не плакались. Упаси, Боже, не капризничали, а старались работать и заработать, чтобы в конце лета получить хоть какие-то денежки на школьные книги, тетради. На много мы не рассчитывали, да нам никто и не платил. Но все же.
И дома меня всегда ждала работа по дому, по хозяйству. У нас был свой сад, и огромный огород. И всякая живность, начиная с коровы, теленка, овечек с десяток, свиней, кур, гусей. Большой двор, пересеченный, огромным, поперечно крытым хозяйственным построением. А возле забора, прямо у самых ворот рос потрясающе красивый, великолепный, гигантский тополь. Он был такой огромный, в три-четыре человека в обхвате и являлся хорошим ориентиром, что без особого труда можно было издалека на глаз найти наш дом. Под его кронами мои братья построили шалаш, вроде того, что соорудил себе Ленин, когда прятался от жандармов. Так вот в нем братья летом и спали, поставив там железную, в сельской кузнице кованую кровать. Да и я частенько играла там с подружками в самодельные куклы, пока как гром среди ясного дня не грянула беда. Беда, которая одним росчерком пера перечеркнула мою жизнь, круто повернув беззаботное детство во взрослую. Словно, упала огромная бомба на детскую игральную площадку и одним махом разрушила игрушечные посудки, песочные торты, зАмки. Все. И ничего не осталось. Будто бы и не было ничего. Все стерлось и в детской памяти, и наяву. Мир для меня весь перевернулся, время остановилось.
Глубокой ночью привезли маму с работы с тяжелым отравлением каустической содой, тяжело дышащую, едва живую. Вся гортань, рот и губы были безобразно распухшими, кровоточащими ранами от ожога. Еще только час назад она вышла из дома здоровой, веселой, радостной и пошла дежурить в ночное дежурство.
Я просилась с ней, но она взяла папу с собой, сказала, что сегодня его помощь нужна там больше, чем моя. Нужно было починить упавший от ветра забор детского садика. Да и страшновато было ей идти ночью через могилки старого кладбища, которое полностью заросло густой березовой рощей. И вот теперь мама лежала беспомощная. Страшная картина. От жуткого страха за нее я не могла толком ни заплакать в голос, ни тем более заснуть. Только горячие слезы ручьем все текли и текли из моих глаз, и я не в силах была их остановить. Меня трясло, не могла унять дрожь, я не могла Н И Ч Е Г О. Шок, стресс и страх сковали полностью, завладев всем моим существом. Что собственно могла бы делать или сделать? Для двенадцатилетней девчонки, которая проводив мать на работу, заснула своим сладким сном. А проснулась от шума, от тревожной суеты, грохота передвигающейся мебели и встревоженного, от неожиданно обрушившейся на всех нас беды голоса отца:
- Просыпайся, дочь, мама умирает.
- Мама, мама, что с тобой, мамочка? - вскрикнула я, но мои слова так и застряли в горле.
Это сложно представить, трудно передать, ни то, чтобы даже пережить.
С этого момента безвозвратно закончилось мое беззаботное детство. Исчез куда-то мой веселый, задорный смех, улыбка сошла с моего лица, казалось бы навсегда. Я на всю оставшуюся жизнь потеряла сон и покой. Остались одни слезы, и горе, которое ни чем не исправишь. Так в одночасье мы остались без мамы, повзрослев сразу на несколько лет. Старшие не пропадут, а вот младшенькие? Одному девять лет, а самому младшенькому было только пять. Что мне с ними делать, как поступить?
3.
На дворе был уже август месяц, середина месяца, нам скоро предстояло идти в школу, а куда, с кем можно было оставить младшего? Как ходить в школу? Мне самой предстояло идти только в шестой класс. Кто теперь подготовит нас к школе? Сколько тетрадей и учебников и, за какие деньги накупить все это? А мама? Как она? Как и чем помочь ей? Сотни и сотни раз задавала себе этот вопрос и не находила ответа. Неужели никто не сможет помочь, неужели врачи не в состоянии облегчить её страдания и вылечить?
"Как же мне теперь быть, мама, как быть?" - кричало в пустоту всё мое нутро, и это отозвалось далеким эхом и пронеслось дальше, оставляя без ответа вопрос, разрывая мое юное детское сердечко. Но меня никто не слышал. Кругом была воздушная пустота. Но, пустота, она и есть пустота.
Было очень страшно. Я без колебания отдала бы свою жизнь за нашу мамочку, лишь бы она осталась жива. Что же мне сделать такого, чтобы спасти? И только мой внутренний голос отчаянно кричал:
"Мама, любимая, возьми мою жизнь, но только ты живи, мама!"
Далеко не детские мысли роились в моей голове. Я, как заведенная, сквозь горячие слезы повторяла и повторяла:
- Мама, возьми мою жизнь, только ты живи, мама, только ты!
Папа возился с мамой по больницам, в надежде получить хоть какую-то медицинскую помощь то в одной, то в другой больнице. Но улучшения никакого не было. Уже сколько времени даже вода не проходила через её обожженный пищевод, ни говоря уже о еде. Поддерживали и кормили только капельницей. Но нас к ней не пускали, да и больница была за семнадцать километров, где никакой транспорт не ходил от нас. А как хотелось, хоть краешком глаза, да увидеть маму. Если даже идти пешком, то за день я не сумела бы сходить до больницы с младшим братом на руках и вернуться домой. А хозяйство? Двор был полон всякой живности. Всех надо было накормить, напоить, убрать за ними. Рано утром выгонять на пастбище, предварительно подоив корову и пропустив молоко через ручной сепаратор.
Мне оставалось только молча молиться, сквозь горькие детские слезы как умела, хотя меня никто и никогда не учил этому. Наши родители были атеистами. Но я не переставая, где бы ни была, шептала про себя свою просьбу к Господу нашему. Просила, просила и просила, чтобы наша мама осталась живой и невредимой и вернулась к нам. Молилась усердно, занимаясь домашней работой, молилась тщетно и днем, и ночью, ничего не могла с собой поделать.
4.
Частенько, по-соседски, забегала к соседке, к тете Фаине просто совета попросить, а сказать не могла, слезы так и катились из глаз. Я стояла, молчала и беззвучно плакала. Все соседи, видимо в душе жалели меня, старались меня отвлечь другими, отвлекающими разговорами. Некоторые заходили к нам домой и пытались составить распорядок дня для меня, чтобы легче было управляться по хозяйству. Но они не годились, почему-то. Я жила своим, пусть не совсем удачно спланированным графиком. И ни на секунду не забывала, что мама находится между жизнью и смертью. Молилась и обещала Ему, себе, что как только ОН спасет маму, и она вернется домой, то я усажу её на самое почетное место в нашем доме и ничегошеньки не позволю ей делать. А всю работу по дому, по хозяйству буду делать по-прежнему сама, лишь бы мама была живой и здоровой, и лишь подсказывала мне, где, когда и как делать ту или иную работу по дому, и по хозяйству.
Я боялась упасть без сил. Полуголодное наше существование давало о себе знать. А мне так хотелось немного, да отдохнуть, но на моих слабеньких детских руках были младшенькие братья. А так хотелось прижаться к маме и прошептать:
- Мама, помоги, мне очень тяжело без тебя, мне так необходимы твои ласки, советы!
Девятилетний брат был шустрый малый, за него была спокойнее, он везде бегал сам. Но самого младшего, пятилетнего брата не могла на продолжительное время оставлять одного без присмотра. Если ранним утром, после утренней дойки корову и всех остальных домашних животных выгоняла и отгоняла на пастбище, а он еще спал, то вечером уже брала его за руки и шла с ним на окраину села встречать стадо. И это еще была половина дела. А ещё к их возвращению нужно было водички натаскать из реки, до которой метров пятьсот туда и обратно столько же в гору, коромыслом, с десятилитровыми ведрами на своих худеньких плечах, да нужно было и травы нарвать, корову еще и подоить, а вечером пойти ее пасти в поле.
Периодически в нашу деревню приезжали ветеринары для того, чтобы делать прививки коровам, или же брать их кровь на анализ. Тогда все взрослые, ранним утром, часиков четыре утра, накинув на рога своим коровам налыгач, вели их в поле, где происходило это мероприятие. Там, прямо в землю были вбиты высокие, мощные столбы, куда крепко накрепко привязывали своих коров накоротко, чтобы не могли вырваться. Коровы прыгали и ревели от боли, а больше от страха, пытаясь вырваться. Казалось, что вот, вот сейчас та или иная из них вырвет «с мясом» тот столб. Это была жуткая картина. Только мужской силе были подвластны сопротивления бьющихся от страха животных.
А в нашей семье этим занималась я, еще с самого дошкольного возраста. Бывало, увидев меня ранним утром, ведущую корову на прививку, женщины охали и, то ли восхваляясь, что жалеют своих детей или внучек, то ли еще что-то:
- А моя-то внучка еще десятые сны видит, проснется только к обеду, а у Сони маленькая дочь уже корову ведет вместе со взрослыми на уколы. Это же надо!
Придя в поле, никого не просила подержать свою кормилицу, пока сделают все процедуры. А аккуратненько, всего лишь на пол оборота оборачивала налыгач вокруг столба, шептала ей на ухо ласковые слова, просила потерпеть, постоять смирненько и она меня слушалась.
Сейчас мне было уже двенадцать лет, но все равно это было чрезмерно тяжело. Я никогда не забывала о том, что дала слово ЕМУ, и должна все выдержать и ни в коем случае не ныть и не раскисать.
Домашний хлеб.
Приходилось и хлеб печь в русской печи, а иначе было не выкрутиться с финансами. Научилась самостоятельно ставить опару, замешивать тесто и выпекать хлеб. А тесто замешивала в десятилитровом эмалированном ведре. Своими маленькими ручонками - кулачками месила, как могла. Силушки-то не хватало, да и какое, интересно, получалось мое тесто? А потом ведро с тестом нужно было поднять на теплое место. А теплое место - это только на русской печке. Но как это сделать? Рядом, как обычно, никого из взрослых не было. И я придумала: как-то отец каждому из нас соорудил маленькие, соответствующие по возрасту и росту стульчики - табуретки: маленький, чуть больше, еще чуть больше и большой. Так вот, стоя на полу сама, ставила ведро сначала на самый маленький стульчик, затем чуть на больший, а затем и сама становилась по очереди с маленького на большой стул и т.д. Таким образом, доползала вместе с ведром до высокой скамьи и вновь мои движения по подъему тяжести повторялись в той же последовательности до самой верхушки, где и тесто в ведре наверняка должно было подняться. И так пару раз.
Затем растапливала печь, ведро тихонечко снимала и в готовые хлебные формочки уже накладывала тесто для выпекания. А пока оно поднималось, в сковородке выпекала пышки для малышей. Удивительно быстро они выпекались. Ломая горячие, только что вытащенные из печи пышки, вручала их младшему брату, затем и самому младшенькому, который уже давно сидел на полочке для посуды, рядом с горящей печкой и, болтая своими маленькими, худенькими ножками, несвойственно терпеливо для своего возраста, ждал эту вкусную на его взгляд, горячую лакомку.
Запах и аромат свежеиспеченных пышек разносился по всему дому, а мне казалось, что даже и на улицу. А печка горела так жарко, что приходилось раздеваться до самой майки. А братик такой маленький, щупленький, беленький всё сидел возле меня. И он терпеливо, то опуская, то поднимая свои реснички – очаровашки, молчаливо ждал. Но откуда у такого маленького человечка было столько терпения?
Как-то на запах свежеиспеченного хлеба пришла соседка, бабушка - старушка, может быть, лет шестьдесят ей было тогда, а может даже меньше, но мне тогда казалась такой древней. Она всю жизнь ходила только в своих национальных платьях. И её супруг, дед Иван, всегда ходил летом только в лаптях. Они - как два сапога пара, старались соответствовать друг другу, не обременяя себя изысками современной одежды. Так было, видимо удобно и ему, и ей. Может еще и поэтому она нам казалась такой древней.
- Ну-ка, дочка, покажи, дай попробовать, что за хлеб получился у тебя, - сказала она.
Я отломила свежеиспеченный, еще горячий хлеб и подала ей. Отломив, из поданного мною ей ломтя большой кусочек, она целиком его заправила в свой «колхозный» рот и наклоняя свою голову то влево, то вправо от того, что хлеб был еще очень горячий, тут же стала жевать и приговаривать, словно овца, жующая и одновременно блеющая :
- Ой, вкусно, ох и молодец, - наконец-то разобрала её несвязную речь.
- Правда, вам понравился?
- Конечно, понравился. Умница! Ты просто маленькая хозяйка большого дома, и у тебя все будет получаться, - похвалила уже внятной речью.
Мне было очень приятно услышать такую оценку своему пекарскому делу.
- Значит, кормлю своих родных не сырым тестом?
- Ты действительно вкусный хлеб испекла.
Матери не было, подсказать некому. Может и хороший, и вкусный получался хлеб, а может и не совсем, но мне, как и всякому человеку, хотелось услышать что-то одобряющее, поддерживающее слово.
5. Жизнь без матери.
Прошел ровно год с трагического момента в нашей семье. Что было за это время, как нам жилось без мамы?
За этот год я окончила шестой класс. Уж как приходилось учиться? Об этом история умалчивает. Но не все учителя хотели понимать ситуацию, сложившуюся в нашей семье, в связи с этой трагедией. Некоторые открыто пытались меня как-то унизить, лишний раз обидеть. Я даже на пару месяцев попала в интернат. Где вовремя кормили нас - детей. Разносолов особых не было, но и не голодали, как приходилось голодать без мамы. Даже мороженое первый раз попробовала здесь же, и этот вкус остался в моей памяти на всю жизнь. Такое же оно было вкусное. Младших на это время в свою семью забрали родственники по маминой линии. Но дольше оставаться в интернате не могла, не было денег платить за нахождение там. Я вернулась домой и вернула своих младших братьев и вновь с надеждой стала ожидать маму.
Через год папа привез маму из больницы, которая находилась в трехстах пятидесяти километров от нас. Она была такая худая, бледная, слабенькая, с потухшим взглядом от нестерпимой, мучительной боли от ожогов. Мама приехала попрощаться с нами. Так, на всякий случай.
Я, как бы и понимала сложившуюся ситуацию, но полностью осознать всю глубину материнского горя - это, похоже, было еще не под силу моему юному, детскому сердцу. Знала и то, что маму должны оперировать, она может даже умереть.
Обессиленная, на дрожащих ногах, с помощью папы она вышла во двор, осмотрела своим взглядом домашнее хозяйство, затем подошла к корове, которая была стельная и, внимательно ощупала её и сказала:
- Смотри, числа пятнадцатого должна отелиться, не прозевай. И также тихонько, с помощью папы вошла в дом.
Безмерно сложно даже на секунду представить себе - мама прощалась с нами. Каково было ей, её сердцу? Что она чувствовала в эти минуты?
Предстояла сложная операция, практически экспериментальная. До этого случая такие операции вообще не делал ни один хирург. Человеку, получившему такие страшные ожоги, практически не оставалось шансов выжить.
Боже, пишу эти строчки, но даже от того далекого, детского чувства страха, до сих пор бешено начинает колотиться сердце и нервно трястись руки, а глаза мгновенно наполняются слезой. Какой это был кошмарный страх за ее жизнь! Она шла на это вполне осознанно. Знала, что все равно без операции не выживет. Шансов было очень и очень мало, пятьдесят на пятьдесят. Но все-таки был шанс. Да, да, был! И мама шла на риск ради этого небольшого шанса.
Тяжелая операция.
Прошло много лет, а меня до сих пор не покидает чувство безысходности, безнадежности и страха за маму, которые овладевали мной, моим детским умом в те далекие годы. Я все пытаюсь представить, понять, пытаюсь поставить себя на её место. Пытаюсь почувствовать, какие чудовищно тяжелые мысли терзали и рвали ее душу, ее сердце на куски, когда она, прощаясь, со своими детьми шла, может быть на верную гибель?
Помню тот момент,словно, это было только вчера. Мама ранним утром уже выходила из дома в сопровождении папы, а он осторожно и бережно, словно хрустальную вазу, поддерживал её за руки. Она была слишком слаба, как из блокадного Ленинграда, чтобы самостоятельно стоять на своих ослабленных ногах.
Мой детский взгляд запечатлел в памяти и оставил на всю жизнь, словно замедленный, а затем и застывший кадр:
Через открытую дверь уже одной ногой переступила порог дома, а вторую подняла, приготовилась поставить на порог, а в это время младший, пятилетний брат, проснувшись от сна, подбежал и ухватился за подол ее платья, и со слезами, всхлипывая, рыдая навзрыд, просил:
- Мама, не бросай меня! Возьми меня с собой! Я хочу с тобой, мама! - малыш почти бился в истерике, он очень боялся вновь остаться без мамы.
Неведомо было малышу, через какие муки ада предстояло пройти его матери, которая была смертельно больна, и что впереди её ждала неизвестность - жизнь, а может быть и... . Страшно даже произнести это слово.
Я не знаю никого, кто бы мог равнодушно, спокойно пережить этот момент. И как она всё выдержала, не упала, не грохнулась прямо перед нами. А стойко, собрав все свои последние силы в единый кулак, шагнула навстречу к неизвестности. Но, увы, я была далека от этого, чтобы понять все это.
Сказать, что операция была сложная, это ничего не сказать.
Я возилась по хозяйству, возилась с братишками, и каждый Божий день по прежнему молилась за нашу маму и беззвучно плакала и по-прежнему молилась. Мои глаза не успевали просыхать от слез. А молитвы были просты как мир - все одинаковы. Других слов не знала, молилась, как умела. Только, чтобы мама выжила, выздоровела и вернулась к нам.
6.
С замиранием сердца ждали вестей от папы. Мысли одна страшней другой мелькали в моих мозгах.
- Когда, ну, когда же папа привезет нашу маму? Когда же, хоть какая-то весточка будет от них – ни на секунду эти мысли не оставляли меня. И невдомек было нам, нашему детскому разуму понять, что после операции, да тем более такой тяжелой, не сразу возвращаются домой.
Наконец-то папа вернулся из больницы. Но, один, без мамы, почему-то? Не спеша вошел в комнату, не спеша разделся. Мы, затаив дыхания ждали, замерли, боялись дышать. Нам казалось, что даже был слышен стук наших детских сердец. Боялись думать о худшем. Когда же папа начнет говорить? А страшно-то как. Вдруг он скажет что-то страшное? От напряжения, у меня онемели ноги, казалось, что еще немножко и я упаду на пол, грохнусь, рассыплюсь, как горох и меня трудно будет собрать в одну кучку.
Хотелось крикнуть:
"Не томи же, папа! Скажи что-нибудь!".
И папа заговорил, просто, растягивая каждое сказанное им слово. Говорил тихо, спокойно, как бы утешая и себя, и нас:
- Мама наша жива. Теперь будем ждать, чтобы её сердце выдержало перенесенную операцию.
Наше молчание затянулось, мы не в силах были даже хоть какое-то слово, какой-то звук произнести. Только непослушные слезы вновь беспрепятственно выкатились из глаз.
- Теперь будем молиться за нашу маму, и ждать - вновь повторился папа, - что Господь нам даст.
И эти слова «что Господь нам даст» произнес наш папа, будучи убежденным атеистом.
Не важно. Но сказал он это очень просто и обыденно. Безо всякой вычурности и показухи, одновременно уплывая в свои тяжелые мысли. Нелегкие испытания легли на его плечи. И он мужественно нес свой крест, никогда, ни на что не жалуясь, не уповая на тяжкое бремя, выпавшее на долю нашей семьи. Но папа не был бы папой, если бы опускал свои руки в этой сложной жизненной ситуации.
Затем поднял свои глаза и очень внимательно посмотрел на нас. Я заметила, он вроде бы слегка улыбнулся, или это мне только показалось? Какая-то искорка, маленький лучок искорки, словно, блеснул в его глазах. Наконец-то, он слегка улыбнулся.
- Неужели Господь услышал мои молитвы? Спасибо тебе, Господи, спасибо, спасибо! – ликовало всё моё нутро.
Весь день порхала как на крыльях, летала по дому, по двору, у меня все в руках горело, все получалось, и домашняя работа не казалась такой уж тяжелой, а заботы о младших братьях не казались такими уж обременительными.
Теперь нужно ждать только ее выздоровления. Мама еще осталась в больнице, но мама была ж и в а.
Письмо из больницы.
Мы всем хором писали ей письма. Писали и ждали ответа. И наше ожидание было награждено, наконец-то пришел ответ. Вытащив конверт из почтового ящика, даже не взглянув на почерк, я как юла, завертелась вокруг своей оси. Я знала, письмо было от мамы. И никак не ожидала, что через какое-то мгновение мою радость омрачит то, что увижу. Письмо было из больницы, но адрес был подписан чужим почерком, а не маминой рукой. Каким-то холодом повеяло от этого. Всё мое нутро задрожало. Я вновь и вновь пробежалась глазами по тексту на обложке. Вот и адрес наш, и адрес больницы тот же. Значит это нам. Увидев в моих руках конверт и растерянность, а возможно и то, что резко поменялась в лице, папа тихо подошел ко мне. Он просто стоял и ждал, не решался взять письмо, похоже, он тоже боялся узнать возможную страшную весть. За этот короткий миг я вновь пережила свою уже прожитую, пусть еще очень короткую, но жизнь. Как в фильме, кадр за кадром промелькнула перед глазами вся наша жизнь с живой и еще здоровой мамой. До чего же это неимоверно тяжело!
"Не может быть, не может быть! - кричал мой внутренний голос. - Не может быть, потому, что не может быть что-то плохое. Я не верю ни чему, знаю, уверена, что всё будет хорошо с нашей мамой!"
- Письмо от мамы, из больницы, но почерк почему-то чужой, - последние слова проговорила уже протяжно, недоумевая, почему другой почерк.
Будучи не в силах вскрыть конверт, отдала папе. А у него задрожали руки, он часто, часто заморгал, пытаясь утаить, неуклюже вытирая рукавом пиджака, предательски выдававшие его сверхчеловеческие волнения, страх, его слезы. Видеть его в таком состоянии, для меня было и ново, и в то же время страшно. Я никогда прежде не видела его таким. Он выглядел каким-то потерянным, взгляд сразу поник, голос задрожал. Не мог вымолвить ни слова, не мог пересилить дрожь в своих руках. У него не хватило решительности вскрыть конверт, обратно отдал мне. В таком немом замешательстве мы простояли несколько мгновений. Наконец, я решилась. Сколько потребовалось мне сил, чтобы распечатать его. Мне казалось, в этот момент сразу повзрослела еще на несколько лет. И что же увидела, вскрыв конверт? Мамин почерк. Да, да, мамин почерк! Даже сквозь толщу слез сумела разглядеть это. Дальше не смогла читать, отдала папе. Я плакала, смеялась, прыгала от счастья. Вновь и вновь брала из его рук письмо, но прочитать так и не смогла, слезы радости и ликования заливали глаза. Руки предательски дрожали, а коленки не слушались, все время хотели пригнуться, присесть. Все нутро ликовало - "мама жива, мама жива, мама жива!" И эхо отозвалось внутри меня самой - жива, жива, жива!
7.
Уже намного позже мы узнали, почему конверт был подписан чужой рукой. Подружка сестры, которая проживала недалеко от больницы, приходила навещать нашу маму и, увидев, как ей неимоверно трудно писать в лежащем положении, решила помочь.
Господи, спасибо тебе, что спас нашу маму, - неудержимо, готовое выскочить из грудной клеточки, ликовало с трепетом моё сердечко.
Утром на радостях полетела в магазин за покупками. Встала в очередь. Как всегда, в эти часы, особенно когда привозили хлеб, в магазине было не протолкнуться. Мои мысли всегда были при мне, не прислушиваясь к разной бабской болтовне, я думала о своем, о том, как буду встречать нашу маму. Как за ней буду ухаживать, лелеять ее. Я не замечала ничего, ни косых, ни любопытных взглядов теток. А бабы-то, бабы деревенские решили подшутить надо мной:
- Эль, а Эля, ты почему свои глазки не помыла?
Вместо ответа я усердно стала тереть, протирать глаза.
"А вдруг закрутилась и забыла умыться?" - мелькнуло в мыслях.
- Да посмотри на себя в зеркало, глаза-то твои черные, как-будто черным угольком намазаны, - продолжали шутить и ржать они.
- Фу ты, а я подумала, что испачкалась.
Тут уже окончательно пришла в себя. А ведь и вправду, природа меня одарила черными глазами.
8. Заготовка березовых веников.
Подходил к концу июль месяц. За это время отелилась корова. Роды принимала сама, рядом из взрослых никого не было. Моя умная корова была очень стеснительной и я не стала маячить у нее на глазах, наблюдала за ней со стороны. Родилась маленькая причуда - телочка. Я все сделала так, как учила мама. Да и «след» успела вовремя убрать, чтобы корова не съела.
"А то молоко будет горьким", - объясняла она, когда приезжала.
Мама еще до сих пор была в больнице. Мы всей нашей многочисленной семьей ждали с нетерпением ее домой. Чуть ли не каждый день и каждый по отдельности писали ей письма, ждали ответа. Но домашние хлопоты и домашняя работа все также требовали и сил, и времени. Отменять ничего нельзя, просто невозможно. А в июле месяце начиналась заготовка березовых веников, их нужно заготовить чуть ли не до сотни, на целый год. И веники должны быть только очень хорошего качества, иначе ими нельзя будет париться в бане. Все имеет свое относительно обозначенное время в природе и жизни. Нарушать которого мы не в силах, да просто даже не имеем права. Сама природа установила нам эти сроки.
Как-то с соседской девочкой, с которой шили маскарадное платье на школьный карнавал, мы вязали веники. Каждый вязал себе свой веник. И она, посмотрев на мой веник, спросила:
- Эль, а как у тебя веник получается таким аккуратненьким, ни одна веточка не торчит из общей завязки?
- Да здесь нет никакого секрета, просто складывай каждую веточку - «лапку лицом» в одну и ту же сторону, а в конце, когда веник будет почти готов, прикрой следующей «лапкой лицом к лицу» свою заготовку. Вот и получится у тебя аккуратненький веник, без торчащих в разные стороны веточек.
- А я и не додумалась бы сама до этого. А тебе кто подсказал, или ты сама так научилась?
- Сама, сама догадалась, так и научилась. А в том, что у тебя получается не так, как у меня, в этом нет ничего страшного, зато ты в своем рукоделии лучше меня, а я только восхищаюсь твоим мастерством.
- Да уж, скажешь тоже, - засмущавшись, она продолжила свое занятие.
Настал день основной заготовки веников и папа повез меня на лошади, запряженную в телегу, в дальнюю березовую рощу. Привез, высадил меня на опушки леса, дал мне в руки топор и сказал:
- Смотри, дочь, сама, вали только понравившуюся тебе березку и сруби из нее веточки на веник.
- А разве можно рубить березу?
- Тебе - можно.
Оказывается, папа уже купил билет на вырубку небольшой березовой делянки.
- Только прячься от чужих. Увидишь чужих людей, уходи в лес, чтобы тебя не заметили. Видимо таким образом папа пытался меня оградить от возможных взрослых мужчин - подонков.
С тем и уехал далеко в поле. Он работал учетчиком, измерял поля, вспаханное, не вспаханное, убранное - не убранное.
И я, с одним лишь топором в руке, осталась одна в лесу, предоставленная самой себе. Мне нужно было взмахами топора валить березу, срубить мелкие, только пригодные для веника веточки, аккуратненько сложить их в сторонку в кучу, чтобы затем из них вязать красивые, добротные веники. А толстые веточки отдельно, аккуратненько складывала в штабеля, чтобы потом забрать их на дрова. И только, когда заканчивала с одной березкой, бралась за другую. Время от времени выбегала из березовой рощи на опушку и, всматриваясь вдаль, искала глазами точечку, движущуюся по горному склону, полям, как перекати поле, какими издали казались лошадь с телегой и папа на ней, чтобы показаться ему, давая понять, что все со мной хорошо, и что я цела и невредима.
И так целый день, до самого вечера работала не покладая рук, пока ближе к заходу солнца не приехал папа. Ни о каких капризах и речи быть тогда не могло. Даже слово такого мы просто не знали, не применяли. Так целый день, будучи еще сравнительно небольшим ребенком - девчушкой, махала топором одна в лесу, валяла большое дерево, выполняя работу вполне взрослого мужика. При этом, не задумываясь о том, что проголодалась, или о том, что мне и пить, наверное, тоже очень хотелось. Но в березовой роще для такого случая, можно найти, подыскать и дикие ягоды, как: ежевика, земляника, местами можно было найти даже красную и черную смородину.
Все это было мелочью по сравнению с тем, что пережили мы все, и что больше всех мне пришлось перенести на своих еще не окрепших детских плечах.
Заготовка удалась. Загрузив на телегу, мы двинулись в обратный путь - домой, чтобы уже дома, не спеша могла вязать из них свои красивые веники.
9. Заготовка дров на зиму.
Мама была еще в больнице, мы с папой ездили, заготавливали еще и дрова на выделенной нашей семье березовой делянке. А березки стояли большие и очень уже взрослые. Потому-то их выделили для вырубки. Папа взял меня и моих двух младших братьев. Мы с папой на пару пилили березку «дружбой», - так в шутку называли ручную пилу для двоих. Березку, если она была старая, с объемным стволом - пилили вдвоем с папой, а если чуть тоньше, то валили каждый себе свою самостоятельно. Затем счищали их от больших и малых веток. И голый ствол перепиливали поперек на несколько частей, затем укладывали их штабелями. Естественно, они были сырые, очень тяжелые, просто неподъемные, а нам с папой нужно было их сложить в штабеля для просыхания.
Это был очень тяжелый труд даже для зрелого мужика. А мне, тринадцатилетней девчушке каково? И так целый день, до самого захода солнца, несколько дней подряд.
Сейчас думаю, почему папа, такой умудренный жизненным опытом человек, не нанимал мужиков, а испытывал на прочность еще слабенький, не окрепший детский организм? Да тем более, если этот ребенок еще и девчонка, которой став взрослой, нужно родить своих детей. А выдержит ли еще не совсем окрепший организм такой адской тяжести?
Родители сами были трудоголики, людям помогали, никому ни в чем не отказывали, а вот для себя помощи никогда, ни у кого не просили.
В моей памяти родители навсегда остались такими молодыми, озорными, здоровыми, веселыми и счастливыми. Вечная вам память, мои преклонения перед вашими подвигами!
А теперь и маму ждать не стыдно. Но она до сих пор еще находилась в больнице. У нее было стабильно тяжелое состояние и была еще очень и очень слаба. Я знала об этом по папиным разъяснениям.
Как же она там, наша мамочка?
Ожидание мамы домой.
Наконец-то настал долгожданный день. Маму разрешили забрать из больницы, папа поехал за ней. А мы, дети остались дома ждать.
Видимо была телеграмма. И я тоже знала, что должны привезти её самолетом. Папа на радостях поделился этой новостью.
А что я? Что же я себе обещала? К возвращению мамы домой, у меня самовар должен стоять и кипеть. Да, да, стоять и бурно кипеть! Вбила себе в голову, что таким образом проявлю знаки наивысшего уважения к самому дорогому на свете для меня человеку – МАМЫ.
Я знала день и время прибытия самолета. И я решилась, договорившись с соседкой, оставила самого младшего, как мне казалось, на пару часов у нее, а сама с другим младшим братом решилась встречать маму у трапа самолета. Думала, что если это нам удастся, то это будет таким приятным сюрпризом для нашей мамы.
Да, теперь думаю, какую бы непростительную ошибку сделала, если бы мне удалось осуществить свой план до конца. Это был бы действительно сюрпризом, но каким? Вряд ли был бы приятным.
Но для этого нам нужно было сначала хотя бы добраться до районного центра. Решено. Мы с братом побежали встречать самолет. Семнадцать километров - не расстояние. Бежали, почти не останавливаясь. А когда оглядывались назад, то горы сзади казались синими, а мы все бежали. Дорога то вилась ленточкой, то возвышалась над нашими взорами, то уходила, словно куда-то в пропасть.
По полям и вдоль дороги жители соседних деревень косили траву, заготавливали сено. Дорога была пустынной, ни одной машины или лошади. Мы бежали одни, двое маленьких детишек, без взрослых. Ни страха не было, ни сомнения. Мы твердо верили, что обязательно добежим.
- Куда эти дети побежали? - то ли у нас, то ли между собой громко, специально для нашего слуха рассуждали косари.
- Маму встречать, - на всякий случай торжественно отвечали мы и снова пускались бежать.
Наконец-то с братом добежали до районного центра, добрались до центральной улицы и увидели, как летит самолет. Наша мама должна была быть на этом самолете. А мы не знали дороги, как от центра добраться до аэропорта. Все, приплыли. Вот как раз я об этом и не подумала. Какая досада. Что делать теперь? Пытаясь найти дорогу, мы блуждали по улицам районного центра и тут наткнулись на родную сестру нашего папы.
- Что вы тут делаете? - строго спросила она.
- Маму встречаем, - хором ответили мы.
- Маму привезут другим рейсом. Бегите домой, - отчеканила она.
Что делать? Но нам нужно бежать еще столько же километров обратно. А успею ли свой десятилитровый самовар вскипятить?
На наше счастье нам попалась грузовая почтовая машина и нас подвезли до нашей деревни. Быстро забежала домой, схватилась сразу за самовар, налила воды и поставила кипятить. Пока самовар шумел, бесконечно выглядывала во двор, не подъехала ли машина с нашей мамой? Тетка ведь сказала, чтобы мы поспешили.
Наконец-то закипел мой самовар, я выглянула в окно, а там…. Как в сказке: «по щучьему велению… .»
У меня перехватило дыхание. Подъехала скорая к нашему дому.
Мама, мама! Маму привезли! Пулей вылетела из дома, подбежала к большим воротам, и широко распахнула их: передо мной стояла машина «скорой помощи». А в ней, через лобовое стекло увидела полулежачую маму. Вот она совсем, совсем рядышком, можно было протянуть свои руки и даже дотронуться до нее! От сверхчеловеческих волнений, мое сердце готово было выскочить из груди. Я бегала вокруг машины и не знала, как быть. В машине была мама, вот она, совсем близко от меня. Тогда подбежала к машине, открыла дверце, и увидела ее уже на расстоянии вытянутой руки, и уже лобовое стекло не разделяло меня от нее. Я яростно бросилась к ней, чтобы обнять, прижаться к ней крепко, крепко. Но мама легонько, плавными движениями своих исхудавших, ослабленных рук, отстранила меня от себя! И произнесла своим слабым голосом:
- Тихо, тихо. Отойди.
У меня от такой встречи слезы буквально брызнули из моих глаз, как у клоуна в цирке. Всё моё нутро заплакало горько и закричало:
"Мама, мама! Почему ты отталкиваешь меня? Я так долго ждала тебя!"
Горячие слезы душили меня, не давая мне хоть слово проронить, а голос предательски дрожал, как-будто меня только что вынули из проруби с ледяной водой.
Но вовремя одумалась и отошла от машины, чтобы мама не заметила, в каком жутком непонимании пребывала я.
Папа вышел из машины, взял маму на руки и понес в дом. На ходу крикнул:
- Подготовь для мамы постель.
- Я мигом, я сейчас. Я бегу!
Своим детским умом я не совсем, видимо понимала, что такое операция? Она была одной из сложнейших, тяжелейших и, с возможными послеоперационными осложнениями.
Даже взрослому человеку, далекому от медицины, трудно представить, а как мне - небольшому ребенку понимать все тонкости медицины? Только два месяца назад исполнилось тринадцать лет.
Я пулей влетела в дом и быстренько приготовила постель. Папа очень осторожненько уложил ее, поставил рядом с кроватью табурет и присев на него, продолжил:
- Вот, доченька, теперь наша мама дома. Ты должна её беречь, оберегать, жалеть, ухаживать за ней и помогать ей во всем. Это поможет скорее выздоравливать, - проговорил он, растягивая каждое сказанное слово, будто я была совсем маленькой, несмышленой девочкой.
Я и сама всё прекрасно понимала, не нужно было много объяснять. Хотя трудно было даже представить себе, ни то, чтобы поверить, что наша мама, всегда крепкая, дышащая здоровьем, никогда не знающая о болезнях, вдруг лежала сейчас беспомощная.
"Теперь моя мама полностью в моих руках", - мелькнула мысль.
Я понимала, какая ответственность легла на мои плечи. И все равно, я так ждала этого момента. Ждала, что всё сама буду делать для своей мамы, только сама, только одна буду за ней ухаживать. И никому не буду доверять её. Я сама сумею выходить и поставить её на ноги.
"Я сама, я сама" - повторял и повторял мой внутренний голос.
Как будто была глубоко верующая, молилась, как умела, благодарила Господа, что спас нашу маму, была на седьмом небе от счастья. Целыми днями порхала, как бабочка по хозяйству. Не знала ни усталости, ни ноющих от непосильного труда рук и ног.
А время так пролетало неумолимо быстро. Действительно, разве можно было уставать за такое быстро промелькнувшее время? Ведь рядом со мной была драгоценная, ни с чем несравнимая, ни какими алмазами - наша мама.
"Мама, мама, мамочка моя рядом, вот она, совсем, совсем со мной рядом. Как же мне хочется прижаться к ней. Но, нельзя. Зато теперь не так страшны те или иные вопросы, в которых мало что смыслю. Теперь мамочка будет мне помогать советом, хоть вовремя будет мне подсказывать, объяснять все хитрости ведения домашнего хозяйства. Как это здорово, мама рядом", - не переставая, ликовало все нутро.
Я вставала в самую рань, чтобы подоить корову, пропустить молоко через сепаратор, затем по свисту пастуха выгонять всех домашних животных на пастбище.
А как спать хотелось? Кто бы только знал. Но мне нельзя было и виду подавать, тем более перед мамой, что не выспалась. Ведь я дала слово. Бодро подхватывалась с постели, наспех протирала свои глаза и, чтобы мама не догадалась, как мне спать хочется, быстренько выскакивала во двор, прихватив с собой кувшинчик с теплой водичкой, полотенце и дойное ведро. И было это ранним утром, в четыре часа. А когда всю работу по двору заканчивала, то приносила маме в постель парного молока. Мне казалось, что от парного молока она быстрее пойдет на поправку, и что я делаю все правильно.
Но однажды, видимо заснула крепче, чем обычно и не услышала, как мама со своей кровати позвала меня. Проснулась от того, как она тихим, еще очень слабеньким своим голосом, растягивая каждое слово, говорит, вроде, как и себе, и как для моих ушей:
- Э…э…эх. Если бы только могла, я бы никогда, никогда бы тебя не будила, дочечка. Ты бы спала своим крепким, сладким сном. Как же мне тебя жалко!
Мне стало так стыдно перед мамой, перед собой. Как же могла так крепко заснуть?
"Стыд и позор мне! А еще давала обещание, что все выдержу, любые трудности и любые испытания. Вот она, мама. Вот она лежит на кровати и не в состоянии даже взять себе стакан воды, чтобы попить, ни то чтобы встать и что-либо делать.
Ой, какая невежа, бесстыдница", - продолжая ругать и стыдить себя, выскочила из дома, побежала доить.
Я мысленно просила у мамы прощения, чтобы простила меня, что заснула крепче, чем обычно и не сразу услышала её. А вслух нельзя было говорить, очень боялась расстроить. Ей ведь действительно было жалко меня, по сути была еще ребенком.
К нам частенько стали захаживать наши соседки, я их угощала чаем и своим домашним хлебом. Все меня хвалили, говорили, что хлеб удался. Сейчас понимаю, что вряд ли мой хлеб был так уж хорош. Но это не так было важно тогда для меня. Я цвела. Как и всякий ребенок, радовалась каждой похвале. Но однажды случайно услышала мамин разговор с одной из соседей:
- Рано утром тихонечко зову её, бужу, а она сразу подхватывается, маленькими ручонками потрет глаза свои и бодренькая такая, словно, уже давно выспалась, идет доить. Ну, хоть бы раз пожаловалась, что спать хочет или устала. Нет, никогда. Еще ни разу не слышала от неё ничего подобного.
"Значит хорошо замаскировалась, - подумала про себя. - Не зря давала себе слово, что все сама смогу управляться по дому, по хозяйству, лишь бы ты, мама была дома, рядом с нами живой и невредимой. Пусть тебя, мамочка, Господь бережет от всего, от беды, от боли, от проблем. А я буду всегда рядом с тобой, мамочка", - твердили мои уста неустанно.
Мама, мамочка моя. Я готова застелить твою дорожку, по которой ты будешь ходить, чистой небесной синевой, а в твои косы вплести всех звезд с неба. Лишь бы ты была рядом живой и здоровой, мамочка!
(продолжение в рассказе 6. "Змея на лесной дорожке")
(снимок из просторов интернета)