От тебя пахнет безумием так сильно, что я тоже начинаю сходить с ума. Даже сидя здесь в темноте, я чувствую, как этот гадкий аромат попадает в мои ноздри, оттуда в головной мозг и окутывает моё сознание, разбрасывая аккуратные полочки и стеллажи с привычными вещами в разные стороны.
Аргументы, привычки, факты, сомнения – всё-всё летит со своих насиженных и положенных для них мест, будто кто-то специально устроил в моей голове этот бедлам и землетрясение: стеллажи падают, полки ломаются, вещи хаотично носятся по углам помещений и бьются об острые и ржавые углы. Все потому что они старые: и углы, и привычный уклад вещей, всё настолько приелось, слежалось, что иная веща даже не может отодраться от эфемерного ядра другой. Они словно срослись и сроднились настолько, что плавно начали перетекать друг в друга, образуя нечто странно целое. Пока не появился ты!
Ты во всем виноват: в том, что я чувствую запах безумия, мои ноздри трепещут и жадно втягивают этот едкий и, тем не менее, чарующий аромат, который скоро так же станет частью этого бардака в моей голове, где почти всё уже сломалось, всё разделилось, разбилось на куски и теперь пребывает в запустении. Никому не нужная память, никому не нужные чувства: страх, грусть, желание.
Истерика ожила, она сидела в клетке у дальней стенки – в самом тёмном углу самого последнего помещения за древним стеллажом, а теперь она освободилась и хочет побеситься, поиграть, пошвыряться другими вещами, подвернувшимися очень удачно ей под руку. Она носится по коридорам помещений в моей голове и призывает всех к анархии, к развалу моей личности, моей тонкой и возвышенной структуры, которую я так трудолюбиво воспитывала в себе столько лет подряд.
Что мне делать? Это - паника. Она пряталась на дне самого чёрного и ненужного ящика, но и он сломался при падении какого-то железного массивного шкафа, и теперь выбравшись оттуда жирным липким пятном расползается по потолку и по стенам, оставляя после себя жуткие разводы и грязные следы. Они бы походили на отпечатки ног домового, если бы в моей голове он ещё жил. Но его там уже нет, выгнали давно за ненадобностью: раз в голове полно пыли и все упорядочено, то зачем там кто-то ещё, кто будет бродить по закоулкам и дышать затхлым воздухом?
Он покинул мою голову через правое ухо, мощно ударив мне на последок своим жутким чёрным берцем. Кто сказал, что домовые носят берцы? Я сказал. Во всяком случае, мой домовой их носил.
А после того, как он отдавил мне правое ухо, шкаф с музыкальными пристрастиями совсем обветшал, но и оттуда после случившейся разрухи, кажется, кто-то выполз. Этот кто-то очень страшный – серый, с сотней непонятных лапок и щупальцев, потому что когда я слушала музыку, то предпочитал тяжёлый рок, от которого у соседей случался сердечный приступ, и они быстро и эффективно покидали этот мир в поисках лучшего.
Боже, как же ты воняешь! Я прошу, уйди, уйди от меня, напасть! Ты же почти всё разрушил, теперь мне понадобится не один год на восстановление нужного порядка в моей голове!
А этот порядок, между прочим, нравился мне! И даже очень. Я всегда любила порядок, пыль и плесень. Самый лучший сыр всегда с плесенью. Следуя аналогии, самый лучший мозг тоже должен быть с плесенью. У меня её там много развелось за прожитые годы, как и ржавчины, и коррозии. А плесень и пыль стали моими лучшими друзьями, пока не появился ты!
Ну, что ты стоишь за этой стенкой! Да, я чувствую этот запах даже через стену, возле которой ты всегда останавливаешься, едва часы над камином пробьют двенадцать! И ты стоишь там до утра, иногда опускаешься на холодный паркет и сидишь, прижавшись спиной к этой стене, а аромат безумия клубами и облаками невидимого пара проникает ко мне сквозь бетон и штукатурку, заполняя собой всё пространство от пола до потолка. А иногда этот аромат даже выползает тонкой струйкой в приоткрытую форточку.
Порой я тоже прижимаюсь к этой стене или сажусь возле неё на пол и вдыхаю этот аромат безумия полной грудью, так что последние осколки и щепки от полок и стеллажей рассыпаются в прах и тут же растворяются в клубах этого бесполезного тумана, всё больше наполняющего не только помещение, но и моё сознание.
В эти минуты я брежу несбыточным: какие-то неясные видения проносятся по грязным стенкам помещений моего мозга и тут же растворяются, чтобы затем вновь проявить свои нечёткие линии, но уже на потолке или разрушенном и обветшалом полу. Раньше я бы непременно попыталась угадать в этих видениях смысл или знакомые очертания людей, вещей, знакомых мне по прежней жизни, но теперь, когда я почти сошла с ума, так же как и ты, мой застеночный друг, мне до них уже нет дела.
Эти видения приходят сами и уходят так же: исчезают, растворяются во мраке пустых полусгнивших помещений и даже в сводах подвалов и пещер, которые всегда наполняли мой мозг под комнатами с накопленными знаниями и о которых я чаще всего забывала. Серые и пятнистые древние пещеры, металлические каркасы пустых подвалов – всё то, что должно хранить основы моей неуязвимой и цельной личности.
Не смотря на это, я точно знаю, что когда эти видения придут в следующий раз, то моё сознание окончательно разрушится и обвалится в темноту непроглядной ночи, в которой никогда не будет светить луна и сиять звезды, как те, что сейчас слепят мне глаза в провале оконной рамы. Но даже это не страшит меня, потому что тогда я пройду сквозь стену, разделяющую сейчас наши комнаты, и к которой ты так упорно жмёшься вот уже десять дней подряд, источая свой пряный аромат безумия.
А если этого не случится, я сломаю эту стену при помощи молотка, который хранится в моей кладовке на тот случай, если понадобится или если кто-то всё-таки сорвётся с цепи, притороченной к батарее возле окна.