Аверкину повезло. Ему не пришлось делить родительского и бабушкиного внимания ни с братьями, ни с сестрами. Преимущество своего семейного положения он понял, сравнивая свою полную удовольствий жизнь с жизнью сначала сверстников по соседству, потом одноклассников. Игрушки, подарки, обновки, – все доставалось ему одному. И развлечения он делил разве что с родителями, которые, впрочем, если и находились рядом, то только для того, чтобы их Сашенька мог кому-нибудь задать вопрос о хищнике в зоопарке, не испугался высоты на чертовом колесе, не расплакался на аттракционе в комнате ужасов или не нахлебался воды в бассейне, учась плавать.
Александр никогда ни в чем не нуждался. Жизнь не печалила и не преподносила ему неожиданностей. Если на чью-то голову сыпались сплошные испытания, то Аверкина испытывали только соблазны.
Клавдия Петровна, стараясь угодить своему чаду, всегда интересовалась прежде, чем подойти к плите и взять в руки сковороду:
– Что ты, сынок, больше хочешь, блинчики или оладушки?..
Получив ответ, она продолжала:
– С чем блинчики, с мясом, капусткой, маслицем или вареньем?
Услышав Сашины пожелания, мама снова уточняла:
– А варенье лучше какое, абрикосовое, клубничное или малиновое?
Наконец, Аверкину надоедали эти расспросы, и он, заканчивая разговор, изрекал:
– Блины буду со сгущенкой!
Сидя за столом и быстро уничтожая стопку теплых мягких блинов, Александр вдруг откидывался на спинку стула, чтобы передохнуть, и совершенно серьезным тоном задавал матери обидный для нее вопрос:
– А почему ты про сгущенку сразу мне не сказала?..
– Забыла, сынок, предложить, – извинялась Клавдия Петровна. – Из головы совсем вылетело.
– Всегда ты забываешь самое главное! – Не унимался Аверкин.
И, не скрывая уже улыбки, спрашивал:
– Специально, наверное? Утаить хотела?
Но для любящего материнского сердца все, что было связано с едой, с пожеланиями ее любимого сыночка, как в пять, так и в двадцать лет, было свято и очень серьезно. Поэтому она без тени шутливости отвечала:
– Что ты, Сашенька! Ты же знаешь, сынок, голова-то дырявая… закрутилась… Мне не жалко, ешь! Только варенье все-таки лучше, там и ягоды, и витаминов больше…
Отец тоже баловал сына, но по-своему. Когда исполнилось ему шесть лет, стал регулярно ходить с ним в бассейн, отвечая на страстное желание мальчика научиться плавать. Всегда прихватывал с собой на рыбалку, где терпеливо учил насаживать на крючок червей, закидывать удочку, подсекать рыбу, заглотившую насадку, радовался вместе с Александром незатейливому улову. В восемь лет решил научить стрелять, и купил сыну «духовку», точь-в-точь такую, из какой позволял еще раньше палить сколько душе угодно в тире. На проселочных дорогах сам предлагал сесть за руль их незаменимой «Тайоты», чтобы еще до учебы в автошколе с техникой подружиться. Будучи на охоте, куда, опять же, непременно брал сына, позволял иногда выстрелить из настоящей охотничьей винтовки.
Когда Аверкин увлекся спортом – теннисом, ему тут же купили настоящую фирменную очень дорогую ракетку, на даче, где жили практически безвылазно, отвели целую комнату для тренировок и установили специальный теннисный стол, изготовленный хорошим мастером по заказу.
Конечно, относиться ко всем увлечениям сына серьезно и потакать всем его желаниям помогали деньги, в которых семья, благодаря предпринимательской деятельности отца, никогда не нуждалась. Но главной все-таки была любовь, которую питали родители к своему отпрыску.
Избыток родительского обожания и заботы оказал-таки медвежью услугу. В старших классах Александр подзапустил учебу, его все чаще заставали врасплох приступы необоримой лени. Нежелание учиться овладевало им особенно тогда, когда вместо ожидаемой пятерки, учителя ставили ему четверку, или вовсе оценивали его знания на «удовлетворительно». Слишком уж он привык к тому, что абсолютно все к тому, что он знал и умел, относились с восторгом. А, если же кто-то из преподавателей вместо заслуженной пятерки, как ему казалось, ни за что ни про что ставил ему тройку, то руки у него тут же опускались, и он, потеряв интерес к предмету, начинал безвольно плыть по течению.
Попытка сразу после школы поступить в вуз с треском провалилась. И к великому огорчению родителей Аверкину пришлось идти в Армию. Но, как говориться, нет худа без добра, армейская служба пошла ему на пользу. Подевалась куда-то юношеская заносчивость, исчезло стремление чем-то выделиться в том, к чему у него не было никаких способностей. Необходимость подчинения старшим по званию, суровая армейская дисциплина заставили Александра переоценить свои возможности. Но скрытая глубоко в душе вера в свою исключительность и от этого – твердолобая уверенность в своих неисчерпаемых силах все-таки в нем остались. Точнее, он неосознанно копил эти силы для той, другой, послеармейской жизни, где они, конечно, пригодятся.
Уволившись в запас, Аверкин, благодаря своему скорректированному характеру и хорошим репетиторам, которых нанял отец, теперь уже без особого труда преодолел все явные и скрытые препятствия при поступлении в университет, на факультет психологии.
Еще в период сдачи вступительных экзаменов деканат, не выпускавший потенциальных студентов из зоны своего внимания даже вне учебных аудиторий, обратил внимание на веселого подтянутого парня, который своим пристрастием к спорту сумел заразить большинство сверстников. «Абитура, не будь дурой! Занимайся физкультурой!» – этот шутливый девиз моментально сделал его известным как среди поступающих, так и в руководстве факультета.
С первых же дней учебы за Александром закрепилось место то ли массовика-затейника, то ли спортсмена-любителя на курсе. Нет, он не был образцом в учебе, и даже вел себя зачастую по-мальчишески не серьезно. Но от него просто веяло каким-то беспричинным оптимизмом, который многие принимали за качество, самое что ни на есть необходимое в жизни.
Лишь самому Аверкину было хорошо известно, что вся его веселость – не что иное, как защитная оболочка от далеко не такой понятной и дружелюбной, как в родительском доме, окружающей действительности. В минуты неудач и разочарований его до сих пор согревали подбадривающий голос отца, и молчаливо-растерянное сочувствие матери, бережно хранившиеся в памяти. Даже когда та или другая однокурсница, заслушавшись его тайного соперника в амурных делах – Семенкина, перебиравшего гитарные струны, ласково гладила этого счастливчика по голове, он и тогда непроизвольно бубнил себе под нос отцовскую поговорку: «Ничего, мы еще покажем, где раки зимуют»!