Когда остывал чай, он обычно вспоминал о ней. Вертел в руках полупустую или даже почти полную чашку. Абсолютно бесцельно. Просто какое-то механическое движение, ставшее привычным. Оно отвлекало. Если полностью сосредоточить свои мысли на том, как чашка медленно вращается, как чай лижет внутри ее стенки, наклоняясь то к одной, то к другой… если полностью в этом раствориться, то можно было на какое-то время забыть обо всем, глядя на блики от лампочки, отражающиеся в черном чае. Но в итоге все равно что-то отвлекало. Какой-нибудь шум: стуки соседей сверху, гудок машины за окном, реже — звонок в дверь. И тогда он понимал — чай-то еле теплый, пальцы едва ощущают хоть какое-то тепло, прикасаясь к выпуклым бокам синей кружки.
И тогда он вспоминал. Снова вспоминал о ней.
Вспоминал, как раньше, когда у него остывал чай, мама с заботливой улыбкой доливала в чашку кипятка, чтобы его руки вновь ощутили тепло, чтобы он снова согрелся.
Он вспоминал, и вспоминал, и вспоминал…
А потом вставал, выливал остывший чай в раковину и выходил из кухни, даже не ополоснув чашку.