Когда-то, давным-давно, за долго до рождения Спасителя нашего, Иисуса Христа, в юго-западной Азии на территории Армянского нагорья (современная Армения, восточная Турция и северо-западный Иран), с VIII века до нашей эры существовало могущественное и воинственное армянское государство, которое называлось Урарту. Это ассирийское название означало «высокая страна». О событиях жизни прославленного царя древнего Урарту Аргишти Первого (в промежутке 786-763 годов до нашей эры) и пойдёт речь в этом коротком повествовании, уносящем нас сквозь тысячелетия в колыбель истории…
* * *
Моя власть ограничена краем Вселенной. Моя поэзия – грохот боевых колесниц. Моя музыка – звук горна, вещающего о победе над врагом. Я - Аргишти Первый, сын Менуа, царь благословенного государства Урарту, повелитель всей Передней Азии. Надо мною только боги и даже один из них равен мне, тот, что зовётся Богом войны.
Когда долины моих земель освещает первый луч солнца, заявляя о рождении нового дня, мои военачальники строят свои несметные колесницы для свершения великих побед. Со дня своего рождения я не знал поражений ни в чём. Слава об этом переживёт века, но то, о чём умолчит народная память, откроет вам сейчас моё сердце.
Ассирия - недруг наш, всё время показывает клыки в шакальем оскале своём. Набеги на земли мои как укусы ранят государство моё и народ мой, порождая заразу предательства. И призван я положить этому конец, обратив гнев свой на Ассирию и отрубить острым мечом своим их шакальи хвосты.
И теперь, вместе со своим войском на полях сражений, с мечом в руках покоряю врагов наших жестоко и беспощадно. И не было смелее и отважней моих воинов на поле битвы, где мчались как стрелы мои колесницы, сметая всё на своём пути, и обливалась кровью земля врагов наших. Но свет явил мне одного воина, что смелостью и отвагой своей заслужил себе жизнь, как великий подарок из рук моих. Неистово бился воин тот на поле брани и был врагом моим страшным, но не покоренным. И настал час его.
Раненый в крепости среди мёртвых соратников его, среди останков тел и воплей поверженных братьев его, воин тот, обливаясь кровью, хитростью и обманом вонзил кинжал свой острый в плечо моё, вместо сердца моего, промахнувшись из-за упадка сил его и туманов, застилающих очи его. И запомнился мне до того, как закружился в кровавом танце мой белый свет, лишь распустившийся тюльпан, выгравированный на кинжале том. Не велел я казнить воина за отвагу, дерзость и преданность его. И каково было удивление моё, как открыл я доспехи героя того, кто последние силы сложил, вонзая кинжал во врага своего. Снял я серебряный шлем с окровавленного чела его и открыли мне боги истинную правду о войне моей. Враг мой лютый и беспощадный, жестокий как я, оказался юной девой луноликой, чей взор медленно уходил от меня в царство теней, чьи глаза, чёрные как угольки, тихо угасали и уносили с собой ненависть ко врагу, жаркую и ослепительную как солнце, опаляющее само сердце и душу. А волосы её были цвета ночи и падали диким водопадом на плечи девы той и были шелковистее савана, укрывшего всех богов от взоров наших.
И призвал я тот час лучших лекарей и травников моих, и под угрозой жестокой смерти велел вернуть деву ту в чувства свои и вырвать из лап чёрного царя теней на свет насущный. Не мог я больше спокойно спать и жить, как жил до селе, не мог ни есть, ни пить. Долины моих земель много раз освещал первый луч солнца, рождая новый день. Я сбился со счёта в днях и ночах жизни своей, скитаясь в храмах ненасытных богов и принося им жертвы разума и тела своего. Я был истощён и путь мой в царство теней уже был устлан шелковым сукном и щитами моих погибших воинов, когда боги, повернувшись ко мне лицом, сообщили весть: она вернулась в мир земной! И был я счастлив за врага своего, как был бы счастлив за мать или сына.
И падал снег тогда в горах и долинах. Ветер пронзал насквозь тела воинов, завёрнутые в бараньи шкуры. И сменялся снег дождём, как меняется день с ночью. Враг мой вернулся к жизни! Цареубийца и бесстрашный воин – луноликая дева угольками глаз смотрела на меня со своего ложа. Истощение болезнью и украшение рубцами от многочисленных сражений, никак не умаляли женственную красоту этой девы, что была ослепительной и завораживающей. И только тут я понял, что впервые побеждён! А полем битвы на этот раз стало сердце моё и разум мой, рождающий неведомое мне до селе чувство, описать которое я не в силах и сейчас.
…Ты, любимая - свет очей моих, жизнь моя! Мой воздух и моя звезда, освещающая путь в ночи. Ты, любимая - царица света и души моей! Мир к ногам твоим готов я расстелить, укрыть готов тебя я тенью от Луны. И нет числа прикосновениям наших губ, как нет числа на небе звёздам. И если вдруг упала где звезда, то это я тоскую по тебе и не живу в разлуке, как не живёт прекрасная лоза без рук тепла и солнца нежных ласк.
Дева та выражалась на непонятном мне языке, но по чертам лица её я понимал, что она недовольна моим присутствием и ещё чем-то, чего я не смог понять. Она теперь сидела гордо на ложе своём и изливала, как мне казалось, проклятия на голову мою и головы подданных моих и честь государства моего. Руки у девы были связаны крепкой шёлковой лентой, так же, как и ноги.
Я – Аргишти Первый, царь благословенного Урарту, равный богам, встал перед девой той, обнажив из ножен меч свой, резким и точным движением разорвав шелковые ленты на руках и ногах девы, вложив в ладони её рукоять меча своего, острие которого упиралось мне в грудь, дав понять деве, что может убить меня она, если хочет исправить свою давнюю оплошность с кинжалом. Я поднял руки, сделав знак подданным моим, чтоб те устранились, сделал глубокий вдох и закрыл глаза на пути в царство теней... Но когда вновь открыл я очи свои, то предстала мне луноликая дева та, ласкавшая острым лезвием меча моего горло моё, и наши взгляды встретились, как река встречается с морем, и сколько так стояли мы, никто теперь не знает. С силой, подобной воину, швырнула дева та меч мой и вонзила его в стену за спиной моей, сказав при этом какие-то слова на своём непонятном мне языке. Так стала дева та царицею души моей и государства моего.
...Все цветы мира цветут для тебя. Все птицы в садах поют для тебя свои песни. Поэты слагают стихи о любви царственного мужа твоего, в чьём сердце ты поселилась навечно. Подними свой печальный лик, о, луноликая супруга моя, дыхание и жизнь моя, прозрение моё в кромешной тьме мироздания. Те облака, что плывут над тобой – это я обнимаю тебя и укутываю тёплою шалью. А если дождик пойдёт, то это я плачу в разлуке с тобой и каждой каплей целую тебя и благодарю богов за все года, что ты подарила мне, за улыбки детей наших, за великое терпение твоё. Боги волею своей сделали из нас двоих одно целое. И никому этого не разделить. Даже нам самим.
Зимы сменялись летами, а лета зимами. И были мы с царицею сказочно богаты, ибо у неё был я, а у меня она. Государство наше процветало, и колесницы наши покрылись славою новых побед. А в глубине родовой крепости Эребуни, в полумраке и тишине спальных покоев, наш пятнадцтилетний сын и наследник, доставал из-под изголовья царственного ложа нашего красивый иноземный кинжал, а когда освободил его из плена ножен, то увидел распустившийся тюльпан на остром лезвии его.
* * *
Как одолеть коварство той судьбы жестокой? И как собрать осколки сердца своего? Ведь лишь любви под силу остудить калёный меч воина, овеянный победами и упоённый кровью врагов его. Ведь и сама любовь – есть коварное и грозное оружие в руках обладающего ею! А если это женщина? Но и любовь ведь женщиной зовется.
Рождалось новое утро. Ветер с долин земли моей робко колыхал тюль, что была на снег похожа и украшала окна царственных покоев наших. Нежно блестела она в лучах просыпающегося солнца. Но грозный бог теней не сомкнул ещё свои веки, и настал тот вероломный день и час, когда сердце любимой царицы моей облилось кровью павших от меча моего братьев и сестёр её, а также народа и государства её. И возобладала месть над разумом и любовью к супругу своему и повелителю, прокралась в сердце любимой супруги моей как коварная гюрза, чтобы вонзить свои ядовитые клыки.
Когда лучи божественного светила лишь только стали пробираться сквозь оконные арки царственных покоев наших, как только птицы в садах начали свою прелестную трель, возлежав на царственном ложе нашем, достала возлюбленная супруга моя из-под изголовья своего кинжал тот, что тюльпаном коварным светил в лучах утреннего света, и со всей силой и жестокостью вонзила она кинжал тот по самую рукоять в сердце мирно спящего рядом царственного супруга её! Но великие боги имели свои планы на судьбы людей и государства их. И когда окровавленный золотой плед открыл лицо уснувшего на веки на ложе том от коварного предательства, предстал пред вероломной возлюбленной царицею моей, безжизненный лик пятнадцатилетнего сына нашего единокровного и старшего, наследника трона нашего и государства великого. Любил наследник послушать в предвкушении сна, из уст моих древние предания воинов, что живут в долинах бога теней. Уснул сын тот нечаянно на ложе нашем, и остался спать там, укрывшись крепким сном, как пледом золотым, и стал тогда он невинной жертвою предательства и коварства матери его, великой царицы нашей, сопровождавшей меня во всех победах моих.
...Жизнь мою спасла лишь чарка винного напитка, выпитого с другом моим близким в его доме, где засиделись мы до утра в беседах об отваге его в сражениях наших. И жалко мне, что не я в тот миг возлежал на ложе том коварном. Ибо хуже мне удар тот причинил беду - забрал он сына верного и умного, наследника трона моего и проповедника идей моих. Да и жену любимую, как часть от сердца своего, на веки вечные я отломил. Что делать мне, ведь под личиною любви её, пятнадцать лет коварный враг скрывался и в сердце занял место он своё, и в миг гюрзою гадкой обернулся, нанес укус он ядовитый, излил он яд свой на любовь мою! И пал я, равный богу, при ударе том и на колено опустился, склонив седую голову свою. И нет такой войны, и армии такой не существует, чтоб на колено хоть одно поставили меня... Но был один лишь камень, что предательством зовётся. Споткнувшись о него, я долго встать не мог...
* * *
Много тысячелетий пройдёт с тех времён, много звёзд упадёт с неба. Но и ныне стоят на армянской земле древние храмы и города, на стенах одного из которых неизвестным языком написано отчаяние матери, заживо погребённой в золотом саркофаге, в усыпальнице урартских царей за измену повелителю и государству своему. И там, в глубине золотого саркофага, лежит кинжал из неведомой стали и отвага древнего воина не даёт разжать кисть, сжимающую рукоять этого кинжала, а зловещий тюльпан продолжает там своё цветение. Но младший сын мой и царицы моей, станет править Урарту после меня и убиенного брата своего и возвеличит могущество государства его и превзойдёт славу отца своего Аргишти Первого. Имя ему – Сардури Второй, повелитель неба и земли, богов соратник.
…Бог Халди выступил со своим оружием, поверг их перед Сардури, сыном Аргишти. Халди могуч, оружие бога Халди — могучее. Выступил в поход Сардури, сын Аргишти. Сардури говорит: «Я отправился, выступил я в поход на страну Мана, страну я завоевал, города сжёг и разрушил, страну я разорил; мужчин и женщин угнал в страну Биаинили. Цитадель города Дарбани, укрепленную, в бою я завоевал, эту страну к моей стране я присоединил…» (из урартских древних надписей).
…Нет имени любви твоей, о роза, сочная и колкая, в пустыне мной взращенная. И лишь тюльпану одному подвластна ты. Нет имени коварству твоему, мне сердце разломившему как хлебный мякиш…