Ты неожиданно позвонил, что заедешь через полчаса. Полчаса! О, Боже... Это означало сигнал к моему спринту – кругами по квартире: рысью и галопом.
Сначала в душ! Нет, сначала расшвырять тряпки по шкафам, весь этот лишний скарб в совмещенной кухне – тоже. Главное – убрать кастрюли и сковородки. Ты не выносишь, когда они громоздятся на виду... Также в моих руках категорически не должно быть ни веника, ни швабры – ни-ни! Таких предметов в твоем мире не существует.
Так! Пол, столешница – вроде бы ничего, более-менее. Но ты же чуешь крошки вчерашней пищи за версту, седьмым чувством, своими изящными ноздрями. И тебя, такого изысканного, оскорбляет всё грубо материальное, кухонно-бытовое, заставляет страдать...
Дальше – после пятиминутного душа – высокую прическу. Как ты любишь: волосы наверх и в античный узел, а не плебсовскими космами по плечам. Легкий мэйкап – он должен быть незаметен. Но он должен быть!
Ах да, вырубить ток-шоу с Малаховым или Гузеевой и поставить диск хотя бы Гершвина. Или Шнитке... Где он, Господи?!
На лету хватаю едва привядшие белые лилии из вазы – в мусор, ведь ты всегда приносишь свежие, а сама лихорадочно припоминаю какой-нибудь фильм Люка Годара – для обсуждения. Про экзистенциальность пустот в диалоговом пространстве...
Главное еще – не засуетиться в твоем присутствии. Сдержать свои порывы, ибо это убивает твою утонченную натуру. И если я начинаю кружить вокруг тебя с салатиками и мисочками, ты закрываешь свои огромные глаза с мучительным полустоном. Это непереносимо!
И ни в коем случае не лезть сразу же с пошлыми объятиями, даже если мы не виделись целый месяц! Заповеди, так сказать.
Мне можно только с безразлично-ироничным видом любоваться тобой.
Потому что я должна быть леди – в полном смысле этого холодного слова. И даже не Гамильтон, которая, судя по известной попсовой песенке, пила виски. Как лошадь.
И я стараюсь выдерживать долгую паузу, прежде чем чуть небрежным тоном предложить: "Может, чаю?" Играя в независимость, буддийское равновесие и изо всех сил подавляя природный рефлекс накормить тебя как следует – первым, вторым и третьим. Да, нелегка борьба с подлой бабской натурой.
И - что особенно важно - никакой ревности: ни к кому и ни к чему. Ни тени, ни намёка. Ибо это моветон, это реакция, достойная разве что уличной торговки горячей кукурузой. Ревность есть враг эстетики, а значит, и любви - как-то изрёк ты. Твой железобетонный принцип: место ущербно-архаичной ревности должна занять высокая сопричастность к универсуму в его гармонически-прекрасной полифонии! И никак иначе...
Озираюсь: что еще?! А, подальше с глаз засунуть фартук, халат и нацепить изящные брендовые лодочки. Тапок не должно быть и близко!
Да, да, милый, я всё понимаю: ты служишь Её Величеству – Музыке, ты весь как тонкая струна, настроенная на самый возвышенный камертон, и я не имею права понижать октаву. В квартире, которую ты снимаешь, семь восьмых места занимает белый рояль. И ноты... Миссия!
Что еще ты не выносишь, чудо моё? Пошлых запахов – будь то баранье жаркое или дешевый дезодорант. Тебя коробит от разговоров о деньгах или женитьбе, политике или болезнях. При тебе я самая здоровая и богатая женщина в мире - особенно духовно. Близкая ко второй стадии просветления.
Голос мой звучит не скрипуче, не громко, не визгливо, не скороговоркой, он не сдобрен ни сленговым мусором (шняга, движуха и тому подобные термины исключены, разве что треш - и то с осторожностью), ни фривольным хохотком – Боже упаси! И без тени каких-либо жалоб на жизнь, соседей, жилкомунхоз и цены на творог...
Я восседаю в кресле с королевски прямой спиной – это при моём-то остеохондрозе! Я – воплощение элегантности и редкого вкуса, с чашечкой саксонского фарфора в ухоженных руках. Рядом - томик Рильке...
Это потом, после твоего ухода, я опять завалюсь на диван в мятой пижаме с ноутбуком, бадьёй растворимого со сгущенкой и подносом пирожных, скинув весь этот антураж и став самой собой. Или открою баночку "жигулевского"... Но сейчас надо не упасть в твоих любимых глазах. К тому же, ты не бываешь у меня подолгу – у тебя концерты, репетиции, уроки...
Кстати, о руках! О, черт, маникюр облупился на двух пальцах! Кидаюсь снова в ванную – подмазать! Вот тебе и бьюти-визаж...
Но тут раздается звонок в дверь. Уже!
И я иду... нет, плыву по подиуму – неторопливо постукивая шпильками, поправляя локон, тщательно закрашенный от седины, выпрямляя в струну бедный мой позвоночник. Заменяю дурацкую широкую улыбку на сдержанно-светскую и наконец, открываю: за белыми лилиями – высокий лоб с темными прядями, родные карие очи...
- Добрый вечер, сын!