(рассказ в стиле М. Зощенко)
Ежели некоторые считают, что любовь – это такая нирвана, знаете ли, такие розы в райском саду без шипов, пусть задумаются над таким громко кричащим фактом. Наши ботаники, по примеру Мичурина, научились скрещивать груши с яблонями, но роз без шипов, представьте себе, еще не вывели! А раз уж лучшие люди по ботаническому профилю с такой задачей не справились, как искать отсутствие шипов там, где нога наших доблестных ученых до сих пор не ступала?!
Особенно заметны шипы любви становятся тогда, когда всякие шуры-амуры кончаются, а наступает, так сказать, апофеоз любви -– в виде семейных отношений. Апофеоз апофеозом, да только шипы в некоторых несознательных семьях разрастаются не токмо до размеров вязальной иглы, а почти что до размеров кинжала!
Взять вот моего задушевного приятеля Максим Петровича... Уж как кружил он мотыльком над своей Мусенькой! И до замужества Муся была как цветочек: чем больше Максим Петрович порхал над ней, тем больше она его медком подкармливала… А после замужества – любовная страсть что ли ее так распалила? – превратилась прямо в подобие примуса! В его огне наш мотылек крылышки-то свои не раз обжег.
Вот давича… Сижу я на скамейке, культурный досуг провожу за книгой: Козьму Пруткова читаю. Писатель хоть и жил в царской России, но голова у него не хуже нашего работала! Много ценных советов и изречений он своим потомкам оставил. Сижу я… А Максим Петрович некультурно совсем – без шляпы, в пальто с разлетающими фалдами – мимо меня пробегает! Я, знамо дело, хочу узнать, отчего такой кросс? Не пожар ли в городе? Не войну ли часом объявили? Окликаю и спрашиваю, по каким таким причинам на нем лица нет? А он отвечает:
– Супружница мне лицо попортила, оттого его и нет!
И рассказывает, как со своей благоверной поругался.
– Я, – говорит мой приятель, – секретаршу Зиночку только до подъезда проводил, а прелюбодействовать отнюдь не собирался! Это, мол, Муся моя фантазию построила и совсем зря меня выслеживала. А на самом деле я ее одну любил и люблю по гроб жизни!
– Я,– рассказывает он дальше,– три раза уже хотел с ней помириться и все заведомо ложные выводы с себя снять… Принес, – говорит, – в первый раз ей в знак мира и согласия, вместе с извиненьями, букет с привокзальной клумбы… Про Зиночку хотел объяснить: дескать, девушка молоденькая, ну как не проводить? А ну, хулиганы какие на нее нападут? А ничего дурного я и в мыслях не держал, слышать даже смертельно оскорбительно! А что ручку поцеловал, так это…
Ну, моя жена всего этого слушать не захотела – и бац букетом по лицу! Глядите, какую царапину оставила… цветком засохшим!
( Тут я сочувственно покивал, а он продолжил)
– Дальше,– говорит,– не лучше было!
Хотел я кровь на щеке стереть, сунул руку за платком в карман, а там мой аванс! Пухленькая такая пачка… Ну, думаю, идея! Сейчас таких разносолов накуплю – не устоит моя жена! Букет он и, правда, того… Не первой свежести… А провиант я самый лучший возьму!
Пошел я в Елисеевский магазин, набрал на треть аванса продуктов: колбасы, консервов, икорки, зелени всякой, а поверх еще ананас положил!
Захожу домой чинно-благородно, сумкой вперед, и говорю:
-– Вот тебе, моя дорогая, на честно заработанные деньги нэповские деликатесы! Чем нам с тобой ссорится, не лучше ли маленький сабантуй устроить? А ежели ты маму свою пригласишь, так я тоже не в претензии… Пущай и теща повеселится…
Показалось мне, вроде отмякла она и мои покаянные речи уже готова принять…
– Я, – говорю, – премного извиняюсь, – что любовь всей своей жизни огорчил! Я бы Зиночку провожать вовсе не пошел, если б район у нас поспокойней был, а под руку ее взял только с той целью, чтоб она на каблуках не спотыкалась… И пальчики ее поцеловал всего лишь раз: из галантности, на прощание…
И что же вы думаете, Иван Алексеевич, она сделала? Ананасом из Елисеевского магазина в меня запустила! И, представьте себе, продукты из сумки – все! – за порог высыпала… Пропали мои пречистые!
От невыносимых душевных страданий я вчера в конторе заночевал. А утром встал и думаю: «Как помириться?» И придумал! Занял у сослуживца денег, добавил к своему остатку. Пошел в Мосторг и купил Мусеньке колечко с сережками, которые она давно у меня к 1 Мая просила – чтоб на демонстрацию одеть… Пришел после работы домой – и бух в ноги!
– Прости, – говорю, – душа моя, только золото ты, – говорю, – все же не кидай, потому, как если выбросишь, то и ты без украшательства на парад пойдешь, и я с долгами останусь!
Улыбнулась.
– Ладно, заходи, – говорит.
– Не войду! – упираюсь я. – Пока не выслушаешь и не простишь – не войду! Ну, пойми, на что мне эта Зиночка?! Думаешь, если она фигуристая и каблуки надела, так тебя на ее променяю? Я только тебя очень горячо люблю! И, может, когда я за талию ее держал, про тебя думал! А что ручку ей целовал, так за хорошую работу же! Она своими тонкими пальчиками с такой скоростью текст набирает…
Эх, Иван Алексееич, моя жена или фурия, или мегера! Цветом стала, как мой вчерашний ананас! Глаза, как фары на автомобиле у нашего начальника! А рукой потянулась к герани… Да только я уж был на чеку, вскочил – и за дверь. Горшок с геранью через меня перелетел…
-– Ну, скажи ты, Иван Алексеевич, как мне жену вразумить, как ей все объяснить, потому как напрасно терплю от нее невозможные огорченья!
Я в книжку поглядел и отвечаю:
-– А надо ли?
-– Что ты имеешь в виду?
-– А вот что!
Сую ему под нос книжку Козьмы Пруткова, а нужное ногтем подчеркиваю: «Всякая возобновленная рана много хуже противу новой».
Он читает, чешет затылок и спрашивает:
– А что за писатель? Пролетарский?
– Не совсем, – отвечаю я. – По жизни – непролетарский. А по мыслям – вполне даже наш!
– И что же тогда мне супруге сказать?..
-– Только то, что с самого начала говорил, что любишь ее, мол, одну по гроб жизни...
– И больше ничего?
– Больше ничего!
Ушел Максим Петрович.
А сегодня, когда я снова Козьму Пруткова читал, прошли они мимо меня с женой. И вид у моего приятеля был вполне приличный: шляпа на месте, пальто на застежках... Прошел он мимо меня, глянул на книжку и подмигнул мне как человек, у которого легко и безобидно на душе!
Вот так, товарищи: рано нам сбрасывать с корабля истории всех подряд непролетарских писателей! Потому что могут они, как Козьма Прутков, очень даже прекрасно служить народной власти! Например, помочь сохранить семью – ячейку нашего общества…
Хотя позже я в послесловии прочел, что никакого Пруткова, оказывается, на свете не было, это всего лишь псевдоним трех других писателей.
Но к нашей истории это уже отношения не имеет!
Фото из Инета