Боль сердечная

         

   В свой день рождения Василий проснулся в привычное время раннего утра. Управив ставшие обыденными домашние дела и глянув на часы, поспешил за молоком в соседнюю деревню.
   Отпуск приближался к завершению. Осень вовсю напоминала об этом рубиновым пламенем рябин, переливчатым березовым золотом листвы да густыми утренними туманами, словно каждый день торопила на работу.
   Но в это утро заспавшееся солнце с великим трудом и явной неохотой светить пробивало лучи сквозь одеяло тумана, накрывшего реку и всю прибрежную низину, как бы говоря, что жизнь-то проходит, а работа всегда остается, и нужно хоть изредка успевать насладиться покоем.
   Спустившись с угора, нырнул Василий в сырую стылость речной низины и почувствовал себя неуютно. Все, как в жизни: приближающаяся старость напоминала собой осеннюю погоду, где холодно и убого, а солнечные деньки будут также редки, как в эту осень.
   Очередной день рождения, который начинался осенним туманом, как бы поставил в зависимость и саму последующую жизнь: поднимется туман кверху – соберутся тучи и пойдет дождь, а ляжет влагой на землю – весь день будет сиять солнце. А каков день рождения – таким и весь предстоящий год будет, примечали старики. «Мне-то что сейчас лучше? – думалось дорогой. – Дождь пойдет – можно дома посидеть, а при солнце праздновать, вроде бы и совестно: несделанных дел скопилось множество…»
   Около тропки, что пряменько тянулась к повисшему над рекой пешеходному мостику, на зеленой отаве свободно паслись кони.
   В разваливающемся колхозе уже давно перестали их держать летом на привязи и три раза в день переносить кол с цепью, удерживающих лошадь на сочной траве, но ограничивающих свободу. Сейчас карим и рыжим животным уготована была участь заключенных, когда зимой и летом вынуждены они томиться в конюшне с переломанными полами и кормушками, получая раз в день ведро-другое воды да жидкую порцию изрубленного и перемятого пресс-подборщиком сена. Но, если случалось им вырваться из этой душегубки на волю, или пастухи брали на работу к коровьим хвостам – шалели лошади от полузабытого вольного ветра, да запахов свежей и сочной травы. Потому, видимо, и перестали они доверять людям, видя в каждом проходящем мимо человеке не друга, а тюремного надзирателя, готового в любой момент унизить, ударить, лишить воды и корма.
   Пасущиеся рядом с тропой лошади Василию были знакомы. Наличие уздечек свидетельствовало о том, что сбежали они от задремавших под утро пастухов и сейчас, под ватой тумана, отдыхают от опостылевших бестолковых коров и надоедного мата наездников. Увидев проходившего мимо человека с бидончиком в руках и учуяв ненавистный запах коровьего молока, лошади настороженно подняли головы с заострившимися прядающими ушами и приготовились в любой момент умчаться галопом подальше от деревни.
   Василий остановился. Давняя привязанность к лошадям, этим самым честным и преданным человеку животным не допускала и мысли просто так пройти мимо. «Что же я хлеба-то не подумал с собой взять?» – запоздало спохватился он, проверяя карманы куртки и брюк в поисках завалявшейся хлебной корочки. Но пальцы нащупывали лишь гвозди, шурупы, гайки, какой-то древесный мусор, съестным же не пахло совсем: слишком редко в минувшее лето заглядывал он в лес, а, если и ходил, то, зная о нынешнем грибном неурожае, споро возвращался обратно, потому и хлеба с собой не брал.
   Молодая саврасая кобылка с белой звездочкой во лбу больше других насторожилась при приближении человека и повернула к нему свою голову. Видно было, как подрагивают под кожей напрягшиеся мышцы ног, готовых мощным броском отбросить тело в безопасную сторону. Но  поведение пешехода, похлопывающего по карманам, явно заинтересовали ее и, сделав вид, что трава у тропки вкуснее, чем на пожне, стала как-то боком приближаться к Василию, с хрустом срывая траву мягкими губами и сочно пережевывая. Путник замер, боясь неосторожным движением спугнуть животное.
   Нет, не прямо шла к нему лошадь, не бросилась со всех ног, как ее бабка или прабабка пускалась к хозяину, пришедшему в поле с добрым ломтем хлеба, посыпанного солью. Эта шла полукружием, оставляя себе место для того, чтобы, чтобы в любой момент сорваться в галоп и с друзьями умчаться в луга за реку, где и простора больше, и туман гуще. Но с каждой минутой она все ближе и ближе подвигалась к человеку, с шумом втягивая воздух и тут же с фырканьем выдувая его вместе с попавшими в ноздри капельками росы.
   Вот она уже в метре от него, и издали тянется усатой мордой к протянутой пустой ладони, щекочет ее мокрыми, холодными от росы губами в поисках обещанного хлеба и, не найдя его, делает еще шаг, второй и уже тянется головой дальше по руке к плечу, щеке…
   До того момента неподвижная рука оживает и чешет лошадиную  шею под гривой, залепленной репейником и потому невообразимо скомканной, треплет искусанную летним гнусом кожу стертых плеч и груди у самого основания шеи, скребет пальцами за ушами… Лошадь, полностью доверившись приласкавшему ее человеку, положила длинную голову ему на плечо, тяжело и, казалось, облегченно вздохнула, закрыв свой большой сливовый глаз.
   Сколько же было доброты и доверчивости в этом застывшем дуэте лошади и человека, что и не возможно было понять, кто из них счастливее: то ли человек, которому поверило животное, то ли лошадь, которая обрела друга…
 …В тот день туман пал на землю и омыл росой и без того изумрудную зелень отавы, а выплывшее и продравшее от спячки свои лучи солнце расцветило землю так, как не делало за все минувшее лето. И пусть осеннее светило было не жарким и казалось уставшим, но радовались ему все существа, населяющие природу.
   Счастлив был в тот день и Василий от приехавших в гости жены и сыновей, тоже с женами и уже своими детьми. Прежде, чем сесть за именинный стол, сыновья без обычного понукания сами предложили уладить накопившиеся в ненастье дела. Работалось в тот день на удивление споро и празднично, а все сделанное получалось красивым, семейным, артельным.
   И та доброта, что ранним утром поселилась в душе Василия будет долго греть его в слякотные дни поздней осени, чтобы вдруг обернуться сердечной болью, когда придет известие из деревни, что вконец разорившиеся колхозники примут решение свезти невостребованных на паи лошадей в город на мясокомбинат.
   В одну из бессонных ночей подумалось Василию, что уж не предчувствие ли близкой гибели толкнуло молодую кобылку со звездочкой во лбу в то сентябрьское утро, за месяц до решения ее судьбы, довериться человеку, заглянуть в его глаза и взглядом своим попытаться убедить его сделать что-нибудь, чтоб спасти от неминуемой смерти.
   И долго по ночам будет его мучить видение именинного утра, когда лошадь, положив свою морду ему на плечо благодарно пытается как-то ответить на человеческую ласку и косит  выпуклым глазом, словно хочет передать свою лошадиную боль и тревогу: «Приручившие нас, почему предаете?»