Вылет через три часа. Шагаю к метро. Утро субботы сонно, Петербург провожает восходом. Машин, как и пешеходов, – раз, два – и обчелся.
Неделя на малой родине пролетела вмиг. За то, что вырвался из Екатеринбурга, спасибо ревности: попался одной любовнице с другой, после чего та открылась жене. Скандал звенел посудой, разлетался осколками. Я собрал вещи – и в аэропорт. Отпуск прошел в прогулках по местам юности, комом к горлу подкатывала ностальгия. Еще бы, за семнадцать лет посещал северную столицу единожды – на похороны родителей: отец не справился с жигулями – и вот.
Останавливаюсь у светофора. На другой стороне – две девушки да старуха с лопатой и сумкой. Молодухи хороши, слегка навеселе – лакомство, а не барышни. Если б не самолет, заманил бы к себе, а там – вино, любовь. Выдыхаю сожаление. Загорается зеленый, шагаем навстречу. Уже успеваю обменяться с девушками взглядами, а старуха только спускается с поребрика. Предлагаю помощь. На меня поднимаются глаза, морщины складываются в изумление. Шарахается, как от чумного.
– Пропади пропадом! – дребезжит в мой адрес.
Поверить не могу: голос знаком! Всматриваюсь – она! Боже, что же делает время! Нет палача страшнее! Черты изуродованы старостью до неузнаваемости. Только голос тот же, что семнадцать лет назад.
Дружба между ней и моей матерью возникла в студенчестве. Работа в НИИ сблизила до родства. В один год обзавелись потомством – мной и Настей, – в один день стали крестными.
С Настей росли бок о бок. В малолетстве нас часто принимали за брата и сестру, да мы так друг друга и воспринимали. Годы подменяли дурачества детства волнениями отрочества. На глазах творилось чудо: Настя расцветала, неказистость ребенка теснилась свежестью юности. Это сейчас воспоминания умиляют, а тогда было не до шуток: сестра интересовала меня как женщина. Бессилие перед влечением то повергало в уныние, то наполняло яростью. Дошло до того, что в ее присутствии терял дар речи. Чтоб видеться реже, увлекся фотографией. Время убивалось темнотой, проявителем и закрепителем. Крестная упрекала, что не захаживаю. Настю же, на первый взгляд, редкость встреч не заботила, легкомыслие подкреплялось подтруниванием над моей угрюмостью. Но за веселостью угадывалась обида. Я сатанел, однако страх перед отказом вынуждал молчать.
Когда учились в десятом классе, у крестной умер муж. Как сейчас помню: дождь, гроб утопает в могиле, следом горстями падает земля. Настя не плакала: слез уже не было. Губки тряслись, кожа выцветала в мел. Как же хотелось прижать к груди, защитить! Разум велел терпеть.
С тех пор стал бывать у них чаще. Горе не отпускало Настю долго. Часами просиживала в молчании у окна. Мать старалась не беспокоить, а я, напротив, искал повод заговорить. Бывало, спросишь чего – обернется да молчит. Очи полнятся грустью, улыбка подрагивает. Так и смотрим в глаза.
Время шло, раны рубцевались. Тоска об отце отгонялась плетением искусственных цветов, дом превращался в подобие оранжереи. Пусть во взоре оставалась печаль, зато вновь звенел смех. Мы сделались неразлучны: школа, дом – везде вместе. Даже мое увлечение – фотографию – делили на двоих. Обожала находиться в прицеле камеры. Мне же снимки не нравились: вся грусть на них обнажалась, личико выходило будто из воска. Один только радовал – портрет в венке из ее же цветов. Сделан был в минуту дурачества, поэтому тень страданий не запечатлелась. Хотел оставить себе, но Настя потребовала отдать: не нравилось ей, якобы на себя не похожа. Отказать не мог и в этом.
Отзвенел последний звонок. Она поступила в университет. Чтобы помочь свести концы с концами, устроился на работу – кондуктором. Видеться стали только вечерами, но привязанность оставалась крепка. Если пропадал хотя бы на день, обижалась. Врал, что больше не буду. Этого было достаточно, чтоб уста озарились улыбкой.
Тем временем готовилось признание. Продумывалась обстановка, на листе составлялся план. Из путаницы чувств и сомнений выстраивалась система. Пятница догорала закатом, объяснение было намечено назавтра. С мысли сбил звонок: крестную тревожило, что Настя не вернулась из института. Сунув листок в карман, выбежал. Выходные напролет обзванивали школьных подруг – ни одна не в курсе. Пробовали справиться в университете – безрезультатно. Обошел все пути, которыми могла возвращаться, – ни следа, ни намека. Вечер воскресения кипел тревогой. Крестная расхаживала по комнате, едва слышалось бормотание о необходимости назавтра подать заявление в милицию, связаться с телевидением. Я глазел в окно. Под фонарями брели тени, но все не те. К парадной подъехал автомобиль, в свет фар вышли двое. Она! Ее узнаю всегда и везде. Силуэты слились в поцелуе. Я обомлел. Через несколько минут влетела ураганом. Крестная спешила укорить, но была остановлена объятьями. Мои щеки обожглись поцелуями. В голове неистовствовал гул. Сквозь него пробивалось что-то про преподавателя, сына декана, спортсмена, предпринимателя и каникулы в Доминиканской республике, – точно не помню, был как в тумане. Крестная в изумлении таращилась на дочь и с недоумением – на меня. На прощание, по-моему, пожелал счастья. Как ни просили остаться, ушел.
Хотелось бежать, далеко, навсегда. На дорогу до Владивостока накоплений не хватило, пришлось искать пристанище ближе. На следующий вечер состоялось прощание с родителями. Не сразу поняли, о чем я, но билет на Екатеринбург внес ясность. Мать плакала, отец просил повременить, но уговоры разбивались о непреклонность.
И теперь такая встреча. Напротив меня призрак прошлого. Спрашиваю, куда держит путь, – молчит. Настаиваю. Оказывается, на кладбище: оградка на могиле мужа покосилась, а выправить некому. Вызываюсь помочь. Отказ не принимается. И вот бредем. Пути минут двадцать-тридцать, да на оградку столько же – успею.
– Как Настя? – спрашиваю. – Сложилось со спортсменом?
Не отвечает. Рот шамкает, брови супятся – в самую цель угодил. И рад бы сдержаться, да одолевает злорадство.
– Не вышла за него, значит. Чего ж так? Жених-то, вроде, знатный.
Косится исподлобья. Нечего, видно, сказать.
– М-да, зато на Карибских островах погрелась.
– Да вышла, вышла, – кряхтит нехотя, – угомонись уже.
– И как? Счастливо?
– Не то чтобы. Сначала вроде ничего, а потом наискось пошло. Приехала ко мне как-то ночью, ревет, убивается, что муж изменяет. Само собой, успокаиваю. Мало ли, говорю, чего нафантазировала.
– Действительно, разве может изменять идеал?
– Я его сразу раскусила – распутник. Студенток потаптывал, даже одногруппниц ейных.
– Хорошо устроился.
– Развестись бы, а она держалась в надежде, что перебесится. Терпения у нее хоть отбавляй, сам знаешь. От безответности пуще в сором пустился. Тут, как назло, дела денежные разладились, убытки пошли. Так знаешь, чем контракты выбивал? Жену подкладывал под себе подобных.
– Теплые местечки имеют цену. Да и вообще слышал, есть женщины, которые ради курортов готовы на все, даже на предательство.
– Есть и такие. А Настенька противилась, да разрешения никто не спрашивал. Подала заявление в милицию и ушла. Посыпались угрозы. Убежищем стала дача друзей. Но и там нашли. Руки за спину – и к мужу. Тот избил, приговаривая, что не привык терять собственность.
Вот и кладбище. Находим насыпь мужа. Порядок идеален, будто каждый день прибираются. Плита вычищена, ни соринки. Старуха присаживается на лавочку, я принимаюсь за дело. Монотонность работы удручает. Чтоб отвлечься, возобновляю разговор.
– Так что, ушла от своего что ли?
– Увели. Свекор, увидев ее в синяках, увез к себе в загородный дом.
– Нет худа без добра.
– Да какое там. Взаперти держал, насильничал. А как слухи дошли до свекрови, избила, на шоссе выкинула. Хорошо, люди подобрали.
Оградка поправлена. Старуха встает, из пакета достается ветошь. Надгробие протирается. Закончив с этой, ковыляет к соседней могиле. Поднимаю взор на крест – на фотографии венок, тот самый, из искусственных цветов. Больше ничего не видно: в глазах темнеет. Лопата падает к ногам.
– В больнице выяснилось, что беременна, – протирает крест. – Мальчик должен был быть. Ждала его очень. Говаривала: «Хоть кому-то нужна буду». Хоть кому-то… – сглатывает, по морщинам катятся слезы. – Дела о побоях и изнасиловании замяли. Зато на нее открыли. Муж заявил, что драгоценности якобы украла. Долго мучали расспросами, допросами. До того нервы расшатали, что выкидыш случился. Она прям из окна больницы и сиганула.
Силы оставляют, старуха опускается на колени. Рыдания глушатся ветошью. Меня колотит дрожь. Растекается слабость, ноги вот-вот подкосятся. Через сумбур мыслей слышу всхлипы:
– Тебя искала. Да где ж найти без адреса-то, без телефона?
Мотаю головой: ответить нечего. Ненавистью пронзает взор. Лицом старуха кукожится в чернослив, губы подрагивают.
– Почему ее не взял ты?! Она ведь хотела!
Оправдаться нечем. Плетусь прочь. До самолета два часа. А там еще с женой объясняться.