Посередине Подземного Городища возвышалась странное пирамидальное, из бликующего чёрного камня, строение, и Годолюб с Непослушником направили свои стопы в сторону этой Пирамиды, – поскольку, как рассудил Годолюб, именно там-то и должна находиться, как он выразился, судя по всему, Кащеева Игла Великой Ворожбы.
Странно, но на пути следования наших героев по улицам и закоулкам, площадям и проулкам Подземного Городища, им не встретилось ни души; нет, конечно, им то и дело приходилось продираться да пробираться сквозь людские массы и толпы, но все эти люди, наполняющие собой площади и улицы, оказывались, – в силу того, что каждый из них очевидно преследовал лишь сугубо свой частный своекорыстный интерес, – совершенно отчуждёнными и бездушными.
Иные из встречных людей, и даже многие, пытались искусственно улыбаться, но улыбки эти у них получались довольно лицемерными и лживыми, и весьма нелепо натягивались на их лица, скрывая за собой явно неулыбчивую сущность этих людей, их настоящий оскал и прочие ужимки; и тщетные натянутые улыбки эти представляли собой лишь лукавые попытки ввести других людей в туман заблуждения, как-то обмануть, исходя из всё тех же своекорыстных своих мотивов.
Иные, и тоже довольно многие, из встречных-поперечных людей пытались откровенно выделяться из толпы своими нарочито вычурными и яркими одеждами, – но все это подобного рода их «выделение» было лишь тщетным прикрытием всё той же внутренней их пустоты, и оттого какой-то глубокой внутренней их одинаковости и безличности. И прикрывая эту свою глубокую внутреннюю пустоту и безличность, опять же, иные из этих встречных-поперечных людей разукрашивали свои тела всякими бестолковыми рисунками, а кто-то красил и волосы свои в совершенно нелепые кричащие цвета, а кто-то вставлял себе в разные части лица и тела, в уши и нос, разного рода кольца да бубенчики, – подобно тому, как пастух вставляет нечто подобное своим быкам да коровам, чтобы тех можно было водить за верёвочку да слышать, где они находятся в данный момент, ежели что. Но если для быков и коров всё это делал пастух, то тут люди делали всё это с собой сами.
А когда Годолюб с Непослушником проходили по подземному переходу, они увидели, как в дальнем углу какие-то огромные бугаи избивали, причём ногами, некоего странного вида тщедушного деда в поношенном пальто. И приблизились Годолюб с Непослушником к избивающим и спросили их, за что, мол, они столь жестоко обходятся с этим несчастным? И ответили им, работая руками и ногами, бугаи, чтобы они, Годолюб с Непослушником, мол, проваливали, шли бы куда подальше своей дорогой, а не то, мол, и им тоже перепадёт, и что, де, не их это, вообще, «собачье» дело.
И подошёл Годолюб к избивающим и вмешался, и попытался остановить их, избивающих, попытался сперва словами, добрыми да скромными, а потом уж и руками, когда слова очевидно не подействовали, вразумить-остановить бьющих. И тогда бьющие переключились на него, и стали пытаться и его избивать, заодно. Но Годолюб сломал одному из них руку, другому – ногу, а третьему – уши оторвал, – чем и заставил их всех троих отползать в разные стороны, стеная и постанывая. А сам склонился над побитым тщедушным дедом и помог ему усесться на бордюрный камень.
И ещё одна странность бросилась в глаза Годолюбу: дед этот был первой встреченной им тут живой душой!
И молвил побитый дед Лесоводу:
«Спасибо вам за помощь, – молвил помятый дед, поправляя дырявое своё пальтецо. – Но только не вздумайте мне подавать милостыню! Ибо я хоть и нищий, и выгляжу нищим, но не побираюсь отнюдь; я только собираю денежки, потерянные по дорогам и весям, и мне хватает на хлебушек. А били меня сегодня, как давно уже и постоянно бьют, за то, что я не хочу становиться, как все, вон, вокруг сидящие да бродящие нищие да калеки, а по правде говоря – лишь лицемерно изображающие из себя калек да нищих…».
И, действительно, вокруг сидело да бродило множество такого рода грязных и потрёпанных вроде как побирушек, изображающих из себя этих самых побирушек.
«…Они, – продолжил дед, усевшись поудобнее, – те, кто меня сегодня били, давно уже хотят, чтобы я собирал для них, как все эти вокруг сидящие да бродящие изображающие из себя калек да нищих, подаяния, а они бы на этих подаяниях богатели, строили себе дворцы да кареты золочёные покупали, а я, изображая из себя побирушку, так и бы и прозябал да побирался; но уже не просто прозябал, а и совесть бы тоже, заодно, свою потерял в таком случае, – а она, совесть моя, может быть, последнее, что у меня осталось. Ибо попрошайничать «бога ради» я не могу ещё и потому, что нет у всех этих людей, спешащих да снующих вокруг, Бога Живого, а есть у них только свои мелкие идолы да кумиры, Мамона да Либер; так зачем я буду ещё одну спираль самодовольного обмана в них раскручивать, а?...».
«Вас, – продолжил дед, почесав ногу, – наверное, также интересует, как моё имя? И я откроюсь вам: я – дед Пихто. Впрочем, – ещё продолжил он, чуточку повременив, – моё имя когда-то давно было совсем другим, но меня, видите ли, постоянно спрашивали здесь «ты кто?», и я им всем и отвечал, мол, «дед Пихто я!», и так вот, за всеми этими ответами, я и забыл своё изначальное имя».
«Имя Ваше узнать – оно, конечно, хорошо, – ответил деду Годолюб, – но мы хотели спросить Вас об ином: как попасть нам вон в ту сверкающую чёрным мрамором Пирамиду, ибо нет в ней, снаружи, как я погляжу, ни входа никакого, ни выхода».
«А никак, – ответил, в свою очередь, дед Пихто Годолюбу, – никак вы не сможете попасть туда снаружи; а только – изнутри; а чтобы попасть туда изнутри – вам нужно пройти вон в то Здание, которое стоит чуть поодаль и вроде как на отшибе, эдакое вьющееся и как будто недостроенное; и лишь взойдя по нему – вы, странным образом, окажетесь внутри Пирамиды. И вам, – добавил он, ещё чуточку повременив, – очень повезло, что вы обратились с этим вопросом именно ко мне, потому как никто тут больше уже давно не знает, как попасть в эту Пирамиду, да и вообще мало чего истинного они тут знают, ибо подобны их головы стали мусоросборникам и вбирают в себя всякий сиюминутный мусор, а, вот, чего-то настоящего – они уже давно не ведают; а я, вот, по старой памяти, ещё помню: ибо живу долго и знаю много. Вот так вот…».
«Впрочем, – продолжил, хитро сощурившись, дед Пихто, – вы и туда, в это вечно недостроенное Здание, не попадёте просто так, ибо там вход для таких, как мы закрыт, нет туда входу для порядочных людей, а только для мошенников да нечисти господствующей есть вход. А попасть вам туда можно только через окно на последнем верхнем этаже; да только к окну этому вам тоже просто так не добраться, ибо нет к нему ни наружной лесенки пожарной, ни прочих ступенек».
«И как же нам туда попасть?» – удивлённо спросил Годолюб.
«А я на что!? – воскликнул Пихто и даже подпрыгнул – Я же не просто, как все, обычный человек, а я ещё могу в коня обращаться!» – И, действительно, обернувшись вокруг себя, пару раз, впрочем, неудачных, с третьей попытки – раз, и превратился он в Коня, пусть и неказистого и в пальто, но этот конь мог не просто скакать, как прочие все кони, но и, скакнув один раз, мог нестись по воздуху, вверх, аж до самого последнего этажа и окна витиеватой вечно недостроенной Башни, возвышающейся на отшибе и вот уж уходящей за подземные облака, подпирающей подземный небосвод, – и севших ему на спину Годолюба и Непослушника донёс он, Конь-Пихто, до самого последнего этажа с окошком, – и Годолюб с Непослушником спрыгнули со своего коня – и прямо-таки ввалились, через подоконник, в проём окна, а Конь-Пихто упорхнул-ускакал восвояси.
Ну а там, в невзрачном и затемнённом зале, за круглым красным столом сидели, судили да рядили, несколько невзрачных человечков, как будто несколько старомодно одетых, и испытавших теперь явное недоумение по поводу свалившихся, как снег им за шиворот, судя по выражениям их лиц, нежданных гостей.
«Здравствуйте, – представился им Годолюб, представ и отряхнувшись, – позвольте представиться: лесовод Годолюб; а это, – представил он и Непослушника, – мой юный друг, Непослушник. И позвольте, в свою очередь, полюбопытствовать: кто вы?, каковы ваши имена и участь?»
Но не услышал он от присутствующих человечков внятного ответа; а только забегали-зашумели они, мельтеша и мерцая перед ним: то представая в обычном, для всех, вроде как вполне человеческом облике, то обнажаясь в своём подлинном виде, – подобно тому, как оказавшиеся, вдруг, на свету тараканы, вот уж мечутся и мерцают в тщетных поисках тёмных потаённых мест.
И переполошившись, предстали они все, вопия и кружась, в своём подлинных неприглядных видах, – по большей части, напоминающих разнообразных ящериц и иных пресмыкающихся да гадов, – и зарябили они в глазах Годолюба, перепугавшиеся не на шутку, и заметались и загалдели в угаре переполоха промеж ножек стола…
Но, вдруг, вот, остановились, как один, словно бы взяли себя в руки, оправились и посмотрелина Годолюба во всё своё множество глаз.
И понял Годлюб этот их красноречивый взор, как то, что настала пора пить чай, – поскольку бледная кукушка, вылетевшая из настенных ходиков, прокуковала «полдень»; прокуковала да обвисла.
И тут же, со всех щелей и сусек, альковов и будуаров, повыскакивали да повыпрыгивали разодетые прихвостни да вертихвостки и стали хлопотать касательно чайной церемонии: расставлять по столу вазончики да розеточки с вареньем, – манговым, фейхуёвым, айвовым и всяким разным другим, – да чашечки с блюдечками, да ложечками.
И расселись на свои креслица и стульчики странные господа, приобретающие вновь свой спокойный и обычный, для всех, вроде как человеческий, вид – вид типичных Каганбеков, с тамгами с номерками на различных деталях их расцвеченных одежд; и только шляпы свои сняли иные из них, – у тех у кого оные наличествовали, – и вроде как поприветствовали таким образом Годолюба с Непослушником, – да не положили они эти свои шляпы на стол, а лишь вновь надели их себе на головы; а те, у кого не было шляп – те просто поклонились слегка своими головками. И развалились в креслицах. Отхлёбывая душистый чаёк, да вереньицем вкусным его закусывая.
Но при этом отнюдь не пригласив Годолюба с Непослушником присоединяться к своей чайной церемонии.
Впрочем, те сами пригласились: взяли по табуреточке, притулившиеся под подоконником, да присели на них за стол.
«Итак, – повел свою речь, вальяжно расположившись за столом, краснолицый Каганбек, с тамгой под номерком 1, обращаясь к Годолюбу с Непослушником, – что привело вас в тенета наших пенат?»
«Покорнейше прошу вас простить нам наше негаданное вторжение в ваши, как вы изволили выразиться, тенета, – вежливо ответил Годолюб, сделав вид, что отпил поданный душистый зелёный чай. – Однако я позволю себе всё же потребовать от вас прекратить вашу Великую Ворожбу касательно моей прекрасной страны. И заодно, кстати, поведайте мне Ужасную Тайну этой вашей Великой Ворожбы, дабы, тем самым, обезопасить моё царство-государство впредь от подобных злокозненных ваших дел в его отношении».
На что Каганбеки весело рассмеялись, как будто Годолюб, действительно, сказал что-то смешное.
«Любопытной, так сказать Варваре, – заметил, закончив свой смех, Каганбек с косым шрамом, с тамгой-номерком 11, – на базаре, знаете ли, нос оторвали».
«Не суй, между прочим, – заметил, в свою очередь прекратив громкий свой хохоток, но всё еще подрагивая от него, Каганбек с ушами, похожими на лиловые лилии, под тамгой-номерком 9, – свой нос не в свои сани!»
«Не видать тебе этих наших Страшных Тайн, как своих ушей!, – прохихикал Каганбек, с лихой пиратской повязкой, с номерком-тамгой 6, – близко нос, так сказать, да не укусишь!…»
«Ну что ж, – проговорил, после воцарившегося короткого молчания, Каганбек, с явным видом барыги, с сизоватым носом, под тамгой-номерком 10, Годолюбу, – хоть нос у тебя далеко и не дорос до познания подобных Тайн, однако мы соизволим поведать тебе подноготную Историю и Тайну нашей Великой Ворожбы относительно несчастного твоего царства-государства, которым мы овладели. Но ты только должен зарубить себе на носу, что если ты получишь это Тайное Знание, то ты уже никогда отсюда не выйдешь, поелику ты будешь тогда уже слишком много знать, а это, как тебе известно, весьма чревато. Ты, впрочем, отсюда никогда не вышел бы в любом случае, ибо вход, как говорится, сюда за рубль, а на выход – никаких денег ни у кого не хватит; но, познав нашу Тайну и Историю, ты, тем более, уже отсюда никак выйти не должен. Однако, сделай ещё зарубку на своём носу, что если ты узнаешь Тайну нашей Великой Ворожбы, то умрёшь ты уже не просто так, а самой мучительной смертью, какую только можно придумать; устроим мы тебе, так сказать, столь любимую нами казнь в Золотом Быке; и не только ты один, но и отрок твой, с которым ты пришёл, тоже мучительно умрёт, потому что и он, в таком случае, тоже уже будет слишком много знать. И потому выбирай: либо вы умрёте просто и без мучений, но не узнав наших Тайн и Истории, либо умрёте весьма мучительно, но со Знанием Тайны и Истории нашей Великой Ворожбы».
«Ладно, – пожал плечами Годолюб, вновь сделав вид, что отпил чай, – валяйте, рассказывайте ваши Тайны и Истории, я же за этим и пришёл».
«Да, – сказал Непослушник, тоже делая вид, что пьёт чай, в подражании Годолюбу, – валяйте ваши сказки».
(продолжение следует)