Случился на Руси год високосный, странный, не простой.
Сложный, прямо скажем, год.
И коснулся тот год своей рукой жилистой всея Руси.
И принес он с собой то, что спокон веков называлось сумятицей и безвременьем.
А по-современному-кризис экономический.
Ну такой, когда деньги вроде бы и есть, да купить на них пополам от прежнего только можно.
Хлеб да каша на столе гостями частыми становятся, да квас с компотом заместо заморской пепси-колы.
А уж виски иностранный опять на самогон да спирт разбавленный меняют в кризис запросто.
Но разговор не про то пойдет.
А про то, как люди в эти времена суровые шелуху сбрасывают и кто из себя что представлял зараз видно становится.
Не скрыть свои неправильности, не спрятаться.
А потому что время такое.
На нашем подворье сначала кризис-то не так заметен был.
Ну сел поверх барина боярин странный, Оркашка по прозвищу.
Рубашка розовая, очочки на носу, весь такой интельхентный.
Куда там нам, лаптям сермяжным.
Слова умные говорит, словно реченька журчит, картины на бумаге со стрелками рисует, правде учит.
Барыня-то того боярина прощелкала с первого раза, опыту ей по людям не занимать, всех видит зараз.
Что добра от него не жди, засланный казачок-то, сообщила сразу, но верить ей никто не стал, оно ведь каждый сам про других все знает.
Но время пошло да правду барыни показало.
Казачок-то тот не только мзду брал с тех, с кем работал, и жил припеваючи в стольном граде, квартиры покупал в княжестве Латвийском, но и клал на всех оттуда большие батоги, и знать не знал и знать не хотел, что делается под его началом.
А дела делались хуже некуда.
И вот, в декабре месяце, под самый радостный праздник, Новый год, решили московские владетели праздник холопам устроить.
От души и с добрым чувством.
Как по барыне, то был пир во время чумы, пляска на костях да ненужная трата золота-серебра.
Но народ обрадовался, мол, живем неплохо, вот задарма и выпить-закусить можно, а потом шапку об пол, да ноги в пляс.
Ну поплясали, водки напились, чем Бог послал - закусили.
Да не знали холопы наивные, что те московские владетели обиду придумали справную.
Сообщили они барину, как раз запосле той пьянки, что гнать надо холопов вполовину от тех, что есть, за ворота, да желательно без выходного пособия.
Барин-то и обосрался.
Это он на людях важный, щеки дует, битой грозит да разговоры мудреные разговаривает.
А как до дела дотыкает-так тряпкой прикидывается, жмется-корчится, из-под стола не вылазит, надеется, что сама беда рассосется и себя изживет.
Уж учила его да учила девка толковая раскрасавица, помощница его по всем делам, что не можно так жить, людей уважать надо и правду не скрывать...
Куда там!
Нет барина там, где правда есть.
Метался он метался, да куды денешься?
Кругом его Оркашка обложил, словно волка флажками, результат требует.
Грамота подметная из града стольного есть-гони холопов в шею и весь сказ.
Дела.
Как уж на сковородке крутился барин, но выгнал пару холопов из тех, что уж пособие государское по старости получали, а остальным, тем, кто самый бессловесный, взял да и срезал денежные средства за работу их тяжелую.
Вроде и в шею не погнал и весь такой румяный и хороший для всех остался.
Да только на том не кончилось.
Максимке-смутьяну не повезло шибко.
Решил барин его в град стольный послать, за вроде как уму-разуму научить, а на деле ярмо на шею повесить, да если Максимка куда дернется-документ с печатями ему под нос-не могёшь уйти, хоть тресни!
А коли супротив пойдет Максимка, да возмущаться сильно станет-гони обратно то, что плочено было за ум-разум и гуляй на свободу без гроша в кармане.
Уж как тот Максимка возмущался, да пришлось лететь на железной птице в стольный град, чудеса тамошние зырить, уму-разуму набираться.
А когда приехал он, узнал то, что все уж знали.
Задумал барин побег.
Молчал про него, тайно готовился, путь прокладывал путаный, карт не рисовал, чтобы не нашли, даже если Сусанина какого сыщут да по следу пустят.
Да разве, что утаишь на местном подворье в слободе нашей.
Как есть решил бросить холопов своих, скинуть Оркашку в розовой рубахе, чтоб тот очочки потерял от удивления, да пойти к другому боярину под начало.
И вроде понятно, что человек всегда ищет где лучше, словно рыба, где глубже, да только как так сделать, коли от тебя люди зависят?
И Михайло-мастер и Онотоле, да и Максимка тоже.
Опять же и другие в наличии!
А ведь еще и бабы бестолковые на подворье имеются, окромя девахи-разумницы да барыни, тех-то куда девать?
И говорили барину и деваха-разумница и барыня, мол, не молчи, скажи холопам правду, поймут, не осудят, по-человечьи так будет, не по-басурмански!
Да что барину те речи завроде правильные?
Опять обосрался.
Уж и годов ему не мало, и житие-бытие разное повидал, но где правда и смелость и нужны - нет барина.
Сдувается он да на удобрение исходит.
Тьфу ему на спину со всей нашей широтой души.
А для верности - тьфу еще раз!
Да что там Максимка удивляемый!
Левый-то подручный барина тот и вовсе в дальние страны на заморские курорты уехал, уж не знаю от каких забот великих отдыхать, как приедет-так челюстью об пол сгромыхнет, зубы рассыплются от новостей, и ладно, если все обратно в рот соберет, а то ведь и потерять какой зуб важный можно в удивлении то страшном.
И боярыня не смогла стерпеть поругательства над правдой да порядочностью.
Не любила она крыс, да и мужиков без твердости характера не уважала.
Собралась боярыня да и решила покинуть то подворье.
Не в пустоту, конечно, место теплое перед тем найдено было, да и барин не скрывал, что ворота был сам готов распахнуть перед нею, чтобы не споткнувшись она ушла.
Она и не споткнулась.
Много чести о тряпку спотыкаться!
А правый подручный барина, глядя на такое безобразие и сумятицу, да слыша запах с под стола барского, решил сам уйти.
А кто сам уходит, тем денежное довольствие положено, чин по чину, вроде как, чтобы без обид расставание прошло.
Глядя на тот поступок и Онотоле подсуетился, поправил дела, да и пошел к барину.
Мол, готов покинуть подворье, предоставив место остаться достойнейшим, токмо деньгами чтобы не обидели.
Не обидели.
Так вот и случился исход массовый.
Остались Михайло-мастер да Максимка-смутьян с когда-то дружной компании.
Им, конечное дело, тоскливо будет поначалу, но глядишь, куда может и денется грамота с печатями и Максимка сбежит, оно ведь только захотеть надо.
А Михайла-мастер тоже подумает, подумает, да широкой ладонью погладит шевелюру буйную, но поредевшую, поднимет потом ту руку, опустит резко, да и примет решение.
Но то позже будет.
Когда уж барин-таки соберется с духом, штаны поддернет, на веревочку спереду подвяжет, и выйдет к холопам с речами.
Одно радует - не увидит барыня позора того бесконечного.
Не придется отворачиваться, как от таракана раздавленного.
Девку-разумницу только жалко.
С ее-то умищем да красотой пропадать на том подворье смысла не видно.
Но есть надежда, что и ей место теплое найдено будет, хорошие бояре мимо такого клада не проходят.
А за сим повествование к концу пришло.
И стало ясно-понятно, что человеки они ведь суть есть не меняются.
Маскируются хорошо, то правда великая, но коли приходит какое поругательство, да нужда приходит решения принимать - зараз обнажается сущность их и все, как на картине маслом.
Вот и выбирай с кем дружбу водить, а кого и знать не мочь, чтобы самой не запачкаться.
Вот так и говорится, что сказка ложь да в ней намек.
И точка.