«Лето Господне 15.. 4-е Сентября. Карпаты. Сагорра.
Ваш бедный друг снова очнулся в кресле. А на кровати снова была моя несчастная пастушка. Орудуя с закрытыми глазами моей скьявонеской, она срезала с себя одежду, лохмотьями спадавшую на ковёр. Я не увидел в её глазах ничего кроме сострадания. Но сострадания к кому? Моё сердце наполнилось горечью. Я чувствовал себя виноватым во всём, что происходило. Всё так же, как будто в забытии, пастушка оголив своё изящное тело, прилегла на кровать. Я снова замер. Я опять был не в силах вставать. Ваш бессильный раб только сидел и смотрел, как она берёт меч за изогнутую крестовину и вводит в себя его двуручную рукоять. Эфес вошёл туго, и она застонала с нескрываемой болью. Затем, она впустила в себя пол рукояти – это уже было достаточно много. Металлический диск, разделявший половины обёрнутой кожей рукояти, торчал из неё как пробка в бутылке вина. Как предел, за который нельзя заходить. Но ей было мало. Пастушка открыла глаза и замутнённым, исполненным неги и боли взором, взглянула вдруг на меня. Я не мог оторвать глаз, хоть мне было дурно и больно смотреть. Я чувствовал, что способен закрыть глаза и не видеть. Но я не мог себя заставить не смотреть! Во мне смешались омерзение и жалость, стыд, вина и, наконец, похоть. Я чувствовал, что возбуждён сверх всякой меры. Моя пастушка вдруг напряглась, замерла и…всадила рукоять скьвонески по самую гарду. Покои наполнились её диким криком. А я рыдал в сердце своём. Всё было во мне и желание спасти её от страданий и страсть погубить её своей похотью. Взгляд мой померк.
- Ты узнаёшь меня? – пронёсся в голове шёпот. Взор мой заполнился белым светом, но сквозь этот туман я видел контуры знакомого лика.
- Кто ты? Я знаю тебя?
- Да…
- Ты – ангел?
- Спи, спи, мой ангел…
Как известно, ушат холодной воды отрезвляет даже того, кто утром мертвецки пьян. Но что он способен против того, кто мертвецки мёртв? Я отворил глаза. Ваш несчастный рассказчик стоял обнажённым с руками, привязанными верёвками к двум столбам. Стоял посреди двора замка Сагорра. А рядом стояла обе служанки графини в таком же, как и я виде.
- Распутство и позор – удел нечестивцев! А плеть – лекарство от этих пороков! – услышал я за спиной голос Беллы, - высечь их!
Чуть только графиня умолкла, запела вощёная плеть. Я загорелся от боли как тот еретик. Скрипел зубами, силился не кричать. Марина тихо, по – собачьи, скулила, но Африка не скрывала своих чувств. Она вопила Бог знает что на своём гортанном наречии и извивалась как червь на крючке. Ваш друг видел пытки не раз. Ни раз, ваш покорный слуга едва уходил от калёного железа и дыбы. Но секли меня не однажды. Я научился перебарывать боль. Но так к ней и не привык. Ещё пара ударов и плеть замолчала. Татарка потеряла сознание, а чернокожая девушка обмочилась и зарыдала, качаясь на тонких руках. Графиня вдруг так по – детски рассмеялась, что плачь Африки стал казаться мне ещё горше. А за спиной послышались шаги.
- Прости, - прошептал страдиот, разрезав верёвки. Я стоял. Я мог стоять. А коли так, я обернулся к Белле:
- Спасибо тебе, государыня за хлеб и за соль, - карикатурный поклон отозвался во мне новой болью, - будь добра мой плащ, меч и коня.
- А кто сказал тебе, что ты свободен? - она всё улыбалась, - в темницу его! Хотя, нет… - стражники встали на полдороги, - заковать его в латы Святого! И оставить так в Красных покоях.
Какое было число, день или ночь – я не знал. Я стоял, как на страже. Кто так стоял – знает эту боль в спине и огонь в натёртый ступнях. В затёкших ладонях моих час от часу тяжелело древко испанской алебарды(1),но отпустить её не представлялось возможным – латные перчатки были намертво сомкнуты в кулаки. Как не мог я и сдвинуться с места, ибо подошвы стальных сабатонов(2)были приколочены к полу. Решётка забрала турнирного шлема не затрудняла дыхания, не приглушала слух и почти не стесняла обзор. Другое дело, что видеть и слышать то, что творилось в Красных покоях, я не хотел. Но я видел, слышал и ощущал запах того, что творила графиня и даже пальцем не мог пошевелить. Все преимущества моего положения сводились к отсутствию жажды и голода, а также необходимости в естественных отправлениях. Не мог я также кричать или говорить, а мой кожаный «меч» был закован в железный гульфик(3)доспехов. И узилище это далеко не всегда было достаточным для него. Я не был способен закрыть свои очи и даже заснуть, а потому поводов для возбуждения я наблюдал предостаточно. Дабы развлечь себя и посмеяться надо мной, графиня сношалась со своей стражей, оглядываясь на выражение моего, едва скрытого забралом, лица. Я изображал безразличье, но и она, право, старалась. Белла удовлетворяла сразу до пятерых страдиотов. Она ласкала их ртом и руками, отдавалась естественно и противоестественно одновременно, а также принимала их ласки. Ещё постельные «пешки» поочерёдно доходили до конца поля и исчезали с доски. Все её стражники, или почти все, были там. Казалось, что оргия не прекращалась, и я потерял счёт дням и часам. Потом всё померкло и ненадолго утихло. Недолго, ибо вскоре графиня вернулась в покои в сопровождении высоченного рыцаря в латах. Он нёс мешок за спиной и был опоясан моей скьвонеской. Белла легла перед ним на кровать и широко раздвинула ноги. Так, чтобы ваш несчастный друг, видел это во всех подробностях. Но всё пошло не так, как я ожидал. Рыцарь поднял мешок и вывернул на неё всё его содержимое. Меж раскинутых бёдер графини упали две окровавленных головы. Одна, черноволосая и меднокожая, принадлежала служанке Марине. Вторая, кучерявая, с эбонитовой кожей – моей Африке. Рыцарь принялся ублажать свою сумасшедшую госпожу, а та истерично захохотала. Он пользовал её, будто зверь, рыча и бряцая железом доспехов. А Белла при этом играла головами служанок.
- И что же ты скажешь, мой… «граф»?! – насмехалась она надо мной, - ты, ничтожный, грезил стать моим господином, а станешь рабом, слугой или верным псом, если я разрешу! – она метнула взор в тёмный угол покоев. И оттуда, как по приказу, снизошёл перевёрнутый крест. А на нём мой спаситель в этом Аду – моя пастушка. Рыцарь остановился и вынул мой меч, - что ты скажешь теперь? – улыбнулась Белла красными от крови устами, - прикончи её, Кадавер!...Владомир?!
Чары как будто ослабли и я засмеялся. Вечный, багровый свет в закатном окне стал белым, а в его ореоле стоял великан с булавой.
- Довольно, графиня! – крикнул староста, - Конец твоей власти настал!
Рыцарь, отринув от Беллы, направил клинок на него. Но получив удар булавой по латной перчатке, потерял её вместе с мечом и иссохшей рукой. Второй удар Владомира снёс голову с плеч истукана, и местный святой развалился на части. Железо и прах устлали ковёр.
- Все, начиная с несчастного мужа, становились твоими рабами, - староста встал над ней во всей своей злобе, - я рад, что был тебе не мил!
Снизу раздались звуки борьбы. Крики:
- Бросить оружие, именем Инквизиции! – визжал Михаэль.
- Клади сабли, братцы! Это я, Фёдор! - кричал мой знакомый страдиот.
- Всё не так, Владомир! – Белла упала пред ним на колени. Обняла его могучую ногу, принялась целовать сапоги, - я не хотела тебя собой осквернить!
- Стой! – дверь распахнулась и в ней стоял запыхавшийся Михаэль в окружении воинов, - стой, Владомир! Я осужу её по закону!
В ответ староста только фыркнул. А Белла на миг замерла. Как же красива была она в тот момент. И мила, как испуганный чем – то зверёк. Её головка с копной растрёпанных светлых волос вертелась из стороны в сторону, а взгляд всё метался, пока не остановился на Владомире. А Владомир просто ударил. Размозжил головку графини своей булавой. Её тело нелепо свалилось на пол,а затем закричал Инквизитор.
Его стража набросилась на мощного старосту. Я же шагнул к пастушке. Шёл, а латы стекали с меня потоками ржавеющего железа. Мгновение, и я снова был в своём походном платье. Ваш, будто заново рождённый рассказчик разрезал своей скьвонеской все путы и подхватил бедняжку на руки.
- Владомир! – крикнул я сквозь суматоху борьбы.
- Иди! Уноси её прочь! – ответил он, задыхаясь.
И я шёл, заставив отступится инквизитора одним своим взглядом. Шёл, кивая командиру страдиотов. Шёл, сжимая в объятьях пастушку. И мне казалось, будто, это она выводит меня из западни.
Мы вышли из пасти ворот замка и силы покинули вашего друга Альфонсо. Я положил её перед собой и неотрывно смотрел. Взгляд мой застил уже знакомый белый свет.
- Спасибо, мой ангел, - промолвил знакомый мне голос. И лик, тот, что приходил ко мне прежде, наконец, улыбнулся.
- Но кто ты? Я знаю тебя, но откуда?
- Я твоя пастушка, дикарка Марина, рабыня Африка и даже графиня Белла… я та, что вела тебя всю твою жизнь, - она вновь улыбнулась, - ты освободил меня от оков злобы и страха. Ты знаешь кто я, мой ангел…
Я вышел из небытия. А передо мной вновь тянулась древняя римская дорога с развилкой на Юг и Восток. Ваш покорный слуга направил Пегаса на Юг. В стороне темнели заброшенные руины старой деревни. Тёплое, почти сицилийское солнце только вставало над ними, а в высоте, над руинами старого тевтонского замка сияла утренняя звезда…»
КОНЕЦ.
Глоссарий:
1)Алебарда – холодное древковое оружие с комбинированным наконечником, состоящим из игольчатого (круглого или гранёного) копейного острия и лезвия боевого топора с острым обухом.
2)Сабатоны – латные башмаки, крепившиеся к поножам (системе лат, защищавшим голени, колени и бёдра).
3)Гульфик - прорезь или застёгиваемый клапан в передней части штанов. В западноевропейском историческом костюме гульфик выполнялся в виде отдельной части мужских панталон, пристёгиваемой спереди к поясу и прикрывающей гениталии. Также, элемент доспеха, служащий для защиты гениталий. Представляет собою бронированный треугольник (реже прямоугольник), который крепился к поясу или подолу грудного прикрытия, пропускался между ног и крепился к поясу сзади или подолу спины.