Летом 1914 года, когда началась воина с Германией, Климентий, как и все станичники, у которых не вышел срок полевой службы, а также и те, у кого он почти вышел, отправились воевать. Климентию в то время было далеко за тридцать.
Известиям о начавшейся войне он не особо обрадовался, зная о том, что на войне его могли убить, а Наталья была уже беременна. Эти мысли тревожили его и не давали покоя. «Если мне будет суждено погибнуть, то я не увижу своего ребёнка, которому предстоит родиться. Да и каково будет Наталье, оставшись вдовой с тремя детьми?..» — думал Климентий. — «Но, кто же защитит Отечество от врага, ежели не я и не такие казаки как я? Хотя, о какой защите Отечества идёт речь, если Россия сама объявила войну Германии, чтобы помочь Франции?..».
Начавшаяся война, со своим известным и знаменитым Брусиловским прорывом постепенно перешла к оборонительным действиям и затянулась на месяцы, а затем и годы. Русская армия, то стремительно наступала, то вдруг отступала обратно к своим позициям. Дым и копоть от разрывов снарядов во время артиллерийского обстрела немцами русских позиций, порой, затмевал небо. В Русских войсках тогда, был некоторое время, так называемый “снарядный голод”, пока правительство страны не приняло решительные меры, и не решила проблему с выпуском и поставкой снарядов для фронта.
Осколки разорвавшегося снаряда, выпущенного из немецкой пушки, жужжа, пролетали где-то совсем рядом, а некоторые из них всё же приносили смерть русским солдатам и казакам, а их женам и детям – горе.
— Евстигней! Ты живой?! – крикнул Климентий, подскакав на своём коне к другу.
Лошадь Евстигнея была убита, сам он лежал на земле и не мог подняться, так как одна его нога была придавлена телом лошади, а из маленькой ранки, на другой ноге, тоненькой струйкой, пульсируя в такт ударам его сердца, струилась кровь.
— Да вроде бы жив, вот только сейчас ногу высвобожу из-под коня. Вытащи меня из этого полымя, Клим! Век не забуду… — чуть ли не плача, сказал Евстигней.
— Давай, цепляйся за стремя, я постараюсь тебя выволочь с поля боя подальше, — Евстигней из последних сил дёрнул зажатую телом лошади ногу. И когда нога освободилась, уцепился за стремя седла, в котором сидел Климентий. Волоча по земле своего друга, держащегося за стремя, они добрались до небольшого леска на краю поля. Но Евстигней к тому времени уже не мог держаться за стремя, так как начал терять сознание. — Сейчас друг, я помогу тебе. Держись – подбадривал Климентий своего друга – а помнишь, как ты меня на своей спине волочил, до самой станицы, кода я ногу на покосе ячменя поранил? Ты держись крешче – глядишь и, в живых останемся. Ты не горюй Евстигнейка, мы с тобой ещё опосля войны погуляем и чихирька попьём. Всё будет хорошо, — но, Евстигней его уже не слышал. Климентий спешился, взвалил тело раненого друга на спину коня и, вставив ногу в стремя, ловко вскочил в седло. – Давай, Громушка! Пошел! – скомандовал он коню, и конь, быстрой рысцой пошел вперёд. А снаряды, всё разрывались и разрывались, падая совсем рядом с ним – то спереди, то сбоку, то сзади. И последнее что услышал Климентий, кроме взрывов – это ещё одно, очередное жужжание пролетевшего рядом с ним осколка. Но потом вдруг всё затихло и в глазах потемнело. Резкая боль пронзила его грудь и он, потерял сознание от нестерпимой боли. Но с коня он не упал, так как его ноги, находящиеся в стременах, были придавлены телом товарища. Климентий потеряв сознание, уткнулся лицом в спину Евстигнея. Его руки беспомощно словно плети, свисли в низ. Но, конь вынес их обоих с поля боя в безопасное место.
— Ах, черти, что вытворяют! Давайте, скачите к ним и быстренько их в госпиталь, — приказал своим подчинённым сотник, наблюдающий за обстановкой на поле боя, глядя в бинокль. И вскоре раненые были доставлены в госпиталь. Придя в сознание, Климентий долго не мог понять, где он находится. А очнулся он от того, что почувствовал, как его что-то больно жалит в бок – это оказалась игла с нитью, которой его зашивал хирург. Сквозь пелену в глазах он увидел яркий свет лампы – людей, стоящих вокруг себя в белых халатах и марлевых повязках на лицах.
— Ну что голубчик, очнулся – значит, долго будешь жить… — сказал хирург, делавший ему операцию. — Ты дружок, можно сказать, в рубашке родился. Осколком тебе сломало два ребра, но лёгкие не задело – счастливчик. Зовут-то, тебя как?..
— Климентий… — едва слышно произнёс Климентий. В его глазах ещё стояла пелена, и голос был слаб. – А как моё друг Евстигней себя чувствует? Он жив? Не знаю мил человек, кто такой — Евстигней, но из четверых казаков которых ты с поля боя вытянул – трое живы. Думаю, что за это тебя к награде представят. Так что радуйся, кроме того, что жив остался, ещё и этому, — и, хотя Климентию было не до радости, но всё же, он улыбнулся.
Когда операция была завершена, Климентия перенесли на носилках в палату и там он увидел своего друга Евстигнея, лежащего на кровати. Лицо друга было мертвецки бледным, потому что он потерял много крови. Увидев Климентия, Евстигней улыбнулся.
— Климентий, друг мой! Ты жив! Ну, любава, ну голуба. Как я рад этому. Я теперича твой должник вовеки. Не знаю, что бы было, если б не ты…
— Ну, хватит Евстигней!.. Полно уж языком-то, молоть. Любава... Голуба… — смутившись, ответил Климентий. – Каким был балаболом, таким и остался. Окажись я на твоем месте, не уж то ты не помог бы мне?
— Об чём ты толкуешь, Клим? Конечно, вытащил бы тебя с поля боя, даже если б мы и не были с тобой друзьями с самого детства.
— Ну и полно тогда балаболить, а то сделал из меня героя.
Шло время и вскоре друзей выписали из госпиталя. Евстигнея хотели комиссовать, так как его нога в колене не сгибалась, и он сильно хромал при ходьбе, а для того чтобы оставаться на фронте конным кавалеристом и речи не могло идти. И всё же, его оставили служить в полку, назначив конюхом.
Всё, то время, пока Климентий находился в госпитале, за его конём присматривали товарищи.
— О! Клим появился, и Евстигней – тоже. А мы уж, грешным делом, подумали, что больше не увидим вас, — сказал один из казаков, увидев идущих ему на встречу Климентия и Евстигнея.
— А что с нами может случиться? Мы и в огне не горим и в воде не тонем, — ответили они, улыбнувшись казаку по имени Демьян, который был их земляком, родом из станицы Червлённая.
— А здоровье-то ваше как? – поинтересовался Демьян.
— Да так себе… средней паршивости. У меня бок ноет, а Евстигнея и вовсе хотели комиссовать, — ответил Климентий.
— Знать, теперь вы не скоро в строй вернётесь? Раны-то, сурьёзные. Вам побывка полагаются, чтобы здоровье своё поправить, — сказал Демьян. – А ты Евстигней не расстраивайся дюже. Ты хочь и хромаешь да за то ногу не отняли, и то, слава богу. Ведь жив, остался… — Евстигней посмотрел на Демьяна, видимо, желая ему что-то сказать нелесное в ответ, но промолчал.
— Да знаем мы. Нам уже офицера сказали, чтобы мы в отпуск на побывку собирались сроком на три недели. Ну а как тут конь без меня вел себя? – спросил Климентий.
— Ну что тебе ответить, Клим? Не конь у тебя, а сущий дьявол. Когда тебя в госпиталь забрали, так он затосковал. Есть отказался поначалу, но голод, видать, не тётка – начал на второй день овёс жевать. Но к себе так никого и не подпускал – не давал оседлать себя. О, смотри-ка, вот он чертяка, лёгок на помине! – сказал Демьян, увидев коня, идущего к своему хозяину.
Климентий обернулся и увидел своего коня, идущего к нему из конюшни. Гром, подойдя к хозяину начал его обнюхивать: «Что такое?.. Пахнет вроде бы моим хозяином, но откуда этот едкий и непонятный запах, которым пропиталась его одежда?» — подумал конь, оценивая неприятный запах йода и других медикаментов. Но поняв, что это его хозяин, конь игриво замотал гривой и тихо заржал. Как бы говоря и высказывая свои недовольства, мол: «Ну, где же ты был так долго?..».
Вечером, того же дня, Евстигней и Климентий вместе с конём уже ехали в товарном вагоне поезда, который возвращался с фронта в тыл для того чтобы пополнить запас боеприпасов, продовольствия для фронта, а также фуража для коней. И через несколько дней они были дома в своих станицах, где их не ждали.
— Климушка! Живой, слава богу! Что случилось? Почему ты дома? Что, война уже закончилась? – обняв своего мужа, радуясь встрече, расспрашивала его Наталья. Она хотела обнять его как можно крепче, но живот мешал ей прижаться к нему.
— Нет, милая… воина, к сожалению, не закончилась и, неизвестно… когда закончится?.. А домой я прибыл на побывку – здоровье поправить после ранения.
— Живой, живой! Слава богу, живой! – со слезами радости на глазах запричитала Наталья. – А я вот видишь, какая некрасивая у тебя стала – пузо выше носа.
— Ну что ты моя хорошая. Ты у меня самая красивая. Когда казака мне родишь?
— Да уж, наверное, совсем скоро. Надеюсь, ты ещё дома будешь? А насколько тебя отпустили?
— На три недели.
— Так мало?..
— Ну что ты Натальюшка. И то, слава богу. Ведь война и я там нужен.
— А «Георгия» тебе за что дали?
— Да было дело… отличился малость, — скромно ответил Климентий, не став рассказывать жене всех подробностей.
— Ой, что ж мы стоим-то, ведь ты с дороги. Проходи в дом – я сейчас что-нибудь вкусненького приготовлю и покормлю тебя.
Приезду Климентия были рады все домочадцы. Мавруша не отходила от отца, Евдоким получив в подарок от отца красиво разукрашенную юлу, пытался раскрутить её сидя на пороге крыльца. Без подарков не остался никто. Мавруше Климентий привёз в подарок небольшую коробочку-шкатулку. Когда открывалась крышка шкатулочки, появлялась крохотная фигурка балерины, которая вращалась вокруг своей оси и звучала нехитрая механическая мелодия. Женщинам Климентий привёз в подарок платки, а деду Даниле утеплённые шаровары. Дед Данила, зарубил петуха для приготовления лапши; достал из погреба кувшин красного сухого виноградного вина. И пока женщины занимались приготовлением обеды, мужчины тем временем, выпили по чарке вина; закусили солёным огурцом и сидя на скамейке возле дома, беседовали меж собой.
— Ну и какова обстановка на фронте? – спросил Данила.
— Да как сказать… Неважная… Поначалу мы, было, начали наступать, а опосля, сам чёрт не разберёт, что началось: то отступаем, бросив свои позиции, то снова их завоёвываем. Скорей всего война ещё нескоро окончится. Пехоте особо тяжко приходится: сидят в окопах и вшей кормят. Газами их травят. Не война, а черти что. Да и артиллерия их, нас сильно донимает. Одна лишь гаубица «Берта» чего стоит.
— Да уж… нечего сказать… Действительно, дела, дрянь. Не уж то вы допустите то, что немец землю нашу русскую топтал?
— Ну что ты дядька, ни в жисть энтому не бывать! Костьми ляжем, а Отечества не посрамим и не отдадим на поругание! – ответил слегка захмелевший Климентий, так как был ещё слаб здоровьем, да и голоден.
— Давайте к столу, лапша уже готова, — крикнула Наталья, приглашая всех к столу. Кроме лапши были, конечно же, и другие блюда, и закуски. В одной из чашек стояла черемша, собранная в Щедринском лесу и по которой истосковался Климентий, любя её за необычайный вкус. Ведь черемша нигде не росла, кроме как в его родных местах – в предгорье Северного Кавказа да кое-где в лесах Дальнего Востока. Поев, Климентий прилёг отдохнуть и незаметно для себя крепко уснул. Домочадцы вели себя тихо и старались не шуметь, чтобы не нарушать его сон. Под утро, когда Климентий проснулся, то обнаружил, что заботливо укрыт тёплым одеялом. Все ещё спали. Он встал с топчана, и вышел во двор. Во дворе воздух был наполнен весенней свежестью. Лес, а также деревья, растущие во дворах станичников, почти оделись листвой. Белая акация, растущая во дворе, цвела и источала необычайный аромат. Он прошел к конюшне, где стоял его конь. Кода он шел к конюшне, то в потёмках не заметил пустое ведро, которое стояло неподалеку от входа. Убрав ведро в сторону от входа, он вошел в конюшню; досыпал в торбу овса и вышел. Задетое им ведро брякнуло, и через время, Климентий, услышал доносящиеся со стороны дома дядьки Данилы шорохи и возню.
— Кто там! – крикнул Данила, выскочив на порог, держа в руках кавалерийский карабин.
— Это я, Климентий! – крикнул он в ответ. – А ты чего это с карабином выскочил?
— Да вот услыхал, что ведро брякнуло, и выскочил во двор, чтобы посмотреть, не воруют ли у нас скотину. – Я его с вечера там специально на проходе поставил. А чего это тебе не спится?
— Да уж поспал!.. Сколько ещё можно?
— Ну, раз уж такое дело и тебе не спится, то может быть, ты со мной сходишь на Терек, и мы вместе с тобой кубаря 1 и ванды 1 проверим? А то я вчера вечером поленился сходить, да и выпил чуток лишнего на радостях. Ну, так как?.. Сходим? Ты себя как чувствуешь, как здоровье твоё?
— Да пока что, слава богу, ничего.
—Ну, тогда пошли, а карабин я с собой на всякий случай возьму: мало ли чего? Вон, на прошлой неделе, у Ерошкиных корову абреки увели со двора. Вдруг мы кого-нибудь из абреков на берегу встреним.
— И то, правда. Только я свой карабин брать не буду. Думаю, и нагана хватит, — недолго думая и собираясь, они взяли мешок для рыбы, и пошли на Терек.
Запрягать подводу или же ехать к Тереку сев на коней верхом они не стали: не так уж и далеко от станицы Терек протекает. Как Данила и предполагал, в кубарях были сазаны, сомы и карпы, а в вандах – усачи 3 и несколько небольших осетров. Терек весной не такой многоводный, каким он бывает летом во время обильного снеготаяния ледника горы Зилга-Хох, от которой он и берёт своё начало. Но на ход рыбы из Каспия во время икромёта, с февраля по апрель и даже май, небольшой уровень воды в реке не сказывался и в ванды изредка заходили осетры, а также небольшие белуги и севрюги.
— Ну что, за один раз не унесём. Нужно всё-таки было б и второй мешок взять или на подводе ехать, — озабоченный своей непредусмотрительностью, сказал Данила.
— А зачем? Давай мелкую рыбу в мешок сложим, а осетров и усачей на кукан из лозины тальника насадим. Ты понесёшь мешок – он легче, а я понесу рыбу на кукане.
— Ну что ж, давай так и поступим, — согласился с предложением Климентия Данила.
Дома их уже давно ждали.
— Рыбаки, что-то вы долго ходили. Давайте к столу, будем завтракать, — сказала вернувшимся рыбакам Арина. Рыбаки, высыпав рыбу из мешка, а также сняв осетров с кукана, для дальнейшей обработки, помыли руки и сели за стол.
Тихая, спокойная и размеренная жизнь в станице, шла своим чередом. Так незаметно с момента прибытия Климентия на побывку, прошла неделя.
В один из тех дней, вечером, Климентий находился на скотном дворе и старательно вычёсывал щёткой гриву и бока своего любимого коня после того как искупать его в Тереке. Дед Данила сидел на скамейке неподалеку и о чём-то беседовал с Климентием. У него на коленях сидел Евдокимка и молча, слушал их разговор. Арина доила корову, которая недавно вернулась из станичного стада домой. Вдруг, словно ураган, выбежав из дома, к ним подбежала Мавруша и начала громко говорить:
— Бабушка! Бабушка! Там маме плохо! Она, кричит и стонет! Мама сказала мне, что бы я бежала к тебе и что бы сказала вам, что у неё началось! Бабушка, что началось? Она умрёт, да?
— Потом объясню тебе всё Маврушенька, потом. Сейчас некогда. Клим! Беги за Варварой Петровной! А я пойду к Наталье и всё приготовлю, — сказала Арина. Климентий, оставив свои занятия, пошел быстрым шагом к дому повитухи и уже через несколько минут был возле её двора. Дьячкова Варвара Петровна по девичьей фамилии Алексеева, была тем вечером дома и суетилась возле плиты во дворе, приготавливая ужин. Своего мужа Тихона, она похоронила три года тому назад. Шляпок она теперь не носила, но выглядела по-прежнему грациозно. Видимо, хорошие манеры поведения и умение держать себя в обществе, привитые ей с детства, давали о себе знать до глубокой старости. Она давно свыклась с тем, что её называли многие станичники – которые были гораздо моложе её – не по имени отчеству, а бабой Варей. Корову она тоже научилась доить, но теперь не доила: её доила сноха – жена младшего сына, так как сын со своею женой жил в одном доме с матерью. Всего у Варвары было трое детей: дочь, два сына и также – много внуков и несколько правнуков. Её богатые родственники всё реже и реже приезжали к ней в гости из Тамбова, также, как и она сама, в дальнейшем, ездила лишь изредка к ним в гости. Варвара ни о чём не жалела и была довольна той жизнью, которую прожила в любви и взаимопонимании со своим мужем.
— Баб Варь, Натаха моя рожает! Помоги, пожалуйста… — обращаясь к повитухе, сказал Климентий.
— Хорошо, помогу. Ты пока иди Клим и скажи, пусть воду приготовят, а я возьму, что мне нужно и приду через пару минут.
— Спаси Христос, баб Варя. Ну, я тогда побежал?
— Беги. Я сейчас подойду. И главное – не переживай ты так сильно и держи себя в руках. Бог даст, и пройдут роды у твоей Натальи благополучно.
Начавшиеся у Натальи роды тем вечером, затянулись до глубокой ночи. В комнате ярко горела настольная керосиновая лампа, занавески на окнах были зашторены, чтобы с улицы никто не мог подглядеть, что происходит в доме. В доме стояла относительная тишина — не считая тихой, едва слышной и неразборчивой речи женщин — но её, время от времени нарушали надрывные крики Натальи. Рядом с крыльцом на лавке сидели и переживали за роженицу Климентий и Данила.
— Что-то долговато Наталья родить не может. Как бы всё бедой не окончилось, — с тревогой в голосе сказал Климентий.
— Полно тебе, Клим! Не переживай ты так. Бог даст и всё обойдётся. Бабы – всё одно, что кошки живучие, — ответил ему Данила, стараясь успокоить и подбодрить Климентия. «Эх, сейчас бы самокруточку закрутить… да покурить. Да только где её взять?.. Хотя и грех это для нас староверов старообрядцев. Хотя и согрешил однажды, когда в госпитале лежал. Ну, и гадость же, этот табак. Было дело, когда лежал в госпитале, затянулся пару раз, так в голове всё закружилось. Закашлялся я тогда, да и выбросил эту гадость куда подальше. А ведь есть ещё и такие, которые табачную пыль нюхает. Что за удовольствие?.. Не пойму... Чихай потом раз за разом…» — размышлял Климентий.
Данила пережевал не меньше чем Климентий, но вида не подавал.
— Клим, а не пойти ли нам с тобой по чапурке чихирька хряпнуть? Ты как, не против?
— Да нет, я завсегда согласный – пошли. Думаю, что опосля вчерашнего не помешает.
Через несколько минут, после того как Климентий и Данила опохмелились, они вернулись и усевшись на лавке, терпеливо дожидаясь финала затянувшихся событий. Прошло ещё какое-то время и крики Натальи стали слышны всё сильней. Наконец, раздался, плачь ребёнка, а крики и стоны роженицы прекратились. Но, ещё через какое-то время в доме воцарилась полная тишина. «Что-то долго никто не выходит из дома. Всё ли там нормально? Жив ли родившийся младенец и Наталья?» — эти мысли посетили как Климентия, так и Данилу. Но через какое-то время дверь открылась и на пороге появилась повитуха, держа в руках окровавленный свёрток.
— Где у вас лопата? Принесите. Мне нужно закопать его где-нибудь на скотном дворе, — сказала Варвара Петровна. Мужчины переглянувшись, уставились на повитуху. Смотря иступлённым взглядом, Климентий спросил:
— Баб Варь!.. Да ты что?.. Ведь не по-человечески это и не по-христиански, чтобы вот так вот младенца умершего закапывать. На кладбище бы надобно похоронить, как и положено. А Наталья, почему молчит? Она жива или тоже умерла?
— Тфу на вас! — сплюнув в сторону, сказала Варвара. — Да как же вы так обо мне могли подумать?! Да что ж я вам бездушная нехристь, какая? Не уж то вы подумали, что я умершего ребёнка собралась закопать во дворе словно собачонка? Данила Дормидонтьевич! Ладно этот молодой, но вы пожилой человек и должны знать, что после того как женщина родит у неё место следом за ребёнком выходит. Вот я это место и собралась закопать. А с Натальей всё нормально – казак у вас родился. Судя по отошедшему месту, долго ваш казак жить будет, — отчитав мужчин, повитуха стала спускаться с порога для того, чтобы завершить свою работу.
Мужчины, обрадовавшись, сунулись было в дом, но строгий оклик Варвары Петровны остановил их:
— А ну, стоять! Куда пошли? Рано ещё туда заходить. Вас туда позовут, когда можно будет, — мужчины спустившись с крыльца поначалу, снова уселись на скамейке, терпеливо дожидаясь приглашения. Но затем, чтобы не терять время зря, прошли в летнюю кухню, и выпили ещё по паре чарок вина и закусили балыком из осетрины.
Ближе к полуночи им разрешили войти. Измученное лицо Натальи светилось от радости. Но не только у Натальи было счастливое лицо, но, также и у всех остальных членов её семьи.
— А ну-ка, покажите нам казака! – сказал Данила, — младенец лежал под боком матери.
Наталья, лежащая в постели, бережно взяла сына на руки и протянула Даниле. Из рук Данилы он попал на руки отца. На лицах мужчин засияли улыбки радости от того, что их семья пополнилась ещё одним казаком. – Славный будет казак! – сказал Данила. На отца похож! Вылитый Клим! А как назовёте-то его?
— Не знаем ещё, — ответила Наталья. – Как Клим скажет, так и будет. — Климентий, недолго думая, ответил:
— А чего тут думать? Мифодием назовем нашего сына. Ты согласна со мной Наталья?
— Согласна, Климушка, согласна, только имя какое-то необычное.
— Хорошее имя! Было у дядьки Данилы и тётки Арины кроме дочери ещё и два сына – Михаил и Фёдор. Только судьба распорядилась так, что не суждено им было с японской войны возвернуться. Славные были казаки – вечная им память. Так пусть наш с тобой сын их имена носит. Дядька Данила, ты не супротив этого будешь?..
На глазах Данилы, от нахлынувших воспоминаний, появились скупые, едва заметные капельки слёз радости. Он обнял Климентия, а затем, подойдя к кровати, где лежала роженица, поцеловал Наталью в щёку. Арина утёрла появившиеся слёзы краем платка, которым была покрыта её голова, а после и вовсе тихо заплакала, вспомнив о своих погибших сыновьях.
— Спаси Христос, мои хорошие. Вы для нас с бабкой дороги также, как и наши родные дети. Мы рады тому, что вы назвали младенца в честь наших погибших на войне сыновей, — сказал Данила. По всему было видно, что Даниле было больно вспоминать о своих погибших сыновьях. – Как бы мы жили сейчас с бабкой, если б не ты Климентий, и ты Наталья. Анфиска, вышла замуж и живёт теперь в Червлённой, лишь изредка приезжая в гости. Жены, как Михаила, так и Фёдора вышли во второй раз замуж, да и уехали жить к мужьям в их станицы. Внуков своих мы с бабкой видели всего лишь несколько раз, да и то мельком.
***
Быстро пролетел отпуск и Климентию, предстояло вернуться в свой полк. В полк он прибыл к положенной ему прибыть дате. Шло время. Война продолжалась, но настрой солдат и казаков был уже далеко не таким, каким он был раньше. К концу 1916 и началу 1917 года в рядах воюющих сторон были отмечены случаи панибратства, а также дезертирства. Ни солдаты, воюющие на стороне Германии, ни солдаты России не хотели больше воевать потому, что эта война им казалась бессмысленной. Многие, воткнув винтовки штыком в землю, уходили с фронта домой, не считая себя при этом дезертирами. В народе росло недовольство политикой царской России, которое в дальнейшем привело к революции. В войска начали проникать агитационные листовки большевиков, призывающие к прекращению войны, а также в листовках были обещания о пересмотре земельного кодекса, равенстве сословий и многое другое. В войсках начали появляться сомнения о необходимости продолжения войны. Хаос и неразбериха были повсюду.
Сидя как-то раз вечером у костра, Климентий слушал, о чём говорят его сослуживцы.
— Вот братцы, послушайте, что в этой листовке пишут: «Заводы и фабрики – рабочим, а землю – крестьянам…» — это что ж тогда получится? Поделить, мол, нужно всё землю поровну? Но, разве ж это справедливо? Мы, значит, горбатились на своих наделах, обрабатывали землю, облагораживали её всякими там навозами, чтобы урожай зерна, да и урожай чего другого лучше был. А теперь, придёт какой-нибудь нищий и заберёт себе лучший кусок что ли? Но как я кумекаю, нищих аль бедных не бывает. Есть либо дураки, либо лентяи. Вот притчу по такому случаю вспомнил и сейчас вам расскажу:
— Приходит значит, как-то, раз мужик до барина и говорит: «Барин, займи рубль, а то мне зерна для посева не за что купить. Ну а я тебе опосля того, как урожай соберу, не один, а целых два рубля верну», – а он ему и говорит: «Ну что ж, пожалуй, займу. Только вот сомнения у меня кое-какие. Ведь рубль – это деньжищи-то не малые. Вдруг неурожай и посохнет твоя пшеничка, что тогда? Чем долг возвертать-то будешь? Надо бы залог какой-нибудь внесть». – Почесал мужик репу, сдвинув свою шапку на затылок, да и говорит: «А ты знаешь барин, у меня окромя топора больше, и дать-то тебе ничего». – «Ну что ж, сойдёт и топор. Теперь только остаётся нашу сделку обмыть. Заходи в дом, я тебя угощу». – Посидели они за столом. Выпили, как следует, а барин ему и говорит: «Ты вот что мужик, я тут подумал и решил тебе помочь. Ведь рубль – деньжищи немалые, а тебе осенью ажник два рубля отдавать придётся. Ты вот что сделай: рубль сейчас отдай, а осенью второй рубль мне вернёшь». – «Верно, говоришь барин. Тогда так и поступим. Добрая ты душа барин. Держи рубь». – Сказал мужик и отдал барину рубль. Но после того как вышел он со двора, призадумался и говорит сам себе: «Ни… денег, ни… топора, рубь должен… и ведь всё правильно!..».
Дружный хохот сидящих у костра казаков, слушавших рассказ, раздался в ночной тиши.
***
Никита – брат Натальи – хотя и воевал в кавалерии на одном фронте с Климентием, но повидаться им так и не удалось, а в июле 1916 он получил ранение, и его комиссовали. Вернувшись, домой в Кахановку, он занимался делами по хозяйству. К середине августа, когда собрали урожай ранних сортов винограда, Никита повёз продавать его на рынок города Грозного. По дороге на него одинокую телегу наполи чеченцы, отобрали быков, а его убили. В Кахановской, и не только в ней, на тот период почти все служивые казаки были на фронте и, пользуясь тем, что защищать женщин, детей, стариков и имущество казаков практически было некому, чеченцы бесчинствовали, зная, что наказание и возмездие, если и настигнет их, то нескоро.
***
Обстановка в станице Старощедринской была тоже неспокойной. После того как Климентий побывал дом прошло чуть больше года, и в один из тех дней произошли не столь приятные события.
Той августовской ночью 1916 года, было жарко, поэтому Данила спал плохо, ворочаясь с боку на бок. Да и совсем недавние похороны своего племянника убитого чеченцами, не давали ему покоя. В том же дворе в доме напротив, уложив Мифодия в колыбельку, Наталья сидела за столом и при свете керосиновой лампы что-то латала, и штопала, приводя детские вещи в порядок. Мавруша, также, как и её брат Евдоким сладко спали на матрацах, постеленных на пол, укрывшись тонкими простынями, так как на полу было спать немного прохладнее, чем на кровати или топчане. Во дворе было тихо, и эту тишину нарушала лишь тихая, едва слышная песня сверчка. Но вдруг, Наталья услышала какой-то непонятный шорох и возню, доносящуюся со стороны скотного двора. Прикрутив фитиль лампы, чтобы он горел не так ярко и не мешал смотреть в окно из освещенной комнаты в темноту двора, она поднялась и вышла из-за стола. Подойдя к окну и, отодвинув занавеску, прильнула как можно ближе к оконному стеклу. Но в то же самое время, один из непрошеных гостей-абреков, тоже решил посмотреть и узнать: кто же там не спит в столь поздний час? Таким образом, абрек и Наталья столкнулись лицом к лицу. Обрек на голове, которого была большая лохматая шапка, сшитая из шкуры бараны, отпрянул назад. То же самое сделала и Наталья, только при этом, она, насколько у неё хватало силы голоса, громко и звонко закричала: «Караул! Помогите! Воры! Абреки во дворе!». Так как было жарко и Данила, ворочаясь, долго и не мог уснуть, то он быстро выскочил во двор, услышав крики о помощи. Выбегая из дома, он успел прихватить с собой свой большой, оточенный словно бритва, увесистый кинжал, который лежал неподалеку от его топчана на табуретке. Во двор Данила выбежал босиком в белых кальсонах и такой же белой нательной рубахе. Услышав крики о помощи, соседи спешили на помощь, и в их окнах стал появляться свет от зажженных лап. Когда Данила стал всматриваться в ночную тьму, то неподалеку от скотного двора возле турлучной 3* стены побеленной известью, он увидел силуэт человека, который хорошо выделялся на её фоне. На голове человека, стоявшего возле стены, была большая мохнатая шапка. Посмотрев в сторону плетня, Данила заметил, как другой абрек, выбежавший из хлева, перепрыгнул через плетень и побежал, шумно топая, и через мгновение растворился в ночной тьме. Абрека, который стоял возле стены, Даниле было хорошо видно на её белом фоне. Но абрек, видимо, испугавшись и не осознав того что стена белая, всё ещё продолжал прижиматься к ней, надеясь, что его не заметят.
— Стой! Стой на месте! Стой тебе говорят! – крикнул Данила и в это самое время он увидел, как рука абрека потянулась к рукояти кинжала, висящего на поясе. Затем, абрек вынул кинжал из ножен и замахнулся для броска. Но в то время, когда абрек замахнулся, для того чтобы метнуть кинжал в Данилу, Данила опередил его. Удар кинжала Данилы, пришелся абреку в область локтевого изгиба. Кинжал абрека, выпав из рук, упал на землю и тихо звякнул. Абрек, вскрикнув от боли, пустился наутёк, направляясь к плетню. Около плетня он вскрикнул ещё раз. Данила заметил, как рядом с перелезающим через плетень абреком, что-то небольшое и тёмное упало на землю, и это что-то, не издало никакого звука. Ещё через минуту, где-то совсем рядом с подворьем на перекрёстке, он услышал бранную матерную ругань, произносимую на чеченском языке. Затем был слышен топот копыт, была слышна частая стрельба паливших из карабинов и пистолетов казаков, вышедших из своих домов на подмогу и стрелявших вслед убегающим абрекам. Но вскоре топот копыт лошадей абреков, поспешно скачущих к берегу Терека, стих.
Коротки августовские ночи… Начало светать. Домочадцы так больше и не уснули после ночного переполоха. При свете первых лучей восходящего солнца, они увидели, что белая стена сарая, была забрызгана кровью. Брызги крови и кровавая полоса, тянулась вдоль стены метра на полтора, по направлению плетня. И казалось, что какой-то неопытный, а возможно и пьяный маляр, балуясь своей кистью, провёл широкую волнистую полосу ярко-красного цвета по белому полотну, а вдобавок ещё и разбрызгал краску крупными каплями с боков той волнистой полосы.
— Свят-свят-свят. Батюшка родный. Что же теперь делать со стеной? Придётся всё сдирать до глины. Потом, по-новому, замазывать да забеливать, — глядя на окровавленную стену, говорила Арина, обращаясь к Наталье.
— Ничего, замажем и забелим! Главное, что им не удалось у нас скотину со двора увесть, — ответила Наталья и в их разговор вмешались соседи.
— Арина, хочу сказать – сказала одна из соседок – мне кажется, что пришли абреки неспроста. Кто-то их навёл. Узнали они о том, что в доме нет собаки, а также и казаков, кроме деда Данилы, вот и осмелились прийтить. Видать, в станице гнида средь тех, кто с чеченцами в родстве куначатся завелась. Кто-то из здешних казаков показывает абрекам, в каком дворе и как лучше скотину своровать. И думается мне, что, наверняка эти поскудники мерзопакостные, имеют от этого хороший навар, после того, как абреки, их родственнички, ворованную скотину продадут.
— Да кто ж теперь это разберёт, Фрося? Может быть всё так, а может, и нет. Не пойман – не вор. Хотя во многом ты права: кунаки, они и есть кунаки. Не забывают своих родственников и помогают им даже в воровстве, — ответила Арина соседке.
Когда уже совсем стало светло, Данила, подошел к плетню и увидел в траве лежащую на земле руку, которую, как оказалось, он отрубил непрошеному гостю по локоть. «Теперь мне ясно, что упало ночью и отвалилось от воришки, после чего он вскрикнул. Видать отрубленная рука ещё держалась на кусочке коже, а когда он ею за плетень зацепился, она и оторвалась совсем» — подумал Данила.
— Арина! Иди, посмотри, что я нашел. Будет соседскому кобелю нынче праздник и мясной обед, — в шутку сказал он. Арина, не поняв шутки мужа, увидев отрубленную руку, вновь запричитала:
— Свят-свят-свят. Батюшка родный! Да что ж это ты такое удумал?! Да разве ж можно собаку человечиной кормить? Кобель потом людоедом может стать. Не дай бог порвёт детей, да и на людей тоже кидаться будет словно бешеный.
— Ну что ты, мать. Шучу я.
— Ну и шуточки у тебя Данила… С ума сойти! Ты больше так не шути со мной, а то я ведь и вправду подумала, что ты руку хотел кобелю на съедение отдать.
— Полно тебе Арина, что ж я изверг какой, аль нелюдь? Давай тряпицу и лопату – пойду, закопаю — ответил Данила. Затем, когда Арина принесла лопату и небольшой кусок материи, Данила поднял с земли руку, аккуратно заверну её в тряпицу, так чтобы не испачкаться в крови и понёс за околицу станицы, где и закопал.
Спустя некоторое время в селе Брагуны казаки видели чеченца, у которого одна рука была отрублена по локоть, и рана на руке была ещё совсем свежей. Но наказывать они его не стали: «И так его судьба наказала с помощью деда Данилы. Теперь ему долго не захочется скот у казаков воровать…» — подумали казаки, потому и не стали наказывать.
***
Обстановка на фронте к тому времени становилась всё сложнее и сложнее. В феврале 1917 года в стране произошла одна, а затем в октябре – и другая революция в результате чего, после Октябрьского вооруженного восстания в Петербурге, власть перешла к большевистскому Совету Народных Комиссаров. Новое советское правительство начало переговоры с Германией о заключении сепаратного мира. Казаки, которые были искренно преданы царю теперь не находили смысла для себя, находится на той воине, так как царь Николай II, 2 марта 1917 года подписал отречение от престола. Зажиточные казаки, защищать интересы рабочих и крестьян также не сочли нужным для себя, так как считали крестьян и рабочих глупыми и ленивыми голодранцами, которые в недавнем прошлом были крепостными и принадлежали, словно вещь, барину в селе или хозяину фабрик и заводов в городе. В дальнейшем, войдя в состав Добровольческой армии, казаки на Дону и Тереке, а также на Дальнем Востоке и Сибири, продолжали защищать интересы почти что развалившейся, но ещё подающей признаки жизни царской империи. Но многие казаки кто жил не в таком достатке, как зажиточные казаки, начали сомневаться в победе над большевиками и переходили на сторону большевиков либо присоединялись к движению “зелёных ”4*.
К концу зимы 1918 года, когда войска Добровольческой армии подошли к Северному Кавказу, домой вернулся Климентий. К тому времени срок его службы давно вышел, так как ему уже исполнилось 46 лет, и ему пришлось переслужить из-за начавшейся войны с Германией почти три года. Белая гвардия всё ещё надеялась исправить сложившуюся ситуацию в стране и вернуть монархический режим правления. Военный союз Антанты, воевавший в 1-й мировой воине против Германии и, её союзников в 1918 – 1922 гг. организовал военную интервенцию в России с целью свержения советского правительства. Кавказ и Закавказье, Крым и Украина, некоторые районы Сибири, а также и Дальний Восток, были под влиянием союза Антанты и контролировались белогвардейцами.
***
1. Кубаря и ванды – рыболовные снасти.
2. Усач – рыба семейства карповых, обитает преимущественно в бассейнах рек Терско-Кумской низменности. Усач или же второе его название мурзак, чем-то напоминает голавля. Вес отдельных особей достигает порой 4 – 8 кг. Усы у рыбы маленькие, в десятки раз меньше чем у сома, поэтому остаётся непонятным, почему эта рыба получила такое необычное название усач.
3. Турлучная стена – возводилась из глины, перемешанной с соломой.
4. Зелёные – военное формирование, устав которых чем-то напоминал устав анархистов банды батьки Махно.