ВЛАДИСЛАВ КОНДРАТЬЕВ
ЗАПИСКИ СТРЕЛКА РЯДОВОГО КОНДРАТЬЕВА
ГЛАВЫ ИЗ “АРМЕЙСКОГО РОМАНА”
(В ВИДЕ ОТРЫВКОВ ИЗ ОБРЫВКОВ)
НАЦУМЭ СОСЭКИ,
или
ВАШ ПОКОРНЫЙ СЛУГА КОТ
Спросите у ветра,
Кто первым из вас упадет,
О листья на ветке!
Нацумэ Сосэки
Однажды, когда рядовой Кондратьев уже не был рядовым, а, состоя в запасе, был старшим лейтенантом (старлеем) запаса Российской Армии, он слушал какую-то радиопередачу. Он стал прислушиваться к шелесту женских голосов и вскоре понял, что какая-то московская журналистка, а по её самоуверенно-самодовольному голосу было понятно, что она очень высокого мнения о своей образованности и необыкновенной начитанности, да не просто какой-то там русской начитанности (подумаешь, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Чехов, Толстой, – обычная школьная программа – кто их не читал? И кому нужно это старьё из XIX века: назидательное, неспешное, с большим количеством описаний банальной русской природы ?), а начитанности продвинутой, утончённой, современно-модной, – словом, начитанности японской, разглагольствовала о том, что, вот, мол, настали в России времена, когда пал “Железный занавес” (по тону, каким это говорилось, было понятно, что вся ответственность за этот пресловутый Занавес, о котором провозгласил недогерцог Мальборо – У. Черчилль в своей печально известной Фултонской речи 5 марта 1946 года, воспользовавшийся лексикой Клемансо и Геббельса, продвинутая модная журналистка возлагает на Советский, в терминах журналистки – тоталитарный – строй и, конечно же, лично на товарища Сталина), и теперь стало возможным приобщаться ко всем достижениям мировой культуры (по тону, каким это всё говорилось, было ясно, что коммунисты, ответственные за Советский строй, конечно же, всячески препятствовали простым, но жаждущим света, прогресса и свободы, особенно – продвинутым журналисткам, россиянам приобщаться к лучшим достижениям мировой культуры; японским – в том числе; или – прежде всего).
Собеседницей особо образованной журналистки, фамилия которой как-то утратилась, была японка, которую, надо полагать, российская журналистка представила, но так как Кондратьев слушал передачу не сначала, то и не узнал фамилию гостьи из Страны Восходящего Солнца. Была ли это японская журналистка, гостящая в России деятель японской культуры, или дипломат – это теперь не установить. Японка по-русски говорила неплохо, иногда даже ей почти удавалось выговорить звук “л”, хотя и не очень чисто (впрочем, почти все звуки японка выговаривала так, что приходилось напрягать слух, чтобы разобрать, что же говорит японская собеседница российской продвинутой журналистки).
Речь, как понятно, шла о японской культуре, в особенности – о литературе, отличным знатоком которой мнила себя продвинутая журналистка. Она разглагольствовала, явно упиваясь своим, как она мнила, отличным знанием Японии и её культуры (правда, суси она позорно называла словом “суши”, но японка её, до поры до времени, не поправляла; проявила выдержку и уважение, чем не отличается один текстовый редактор, который пропускает безграмотное слово “суши”, но упорно подчеркивает красным цветом слово “суси”; в оправдание текстовому редактору заметим, что он, всё-таки, не японец).
И вот, продвинутая журналистка, не отличавшаяся, как и большинство журналистов, чуткостью, пропустила момент, когда критическая масса её пустопорожних претенциозных разглагольствований переполнила чашу японского долготерпения и дальневосточная собеседница, вежливо, но очень настойчиво, заявила, в переводе с японского вежливого на обыденно-конкретный (доступный даже и для продвинутых журналисток), что всё, что продвинутая говорила о японской культуре вообще и литературе – в частности – чепуха на постном масле. С учётом дальневосточных реалий – чепуха на соевом масле. Или – соусе. Или – без соуса. Но, в любом случае – полная чепуха.
Продвинутая стала спорить. И немудрено. Ведь она очень хорошо знала японскую культуру. Ведь она очень хорошо знала японскую литературу. Регулярно обедала в суши-барах. В разговоре с японкой, бравируя своими глубокими познаниями культуры дальневосточной страны, она легко и непринуждённо бросалась японскими именами: Харуки Мураками, Кобо Абэ, Юкио Мисимы…
Но японка оказалась тверда: представления о Японии, которые она только что услышала, очень мало что могут рассказать о её родине. По книгам этих авторов составить верное представление о Японии нельзя. Это – как рестораны японской кухни: названия блюд японские (да и то – чаще всего неверные, взять, например, хоть те же суси), но понять вкус настоящей Японии по ним нельзя.
Продвинутая осталась при своём мнении и заявила об этом. И как бы потребовала более существенных доводов, чем просто голословные заявления японки. Кондратьеву даже стало жалко Продвинутую: человек много читал книжек японским авторов, думал, ходил в суши-бары, ел сашими… И всё зря?
А тут, вдруг, в прямом эфире её знания Японии публично подвергли, пусть и не осмеянию, но… Словом, Продвинутая едва сдержалась, чтобы не сказать про “пусти некое парнокопытное нежвачное млекопитающее за журналистский стол…”, стала настаивать, что это при коммунистическом тоталитаризме в СССР существовало одно (единое) мнение, а теперь, при свободе и демократии, плюрализме (справедливости ради нужно отметить, что многие русские слова Продвинутая говорила правильно, например слово “плюрализм” – именно плюрализм, а не плюрализьм, плюурализм…) и открытости она, конечно, отдаёт должное знанию культуры Японии представительнице этой страны, но за собой оставляет право судить о Японии и её культуре на основании не только меню суши-баров, а и книг Харуки Мураками…
Японка ответила, что тоже отдаёт должное начитанности Продвинутой, но только… Как бы это поточнее выразить…
– Вот вы знаете, что Япония производит очень качественные товары: электронику, автомобили…
– О, да, – согласилась Продвинутая, – теперь, когда с коммунистическим тоталитаризмом в нашей стране покончено, мы тоже можем приобретать продукты японского экспорта.
– Вот именно, – согласилась японка, – вы можете покупать продукты, произведённые в Японии на экспорт. А особенностью японского менталитета является то, что японцы поставляют на экспорт товары самого высокого качества.
– Да, – подтвердила Продвинутая, – самого высокого качества. Я с этим согласна. И никто с этим не спорит.
– Другой особенностью японского менталитета – неумолимо гнула линию японка, – является то, что для внутреннего рынка японцы поставляют товары качества более высокого, чем товары на экспорт, которые, – очень высокого качества.
– Ну, – да согласилась Продвинутая, – я это знаю. Кстати – в том числе и из книг японских писателей: Харуки Мураками…
Продвинутой показалось, что она ловко подловила японку: знания о Японии журналистка почерпнула из книг японских авторов. Но не тут-то было.
– Дело в том, – продолжала гнуть свою линию японка, – что и в литературе японцы поступают так же, как и в производстве других товаров на экспорт. Названные вами авторы – это очень хорошие, талантливые авторы. Знающие и любящие Японию. Представляющие её с самой лучшей стороны. Но книги этих писателей – это, так сказать, экспортный вариант японской культуры. А если вы хотите знать настоящую Японию, то вы должны читать настоящих японских писателей, не экспортных, так сказать. А истинных писателей Японии, тех, у кого можно прочитать о Японии настоящей, не туристической, не экспортной, из книг которых, если и нельзя до конца постичь Японию, то хотя бы попытаться, в любом случае – увидеть Японию настоящую, – таких писателей, уж извините, за пределами Японии мало кто знает, а, точнее, не знает, практически, никто.
Продвинутая очень, это чувствовалось по её тону, обиделась на японку, стараясь “не потеряв лицо” (хотя “не потерять лицо” – категория культуры китайской; но, с другой стороны, Китай оказал колоссальное влияние на культуру Японии; и не только Японии), стала пытаться переспорить уроженку страны самураев. Действительно, она много читала японских авторов. Да неужели ж она так-таки и не читала настоящих японских авторов? Не может такого быть! Читала. Знает. Слыхала.
– Нет. – Японка была категорична. – Настоящие японские авторы за пределами Японии неизвестны.
Продвинутая не сдавалась:
– Назовите же хоть одного.
Японка отказалась уклончиво:
– Меня часто просят назвать таких авторов: в Америке просят, в Европе. Раньше я называла, но ещё не было случая, чтобы просящий, услыхав фамилию, знал бы такого писателя. Всегда бывает неловко за спрашивающего, если он считает себя знатоком японской литературы.
Но, как всем известно, если Бог желает наказать, Он лишает разума. А с ним – и осторожности. Продвинутая, забыв про осторожность, не желая сдаваться (как же, уж она-то точно знает, недаром же она мнит себя крупным российским знатоком истинной японской культуры), стала просить:
– Пожалуйста, имя, назовите имя.
В этот момент Кондратьев, слушавший диалог в студии с неослабеваемым вниманием, решил проверить и себя. Он вспомнил одно имя. Он вспомнил.
– Имя, – повторила Продвинутая несколько более настойчиво, чем требовали приличия.
– Боюсь, оно ничего вам не скажет.
Продвинутая считала себя не лыком шитой. И она ответила японке в её же стиле:
– Конечно, кое-где могут и не знать, но не там, где к Японии существует истинный интерес. Всё-таки, назовите имя.
– Нет, я уже много раз убеждалась, что всё равно такое имя за пределами Японии никому неизвестно.
– Ну, хорошо, – не сдавалась Продвинутая, – тогда я сама попытаюсь определить такое имя: это – Акутагава. Акутагава Рюноскэ.
– Рюноскэ Акутагава, – возразила японка, – безусловно замечательный автор. Но и его творчество не совсем японское. Есть и в нём, безусловно, экспортный компонент.
– Ну, уж если не Акутагава… И всё же, если уж не Акутагава…
А Кондратьев подумал, что разговор начинает напоминать сцену из любимого фильма, где на просьбу назвать фамилию, артист, которого в конце семидесятых годов знал каждый, в конце пятидесятых, на настойчивые просьбы Катерины и Людмилы назваться, представился:
– Смоктуновский, ну?
И девушки (те, которые в пятидесятых) растерянно переглянулись. В конце пятидесятых годов поздновато начинающий Смоктуновский – это ещё не Гамлет, не князь Мышкин, не царь Фёдор Иоаннович, не Иванов, не Юрий Деточкин… Словом, не Смоктуновский, который – тот самый Смоктуновский. Ни в лицо его, ни по фамилии ещё никто, за пределами киношного цеха, ещё не знал.
Смотрела ли японка оскароносный фильм “Москва слезам не верит”, или нет, но у Кондратьева сложилось мнение, что ответила она в стиле знаменитого русского артиста:
– Нацумэ Сосэки.
А Кондратьеву в её тоне послышалось:
– Нацумэ Сосэки, ну?
Да, Продвинутая лишилась не только осторожности, но и находчивости. Услышав незнакомое имя, она не нашлась даже заявить, что, дескать, да, вот именно его, как там вы сказали его зовут, она и имела в виду, когда спорила с японкой, что не просто хорошо знает японскую литературу, а японскую истинную литературу, самую японо-японскую.
В студии воцарилось жуткое молчание, длившееся секунд пятнадцать, а то и все двадцать. Учитывая баснословную стоимость эфира, а также и то, что радийщики к тому времени вполне овладели умением болтать без умолку, тараторя со скоростью неимоверной, такое молчание нужно признать беспрецедентным.
Продвинутая попыталась повторить имя:
– На… На… Со… Су…
– Нацумэ Сосэки, – повторила японка, – вот настоящий японский писатель. И уж если вы хотите, хоть что-нибудь понять о Японии и японцах, то стоит прочесть именно Нацумэ Сосэки. Его роман “Ваш покорный слуга кот”. В нём – настоящая Япония. Япония, описанная там – настоящая.
И снова – тягостное молчание. Ни имя автора, ни его роман Продвинутой не сказали ничего.
И как-то сама собой беседа скукожилась. Продвинутая, посчитав себя опозоренной перед всей японской литературой и опозорившейся в прямом эфире, потеряла интерес и к японке, и к Японии, и к её литературе (как же, читала-читала японских авторов, а про Нацумэ Сосэки, про какого-то там его кота, к тому же ещё и слугу, да ещё и покорного, даже и не слыхала; ходила –ходила в модные суши-бары, ела-ела суши и сашими, а всё это оказалось ни о чём; к тому же как-то сразу вспомнилось, что в какой-то момент японка, безропотно дотоле пропускавшая слово “суши”, вдруг стала каждый раз, как Продвинутая говорила это слово, как бы невзначай, не поправляла Продвинутую, но просто говорила привычные уху Кондратьева слова – “суси”, а заодно и “сасими”, а когда Продвинутая призналась, что очень любит “хайку”, японка стала говорить, что и она любит “хокку”). И скукожившаяся беседа и вовсе закончилась.
Возникает закономерный вопрос:
– А для чего, собственно, старший лейтенант запаса Российской Армии рассказывает о беседе продвинутой в японской литературе журналистки с утратившейся фамилией с японкой, фамилия которой осталась неизвестной? Какое отношение всё это имеет к Советской Армии, рядовым стрелком которой был Кондратьев?
Ну, что же… Было время, когда непутёвого Максима Перепелицу (Максим Перепелица – украинский вариант Ивана Бровкина), чтобы перевоспитать, припугнули тем, что лишат права служить в Армии. И тот, чуть не со слезами на глазах (или – со слезами), просил односельчан простить его, не губить, не ломать судьбу и разрешить отдать Родине почётный (мужской) долг.
Да, были люди в наше время… А теперь? O tempora! O mores!
Когда пришло время исполнить свой мужской долг перед Родиной призывнику Кондратьеву, угрозой не пустить в Армию никого уже было особо не испугать. Впрочем, уклонявшихся и уклонившихся от службы называли уродами (равно как и тех, кто поступал в военные училища, выпускников которых называли уже немцами, а кое-где и полупрезрительно – французами). Уродом, то есть неслужившим в Армии, быть было позорно.
А потом началось “новое мы;шление”, “ускорение (социально-экономического развития СССР, да и социализма – в целом)”, “перестройка (социально-экономического etc) развития”, а затем пришла и glastnost… а чертовщине, как известно, стоит только начаться, а там уж её ничем не остановишь. А она – ни перед чем не остановится. И не остановилась. И поруганию были подвергнуты все святыни прошлого. Армия (Несокрушимая и Легендарная, в боях познавшая радость побед) – не исключение.
Служить стало не просто немодным, служба в Армии стала делом позорным. Уроды уже не скрывались от призыва, уроды стали бравировать уклонением от исполнения почётной обязанности мужчины и гражданина.
Появились даже квазифилософские объяснения желанию избежать службы в Армии. Дескать, вместо того, чтобы тратить время на бесполезную шагистику, лучше отдать его на повышение образовательного уровня. А то, пока служишь, объясняли эти субъекты (субчики), деградируешь. Объясняли, что уволенные из рядов Советской Армии неспособны учиться в высших учебных заведениях: если до службы в Армии не поступил в институт, то за два года абитуриент забывал всё, чему его учили в школе, а если призывали на службу после первого курса, то через два года студент забывал всё, чему его учили на первом курсе (вкупе с тем, чему его учили в школе).
Кондратьев (как человек и гражданин) в таких случаях думал так: если выпускник школы после двух лет службы не способен к учёбе, так как забывает школьный курс, если студент, отслуживший два года, забывает всё, чему его учили в институте и не способен к дальнейшему обучению, то кто сказал, что, если его не призовут в Армию, то через два года учёбы в высшем учебном заведении он не забудет школьную программу, а на последних курсах института – не забудет всё, чему его учили на первых? Кому нужны такие слабаки?
Бывший солдат Советской Армии Кондратьев поступал в университет не в год окончания средней школы (в тот год он поступил в техникум, который окончил с отличием через четыре года), а через шесть, два года из этих шести, непосредственно перед поступлением, он служил в Армии. И ничего не забыл, чему учился в школе, а что забыл, то повторил и вступительные экзамены сдал на отлично. Что мешает и другим так? Вместе с Кондратьевым поступало много уволенных в запас из рядов Вооружённых Сил СССР. Не все сдавали экзамены на отлично, более того, не все сдавали их успешно. Но ведь и среди выпускников школ были такие, кто проваливался с позором. Это – жизнь. И никто не обещал, что всё в ней будет радужно и беспроблемно. Вся жизнь – не май-месяц (как любили выражаться в Армии).
Поэтому солдата Кондратьева всегда раздражал довод о том, что Армия губит людей для высшего образования (как здесь не вспомнить про “губит людей не пиво…”). Раздражали всякие умники, которые утверждали, что интеллектуально можно развиваться, только уклонившись от священной обязанности мужчины и гражданина. И уж для поборников толерантности: коль скоро у нас плюрализм мнений, то кто запретит солдату Кондратьеву думать именно так?!
Продвинутая журналистка, умничавшая в радиоэфире и опозоренная неизвестной Кондратьеву японкой, как и все умники подобного сорта бывшему солдату Родины очень не понравилась.
По её тону было понятно, что она тоже разделяет мнение, что Армия – место для интеллекта гиблое. Другое дело она: и в суши-бары ходит, и японскую литературу почитывает. Развивается, словом, интеллектуально. Не то, что эти зелёные человечки (термин, надо признаться, запущенный позже того памятного радиоэфира).
Но вот зашёл разговор по гамбургскому счёту и выяснилось, что знаток Японии, кичащийся своими познаниями японской литературы, её-то и не знает, в глазах представителя Японии выглядит профаном. И тем, что, де, сапожник без сапог, – здесь явно не отшутишься. “ Знаток ” японской литературы не знает классика этой литературы: имя Нацумэ Сосэки ничего не сказало такому “знатоку”.
Рядовой Кондратьев учился в обычной, даже не московской (и уж, тем более, не ленинградской, или новосибирской), школе. В кружки людей, мнящих себя интеллектуальной элитой – солью земли Русской, никогда не входил. Недавно он смотрел передачу подруги Довлатова и Бродского и из её рассказов о Бродском понял, что Бродский вряд ли нашёл бы общие темы для беседы с Кондратьевым. И Кондратьев не стал бы ему в этих поисках помогать.
После школы – техникум. И кого особенно удивит диплом с отличием? Всего-то диплом техникума. Хоть и очень хорошего, но техникума, да к тому же – провинциального. Далее – распределение в проектный институт, в котором выпускник техникума проработал старшим техником ровно неделю. Да и в проектный этот институт призывник Кондратьев устроился почти исключительно ради того, чтобы получить стипендию за последний месяц, которую, по правилам того времени, техникум перечислил институту, дабы выпускник явился на работу по месту своего распределения.
А ещё проектный институт, по закону, выплатил уволенному (в связи с призывом на действительную военную службу) двухнедельное пособие. Плюс зарплату за проработанную до увольнения неделю.
И вот – Кондратьев уже не просто какой-нибудь штатский, а рядовой Кондратьев. И рядовой не привилегированной части, а обычной, самой настоящей. Как говорится (и поётся): You're in the army now. Oh, oh, you're in the army now. Не на войне, но не просто служит, а выполняет, как и все стрелки роты охраны, боевую задачу в мирное время.
Словом, Армия – это не санаторий, не дом отдыха, не пионерский лагерь…
Обычная же часть, Пятнадцать Тысяч, в которой выпало служить рядовому Кондратьеву, располагалась на Тридцать Первой площадке. А это, доложу я вам, не Десятка и даже не Тридцатка: четыре части, пять штабов (по штабу на часть, плюс штаб тыла у части Пятнадцать Тысяч), четыре Клуба, казармы, складские помещения, магазин, два буфета (солдатский и офицерский), санчасть (одна на всех – наша, Пятнадцати Тысяч) и библиотека (тоже одна и тоже наша – Пятнадцати Тысяч).
Библиотека, а это не нужно и говорить, прямо скажем, ни в какое сравнение не идёт с Ленинкой.
Естественно, что всякие там Продвинутые в японской культуре журналистки не испытывают никакое уважение к читателям библиотеки Пятнадцати тысяч. Только как-то так вышло, что Продвинутая в японской литературе модная московская журналистка так позорно опростоволосилась в разговоре с японкой, а вот рядовой Кондратьев…
Бывший рядовой Кондратьев врать не станет: имя Нацумэ Сосэки ему, в бытность допризывником, а потом – и призывником, ничего не говорило. Акутагава – да, это имя призывник Кондратьев знал и до призыва в ряды Советской Армии. А в Армии узнал, что Акутагава – это Рюноскэ Акутагава. Потому что именно в армейской библиотеке впервые смог взять книгу этого писателя (признаемся, что в былое время в библиотеках тоже бывал пресловутый дефицит и некоторые книги некоторых авторов было очень трудно получить: так, до службы Кондратьев не смог дождаться своей очереди на книгу Анатолия Иванова “Вечный зов”, впрочем, не дождался он очереди ни на Фолкнера, ни на Маркеса, ни на Акутагаву). Так что первый японский писатель, с которым познакомился Кондратьев, был именно Рюноскэ Акутагава. И познакомился рядовой Кондратьев с творчеством этого замечательного японского автора в библиотеке непривилегированной части Пятнадцать Тысяч.
Но ведь вторым стал – Нацумэ Сосэки. Именно роман “Ваш покорный слуга кот” привлёк внимание рядового Кондратьева в армейской библиотеке. И когда столичные штучки и подобные им уклонисты обосновывают своё нежелание служить Родине невозможностью самообразования в армейских условиях, бывший рядовой Советской Армии Кондратьев вспоминает, что даже такой русофоб, как Рональд Рейган, отдавал должное русским пословицам и поговоркам, среди которых есть и про свинью, которая везде сыщет грязь.
Почему-то рядовой Кондратьев, невзирая на то, что громадную часть времени съедала служба, смог узнать творчество Нацумэ Сосэки, а вот у Продвинутых всегда, что-нибудь да явится препятствием.
Словом, смотришь на Армию, и если ты свинья, то ничего другого, кроме, как грязи и зелёных человечков, там и не увидишь, а если ты человек, то глядь: а там – вежливые люди и
Чистый горный ключ!
Как живые, движутся
Камешки на дне...
Нацумэ Сосэки
© 23.03.2016 Владислав Кондратьев
© Copyright: Владислав Олегович Кондратьев, 2016
Свидетельство о публикации №116032304374