Кто он? Почему не думаю плохо, ведь откуда-то точно знаю, уверена: он замышлял недоброе, был опасен... Но что-то пошло не так. Или...
В каком-то спектале слышала, что если попасть в игру — поставить себя на карту, то жизнь можно как бы начать сначала — дается шанс. Но где она, эта карта? Никто не скажет. Как и то, с кем придется играть, когда и по каким правилам. Возможно, сами участники не знают, что их выход. Но кто-то открыл игру. И наблюдает.
День, как сухарик, окунула в жидкое, горячее солнце — в летний медовый чай и наслаждаюсь. Неделю стоит сильнейшая жара, духота. А я любуюсь длинным мостом над широкой рекой. Ловкие ласточки рассекают прозрачное небо со взбитыми тучками, спешат оттуда к глиняным гнездам, обильно, как соты, налепленным под арматурой пролетов. Дух захватывает, глядя на пируэты воздушных гимнастов. И кажется, это сердце мое летает, вон там, высоко-высоко... Да где же оно, где? Куда вильнуло, исчезло?! Остановилось дыхание... Как тогда... Да вот же! Облетев небо, выпорхнуло из-под моста!
— Ты дура! Просто ненормальная! Стихи она читала! Забылась она в дороге! Ты хоть понимаешь, где живешь? Ау! Бандиты ходят! Женщин грабят! Ладно, грабят, им ножом пырнуть — запросто... Милая! Да тебя в охапку сгрести, твои завидные пятьдесят килограммов! Шубка твоя что кисея воздушная, еще и в воздух поднимет! В машину затолкать, и вези куда хочешь! — Лика не унималась. — Нет, ты просто ненормальная! Живешь за мужем как за каменной стеной, вот страх и потеряла! — я даже вздрогнула и механически оглянулась. Рядом никого нет. Низкий, знакомый голос со стальными истеричными нотками настойчиво пробивал голову. Потянуло холодом, словно из подземной бетонной трубы.
Пронзительный свет неожиданно сменила резкая тень. Это из-за моста выползла огромная туча, заслонив полнеба. Стало прохладно, даже зябко, быть может, от слов, что поймали, словно в засаду. Подул ветер. Ласточки с жалобным писком заметались над водой. Я внутренне подобралась — вот-вот хлынет дождь, шагнула под мост. И замерла... Рядом с пробившимся из-под асфальта сочным кустом одуванчика, цветущего еще час назад пушистыми солнышками, лежал птенчик. Голенький, пыльно-синюшный, пупырчатый орешек, растопыренный нелепыми ножками и плавничками недокрылышек. Вытянутая шейка, головка бусиной с огромным несуразным беловатым клювом. Выпученные, полузакрытые пленкой мутные глазки... Бедняжка... Родился, да так и не полетал... Тут же половинка крошечного пестрого яичка (вошло бы в наперсток) валялась возле лужи, из которой ласточки собирают жидкую грязь для мелкого ремонта гнезд.
Нет, не хочу это видеть! Довольно! Теперь еще и выпавший птенец... Застучали первые капли. Крупные, поскакали по раскаленному асфальту.
Мне так и не удалось привыкнуть к маниакальной способности Лики бояться всего и вся, причем, не просто бояться, а на всякий случай, наперед. Бояться самых невероятных вещей: автомобиля, который может загореться; лифта, который вдруг оборвется; дома, который в ее взбудораженном воображении рухнет от землетрясения. Ну, рано или поздно! Ведь случится же когда-нибудь землетрясение или потоп! Об этом же все говорят! А если до катаклизма не доживем, то непременно суждено пострадать от ведомых и неведомых болезней... (Лика... И ты подошла... Хорошо, оставайся.)
Вся реакция Лики на жизнь — страх, испуг. Ее бы фантазию, да в романы! Сочинять ужастики, один невероятнее другого, ей удалось бы запросто. Но Лика так не думает: нисколько она не нервная, она предусмотрительная.
Лика — хроническая клиентка моего мужа. Эрик ясновидящий. Без его успокаивающих прогнозов покой для Лики не достижим. Ей нужен надежный наставник, и она его отыскала. Психологам Лика не верит: они недостаточно глубоко вглядываются ей в глаза, харизму их она не наблюдает. И, вообще, психологи — обычные люди, такие же как она. А мужу моему Лика верит: он особенный, речь его весома, нетороплива. Она смотрит на него восторженно: Эрик как крепость со своим даром ясновидения. А он, полагаю, просто видит, что женщина ничего не хочет менять в своей жизни, и уже давно все, что ей требуется, это успокоительное. Дозы лишь возрастают.
После цыганки-гадалки был хиромант. Потом Лика кормила астролога. Однажды прогноз не сбылся, она пострадала среди бела дня: банально попала под машину, выскочив, неясно зачем, на красный свет. Быть может, хотела испытать судьбу? Говорит, так и не поняла, что на нее нашло, почему вынесло на дорогу. Водитель, к счастью, затормозил, она лишь порвала курточку и немного шваркнула джинсы, ушиблась. Но ведь могло быть и хуже! Тем более, именно этот день был отмечен как особо благоприятный! Так что и в астрологии Лика разуверилась навсегда. Впрочем, догадываюсь, почему. Она, потирая вспухшее колено, включила телевизор и увидела рекламу: «Утешу и успокою. Надежно». Или что там Эрик пишет для тех, кто в нем нуждается. Он умеет увлечь читателей бегущей строки.
В этот город мы переехали несколько лет назад. Неожиданно муж решил вернуться на родину, хотя никого родных там давно не осталось. А мне безразлично, где жить. Я езжу за ним. Все, что требуется мне от города, это театры и набережная. Люблю смотреть постановки и на текущую большую воду. Еще очень люблю готовить еду для двоих — изысканные блюда крошечными порциями — как птичкам. Чтобы тут же и скушать, чтобы было всегда свежее, всегда другое. Эрик пошутил однажды, мол, из меня получился бы отличный повар для китайского императора. По части порций, конечно. Впрочем, не только. В кухне я творю волшебство, как Эрик в своем кабинете. И в подругах не особо нуждаюсь, как и он в друзьях. Мне никогда не было скучно самой с собой.
Но Лика — распространитель театральных билетов. Театр она любит без памяти, как и я. Артистка из нее не получилась, но место свое в театре она, таки, отыскала, причем, во всех театрах одновременно! Так что о спектаклях мы можем беседовать бесконечно. Пожалуй, и все, на этом общие темы исчерпаны. Потому что Ликины фантазии с некоторых пор пресекаю изначально — для этого существует мой муж, чтобы их выслушивать. Конечно, не безвозмездно. Она — первая его клиентка в этом городе с большими мостами через огромную реку. Муж купил квартиру в доме на берегу, возле самого роскошного моста, в конце набережной, с прекрасным видом из окон. А Лика увидела бегущую строку на канале для женщин и примчалась на следующий день. И скоро, будучи очарованной, привела за собой очень и очень многих. У Эрика потрясающие визитные карточки: лакированные, угольно-черные с мерцающим блеском по периферии, с закругленными уголками и серебряным начертанием. Лаконичные и таинственные. Ими хочется любоваться как ювелирными изделиями, не выпускать из рук. И у Лики в сумочке их всегда стопочка — она очень любит рассказывать об умопомрачительных знакомствах. Всякий раз берет у Эрика для своих клиентов новую порцию карточек.
Эрик не шарлатан — он родился ясновидящим. Им и работает. Как?.. Даже не представляю. Клиенты довольны — каждого он умеет успокоить и вдохновить. Впрочем, по образованию он психолог. Диплом престижного университета на английском языке висит в его кабинете на видном месте. Скромная рамочка из черного дерева, прозрачное матовое стекло — не бликует. Но женщинам нравится обращаться именно к ясновидящему, мужчинам — к психологу. Он и рекламу заказывает раздельно, и визитки. Так что Лика даже не подозревает о его мирском образовании.
Нет, страх я, конечно, не теряла — у меня его просто никогда не было. А уж кого не боялась в жизни, так это мужчин. Они всегда улыбаются, глядя на меня. Словно оттаивают. Да и как им не улыбаться: невысокая, стройная, легкая и всегда в своем мире. Очень люблю поэзию. Стихи... Наверное, это то, чем живу. Мне кажется, я родилась вместе с ними. Нет, никогда не сочиняла, даже в голову не приходило. Я их просто слышу повсюду! Мне кажется, я — слушатель, ценитель стихов. Этакая изысканная страсть. Разную люблю поэзию, сама магия слов завораживает. Кто-то смотрит телевизор, а я читаю стихи. Не романы и детективы, а именно стихи! С ними словно взлетаю в небо и парю ласточкой! Все свободное время от занятий домашним хозяйством, кулинарией и театра, прогулок по набережной и поездкам к портнихе самозабвенно отдаю стихам. Мне кажется, запросто могла бы прожить, не выходя из дома, только стихами. Потому что в них есть все: природа, города, люди, чувства - все! Каждое полюбившееся стихотворение представляю так и этак, читаю многократно, пробую на звук и непременно рисую в нем свою историю. В каждом живу, растворяясь. И всякий раз нахожу что-то для себя новое. Это похоже на сон: необходимо для жизни и никогда не пресытит.
Жалко, что мой муж поэзией даже не интересуется, как и театром. А с некоторых пор именно о ней хочется с кем-то поговорить... Но я привыкла к одиночеству с детства. Разве что дочки-близняшки, Вероника и Юлия, как ласточки увлекли меня за собой на целых семнадцать лет. Но дочки вышли замуж и упорхнули.
Мои художницы! Да-да, именно так! Мастерицы-художницы: десять лет наши девочки мне на радость занимались художественной гимнастикой. Ленточки, обручи, мячи, скакалки, нарядные купальники... Сначала я освоила гладкие замысловатые прически из косичек для своих блондинок, а потом они сами научились себе наводить неземную красоту! Аккуратная головка, вытянутая шейка, божественная походка, величественный поворот головы... Моим девочкам есть, чем покорять мужчин! К тому же они, на самом деле, немного художницы — обе в старших классах посещали школу искусств по классу живописи. Теперь Вероника с мужем-скрипачом непрерывно гастролирует по миру и совершенно счастлива. Юлия со строителем мостов также живет разъездами по столицам. От их голосов из телефона сыпятся искры! С детьми они не торопятся. Видимо, такое сейчас время.
Интересно, что никогда, никогда мне не было тягостно одиночество, я об этом даже не думала... Эрик заботлив и нежен, ничего, кроме внимания и ласки, я от него не видела.
Моей жизни могут позавидовать множество женщин. Так почему я сама себе не завидую? Почему с некоторых пор кажется, что я и не я вовсе, а сон, ласточка, парящая среди всклокоченных, до белизны раскаленных островов-облаков. Одинокая ласточка, та самая, что еще не делает весны. И голос, мягкий, матовый баритон: «Ты ко мне идешь?» - то тут, то там, вспомнится, словно окликнет... И тогда я иду по канату, протянутому в небо над пропастью. Из бездны тянет прохладой, а нередко и холодом. Там, внизу, дом моего мужа — загадочного человека. А небо рассыпано солнцем на тысячи осколков, в каждом из которых оно отражается многократно, по-разному, как в калейдоскопе, пока мозаичное панно не скрадет ночь. Между этих зеркал летает ласточка, вглядываясь в отражения, и пытается что-то понять. Ей кажется, что вокруг тоже много ласточек. Так много на самом деле или кажется? А теперь мне кажется, что небо — это ты... «Ты ко мне идешь?»
Что же тогда случилось... Наверное, лишь теперь, когда наступило лето, прилетевшие ласточки укрепили старые гнезда и выкармливают птенцов — жизнь в самом разгаре, я могу спокойно, со всеми подробностями, вспомнить, что же произошло в тот предновогодний вечер, когда все в природе, казалось, остановилось.
За день до загадочного события Эрик сделал сюрприз: подарил длинную белоснежную шубку. Невесомую и необыкновенно теплую, даром что на шелку. В ней, как в уютном облаке, можно гулять в любой мороз, не рискуя замерзнуть — шубка становится лишь пушистей, эта загадочная норка — любовь женщин во все времена. В тот же вечер примчалась Лика. Мерила шубку перед зеркалами, стягивала себя пояском так и этак, крутилась без пояса. Вконец обессиленная видением, упала в кресло и подарила мне театральный билет на новогодний концерт. А я ей — золотой браслетик-цепочку. На счастье. Мы остались довольны друг другом.
На следующий день неожиданно ударил сильнейший мороз. Река не успела уйти под лед, стояла открытая. С ночи туман был настолько густой, что за окнами, казалось, ничего нет: не видно ни земли, ни неба. Дом, как корабль, плыл в таинственной невесомости. Перед тем, как собраться на концерт, я вышла на лоджию, открыла окно и ...прислушалась. Шелковый шелест... Это сыпался снег. Протянула руку: огромные, почти с монетку, филигранные снежинки, плавно спускаясь, задевали друг друга и тихо звенели. Туман рассеялся, но дом, казалось, теперь летит в потоке мерцающих серебряных звезд.
До концерта достаточно времени. Как он, мой мост, выглядит в эту погоду? Решение я приняла мгновенно. Не стала вызывать такси, лучше прогуляюсь по набережной до остановки за мостом. Расстояние чуть больше километра — дойду неспеша за двадцать минут. В конце-концов, еще совсем не поздно. Ну и что, что суббота, люди, наверное, гуляют. Просто так и с собаками. Да и набережная прекрасно освещена. До самого моста.
В тот день Эрик из комнаты выходил лишь к столу. Эрик...
Хорошо помню день нашего знакомства. Я шла по скверу, вся в стихах, растворившись в пронзительно-синем небе, в запахах переспелых почек и влажной после обильных дождей коры. С обломанных веток капал в сладкие лужицы густой ароматный сок, к ним тянулись муравьиные дорожки. Прозрачные первоцветы желто-зелеными мазками украшали газоны, еще не перепаханные с зимы. С вечера в город ворвался теплый, почти горячий ветер, бушевал ночь напролет, все перетряс и взбудоражил. С собою принес горластые стаи скворцов и множество цветных бабочек.
Первый погожий денек, нежный как сливки для утреннего горького кофе. В подогретых лужах плюхались воробьи, позабыв от теплого морока оглядываться по сторонам. Голуби самозабвенно крутились вокруг самих себя и равнодушных голубок. Блестящую черную землю тут и там протыкали зеленые черенки и розетки.
День, заводной, словно юла, с гулом вертелся и переливался через край внезапной своей оживленностью. Всюду мамы с яркими колясками и малышами в нарядных комбинезончиках, с машинками и утятами на веревочках, с бабочками на палочках, с куклами и мишками в руках. А вот карликовый белоснежный пудель — диковинка по тем временам — как игрушка! С модной стрижкой, даже коготки покрыты красным лаком, в цвет резинки на симпатичной голове!
Все было так, что лучше не бывает! На память, строчка за строчкой, шаг в шаг, пришли стихи. И тут кто-то тихо подошел ко мне справа, осторожно и уверенно взял мою ладонь. Слегка закружилась голова: именно так брал меня за руку отец, подхватывая лодочкой. По-детски доверчиво я отозвалась: та самая, чуткая ладонь музыканта. Папа был виолончелистом. Я не торопилась поворачивать голову, а мужчина вслух закончил читать мои стихи. Незнакомый, приятный, очень спокойный голос, похожий на отцовский, разве на полтона пониже.
— Здравствуйте, Элиза! Меня зовут Эрик.
Молодой мужчина среднего роста, очень приятной наружности. Узкие туфли, тройка классического кроя цвета темной стали, светлая в тон рубашка, верхняя пуговица расстегнута, в нагрудном кармане элегантный платочек. Короткая стрижка темных волос. Очень узнаваемая внешность, но узнаваемая лишь по модным журналам. В руке черная барсетка.
— Здравствуйте! Только меня зовут Эльза, — странно, я нисколько не удивилась. Желания вынуть руку из его уютной ладони не возникло. Приятная прохлада кожи. Это когда-то было... пусть так недолго, но я помню...
— Мне больше нравится для вас Элиза. Вы так волшебно плыли на облаке, что я не мог ошибиться, — действительно, он вглядывался в мое лицо, словно мы были когда-то знакомы (в детстве? в прошлой жизни?), но с тех пор прошло несчитано лет, мы изменились. Но он меня узнал. А я — нет, но совсем не удивилась. Видимо, юность предполагает чудеса, особенно в такой волшебный день — весеннего равноденствия — 20 марта. К тому же, мне очень понравился его взгляд — необыкновенно внимательный.
В тот день я была в длинном костюме: юбка-годе и приталенный жакет из серо-голубой шерсти, прозрачная синяя блуза. Из костюмной же ткани берет-цветок. Фиолетовые старомодные туфли-лодочки на шпильках. Узкую сумку в цвет на длинном ремешке через плечо к этому костюму подарил уже Эрик. Как и серебряную брошку-ласточку. Живописец бы сказал, что я «вписываюсь» в весеннюю природу. Да, этот наряд именно так и задумывался — «Облако». Воздушный, влетающий навсегда в подсознание встречных, незабываемый образ. И еще: я блондинка, волосы до плеч, слегка завитые. Выглядела, как всегда, прелестно.
— Хорошо. Пусть будет Элиза. Как в сказке.
— Мы и есть в сказке. Позвольте вашу руку?
Я легко согласилась и взяла его под руку. Так Эрик встретил меня и назвал своим именем. С тех пор мы вместе. Четверть века, как за каменной стеной. Он неожиданно появился с южным ветром и унес за собой. Через три дня мы уехали из города, где я родилась. Навсегда. Нет, один раз возвращалась. Ему было тридцать, мне семнадцать. Больше стихов он никогда не читал.
Эрик... Что же надеть под твой подарок? Выбрала длинное трикотажное голубое платье, к нему украшения, завернула в небольшую теплую сумку туфли. Перед зеркалом застегнула на крючки новую шубку. Еще раз на себя взглянула: макияж натуральный, аккуратная стрижка, рукавички и берет в цвет шубки, на шее — козий ажурный шарф. Мех переливается свободными складками почти до пола. Высокий каблук и толстая подошва светло-кремовых меховых сапожек образу придают летучесть, как бы поднимая меня над землей. Вся в белом. Божественно прекрасна...
Есть некоторая странность в моей жизни — совсем не ощущаю возраста рядом со своим мужем. Не знаю, почему. Время словно остановилось. Нет, конечно, присутствуют какие-то возрастные следы увядания кожи... Но и только! Ни тело, ни душа словно не повержены изменениям. Впрочем, мне кажется, секрет в том, что я родилась ласточкой! С душою ласточки! Выгляжу, как... (Размытое видение мелькнуло в зеркале. И вкус меда.) Впервые надетый наряд всегда немного пьянит...
А на улице я попала в сказку! Густое, но легкое, рыхлое небо, казалось, настолько приблизилось, что, протяни руку и можно дотронуться. Не замечая мороза, я шла по набережной и удивлялась: неземная красота, а вокруг ни души.
Матовые шары-фонари лили лунные потоки, подсвечивая дорогу. Вальсировали снежинки. Как балерины в пачках, они летели в одиночку и парами, кружились от легкого дыхания реки, иногда задевали друг друга, и, как тончайшие цимбалы, едва уловимо звенели. Останавливаясь, кажется, я слышала каждую их встречу... Словно они со мной говорили... Удивительное, редчайшее состояние климата — снег при морозе почти минус сорок по Цельсию. Река, наверное, тоже слушала музыку, укрытая густым одеялом тумана.
Молодец, что отправилась на остановку пешком! Ведь такой снегопад случается, быть может, единожды в жизни. Я любовалась снежинками, что присаживались на мех и не таяли. Таких огромных алмазных кристаллов не видела никогда. Словно попала в звездный дождь. Шла, а вокруг тихо сыпало счастье.
Незаметно начал угадываться мост, постепенно проявляясь черно-белым изображением. Ощущение пространства странным образом изменилось. Будто не кристаллы воды падали с неба, а тянулись к земле невидимые нити, по которым скользили нанизанные пожелания. Небеса разверзлись и вдоль реки открылся таинственный путь, на котором я оказалась. Шла, затаив дыхание, очарованная снежным представлением. Как красиво! Парящие снежинки на темном фоне моста казались еще крупнее, а сам он словно затягивал внутрь своего тоннеля, приглашая войти. Где-то вдали угадывался расплывчатый свет — выход. Я ни о чем не думала — улыбалась и шла.
Оставалось несколько шагов до огромной тени, как вдруг...
— Эрик... Хочу тебе рассказать... — я осеклась, замолчала... Да он же все знает! Могу ничего не рассказывать. Нет, слишком странно все это случилось вчера. Быть может, хоть что-то удастся узнать у Эрика за утренним чаем? Слова как застряли, но я тихо промолвила: — Скажи, кто этот мужчина? Что он от меня хотел? Почему он меня отпустил?
— Не надо думать об этом, Элиза! Умоляю, забудь! Было и сплыло! — странно, Эрик почему-то взволновался. — Если бы мог, я бы тебя не выпустил вчера никуда! Но я не волшебник и никогда им не стану. Читай свои стихи — в них все отыщешь. Другие за тебя подумали и написали! А лучше вот что! Сделаем-как лучше вот так! Последний рабочий день — едем в салон, подберем украшения для новой шубки. Мне кажется, жемчуг для белой норки изысканнее бриллиантов. Будешь у меня настоящей Снежной Королевой! Театр ахнет! Действительно, замечательная ведь идея! В самом деле, собирайся! Сейчас закажу такси.
Вот и весь разговор. Даже не спросит, испугалась ли я. Понятно, заранее знал, что ничего со мной не случится... Но... Почему он съел все варенье из вазочки за сегодняшним чаем? Обычно Эрик смакует каждую вишенку, ягодку, дольку, вкушает, никогда не спешит поглощать... А сегодня ел ложками, мне даже добавить пришлось... И сколько сумбурных слов! Как на него непохоже! Он что-то знает. Но мне, конечно, не скажет. Но что... Не хочу, последнее время не могу глядеть ему в глаза. Кажется, в них застываю, и почему-то мне больно...
Он возник неожиданно, бесшумно, вдруг появился передо мной в десятке метров... Я настолько оказалась потрясена его внезапным присутствием, что чуть не упала, словно подкошенная. Впрочем, это страх мой упал, а ноги продолжали нести вперед, ничуть не снижая темпа. Голова быстро вернулась из потрясения и начала лихорадочно прикидывать возможный исход. Бежать некуда, да и куда сбежишь, с одной стороны река, с другой — высокая терраса, вокруг снег по колено, да и одежда моя не для бега. И вдруг пронзила мысль: бежать не то, что поздно, а не имеет никакого смысла — мне от него не сбежать.
Он... Стоит и смотрит, и ждет, что буду делать... Только не замедлять шага, только не зашататься, не запнуться, не поскользнуться, только идти навстречу, вперед. С улыбкой. На ум подлетели какие-то строчки — их про себя повторяла, не понимая смысла. Сами слова были смыслом, заклинанием в них.
Осталось пять шагов, три, а он... Вдруг распахнул руки (у меня в голове помутилось), как будто приглашал в объятия... Шаг, и я уже вижу его, его глаза. Красивый молодой мужчина. Такой же красивый, как Эрик, тогда, в день знакомства, в том же примерно возрасте. Почему-то без шапки, ведь страшный мороз! На мгновение, показавшееся вечностью, я уставилась ему в лицо с удивленной улыбкой, невольно любуясь статью молодого мужчины. (Однако... Сама себе потом удивлялась!) Он был в легкой кожаной куртке, почему-то полурасстегнутой, в тонких узких туфлях (похожи на спортивные?) — ни дать ни взять, вышел из автомобиля. Да только где же он, автомобиль? Конечно, стоит на мосту, больше быть ему негде.
— Ты ко мне идешь? — спросил он меня, глядя, как на чудо. Густой, нежный, волнующий голос.
— Нет! — зазвенела я в ответ, мягко уклонившись от черных его объятий. Он весь был в черном: куртка, брюки, свитер, черные, слегка курчавые, очень густые волосы аккуратно убраны назад... Конечно, я шла не к нему — я шла на концерт!
И внезапно, как в зеркале, увидела себя в его глазах. Вернее, ту самую, тоненькую, казавшуюся бесконечно обворожительной, ожившую фарфоровую Снегурочку в новогодней шубке, что стояла под пластмассовой сборной елочкой в доме моего детства. Говорили, что был такой же Дед Мороз, но давно разбился. Елочка украшалась самодельными игрушками. Покрытые розовым лаком для ногтей кругляши от крупных старых бус висели как шарики. Из серебряных золотинок были скатаны горошины и нанизаны вроде жемчужного ожерелья волнами по всем ярусам, как на открытках. Цветными конфетти подсыпаны зеленые веточки. На верхушку аккуратно надета половинка золотой сосульки. Но, самое главное, рядом со Снегурочкой висел на золотистой тесемке крошечный Ангел! Тоже из фарфора! Игрушки были немецкие. Настоящие произведения искусства. Дедушка привез их с фронта.
Маленькая елочка вместо большой, настоящей, появилась в доме после ухода отца. А с ней — небольшой туесок меда, купленный на рынке по поводу праздника. Однажды (что тогда на нее нашло...) мама рассказала, что до войны дедушка был зажиточным пчеловодом. Он так и умер, спустя десять лет после Победы, контуженный, на своей полуразрушенной пасеке. А мама уехала в город, забрав, как память, три новогодние игрушки, и поступила на завод. Получила место в общежитии, потом квартиру, так называлось наше жилье.
Говорить мама не любила. Конечно, она считала, что отец предал, ушел к женщине, которая была побогаче. Хотя, какое там богатство... Просто мама всегда молчала, словно держала внутри тяжкое горе, обиду, и кто знает, что было у нее на уме. Она из тех, что застывают соляным столбом, буквально замораживая все вокруг, и часами могут сидеть, не двигаясь. Отца помню плохо — он возвращался лишь к ночи. Рано утром уходил в филармонию. Неделями гастролировал по краю.
Один раз отец повел меня в парк, покататься на каруселях. Была весна, мы аккуратно обходили лужи, радовались, глядя на воробьев, на цветных голубей. Я прижимала к себе старую куклу. Нет, куклу оставила дома — у нее совсем не было одежды для улицы. Шить я еще не умела. В парке, не знаю, почему, выбрала для катания цепочную карусель. Замирая от страха, вцепилась в поручни, зажмурилась и, крепко вдавившись в деревянное креслице, ждала, когда кончится пытка. В голове вместо парковой музыки стоял гул. Открыла глаза, лишь когда карусель остановилась. Еще подумала: никогда не вернусь — слишком страшно! Но, скушав сладкую вату на длинной палочке, а еще настоящий вафельный стаканчик с кофейным мороженым, мне почему-то вновь захотелось в небо. Отец купил еще билет, и теперь я уже летела по кругу, замирая от... Нет, не замирая — восхищаясь полетом! Мне казалось, я долетела до солнца и купаюсь в его лучах! А на следующий день он ушел. И больше я его никогда не видела.
Так и не знаю, каким был мой отец, но, верю — весельчак и балагур. Потому что в парке он непрерывно что-то рассказывал, и мы смеялись. Вот и встретил женщину, с которой можно радоваться жизни, такой, какая есть. Уехал с ней навсегда, далеко-далеко, на самый Крайний Север. А мама, наконец, несколько лет получала оттуда неплохие алименты, пока отец внезапно не умер от какой-то болезни. Мама совсем замкнулась в себе, а меня спасла школа. В ней я и отыскала драгоценный клад — поэзию. Вот что, оказывается, было так необходимо! Жизнь моя с тех пор наполнилась радостью.
Родительский дом — ветхий барак, в котором была наша квартира, сгорел через семь лет после моего отъезда. По официальной версии, глубокой ночью произошло короткое замыкание в электрической проводке. Мама, не старая еще женщина, задохнулась в дыму. Как и две ее престарелые соседки. Пожар так и не смогли потушить, дом выгорел дотла... В пепелище я отыскала только маленького ангела. Непонятно, как: рука сама потянулась, подняла, отодвинула какую-то горелину. Ангел лежал, опрокинутый, на крылышках, весь закопченый, блестящий от сажи, и тянул ко мне ручонки, словно просил, как дитя, чтобы его забрали. Черным и сохранился он в туеске, купленном для этого случая.
Глядя в глаза незнакомцу, за долю мгновения я прожила прошлую свою жизнь. Прожила так подробно, что даже вспомнила гладкость белоснежной эмали маленького ангела, крепкую и бережную ладонь отца в парковый день, полет на карусели, когда показалось, что улетаю в небо... Наверное, мужчина тоже прочитал в моих глазах что-то свое, мне неведомое. Потому что смотрел в них как зачарованный. Оба мы были глубоко потрясены.
А может, это был праобраз реверансов встречи на балу Мужчины и Женщины. Мы словно неуловимо протанцевали друг другу загадочный танец. Мужчина так и остался с распахнутыми руками, словно поднимал крылья, а я отправилась дальше. Не чуя ног, дошла до лестницы: сверху уже спускались, громко разговаривая, веселые мужчины и женщины. Много, человек шесть или семь. Первые люди на улице в этот загадочный вечер.
Только в автобусе поняла, как же я испугалась... Концерт не слушала — вспоминала родительский дом. Отца, дедушку. Маму. Снегурочку и Ангела. Вернулась домой на такси.
Жемчужное ожерелье, сережки, перстень, браслет. Новый год... Никуда не пошла, хотя Лика звала в ресторан при драматическом театре. Впервые за много лет смотрела телевизор. Кажется, рано легла спать. Эрик не удивился, что я дома. Вышел выпить со мной бокал шампанского на бой курантов.
Анжелика погибла неделю назад. Странное, ненормальное по своей невозможности происшествие: даже ей не приходило подобное в голову в самых изощренных фантазиях. Обеденное время. Она ехала в театр сдавать выручку от билетов, взять новую партию. Неожиданно рухнул высотный кран. Он больше года стоял на незавершенном строителями многоэтажном доме. За день до этого в городе бушевал почти ураган, а кран рухнул, когда не было ни ветерка... Быть может, махнула крылом бабочка... Упал прямо на проезжую часть. Четыре легковушки в этот момент оказались на его дороге, одной из них управляла Лика... Смерть на месте. Она и еще два человека погибли, четверо получили повреждения средней степени тяжести. По счастливой случайности, в разгар рабочего дня людей на улице было немного. Ожидавшие недалеко от трагедии на автобусной остановке люди, к счастью, не пострадали. Между пятачком, где стоял злополучный кран, и дорогой был пустырь. Бездомные собаки, что жили там в свалках строительного мусора, удивительно дружно покинули это место незадолго от события. Через несколько дней, впрочем, вернулись обратно, в старые норы.
За день до гибели Лика привозила мне билеты, а вечером я нашла в прихожей ее браслетик. Разорванный. Скорее всего, неудачно зацепила за сумку — в тот день она торопилась к другим клиентам, также не хотела попасть в вечернюю пробку. Я еще обрадовалась, что это случилось не на улице. Можно отдать в ремонт, будет опять как новый. Отдала Ликиной маме... Лом...
Ласточки, где вы, ласточки... Укрылись в гнездах, потому что льет проливной дождь. Гроза... Я даже не слышала гром, не видела молний, не до них мне было. Почему я плачу... Конечно, жалко Лику, хотя мы общались не так и тесно, может, пару раз в месяц, но... Жил человек и нету. И в этом какая-то непостижимая тоска, трагедия бесполезной, бессмысленной жизни. Без планов, без стремлений, по большому счету, без радости. Без какой-то настоящей, все поглощающей, все оправдывающей радости. Жизнь ради простого воспроизводства. Себя, детей, окружающего пространства. Замкнутый круг. Суета сует. Хорошо, если есть развлечения, какие-то интересы. Город напоминает мне муравейник. Даже если сгорит дотла, лес не заметит. А сколько лет было Лике? Всего-то тридцать три... Осталась мама, одна. И что было у Лики в этой жизни? Ее страх? Билеты в театр...
Любила ли она...
Рядом с мостом хлыстом полыхнула молния. Следом, по течению, как по ступенькам, покатились, распрыгались раскаты грома. С треском лопнули небеса: ливень полил сплошной стеной. Я рыдала, плакала неясно о чем — обо всем. Набережную затопила дождевая река, подхватила и унесла птенчика. Куст одуванчика зеленоватой ветошью полоскался по асфальту в текущей воде. А я незаметно для себя поднялась под пролет. Как раз туда, где зимой поджидал в густой темноте снежной вселенной молодой мужчина в черном.
По дороге с похорон Эрик сказал, что изменить ничего невозможно. Помешать — да, может получиться. Но после человек, считай, не жилец. Словно душа уйдет из него, окончательно покинет, а он затоскует. И умереть не сможет, и жить будет, себя ненавидя неясно за что. А так она сама поехала навстречу смерти, ни о чем не подозревая.
Эту неделю я много думала... Когда поняла, что днем надвигается гроза, ноги сами понесли к мосту. Надо разобраться. До конца. С этой встречей. Понять и отпустить. И жить дальше.
Очень многие пришли ко мне под мостом. За каждым человеком — жизнь, и я в узлах этой с ними жизни. Узел на узле, вся узлами опутанная. Как и любой человек. И — ангел, черный. «Ты ко мне идешь?»
Гроза отбушевала. От асфальта парило. С писком выпорхнули из гнезд ласточки, кинулись ловить насекомых. Я потихоньку возвращаюсь домой.Мне всегда казалось, что живу. А сейчас не кажется. Нет, это не жизнь. Потому что отчаянно поняла: если завтра умру, ничего не случится, как не было меня. Оболочка... Да, красивая, быть может, даже изысканная... Снегурочка. Нет — Снежная королева. То, что внутри, почему оно никогда не выходило наружу? Только сейчас разболелось... Словно молоко переполняет, разрывает грудь, а ребеночек умер. И я не женщина, а ласточка. И некому пить птичье мое молоко.
Вдруг поняла то, от чего убегала, что всегда боялась понять: муж мне чужой. Я совсем не знаю его. Рядом мог с тем же успехом жить другой человек. Я не знаю, о чем болит его душа, к чему он стремится, мучит ли его хоть что-нибудь... Чувства... Ну да, те самые чувства, переживания... В стихах... Он так умело их всегда обходит стороной. Вот чего мне не хватает! Чувствовать вживую, а не воображать!
И кто мы без чувств... Отсыревшие дрова, которые не зажечь... Они медленно гниют, разлагаясь... Даже не сгорят... Будь я ласточкой, я бы обязательно, чуя конец, взмыла высоко-высоко в небо, махая изо всех сил крыльями, настолько высоко, насколько хватит этих самых сил, и лишь израсходовав все до предела, захлебнувшись свободой и высотой, вынув сердце последним рывком... Отдав его солнцу, смирилась бы с тем, что это конец... И пусть смерть заберет пустое, ненужное тельце...
Молнией пронзила мысль. Я похолодела... Да ведь я... никогда не любила! Я просто хорошо относилась к своему мужу. Сразу к нему привыкла, взяла за руку, как отца. С ним надежно, беды обошли стороной, но... Я. Никого. Никогда. Не любила. Кроме стихов. Потому что больше всего боялась умереть, да так и не начитаться стихами, не насытиться ими... А теперь, теперь совсем другого боюсь: умереть, а так и не полюбить, так и не налюбиться, так и не израсходовать ту бездну нежности — птичье молоко, что даровано мне. Небо, в котором летаю пока одинокой ласточкой... Душа моя летает одинокой ласточкой...
Всю жизнь словно была тенью чего-то другого, того, чего нет — настоящего. Быть не может, что оно живет только в стихах. Где-то здесь, рядом, она, настоящая жизнь, тоже быть должна, непременно! Поэт бы не написал, если бы не знал, о чем пишет. Значит есть, есть это желание птичьего молока! И само оно существует!
Носятся, ныряют, взмывают длиннокрылые ласточки — стремительные, неутомимые, парящие среди облаков, невеликие птички. Как точки, запятые и росчерки в голубой пропасти неба. Сердце мое замирает от восторга. И я понимаю: хочу, хочу любить! Чтобы замирать от восторга от одной лишь о тебе мысли! Только найти, встретить, узнать... Я чувствую, ты где-то есть, и ждешь, и надо снова попасть в игру, все поставить на карту. «Ты ко мне идешь?» Иду к тебе, в небо.
2015
* Автор иллюстрации Ольга Немежикова