Весна в этом году выдалась ранняя, ветреная. Она началась сразу после осени, точнее осенью, когда от аномального тепла по второму разу расцвели каштаны.
Скверный клуб «Лавочка и бутылка» процветал – ввиду теплой зимы перерывов в работе не было. С первыми лучами солнца завсегдатаи клуба собирались в сквере – на скамейках – и коротали время до открытия продуктового магазина, торговавшего спиртным «на разлив». Степан состоял в клубе с момента основания, хотя даже не знал о том, что эта организация существует. Сам клуб, название и определение скверный существовали исключительно в сознании одной весьма язвительной особы женского пола и неопределенного возраста, проживавшей в доме с видом на сквер. Однажды, выйдя поутру на балкон с целью насладиться утренней прохладой, упомянутая особа услышала отборную ругань. Масштабные планы утреннего умиротворения на свежем воздухе резко диссонировали со сквернословием. Пытаясь оценить источник ограничения собственной свободы, возвышенная особа шагнула на балкон и, стараясь остаться незамеченной, заглянула вниз - неприятные речи раздавались со ступеней магазина, вывеска которого украшала балкон.
Багровые лица четверых джентльменов имели следы вырождения от постоянного потребления спиртных напитков разной степени крепости. Общались они беззлобно, но смачно, беззастенчиво применяя словарь неформальной лексики ко всем предмета без исключения.
Возвышенная особа не увидела возможности контакта с этими недочеловеками. Она ретировалась с балкона, громко хлопнув дверью в знак протеста.
- Сквозняк, - сказал Степан и выругался. – Мысль ушла, мать вашу, - посетовал он и соврал - мыслей у него в тот момент не было. Было ощущение неизбывной тоски, утолить которую мог магазин, до открытия осталось пять минут.
Степан провел вчерашний вечер прекрасно – он был на настоящем пиру. Пир происходил неподалеку от дома, в заведении на набережной. Один из его товарищей проявил исключительную щедрость по поводу, оставшемуся неизвестным для Степана. Приди он раньше и в более трезвом состоянии - было бы иначе. Но Степан явился «под занавес», весь вечер он просто бесцельно шатался по району и подыскивал, к кому бы прицепиться. Он был немного навеселе – состояние необходимое для куража, но недостаточное для удовлетворения миром вокруг и собой в частности. Ноги сами привели Степана в заведение – в открытую дверь он увидел добродушные лица товарищей и счел за честь присоединиться к компании.
Гулянье закончилось за полночь. Последние штрихи этого вечера Степан помнил слабо. Припоминалось, как после закрытия заведения они в обнимку с товарищем бродили по скверу – что-то сломали, кого-то напугали, а напоследок до хрипоты горланили песни на одной из скамеек. Потом устали и разошлись.
Раскаянье накатило следующим утром – на фоне сильной головной боли и жгучей жажды, перспектива утоления которой перекликалась с открытием продмага.
Степан, будучи ярким приверженцем западного подхода к жизни, не видел возможности пассивного ожидания. Проснувшись и ощутив тяжесть положения, он сполз с постели, обулся – одеваться было не нужно, он не разделся накануне – и почти бодро вышел в сквер дожидаться открытия магазина. Издалека Степан увидел, что он не одинок в своих чаяньях – ряд постоянных членов виртуального клуба «Лавочка и бутылка» уже были на своих местах, а именно – на скамейках напротив входа в магазин.
Говорить не хотелось. Степан послушал, о чем говорили соклубники, но не увлекся темой и стал глазеть по сторонам. Он видел, как из-за угла выехал хлебный фургон, напылил и затормозил неподалеку. В кабине работало радио, и Степан с удивлением и удовольствием зафиксировал, что слышит Шопена…
…Может показаться неправдоподобным, но еще пару лет назад Степан работал настройщиком в музыкальной школе. Его несправедливо подвинули с должности, отдав предпочтение более молодому и менее злоупотребляющему алкоголем. Этот удар судьбы Степан перенес тяжело. Он любил свою работу и не хотел с ней расставаться. Глядя на спившегося, неопрятного старика, трудно было предположить, что где-то в глубине его непривлекательной оболочки скрывается такая лирическая душа. Он любил музыку с детства, обладал исключительным слухом, после музыкалки поступил в училище и только от безалаберности его не закончил. Его отец всю жизнь преподавал в музыкальной школе, и благодаря его хлопотам Степана взяли настройщиком. В скором времени Степан женился. Жена почти сразу понесла, но через полгода беременность прервалась, унеся две жизни – жены и ребенка. Как Степану удалось пережить горе – одному богу известно. Он запил – сначала иногда, потом чаще. Скоро жизнь превратилась в череду одинаковых, тоскливых дней, с единственным лекарством от боли – бутылкой. Уговоры близких - одуматься и перестать заливать горе - не действовали. Со временем он вышел из вялотекущего запоя, но совсем пить не перестал. Бродя по домам и настраивая фортепиано, он всегда имел хоть и небольшие, но живые деньги. На них он поминал жену и не родившегося кроху. Он привык к своему горю и однажды понял, что боли нет – одна пустота. Оставались работа и бутылка – немного, но у некоторых не было и того. Нетребовательный Степан не роптал на судьбу. Настроив очередной инструмент, он устраивал небольшие концерты. Играл легко, с душой – хотелось, чтобы владельцы инструментов так же трепетно относились к музыке, как он сам. Люди слушали Степана, хвалили – кто из вежливости, кто искренне.
Шли годы. Боль утраты вспоминалась все реже, но пить Степан привык – с возрастом эта зависимость усугубилась, хотя для успокоения души требовались совсем небольшие дозы. Быть слегка нетрезвым было приятно, хотя и накладно. Но Степану удавалось сводить концы с концами до того трагического дня, когда его попросили из музыкальной школы.
Потеря работы была предсказуемой: прежний директор, знавший отца Степана, вышел на пенсию. Его приемник был человеком новым, к алкоголикам относился с возмущенным недоумением. Стойкий запах перегара, остававшийся в коридорах школы за спиной Степана, раздражал нового начальника. Он не знал печальной истории Степана, а и узнал бы – не факт, что смягчил бы решение.
И Степана уволили. В ходе бюрократической процедуры увольнения выяснилось, что последние восемь лет Степан не был в отпуске. Поэтому денег выплатили много – достаточно для того, чтобы пить, не просыхая, почти месяц. По прошествии этого времени Степан, пребывавший в сладком состоянии олигарха, приуныл – оказалось, что деньги почти закончились. С этим грустным фактом нельзя было просто смириться, и Степан стал думать.
За свою долгую и бестолковую жизнь – без малого полвека – Степан освоил только мастерство настройщика. Не просто освоил, а овладел в совершенстве. Отбросив бредовую идею поискать работу сторожа, Степан утвердился в мысли – он будет продолжать настраивать инструменты. Конечно, придется побегать, но как же иначе? У Степана был ряд постоянных клиентов, были и разовые вызовы – его ноги помнили все адреса без исключения.
И он пошел. Не без удивления, но Степана принимали, мало того – платили. Деньги были небольшие, но с нынешним положением Степан не перебирал. Порой он понимал, что настраивает инструменты, которым вряд ли нужен настройщик – и старался невероятно. Тестовую пьесу играл на пределе возможностей. Женщины пускали слезу. Взгляд их вызывал сожаление по поводу пропитого таланта Степана, многим приходила мысль о шансе, упущенном этим человеком много лет назад.
Степану везло не всегда – порой память давала сбой, порой менялись хозяева помещений, уезжая и увозя свои рояли. Нет рояля – нет заработка. Степан был настойчив. Он подолгу тарабанил в дверь, уточнял что-то у соседей, врал о том, что его вызывали. Только убедившись в неудаче, Степан уходил.
Денег катастрофически не хватало. Степан активизировался. Но его активность сыграла с ним злую шутку – впускать его перестали. Оказалось, что далеко не все являются сторонниками идеально чистого звука. А может сам вид Степана отталкивал – вполне возможно. Но вскоре клиентов почти не осталось. Тогда Степан пристроился сторожем на автостоянку, а в свободное время продолжал свои вояжи по расстроенным инструментам.
Как любой мастер – а Степан, бесспорно, был мастером – он имел любимчиков. Они не были людьми – любимчиками Степана были инструменты. Неизвестно, что выбрал бы Степан, столкнись он с выбором: безбедная, сытая жизнь или старинный трофейный Блютнер, загромождавший гостиную одного из клиентов. Инструмент был черный, нарядный, почти не пострадавший от времени. Его клавиши сверкали на свету ослепительной улыбкой состоятельного человека. Степану казалось, что он любит Блютнера сильнее, чем хозяева. Это были далекие от музыки люди, к которым инструмент попал случайно - по мнению Степана. Их отпрыск, пола которого Степан не помнил, не проявлял особого рвения в занятиях музыкой. Принимала Степана всегда только хозяйка – трагическая, располневшая блондинка. Она и пожаловалась Степану на ребенка – не любит музыки, к инструменту не подходит. Степана расстроила ее откровенность – хороший инструмент без музыканта чахнет, погибает.
Степан понимал, что Блютнера надо спасать. Он несколько раз приходил его навестить – тщетно, хозяев не было дома. На этот раз Степан тоже шел без уверенности – скорее из упрямства. Улица была безлюдна, в подъезде Блютнера – тоже ни души.
Степан вспотел, поднявшись на четвертый этаж. Отдышался. Опершись о дверную ручку, нажал на кнопку звонка – незапертая дверь отворилась. Степан опешил. От неожиданности он позвонил еще раз. Квартира пустовала.
На вопрос, зачем он вошел – Степан не ответил бы с ходу. Больше всего – он не мог упустить шанс встречи с Блютнером. Его было видно с порога – запылившийся, грустный инструмент коротал молчаливое одиночество. У Степана защемило сердце. Он перестал сомневаться, хотя поначалу смутился – и шагнул к Блютнеру.
Пять шагов – безделица. Степан снял с шеи затасканный шарф и вытер пыль с инструмента – его движения были заботливы и нежны. Если бы у Блютнера была душа женщины – он задохнулся бы в порыве ответного чувства. Но инструмент носил мужское имя, а мужчинам не свойственны сантименты – Блютнер предпочел сдержанное молчание.
Надо было уходить, но ноги отказались служить Степану – и он сел на стул у инструмента. С трепетом открыл крышку. Блютнер сверкнул ослепительной улыбкой клавиш – Степан улыбнулся в ответ. Руки сами побежали по клавиатуре – из открытых окон на улицу выпорхнул Шопен…
…Хозяин Блютнера – девятилетний Саша – возвращался домой с футбольной площадки. Он спешил – мама ни за что не должна была догадаться, что время, положенное занятиям музыкой, Саша провел на улице. Саша помнил, что обещал матери сдать академ, как человек. Когда она возвращалась с работы, он мучал Блютнера понемногу, но свободное до ее прихода время целиком посвящал футболу. Сегодня Саша особенно задержался, поэтому во дворе он ускорился, доставая на ходу ключи из кармана. И тут до его слуха донесся Шопен. С каждым шагом он становился все громче, мучая Сашину совесть. Но к совести добавилась тревога: Саше показалось, что музыка звучит из его окон. Не то, чтобы мальчик обладал исключительным слухом – напротив, данные Саши в этом вопросе были весьма посредственны. Ребенка напугало то, что дома никого нет – стало быть, играть некому.
Саше стало страшно. Это воры, конечно – воры! Но – ЗАЧЕМ ВОРАМ ИГРАТЬ??!!! Чертовщина? Вряд ли.
Пока Саша топтался на площадке первого этажа и пытал себя вопросами – музыка закончилась. И тут его осенило: да это же у Таньки! Ее родители еще спрашивали у Сашиных, где можно пианино купить. Видно, купили! От души отлегло, и Саша с легким сердцем рванул наверх. Он не обратил внимания на неопрятного старика, спускавшегося ему навстречу. А вставив ключ в замочную скважину, так суетился, что не даже понял того, как уходя гулять, забыл запереть за собой дверь.
05. 04.2014