"Я оставил перо, взял шпагу и к нему вышел".
А.С.Пушкин
"Капитанская дочка"
Снова и снова хотим мы узнать и пробуем объяснить себе, где причины и в чём роковые обстоятельства, которые привели к дуэли и смерти Пушкина. Конечно, есть разные мысли, разные мнения. Александр Блок, к примеру, метафорически высказался, что “Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха…”, а Владимир Соловьев, как христианский философ, написал, что “Пушкин убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна”. Мысль эта по-своему красива, но не конкретна и не справедлива к Пушкину. С той же позиции, разведя по разные стороны двух разных Пушкиных, пишет и отец Сергий Булгаков: “В истории дуэли и смерти Пушкина мы наблюдаем два чередующихся образа: разъяренного льва, который может быть даже прекрасен, а вместе и страшен в царственной львиности своей природы, и просветлённого христианина, безропотно и умиренно отходящего в покой свой”. Есть и иной взгляд: поэта, который пишет о поэте - Борис Пастернак об Александре Блоке, где есть и имя Пушкина.
“Не знал бы никто, может статься,
В почете ли Пушкин иль нет,
Без докторских их диссертаций,
На всё проливающих свет.
Но Блок, слава богу, иная,
Иная, по счастью, статья.
Он к нам не спускался с Синая,
Нас не принимал в сыновья".
И всё же хочется знать и хочется спросить себя, каковы были или могли быть намерения Александра Сергеевича, когда он ехал на дуэль и брал в руки пистолет. Можем ли мы, не придумывая и не додумывая, с какой-то долей точности и правильности определить или предположить поведение Пушкина на дуэли. Попробуем это сделать, с той необходимой осторожностью и вниманием к фактам, которые у нас имеются.
В своем письме к Сергею Львовичу, отцу Пушкина в Москву, Василий Андреевич Жуковский, описывая вполне достоверно последние дни жизни поэта, со слов, вероятно, очевидца Данзаса пишет непосредственно о дуэли: “Данзас махнул шляпою; пошли, Пушкин почти дошел до своей барьеры, Геккерн за шаг от своего выстрелил”. По словам Жуковского можно понять, что Дантес опережает Пушкина, который “почти дошел до своей барьеры” и стреляет первым. Действительно, молодой Геккерн сделал четыре шага из пяти, отмеренных до барьера и выстрелил первым. Напомню, что по условиям, каждый, идя один на другого, мог “пустить в дело свое оружие”. И в Москве, и по всей России узнавали и передавали об этом тяжелом известии и отмечали: Геккерн стрелял первым.
Обратимся теперь к воспоминаниям самого Данзаса, секунданта Пушкина, которые были опубликованы в 1863 году под названием: “Последние дни жизни и кончина Александра Сергеевича Пушкина в записи А. Амосова”. Здесь сцена самой дуэли описывается чуть подробнее: “Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет. Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил…”. Со слов Данзаса Пушкин сам активен, он первым подходит к барьеру и первым начинает прицеливаться. Отметим также, что Дантес, по словам того же Данзаса, был “приятной наружности при довольно большом росте”, а Пушкин был явно небольшого роста, и ему надо было идти достаточно быстро, чтобы опередить Дантеса и первым подойти к барьеру. Другой свидетель дуэли, секундант Дантеса, сотрудник французского посольства д,Аршиак по просьбе Петра Андреевича Вяземского написал в письме к нему: “Данзас, дав сигнал, подняв шляпу, Пушкин в то же время был у своего барьера, когда барон Геккерен сделал 4 шага из 5 которые ему оставалось до своего места. Оба соперники приготовились стрелять; спустя несколько выстрел раздался”. И Данзас, и д,Аршиак сообщают, что Пушкин первым подошел к барьеру. “Спустя несколько выстрел раздался” – имеется в виду: спустя несколько мгновений. Любопытно, что передав военно-судное дело из Комиссии при Лейб-гвардии Конном полку, где оно рассматривалось, в высшую инстанцию, в Аудиторский департамент Военного министерства, там уже перевод письма д,Аршиака читается: “Оба соперника приготовились стрелять. – Спустя несколько минут раздался выстрел…”. Невозможно было стоять и целиться друг в друга несколько минут. В книге – “Последний год жизни Пушкина” приводится следующий перевод: “Пушкин в ту минуту был уже у барьера; барон Геккерн сделал к нему четыре или пять (вместо “и пять”) шагов. Оба противника начали целить; спустя несколько секунд, раздался выстрел”. Приведем еще один перевод, любезно выполненный по нашей просьбе научной сотрудницей ГИЛМЗ А.С. Пушкина Татьяной Павловной Петерс: "Г-н Пушкин тотчас оказался у своего барьера; Б-он де Геккерен сделал четыре шага из пяти, что отделяли его от своего барьера, оба соперника приготовились стрелять; спустя несколько мгновений прозвучал выстрел…". Действительно, была какая-то пауза, может быть в 1-2 секунды, когда противники целились друг в друга, после чего раздался выстрел Дантеса. Приведем слова еще одного современника, прусского посланника в Петербурге Августа Либермана. Как пишет Щеголев о его дипломатических донесениях: ”Им нельзя отказать в осведомленности, иногда довольно детальной, по-видимому, с голоса старшего Геккерена, но они проникнуты духом крайней нетерпимости к Пушкину”. Либерман, по существу, был единственным дипломатом, отказавшимся присутствовать на отпевании Пушкина. Он пишет: “Оба противника сходились одновременно и весьма быстро дошли до барьера; г.Геккерен, увидя, что ему целят в сердце, выстрелил первым, и г.Пушкин тотчас упал…”. Похоже, что барон Либерман хочет оправдать выстрел Дантеса. Он, как и Василий Андреевич Жуковский видит и оценивает происшедшее сочувствуя и принимая лишь одну сторону, тогда как очевидцы, Дантес и д,Аршиак сходятся в том, что Пушкин первым подошел к барьеру и первым, вероятно, стал прицеливаться. Представив, таким образом, внешнее поведение Пушкина, попробуем теперь выяснить или предположить его намерения на дуэли. В письме Павла Андреевича Вяземского к великому князю Михаилу Павловичу есть такие слова: “Придя в себя (после полученного ранения), он спросил у д,Аршиака: “Убил я его?” – Нет, - ответил тот, но вы его ранили”. “Странно, - сказал Пушкин, я думал, что мне доставит удовольствие его убить, но я чувствую теперь, что нет. Впрочем – все равно – как только мы поправимся, снова начнем”. Но есть и иное свидетельство, в письме Прасковьи Александровны Осиповой к А.И. Тургеневу: “Встретившись за несколько дней до дуэли с баронессой В(ревской) в театре, Пушкин сам сообщил ей о своём намерении искать смерти”. Не будем принимать столь крайние слова за окончательные, а укажем на некоторые обстоятельства, по которым, как нам думается, Пушкин не хотел дуэли, не мог стрелять первым и не желал первым поразить соперника. Первое обстоятельство – это то, что Пушкин получил вызов от Дантеса, а не он послал свой вызов ему, как это было в ноябре 1836 года. Иногда появляется суждение, что Пушкин посылает письмо к отцу Геккерну, думая и решаясь на дуэль. Вот как пишет Я.Л.Левкович: “В январе, как и в ноябре Геккерны не рвались в бой. Именно этим объясняется, почему Пушкин, приняв твердое решение о поединке, постарался сделать все, чтобы избежать возможных помех. Его решимостью драться вызван и оскорбительный тон письма к Геккерну, выбор в секунданты Данзаса”. В письме к старшему Геккерну Пушкин, прежде всего, вскрывает всё неблаговидное поведение отца и сына в отношении своей жены, называя одного “бесстыжей старухой” а другого “трусом и подлецом”, и заканчивает необходимостью “положить конец всем этим проискам”. Пушкину не нужна дуэль, но он решительно ответил и схватился со своими противниками, принуждая их или отступить или самим избрать дуэль. Дуэль – это лишь средство, орудие, настоящее оружие в борьбе и противоборстве с противником. Своим вызывающим письмом Пушкин ставит противников перед выбором: готовы ли вы платить своей жизнью за совершенные вами действия. Другое, не менее важное обстоятельство: главным виновником, руководителем поступков молодого Дантеса Пушкин называет Геккерна. Когда Данзас приезжает с роковой бумагой об условии поединка, то он замечает Пушкину, что “по его мнению, он бы должен был стреляться с бароном Геккереном, отцом, а не с сыном, так как оскорбительное письмо он написал Геккерну, а не Дантесу. На это Пушкин ему отвечал, что Геккерн, по официальному своему положению, драться не может”. Не мог Пушкин искать обходного пути, чтобы “добраться” до Дантеса и стреляться с ним. Его письмо к Геккерну откровенно, взвешенно, уничижительно для соперников, и следующий шаг должен быть за ними. И тут еще есть одно обстоятельство, по которому Пушкин не мог желать стреляться с Дантесом: он считает и называет его в письме “трусом и подлецом”. Все события, последующие после анонимных писем и вызова Пушкина предполагают скорее ненавидеть и презирать соперника, нежели желать и решаться с ним драться. Сам Дантес, на вопрос следствия “за что у Вас с Пушкиным произошла ссора”, отвечает: “барон Геккерен получил от Камергера Пушкина оскорбительное письмо, касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на мое имя единственно потому, что считает меня подлецом и слишком низким”.
Уже на месте, на Черной речке, когда секунданты приготовились к дуэли, Пушкин дважды обнаружил нетерпение и, возможно, раздражение. “Когда Данзас спросил его, находит ли он удобным выбранное им и д,Аршиаком место, Пушкин отвечал: “Мне это совершенно безразлично, только постарайтесь сделать все возможно скорее”. Когда отмерили шаги и начали заряжать пистолеты “нетерпение” Пушкина обнаружилось словами к своему секунданту: “Всё ли наконец кончено”. Дуэль – это крайняя степень противоборства, где можно физически устранить своего соперника, отомстив или отплатив смертью за причиненный вред или оскорбление. Для поединка же характерно дать отпор напавшему или наглецу, заставить его отступить или отказаться от своих намерений, тем самым одержать над ним победу, в том числе нравственную. Дантес продолжал разыгрывать в обществе роль влюбленного, подыгрывать ей, он не хотел, хотя бы так сразу, отступить, чтобы не оказаться отвергнутым и проигранным. Дантес оказался очень самолюбивым и сильным противником для Пушкина. Самые разные мысли и чувства мог испытывать Пушкин к нему: ненависть, злость, ярость, но не желание мстить и драться с ним. Есть еще одно обстоятельство в этом деле: то, что противником оказался иностранец, человек, ради чинов и выгод карьеры поменявший родное имя, отца, оказавшийся без Родины. Говоря иносказательно, в лице Дантеса Пушкину явился его отрицательный литературный герой, такой, как самозванец Димитрий, Германн, Швабрин, и с ним надо было вступить в поединок. Противостояние с Дантесом не определялось только личными или любовными мотивами, или общественными и светскими, но имело свою национальную и моральную сторону. Поэтому, Пушкин мог иногда иронизировать, говоря: "Моя свояченица не знает теперь, какой национальности она будет: русской, французской или голландской". Или в записке к д,Аршиаку по поводу собственного секунданта он вдруг заявляет: "Так как вызывает меня и является оскорбленным г-н Геккерн, он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хотя бы его выездной лакей. Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским, обычаям этого достаточно". Есть одна интересная деталь: в день дуэли Пушкин вначале одел бекешу и в ней вышел на лестницу, но вернулся и велел подать большую шубу, медвежью, и в ней отправился в условленное место. Может быть, медвежья шуба и соответственно образ медведя был знаком и символом того родного, народного, национального и патриотического, нравственного, что защищал Пушкин перед своим противником. Такое значение образа медведя есть в "Евгении Онегине" – сон Татьяны, в "Дубровском", где француз Дефорж и он же Владимир Дубровский стреляет и убивает медведя, в "Сказке о медведихе". Известно, что одно из лицейских прозвищ Данзаса было “медведь”, и медвежья шуба могла быть той необходимой приметой в предстоящем поединке.
Что же из всего высказанного нами можно заключить. Каким могло быть намерение Пушкина на дуэли. Не желая дуэли, не желая стрелять первым, Пушкин должен был дать право стрелять или действовать иным образом своему сопернику, и уже в ответ на его действие совершить свое. Но и быть пассивным Пушкин не мог, его поведение к своим противникам всегда было решительным и наступательным, принуждающим соперника к крайним действиям, к тому же нельзя было только дожидаться чужого выстрела и оставаться легкой мишенью. Надо было каким-то образом воздействовать на противника и помешать ему произвести прицельный выстрел. Т.е. задача Пушкина была принудить Дантеса выстрелить первым и сделать это в спешке, под сильной и быстрой угрозой со стороны Пушкина. И когда Данзас дал сигнал сходиться, Пушкин стремительно и решительно подошел первым к барьеру, всем видом показывая свои самые серьезные намерения в отношении противника, и первым стал наводить на него пистолет. И Дантес, за шаг до барьера, после некоторого, совсем небольшого времени, когда они оба целят друг в друга, первым выстрелил, - он попал в нижнюю часть живота, и если считать, что целить он должен был в грудь, выстрел его действительно был не прицельным. Пушкин упал…. Противник, Дантес, сделал свой выбор: вызвал соперника на дуэль и первым произвел прицельный выстрел на поражение. Теперь у Пушкина было право сделать свой ответный выстрел, и выстрел Пушкина – это опять ответное и опять наступательное действие. Далее, Данзас так описывает: "Секунданты бросились к нему, и, когда Дантес намеревался сделать то же, Пушкин удержал его словами: "Подождите, у меня ещё достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел. Дантес остановился у барьера и ждал, прикрыв грудь правою рукою. При падении Пушкина пистолет его попал в снег, и потому Данзас подал ему другой. Приподнявшись несколько и опершись на левую руку, Пушкин выстрелил. Дантес упал. На вопрос Пушкина у Дантеса, куда он ранен, Дантес отвечал: "Я думаю, что я ранен в грудь". Браво! – вскрикнул Пушкин и бросил пистолет в сторону. Но Дантес ошибся: он стоял боком, и пуля, только контузив ему грудь, попала в руку".
Среди отзывов на дуэль и смерть Пушкина есть слова Михаила Петровича Погодина, написавшего в дневнике: "он хотел казаться Онегиным, а был Ленским".
Закончить мне хочется выдержкой из "Капитанской дочки", сценой поединка Петра Гринева со Швабриным. Есть какое-то сходство между этим литературным поединком и поединком поэта с Дантесом. Напомню, что Швабрин оскорбляет молодую девушку, возлюбленную Петра Гринева, оклеветав её, и Гринев, в бешенстве вскрикивает и называет его мерзавцем. Швабрин требует сатисфакции. И вот: "Я дожидался недолго. На другой день, когда сидел я за элегией и грыз перо в ожидании рифмы, Швабрин постучался под моим окном. Я оставил перо, взял шпагу и к нему вышел. …Долго мы не могли сделать друг другу никакого вреда; наконец, приметя, что Швабрин ослабевает, я стал с живостью на него наступать и загнал его почти в самую реку. Вдруг услышал я свое имя, громко произнесенное. Я оглянулся и увидел Савельича, сбегающего ко мне по нагорной тропинке…" - В самый решающий момент Петр Андреевич слышит свое имя от "дел своих рачителя" Савельича, которому матушка наказывала "смотреть за дитятей". Савельич, подобно ангелу-хранителю, сбегает "по нагорной тропинке", которая напоминает нам об истинах нагорной проповеди, и уберегает "дитяти" от убийства, - "В это самое время меня сильно кольнуло в грудь пониже правого плеча; я упал и лишился сил".