Молодой честолюбивый офицер, думающий о “покое и независимости” и желающий увеличить свой капитал проникает в дом старой графини, чтобы узнать тайну “трёх верных карт” - в этом завязка пушкинской повести; сопоставляются две судьбы, два полюса человеческой жизни: устремления молодости в начале и старость и близость смерти в конце.
Графиня богата, но никак не покойна, она каждый раз раздражена и пребывает в неудовлетворенности. Что же является причиной её несчастья, только ли старость тому виной. Впервые графиня появляется в повести у зеркала, в уборной, в окружении трёх девушек с предметами в руках, и эта сцена напоминает известный сюжет из европейской живописи “veritas” - “старая кокетка”, а также сюжет “Поклонение волхвов”, но здесь царственной особой и “святынею” является сама графиня, только на себя привыкшая взирать и себя ценить. И следом возникает другая “картинка” - молодая девушка-воспитанница сидит за пяльцами у окна (тоже напоминает живописный сюжет ХУII века). Им бы поменяться местами - графине заниматься рукоделием, а молодой девушке сидеть у зеркала, но графиня по уму и поступкам оказывается, как дитя, и её эгоизм оборачивается домашней тиранией для других. Она и взяла в дом сироту, чтобы на ком-то вымещать своё неудовольствие жизнью, хотя у самой есть четверо сыновей и много внуков. Графиня часто говорит своей воспитаннице в приказном тоне: “вели”, “раскрой-ка”, “прикажи”, “громче”, “подвинь”, “брось”, и при этом обращается к ней как бы от лица ребёнка: “мать моя”, “матушка”. Эта вторая роль ребёнка позволяет ей проделывать и оправдывать свои капризы, хотя сама она заявляет, что “из ума ещё не выжила”.
Когда Лизавета Ивановна объясняет Германну путь в свою комнатку, она указывает: “две маленькие двери: справа в кабинет, куда графиня никогда не входит; слева в коридор, и тут же узенькая витая лестница: она ведёт в мою комнату”. И Германн, имея последнюю возможность выбрать между “правым и левым”, остаётся в кабинете, прижавшись к “холодной печке”. Кабинет с холодной печкой, куда никогда не заглядывает графиня - ещё один символ безумности графини. Спальня - вот её главное место обитания, и душа её спит, не пробуждённая работой ума. Холод, темнота, ветхость - такова атмосфера дома графини, да и всей повести, основные действия которой происходят зимой, ночью, в помещении. Характерен мотив окна: у него часто сидит за рукоделием воспитанница, вернувшаяся с бала графиня, а также Германн при встрече с Лизаветой Ивановной. Мрачный, холодный, отживший, угнетающий, унижающий мирок дома графини и через окно выход куда-то в другой мир, в другое пространство. В этом окне девушка увидела и познакомилась с Германном, с кем связала свои надежды на будущее, но пришел её “герой” из столь же мрачного и холодного города. Только “золотая лампада” теплится у киота. Вот маленький огонёк теплоты, от которого могла бы зажечься душа графини. А снаружи лампадка сияет золотом. Вся блестящая жизнь графини проходила лишь «на поверхности», была заполнена внешними светскими удовольствиями, но внешность стареет и умирает, а внутри ничего не рождается и не остаётся. Тот ужас, то уродство, которое вызывает графиня - не от старости, а от бездушности, бессмысленности и холодности её существования, от внутренней пустоты, которую надо чем-то развлечь и отвлечь. Смерть знакомой Дарьи Петровны графиня восприняла равнодушно, т.е. о смерти в восемьдесят семь лет она не думает и её не ожидает, её лишь беспокоит невозможность жить прежней жизнью. “Перестаньте ребячиться” - сказал Германн, когда графиня при виде пистолета покатилась навзничь, т.е. пора стать умнее и разумнее, стать другой и перестать смотреть только на себя.
А вот Лизавета Ивановна, хотя внешне очень стеснена: она сирота и одна в чужом доме, вынуждена играть унизительную роль в свете и сносить нападки и капризы графини. Но чувства в ней живут, и руки и душа производят каждый день за рукоделием свою работу, и если бы мы взглянули на её произведение, то удивились бы красоте и искусству её труда, а значит красоте и чистоте её души.
Внук графини, Томский, в начале повести, и это будет единственный раз, называет бабушку по имени и отчеству: Анна Федотовна. Анна - означает “благодать или милостивая”, а Федот - “Богом дарованная”, т.е. “милостивая по дарованию божьему”. Но уже в молодые годы графиня надменна и оказывает своему супругу “знаки немилости”. Германн, придя к ней, умоляет её “об одной милости”. В “Капитанской дочке” Маша Миронова говорит “даме в саду” столь же важные для понимания романа слова: “Я приехала просить милости, а не правосудия”. Интересно, что вторая встреча Маши Мироновой с императрицей происходит также в уборной комнате, когда императрица сидит “за своим туалетом”. Старая графиня в “Пиковой даме” и императрица в “Капитанской дочке” - обе оказываются немилосердны, и поэтому лишены Пушкиным имени и называются лишь тем, что превыше всего ставили в жизни: одна светским титулом графини, а другая “должностным званием” императрицы.
А вот Лизавета Ивановна, как пишет Пушкин, “была сто раз милее наглых и холодных невест”. Лизавета Ивановна, - её имя означает “клятва перед благодатью Господней”, и этой клятве, этой присяге Лизавета Ивановна остаётся верна, будучи бедной сиротой в немилостивом для неё доме. Поэтому она именуется в повести всегда по имени и отчеству.
Лизавета Ивановна, хоть и пугалась Германна, но, следуя своим чувствам и воображению, желая встретить своего избавителя и не имея возможности посоветоваться с кем-то, всё же доверилась ему. После его обмана, став невольной “помощницей разбойника” и узнав это, “горько заплакала она в позднем, мучительном своём раскаянии”. Вот где нужен был совет опытной пожилой женщины. У графини четверо сыновей, есть внуки и правнуки, но все давно “смотрели на неё, как на отжившую”. Судя по обстановке дома, пустынной и обветшавшей, графиня жила одна и этим не тяготилась. Томский обращается к ней по-французски grand’maman, и она отвечает также - Paul. Опять только внешние, формально-вежливые отношения, без теплоты и сердечности. “Для кого вам беречь вашу тайну? Для внуков? Они богаты и без того; они же не знают и цены деньгам. Моту не помогут ваши три карты”, - такими словами Германн уговаривает графиню открыть тайну. Все четверо сыновей графини были “отчаянные игроки”, и внук Томский, а значит и вся их фамилия в обратном прочтении означает “мот”. Его зовут Павел Васильевич - значит “маленький мужественный защитник”, т.е. он уменьшает и проматывает отцовское наследство, следуя в этом бабушке.
Пушкинская повесть очень сильно семантически “нагружена”. Одни и те же понятия и образы “прочитываются” в разных смысловых уровнях и создают новые значения. Сама карточная игра в повести стала синонимом жизни вообще, в которой играют, обманывают, добиваются выигрыша, проигрывают и проматывают свои человеческие способности, оказываясь в “холодном эгоизме”, как в нищете. Надо отметить, что вся повесть перенасыщена различными цифрами, которые меняются на каждом шагу: четверо сыновей, три карты, три девушки, первый том, две страницы, две минуты, пять часов, три дня, шестьдесят лет назад, триста тысяч, миллион, две двери, половина двенадцатого, два портрета, три злодейства и т. д., и т. д. В таком одномерном и предметно-неодушевлённом мире живёт расчетливый и холодный ум Германна и графини. Они сами участники большой “карточной игры” из людей-цифр, где всё меняется на глазах, где выигрыш чередуется проигрышем, и непонятно, кто, какой безумец управляет этой армией карточных людей. Здесь невозможны “три верные карты”, и невозможно найти “покой и независимость”, здесь люди стареют, умирают и сходят с ума.
Лизавета Ивановна, выслушав признание Германна, говорит ему: “Вы чудовище”, а после даёт ему ключ, с помощью которого Германн по потаённой лестнице выбирается из дома графини. Вспоминается Ариадна и её клубок нити, по которой Тезей вышел из лабиринта, сразив чудовище. Германн своего чудовища в себе не сразил, оставшись метаться в темноте жизненного лабиринта, не сумев подняться “по узкой витой лестнице наверх”. А Лизавета Ивановна свой ключ молодому человеку всё же даёт, и выход из дома-лабиринта показывает.
Как борьбу и поединок между “высшими и низшими” сторонами человеческой жизни можно рассматривать заключительную сцену повести, когда Германн играет с Чекалинским, проведшим “весь век за картами”, но сохраняющим своё добродушие, оживлённость и “всегдашнюю улыбку”. При первой игре с Германном он “нахмурился, но улыбка возвратилась на его лицо”. При второй игре и втором проигрыше он уже “видимо смутился”, а Германн “с хладнокровием принял от него деньги”. В третий раз “Германн стоял у стола, готовясь один понтировать противу бледного, но всё ещё улыбающегося Чекалинского”. В игре уже было стовосемьдесят восемь тысяч рублей. Как же распорядится судьба, и кому она даст выигрыш: хладнокровно уверенному Германну или действительно рискующему и переживающему Чекалинскому. “Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз. “Туз выиграл” сказал Германн и открыл свою карту”. То, на что он «ставил» в жизни, на самое главное: деньги и независимость, принесло ему, как он ожидал, выигрыш. “Дама ваша убита” - сказал ласково Чекалинский. Но выбранное оказалось “пиковой дамой”, которая означает “тайное недоброжелательство”. С каким достоинством и самообладанием Чекалинский справляется со своими “низшими” чувствами и побеждает самоуверенное хладнокровие Германна. Что-то помогает ему, старому и честному игроку, не бояться проигрыша, и, может быть, не бояться смерти.
Обратимся теперь непосредственно к смерти графини и укажем на одно странное несоответствие. Когда Германн вынул пистолет, то графиня “закивала головою и подняла руку, как бы заслонясь от выстрела... Потом покатилась навзничь... и осталась недвижима”. “Покатилась навзничь” - можно понять, что если она и не сползла с кресла, то каким-то образом неестественно запрокинулась в нём. Германн вновь повторил своё требование - “Графиня не отвечала. Германн увидел, что она умерла”. Именно “Германн увидел”, т.е. он так решил, что графиня умерла. Когда же он уходил из дома и вновь попал в спальню, то “мёртвая старуха сидела окаменев; лицо её выражало глубокое спокойствие”. Уже автор, Пушкин, пишет “мёртвая”, причем “сидела”, т.е. приняв более нормальное положение. Всё это даёт основание думать, что после ухода Германна графиня ещё была жива некоторое время, она приняла более естественную позу, но, самое главное - “лицо её выражало глубокое спокойствие”, т.е. она за это время смогла что-то передумать и что-то для себя важное решить. Беспокойство и раздражение последних лет жизни сменилось ”глубоким спокойствием”. Эти два слова указывают на ту внутреннею перемену, которая произошла с графиней перед смертью. И если мы внимательнее посмотрим на всю сцену встречи Германна и графини, мы увидим, как эта перемена происходила. При появлении Германна “мёртвое лицо” графини “изменилось неизъяснимо” и “глаза оживились”. После повторного объяснения своей просьбы графиня произнесла единственные за всю их встречу слова: “Это была шутка...”, а потом, после возражения Германна “черты её изобразили сильное движение души, но она скоро впала в прежнюю бесчувственность”. Кажется, что графиня стала “просыпаться” и оживать от долгого душевного сна. Тогда Германн, находя всё более сильные доводы, указывает графине и тем самым припоминает ей о самом “святом в жизни”: о “восторгах любви” и улыбку “при плаче новорождённого”, о чувствах “супруги, любовницы, матери”, говорит также об “ужасном грехе”, связанном “с пагобою вечного блаженства”, т.е. перед графиней предстаёт вся её жизнь и приходит оценка этой жизни. Но “старуха не отвечала ни слова”. Графиня продолжает молчать. До этого мы видели, как она постоянно говорила, желая заполнить внутреннюю пустоту - теперь же она молчит, но внутри идёт какая-то тайная работа души. Германн использует последнее средство - достаёт пистолет. И тогда “графиня во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как бы заслонясь от выстрела”. “Закивала головою” и “подняла руку” - жесты, говорящие, что она в чем-то убедилась, уверилась, с чем-то согласилась и готова, могла бы о чем-то сказать. “Старая ведьма” - так назвал её в этот момент Германн. Она действительно открыла и ведает в себе тайну, не тайну “трёх верных карт”, а тайну её собственной жизни и судьбы, её значения и назначения. Но так и ничего не сказав она “покатилась навзничь... и осталась недвижима”. “Перестаньте ребячится” - сказал Германн, взяв её руку. И это произошло, она перестала “ребячиться”: она “сидела окаменев”, а “лицо её выражало глубокое спокойствие”. Старая графиня умерла, а родилась заново Анна Федотовна. Жизнь её была подобием смерти, а смерть послужила к новой жизни, как у раскаявшегося разбойника, распятого рядом с Христом.
Потом отпевали “тело усопшей графини” и “молодой архиерей” в надгробном слове представил “мирное успение праведницы, которой долгие годы были тихим, умилительным приготовлением к христианской кончине”. Священник повторяет церковную формулу, уместную в этом случае. “Ангел смерти обрёл её, - сказал оратор, бодрствующую в помышлениях благих и в ожидании жениха полунощного”. Но вряд ли знавшие графиню согласились бы с этими словами, но всем надо сохранить приличие, и за это, за соблюдение приличия платятся деньги в привилегированный монастырь, где “молодой архиерей”, благодаря своим “простым и трогательным выражениям” добился уже заметного положения в церковной иерархии и карьере - он тоже ищет свои “три верные карты”. Ещё одна игра, где “карточные люди” расчетливо и хладнокровно желают выиграть и обрести “покой и независимость”.
“Перестаньте ребячиться”. “Ваша дама убита”.