2 декабря. 2018 год. Вечер. Во дворце Черной Подруги. « Наливные фрукты, представим, что это яблоки, растущие на яблони. Густое дерево, разрастающиеся многие века, не покоряемые столетия. Пускай века - будут листьями, пожелтевшими и зеленоватыми, без корочки на концах, но в линях, линях жизни. И кто бы подумал о том, что подобное дерево не растет в обыкновенных садах, скорее оно в той душе, владеющей иными. Подобные светящиеся шарики не редкость в современном мире, и довольно часто встречаются среди различных посланниц вселенной, матери вселенной. И в каждой такой душе непременно существует необъятных размеров дерево, которое невозможно обхватить прекрасными руками, не поцарапая локтей. И тут возникает вопрос, в чем заключается его роль? Начнем с того, что маленькие, еще едва не созревшие зеленые яблоки являются весящими на ветках указаниями, ждущими того момента, когда какой-либо служащий сорвет их своей чистой или не особо чистой рукой. Фрукт тот час покорно упадет на ладонь, и будет соблазнять вкусить его сок, этот кисловатый, настоящий вкус библейского фрукта. Необъятное количество урожая можно наблюдать всегда потому, что пока существует века, существует и указания. А с каждым сорванным плодом, запястья касается и плотно приклеившийся к стенке яблока лист, иногда уже не молодой лист, который обязательно стоит пусть на Ветер. Нельзя, чтоб он забытый всеми, бегал по пространству, никак не мог проникнуть в нужную струю. Сорвавший фрукт обязан сдвинуть его одним только взглядом со сладких кончиков пальцев, и тот тут же попадет в эту струю нового странствия. Правда, так бывает далеко не всегда, служащий не часто может выбрать плод сам, порой величественная душа, возвышенная не по статусу физической оболочки, выбирает яблоки сама, и при себе же заставляет вкусить один кусочек в миг пожелтевшего яблока. Тогда начинается самое интересное, фрукт желтеет крайне любопытно, сам давая понять, сколько времени отведено на исполнение какого-либо поручения. С него сама по себе падает кожура, стараясь добраться и обнажить ядро фрукта, разделенное на четыре части, на четыре семечки. Да, время выбирает как не странно именно плод, и если не успеет душа выполнить то, что дано его госпожой, фрукт не позеленеет вновь. Но, право, тут же просится вопрос, к чему оживать тому, что уже мертво? К тому, чтобы продолжить появление на свет новых, цельных яблок, а за их появлением строится вся система, по которой возвышенный светящийся шарик имеет право отдавать приказы, иногда создавая их по собственному желанию.»- нельзя забывать про то, что именно Черная Подруга имела всю власть, позволяющую отдавать приказы уже какой век. На этом была основана форма ее правления, на том, чтобы суметь не упасть, не опустить величественного лица. Всегда ли это было в ней, конечно, берут сомнения, что, будучи двадцатилетней ровесницей Судьбы, она полноправно вела все дела в своем дворце, одновременно злилась на людей, сжигая библиотеке с неправдивой о ней информацией. Но, она не любила людей не только поэтому, было кое что еще, которое в отличие от Распорядительницы жизней она не могла простить этим существам, чьи души охотно принимает, однако об этом позже.
Перейдем к тому, как поздним вечером, сидя в лодке из красного дерева, казалось, шерстяной обшивкой по бокам, она находилась посередине реки. Река разливалась не на далекое расстояние. Многим она виделась замкнутой, хранила в себе уединение густого леса, который располагался за дворцом Черной Подруги. От сюда она не видела своей готической постройки, резных окон, витражей, от которых невыносимо уставали мысли. Около восьми часов вечера, три раза в неделю, привязывала лодку за смуглый камень, не поросший мхом. В полном одиночестве, переодевшись в черные брюки и синюю, кожаную накидку, отплывала на лодке туда, где отдыхала ее голова. Мало, кто следил за ней, скрывшись в ветвях деревьев, хотя многие и беспокоились за такое меланхолическое состояние своей госпожи. Но она не позволяла никому ходить по ее шагам, кроме одного, верного слуги... Над водой бродил туман, он спускался с серого неба, еще не успевшего очистить от пыли звезды, которые периодически выгорали в холодном космосе. Ведь в мире Черной Подруги не было горящей звезды, греющей слегка наши небесные созвездия. Стоило ей отчалить от песочного берега, не касаясь оставленных на береге веслах, лодка сама катила ее по прозрачной, не блестящей воде. В летнюю пору она ныряла на глубину, доставая различные запутанные в водорослях украшенные тиной камни, заодно тренировала слабые легкие. Такие же были у ее дочери, у Привязанности, которой не случайно не хватало дыхания при попытке устоять перед настырным соблазном. Но кровных связей между ними не было, видимо это передалось от большой любви, запрещенной любви матери к дочери, являющейся чувством.
Продолжая мирно сидеть, опустив взгляд на колени в высоких плотных резиновых, изумрудного цвета сапогах, она наслаждалась минутами покоя без своего надоедливого общества. Но прибывая в одиночестве в ее глазах, всегда была одна и та же история, за исключением сего часа. Созерцательница двух чувств давно не показывалась ей на глаза, не посылала писем. Черная Подруга уже стала думать, что ревнует ее к дочери Творца, но после успокаивала себя новыми идеями, бесконечными делами, и им, Пристрастием. В глубине душе уже долгое время ей был приятен его образ, темная голубая челка, закрывавшая глаза, худые скулы, и ровная осанка, обязательно круглый браслет на левом запястье, и огромный черный взгляд, съедающий ее изнутри всякий раз, когда Пристрастие охватывало непонимание ее слов. Говорила она в последнее время отвлеченно, и он, слушая я, запутывался, она прогоняла его, жалея после. Без его присутствия ей овладела тоска, но звать его госпоже не хотелось. Пускай придет сам, отыщет свою Черную подругу. Она давно перестала считать его за брата своей непредсказуемой дочери, которой пора было оставлять нас, и его, Лешку. Секунды торопили ее, обняв локти рук, облизнув губы в яркой красной помаде, она сузила брови, обернулась, взглянула на берег. Где же он? Где? Она вдруг решительно передумала лишать свою дочь единственного счастья, присутствовать рядом с этой знакомой душой, душой Алексея. Непременно она знала ее еще с того раза, когда Привязанность не особо проявляла внимания к этому особенному тускло светившемуся шарику. А к чему торопиться? Она вовсе не хотела того, чтобы Пристрастие, оставив ее, Черную подругу начал пропадать на земле среди людей. А он точно ждал ее указания, того яблока, которое она должна кинуть ему в руки. Нет, он не получит его, не получит ближайшие недели!
Она аккуратно встала, не придерживаясь руками, обвела глазами лес, громко заговорила:
- Узнай меня мой лес, и пригласи ко мне всю партию чудес! И пусть прибудет с ними тот, портрет, чей у меня в глазах, не стерт он будет в партиях.
Она имела виду партию игры, игры в карты с джокером и его правыми. В нее она каждый вечер играла со своими особами, лакомясь абрикосовым вареньем с серебряной ложечки. А главное в эту игру раза четыре подряд, у нее брал награду Пристрастие. И она, тут же бросая карты со стола, велела уходить всем, кроме него, с томным взглядом очарованного лица. Ни чуть ре смущаясь в лице, она обходила его кругом, изысканно, с хитростью улыбаясь, заставляла пробегать огромные мурашки по его взволнованному лицу. А что происходило дальше? Она жестко касалась его белого, стоящего воротника, проводила по его скулам указательным пальцем, и вновь бралась за карты. Но что-то непременно загадочное было в ее поведение, она словно тянулась к его душе, к этой физической оболочке, но вечно останавливалась, не прогоняла, отвлекалась. Отвернувшись лицом от леса, странствуя в беспечном будущем вечере, она присела, коснулась руками в кожаных черных перчатках натянутой веревки. По ней, не дожидаясь никого, она самостоятельно плыла к берегу. Больно ей нравилось, как лодка, сопротивляясь воде, плыла с трудом, без ее приказного взгляда не бежала, и вода, ей тоже не уступала. За этим зрелищем, упорными усилиями, наблюдал брат Привязанности, выглядывая из-за благородной ели, чьи ветви настойчиво царапали ему нос, словно выталкивали. Но он только смотрел на нее, на свою Госпожу. Он делал так и сейчас, стоя спиной в синем пальто на распашку, в лаковых сапогах, чьи мыски упирались в мокрую грязь, наклонил одну ветвь дерева, и сморщившись на секунду, не сводил глаз с Черной Подруги. Да, разве это была она?
Она менялась в подобные моменты до неузнаваемости, превращаясь в красивую женщину лет сорока двух, со слишком молодым, чистым припудренным лицом. А тем времени иглы ели еще больше тыкали его в бока, забирались в карманы, хлестали, ссылаясь на ветер, по венам на запястьях. Они всего лишь старались выполнить ту с просьбу, с которой к лесу обратилась их Госпожа. Но Пристрастие так не хотел отвлекать ее, что терпя на себя истязание напыщенной ели, терпел, терпел, пока Черная Подруга не доплывает до берега. И вот она доплыла, нос лодки уперся в песок, вода начала беспрекословно смывать мелкие крупинки с песка, Госпожа была готова сойти на холодный песок, брезгливо бросила подданную верёвку. И тут устремив взгляд вдаль, она заметила, как искусственно шевелиться ветви, и из них выходит он, Пристрастие. Она автоматически улыбнулась, не сумев сдержать эмоции внутри себя. Обычно она плотно закрывала их в своем сознание, приказывая характеру молчать.
Не считая секунд, брат Созерцательницы двух чувств приблизился к ней, протянул тут же руку, прежде поклонился. Говорить первым он не смел, потому ждал, пока Госпожа вступит на размокшую от дождя землю. Облокотившись на его теплую ладонь, она подняла играющий взгляд:
- А я ждала, что вы придете, и скуку смертную вы разовьете. Как Ветер, поклоняясь небу, проносится над сонной чащей, становясь предельно краше. Но ты и так красив сомненно, и тяжело смотреть мне, даже ленно. Не клонит в сон, сменю я деловой весь тон. Какие новости принес? Какие радости ты искушению придал, не дав мне вникнуть во всю суть, давно сменив, ты бренный путь?
- Пути я не меняю, на чай Вас приглашаю. Позвольте скромности отдаться, и прямо тут на берегу, в объятьях трех деревьев, игрою жизни поделиться, на солнце больше не резвиться? О милая моя сестра, давно пришла моя пора, но та, сопротивляясь резко, в душе кричит все: « Нет и нет», и я не знаю, сколько лет мне ждать еще придется. Вы ей скажите, чтобы не мешала, подальше шла от тех, кого настал черед отбросить, и... Я вижу, не согласны, по-прежнему прекрасны! Но что твориться в вашей-то душе? Прошу прощения за дерзость, за то, что разбиваю вашу ясность, и придаю словам высока гласность. - пропуская впереди себя Черную Подругу, он шел следом за ней, вступил на пригорок. Чествовал некое напряжение в их завязавшейся беседе, но он понимал ее, понимал, что она говорит не ясно, и делает акценты на лишние слова. Их способен понять только он. Не прошло и трех секунд, как между двумя огромными дубами, чьи могучие кроны пытался сорвать прилетевший смешанный с прохладой воздух, показался круглый из белого гранита столик.
Черная Подруга тут же заметила, как струится пар из кружки, взятой из ее любимого сервиза одного английского очень талантливого человека, что служил многие году королю пятнадцатого века. Она всячески забыла его имя, а о том талантливой душе и вовсе позабыла, но яркая, разрисованная, а главная легкая посуда, в которую входили еще и блюдца, возвращал ее в средневековую Англию. Казалось, мимо нее вдруг проскачет коронованный рыцарь, или несчастная дама, чье сердце покорил преступник, бросится рыдающей к ней на колени. И все это отражалось в горячем черном чае, он дрожал в кружки от малейшего колебания воздуха. Вечер медленно опускался, скоро непременно стемнеет, дождь прольется на ее беленькую табуретку. Да, табуретка, на которую присела Госпожа, была самой обыкновенной, немного пошатывалась неровной земле. Усевшись по удобнее, она вытянула левую руку, протянула ладонь Пристрастию, другой взяла кружку за золотистую тонкую ручку.
- Уж полно, друг, вам рассуждать, и от меня немедленно бежать. А я б хотела, чтоб остались, мы б с вами в джокера сыграли, и позже позову его на бал, увижу красочный оскал. Не думайте, что я по Вам скучаю, и грусть небрежную впадаю, напротив горячусь о дочери своей, с Судьбою заключившей службу, наверно замечательную дружбу.- она глядела ему прямо в глаза, пыталась внушить ему то, чтобы тот поменял значение всех слов. Она говорила наоборот, потому что открыто так сказать было опасно. И неизвестно, сколько ушей прятались в полу открытых стволах деревьев, и сколько глаз наблюдали за тем, зачем не запрещено. Нет, она не боялась чувств, этой длительной симпатии к Пристрастию, она боялась этим испортить свою дорогостоящую репутацию независимой Черной Подруги.
Брат Созерцательницы двух чувств точно понял ее, опустил ресницы, щеки его тут же вмялись. Он не сразу нашелся с ответом, поглядел по сторонам, и засмеялся. Как она любила его смех, это лицо! Могла ли знать Черная Подруга века назад, придавая этому светящемуся шарику настоящую физическую оболочку, что та будет настолько хороша, а с годами немыслимо привлекательно. Продолжая пить чай маленькими глотками, она буквально таяла внутри. Он был вторым, кто буквально смягчал ее характер, менял непредсказуемое настроение, потому что первой и была ее дочь. Глядя на него, она, не совладея с эмоциями, засмеялась тоже, отодвинула кружку чая.
- Как интересно с Вами нынче, и пусть стучат все дятлы громче. Пусть обнажают белы груди с красивейшим отливом, как на вашей-то посуде. На радость понял Вас, тебя...- он запнулся, поднял с колен холодную ладонь, аккуратно дотронулся до ее в руки в перчатке. Чествуя на ощупь богатую ткань, тепло ее руки, он мысленно улетел.
Черная Подруга же быстро вернула его из пленяющих путешествий в созданных воображением фантазиях:
-И как могла забыть, все дни наперекор так перепутав, не позаботившись о нашей гости, ночной, наверно гости. Недавно так ее герой назвал, и в сердце жалость неожиданно призвал. Я говорю о Иде, о женщине, пришедшей в дне ненастном, но очень для нее прекрасным. Как странно, представляешь полюбила, и в памяти слова любимой Тиши сохранила, и нем, о ком тревожна дочь. Я дам тебе чудное указанье, опереди мое терпенье. Пришел черед ее забрать, и в Амфмирийский сад Судьбе отдать, мы с ней давно решили, и душу вовсе скромно поделили. И как бы не было печально ее от юноши забрать, я поручу тебе благое дело, чтоб не увидели родные забиранье тала. Хочу чтоб ты, точнее кое-кто иной увел ее подальше в зимний зной. Возьми понятного героя, и предложи известный всем шантаж, допустим в этот раз, зайди ты к Танечке одной, и расскажи секрет ей дивных красок, сорви ты ей парочку ромашек. И лепестки ты им раскрась...- не договорив, она преподнесла к себе не большой плотный чайничек из английского сервиза, открыла его крышку, как тонкими пальцами вытащила из темной воды маленькую круглую вещицу. Та была меньше ладони со стеклянной крышкой, и если открыть ее, можно было увидеть яркую синюю краску. Как раз такая почти закончилась в осиновой коробке акварели, поджаренной тебе Судьбой. Черная Подруга уверенно протянула вещицу любопытно слушающему ее Пристрастию. - Татьяне предложи, сперва открой, зачем нужны цвета иные, про них глаза ее забыли. А дальше делай сам, как знаешь. Она умнее всех, не обратиться будет грех. Но к ней сначала присмотрись, про Лешку выспроси чего не знаю, а после поднеси предложенное мной.
- И почему же выбор ваш лежит конкретно к ней, не у что ли других умней? Напрасно, так вы говорите, взрослей внешне, глубже в чувствах, обидчивей, слегка воздушнее. Любимица Виктории и только...Я предложу ей это завтра, и дам решенью день один. А?- не успев договорить, он спрятал в карман пальто вещицу с синей краской, как она перебила его.
- Ну, а я, любимица твоя!- приподнявшись, она прошла пару шагов, обернулась, взяла его за руку. Не видно было в те секунды Черной Подруги, Владелицы сроками жизни. По лесу, держась за руку с Пристрастием, шла улыбающаяся женщина, невластная, слегка задумчивая.
В то время, из широкого окна ее дворца уже давно наблюдала за ними Почетность. Она сидела в одной из комнат на золотом креслице, ногу положила на ногу, руки ее держали длинный с приближающим стеклом телескоп, устремленный в открытую даль, устремленный на них. Работой Почетности, этой дамы в светло-зеленом платье с черными, неестественно накрученными волосами и было наблюдение за Госпожой, за ее практичными, изредка нелепыми действиями. Она жила в этом месте с того мига, когда Черной Подруге исполнилось десять, десять веков от создания маленького шара, названного Землей. Она была второй, кого из всех на глазах она старалась высмеять, поставить в неудобное положение, часть ссорилась с ней подрастающая Владелица сроками жизни. Но, в конце концов, она смерилась с ее вечным присутствием где-то рядом, с ее белыми глазами, в которых не хватало пигмента кария, и черные зрачки занимали едва ли не всю глазницу. Нельзя сказать, что всегда, но часто Почетность не скрывала от Госпожи все, что было увидено, но в этот раз, видя счастливое, беспечное лицо Черной Подруги, она обомлела, отстранилась от телескопа, развернула его в бок подоконника. Она царапала взглядом стеклянные рамы, никак не могла поверить в то, что она, Госпожа смогла привязаться к кому-то спустя столько веков. А ведь в одном из них она потеряла, потеряла, что-то необыкновенное, может быть так же, как и Судьба.
Темнота почти опустилась на гладкую траву, вступила воздушными ногами на территорию дворца Черной Подруги, почти. Они так и шли рядом, Пристрастие его Госпожа. Неужели ей стало все равно на чужие глаза, на посторонние внимание, на ее слухи, которые непременно будут спущены с штор? Видела бы ее дочь, наша милая Привязанность, находившаяся в Евпаторском Заведение, судорожно ожидая своего брата, который придет вовсе не к ней, а к тебе, к моей любимой Танечке. Придет завтра, или через пару часов, ты услышишь, как распахнется дверь, и все станет иным. Возвратится дух времени? О нет, время будет тем же, отбирающим нужные часы.
« Как только фрукт был брошен Черной Подругой иной душе. У той тут же появится определённое назначение, а секунды, выпрямляясь из песка, начнут ждать, пока от плода будет откушен сладкий кусок священного фрукта. Каков будет вкус, не знает никто, это зависит и от сложности задания. Но мы предположим, что, если вкус слишком вяжет рот, то приказ Госпожи будет выполнить сложней, чем кто-либо может себя представить. Время безжалостно начнет свой отчет, до ядра фрукта останется пара желтеющих слоев, и когда до косточек, сложенных внутри проникнет цвет солнца, разобьет их навсегда, уже нельзя будет повесить на дерево этот же фрукт вновь, вновь. А вновь ничего и не бывает, за исключением случаев во властвующей душе!».
***
2 декабря. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Поздний вечер. « В исполнении указания главное - заинтересовать исполнителя, того, кому принадлежит довести его до конца, провести чистой рукой по едва не пожелтевшему яблоку. Сначала следует его найти, а если имя стало известно вмиг, то стоит приглядеться к новому, ничего незнающему с первого взгляда лицу. Но внешность в подобных ситуациях обманчива всегда, и самая невинная душа, обшитая кружевами, может удивить до такой степени, что посмеявшись, отломит от верхушки яблока зеленый, свежий лист и порвет на мелкие части. Они исчезнут! То есть данное время на выполнения пропадет так же внезапно, как и было дано. Тогда приказ можно будет считать отложенным на неизвестные дни, недели, и года, изредка получается, что и на столетия. Да, ведь именно сто лет золотого света требуется, что бы на засохшем фрукте появился маленький росточек. Конечно, никто не желает допустить подобного, но и избежать этой ситуации крайне сложно. Нельзя не предъявить на сухой ладони яблоко тому, кто будет главным исполнителем. Потому что, скрыв главное, не образуется последующего, и приказ, разумеется, снова закроется в пыльных годах. И как развеять пыль, когда она еще не упала с полок, закрытых полок прямо на посланника к определённой душе? Нельзя не сказать, что от этих мелких крупинок, правда, нужно скрыться, а точнее исполнитель в большинстве случаев случайно заслонит собой ту душу вместе с плодом старого дерева. Здесь следует проявить уловку, и как говорилось ране, с легкостью завлечь, наклониться чуть вперед, а яблоко убрать за спину, спустя секунду показать, и опять спрятать незаметно в карман. Получится то, душа невольно заслонит своей спиной и посланника, и священный фрукт, указ, принадлежащий человеку. Так под переставшей сыплется пылью, покажется лицо исполнителя, который без сомнений попросит что-то взамен на точное исполнение указания. Нашими словами, эту будет называться шантажом, когда над яблоком, раньше времени, душа поднимет нож с металлическим острием, и грозиться разрезать на две половины, обнажить неспелое ядро. Но так делают далеко не все светящиеся шарики. Лишь одаренным настоящим умом, придет в голову эта идея, потребовать что-либо от того, кто настойчиво потребовал первым». - вечер недавно ушел со своего места, поменялся охотно со спелой ночью. Оставалось каких-то пару минут до полного царствования Царицы ночи. Так безмолвно над морской глубиной бежал туман, пытаясь коснуться воды. Спутница нашего крутящегося шара, сонно глядел на умного человека, которая и вовсе и не знала, о том, какое мнение о ней имеет могущественная Луна. Право, это преувеличение, Луна слишком одинока, и постоянно жалеет себя за то, что когда-то по чистой глупости откололась от родной, слишком грубой, но вечно летевшей планеты, разрезающей пространства галактики. Луна добровольно отсоединилась от нее, увидев Землю, этот очаровательный, сформировавшийся идеально шар, и ничего не стоило Луне, как влюбиться. Некие тысячелетия, она просила наш шар, чтобы тот принял ее к себе, соединился и стал больше в размерах, но Земля была непреклонна, и дала согласие на то, чтобы та стала спутником...И это еще не вся история этих двух, уже не протяжение долгого времени неразлучных, небесных тел. Но почему-то сейчас, без нее, без Луны наша планета перестанет существовать не по собственной воли. А между тем холодная луна, проливала свой свет на дверь твоего балкона, уж больно ей пригляделась эта женщина в голубом атласном халате, не скучавшая с задумчивость. Ты чем-то напоминала спутнице Земли ее в человеческом теле. И Луна не считала это громким сравнением, громкость эту все равно никто бы не услышал, в том числе и ты.
За весь день ты не разу не прилегла, мало разговаривала с нами, и как-то не одобрительно глядела на Аиду Михайловну. Одним словом, я поняла тут же, что ты абсолютно не доверяла этой женщине, так нечестно узнавшей все то, что ее не касается. Ты удивлялась подобным мыслям, сидя в креслице, укрыв ноги теплым одеялом, удивлялась тому, почему тут же отстранила Кружевальскую от себя без всяких разумных объяснений. Нет, объяснения все же были! Ты в редких случаях доверяла людям, которых видела не больше трех раз. Но эта манера разговора, взгляд, ее взгляд на нашего Лешку тут же заставляли выцвести окончательно твои голубые глаза. Вечером ты старалась не думать о ней. Но ее лицо никак не выходило из твоей головы, ее беседа с Лешкой, о которой ты случайно узнала из его слов...Отложив с колен проверенную до конца тетрадь, тетрадь с отличной, как обычно, работой Аринки, ты коснулась знакомой зеленой обложки, его обложки. Тот час в глаза прыгнула надпись из верхнего угла, ты нежно прочла внутренним голосом «Бесчастных Алексея». Не решившись открыть, ты грустно опустила глаза, и вдруг поняла, поняла свое отношение к Аиде Михайловне. Все было в нем, в этом юноше с русоволосой головой. Ведь тебе стало не особо приятно смотреть на то, как открыто он разговаривал после ужина с этой женщиной. Появилась в пролете так внезапно, как раз тогда, когда ты собиралась свернуть в нужную сторону. Обняв локти рук, ты зажмурила глаза, через секунду вновь взглянула на стол, его тетрадь была последней, и ты быстро открыла ее. Глазами буквально бежала по подчерку, видя, как спокойные буквы переходили на нервные закорючки на концах слов, внезапно менялись чернила. И предложения буквально падали с начерченных строк. Сквозь них ты видела, его действия, хмурилась, и с трудом исправляла неверно списанные определения у Аринки. В итоге ты ставила в квадратную книжечку плюс, хотя это был точный минус.
Вытянув вверх руки, ты потянулась, отодвинулась от стола. Ты сидела напротив зеркала, но ни разу не взглянула на бледное лицо с одними только румяными щеками. Честно говоря, оно не нравилось тебе, и ты не понимала мой очарованный взгляд каждый вечер. Да, каждый вечер, за исключением некоторых, я приходила к тебе в комнату, или мы гуляли по берегу, я слушала тебя, улыбаясь движением твоих губ. В этом плане меня понимала Луна, так щедро она одаривала пол в твоей комнате своими лучами, прошедшими дорогу из сотни километров. Она пыталась коснуться твоих ног в белоснежных носочках, но никак не могла дотянуться. Убрав одну из стопок в полку, ты выпрямилась, левой рукой поправила прядь волос, и наконец, обратилась взглядом к своему, дождавшемуся отражению. Конечно, ты увидела свое лицо, но за секунду до этого ты испытала нечто такое, от чего сердце забилось сильнее, лоб побледнел еще больше. Стекло зеркала отражало сидевшего на краю кровати молодого человека на сей раз с черными волосами, в коричневом, застегнутом плотно, кожаном плаще, чьи концы слегка касались колен. Почему ты не узнала его? Я сомневаюсь, что ты могла ты быстро забыть тот случай, когда Привязанность звала тебя во весь голос, пыталась защитить Лешку. Наверно ты хотела, именно хотела забыть этот случай, потому, не поворачиваясь, опустила медленно руки. Внутри тебя застыл лед, его могли разбить легкие слова, хоть какие-нибудь слова. Пристрастие молчал, держал на расстоянии твой взгляд. Заговорил он так же внезапно, как ты в профиль повернула голову:
- Не бойтесь, и в памяти своей не ройтесь, что б вспомнить милое лицо. Ах, для кого оно мило, кому-то может не смешно, так дружно мысли строить, и направлять в соединившуюся речь. Не могу спросить я разрешенья, и так я вижу ваше рвенье беседу завести, и грусть напрасную в дела ясные увести? Надеюсь, Вам понятна моя ясность, не слишком я спешу, так время тороплю. А если так, то уж простите, и через воздух пропустите, волненья сердца вы поберегите. Напротив, говорите!
И тут что-то действительно прояснилось, ты понимала, что помнишь этот тембр, звонкий в начале и потухающий, замедляющийся на последних словах. Какой гость пожаловал к тебе сегодня! И вмиг ты поняла, что тебе стало, не просто тоскливо, а по-настоящему страшно, страшно от того, что душа в неопределённой человеческой сущности говорила с тобой, и уверенно ждала ответа, чувствуя внутренние переживания. За все это время ты, пожалуй, привыкла к Тише, Привязанности, к Ветру, а к нему, к чувству тебе еще не приходилось привыкать. Но я скажу, что Луна не ошиблась, посчитав тебя за умного человека, который гораздо смышлёней всех нас. Не прошло и секунды, как ты гордо повернулась к нему лицом, сделала шаг от стола, левой ладонью облокотилась на гладкую поверхность.
- А кто о смехе говорит, тот в тишине со мглой молчит. И молниям не сопротивляясь, под бурей Богу каясь, обо всем его молит, все детство, с юностью нарочно вспоминая, пощаду чтобы попросить. Однако делать так не стану, и над решеньем я проблемы гордо встану. А есть ли, верно, здесь проблема, в глазах моих, как солнце крутится эмблема, в часы чудные превращаясь, она крадет иное время. И вы, постойте, вы не Бог, в плаще у вас слоновый рог? Не спрашивайте, как узнала, увидела, а может, угадала?!- ты не верила своему голосу, тому, что поизносишь, играя с этим молодым человеком. Тот, дослушав тебя, он заулыбался, приподнялся с края кровати этот высокий силуэт. Этим Пристрастие будто пытался показать, что выше тебя духовно, морально. Но ты твердыми, земными глазами твердила внутри себя, что тот выше, к кому пришли, следовательно с определённой целью.
- И что же вы умны! Не прочь и приступить к игре, но я забыл ее с собою взять в чудном, нелепом споре. Я, что хотел сказать, не смог не заглянуть, через порог приступил, услышав вашу боль. Не говорите, решительно не ошибался, и дождь с утра уже пролился. Прическу мне задел, и капли, на пол кинув, исторью ваших глаз так дивно скинул. И как могла она, Аида вернуться в самый глупый час, когда так множество прикрас, в страданье, сотканном за раз, приходят все, конечно, к Вам, а после и доносят нам? Я восхищен, какое ваше положенье! Но вдруг испортилось оно, и больше нет и не души, не прочтены его стихи. Мы часто с Госпожою читаем неки строки, и слышим, так плачевны слоги. О чем они, не знать ли вам? А впрочем, и к чему нам трогать шрам, душевный боли шрам... Уж сами мне скажите, и даже докажите, хотите, чтобы та ушла, оставив юношу, ушла, и все бы снова были с вами, совместно леча раны?- последняя строка была ключевой в его словах, все четче проникая внутрь твоих перемешанных мыслей, брат Созерцательницы двух чувств, внутри смеялся тому, как ты обманывала саму себя.
- Ни мне решать, кому остаться, или зиме, в коварство мрака, скорей всего, отдаться! А растолкуйте вы чётче, чтоб услыхала смысл громче.- на секунду ты отвернулась от его густых бровей, присела на тот самый край кровати. Глядела в щелочку двери, представляла, как бы было хорошо закончить весь этот спектакль в ту секунду, когда дверь распахнулась бы, и в ней показался неизвестный спаситель. Но вместо всего придуман придуманного тусклый й свет в узкой щели. И спасать надо было саму себя!
- К тебе пришел от Госпожи, мы с ней по нраву очень схожи. Ее желанье - для меня закон, не Ветер я, что скроет чей-нибудь позор, перекричав весь чистый хор. Молитвы мы не любим, особенно людей ценю сам. А Госпожа предельно доверяет, кого мне выбрать для беседы, перескочив пустынные ряды, они ведь глупостью и дерзостью полны. Но в этот час ее законна воля, меня к тебе усердно привела, подарок принесла. Возьмите...- тотчас он просунул руку в карман. Подойдя к тебе, он едва не положил горячую руку со стеклянной маленькой коробкой, в которой виднелась синяя краска, на твое плечо.
Поначалу ты без эмоций взглянула на протянутую вещицу. А когда, опрокинула купол каменных мыслей, немедленно перевернулась к Пристрастию лицом, протянула не смело ладонь. Синий цвет, он почти кончился в подаренной Судьбой осиновой коробке красок. Ты довольно часто открывала ее, проводила тонкой кистью по своим локтевым сгибам, взволнованно ждала, пока будет дан ответ. КАК они помогали тебе понять его самочувствие, самочувствие нашего Алексея, который порой упрямо пытался скрыть его! Но в последние время, он стал больше распущен, на глазах у многих резко хватая за руку Аринку, тянул ее туда, где нет людей, и можно вывернуть карманы. От всего этого тебе становилось невыносимо жутко, с отрешенным взглядом, ты глядела на чистую, яркую краску, видела через пространство его лицо.
- Подарок был подарен мне Судьбой, ее необделанной добротою. Давно же, стало быть, я раскрываю старую коробку, как пыльную небрежно стопку. И сыпется на нос песок, но это вот в последненький разок. Как верно угадали, что мне преподнести, и грусть с тоскую увести. Но я отдамся возраженью, и отрицанию кивну сурово головой, нам нечем говорить с тобой. За краски не услышать фразы от меня, перед тобой я не дитя!- ты небрежно бросила вещицу на кровать, и тут буквально онемела в его разозленном, но спокойном взгляде. Отходя все дальше и дальше, ты коснулась спиной прохладной стены, и промолвила, - Ну, ладно, предложите, еще хоть что-нибудь, в чем будет прежня суть.
Пристрастие отрицательно помотал головой, не коснувшись рукой, он прижимал тебя все сильнее и сильнее. Будто стены сдавливались по определенной структуре, и уменьшались, уменьшались, хотели уничтожить но углы, но твоя уверенность мешала им замкнуть круг. Но внешне все же в пространстве у балкона летала легкость, глоток свободы. Ты тянулась к нему мысленно, но брат Привязанности, держал тебя на нужном расстоянье. Нельзя было сказать этого по его эмоциям, в отличие от сестры он скрывал внутри себя все мысли, запирал шкатулку на замок с загадкой известного всем слова, особенно тебе. А если бы чья-нибудь душа сумела открыть ее, то бы увидела, что думал он о своей Госпоже, великой и неприступной Черной Подруге.
- О чем вы смели думать? И предложение мое в разы сильнее, могущественней, и умнее. И по словам Луны, на вас еще не распустились и цветы, но я доверюсь ей, оставив вас на пару дней. Небрежны дни, они малы! Я лучше на недели, отойду, и юношу с сестренькою оставлю, и меч кривой поправлю. А то бороться будет нечем, когда минуемый срок так истечет... А впрочем, будете согласны, при свете радости прекрасны, вы дайте обещанье мне, чтоб натянуть тугое время, исправленное расстояньем. Скажите, да, и с Идой обо всем поговорите, и в бездну солнце захроните. Ему светить уж явно не по ней. Пока за вами послежу, и возле резво покружу, подсказки дам, коли услышу сам. Скажите ж да, скажите да!- тут он подошел ближе, вытянул голову вперед, словно желая поцеловать тебя в горячую щеку.
Увернувшись от него, ты внимательно спросила:
- А что ваш срок уже пришел? Не у что быстро так, дорогу родственной душе в потемках перешел?
- Да, да!- продолжал шептать молодой человек, левой рукой он уперся об стену, голову повесил. Разумеется, он знал, что ты дашь свое согласие, но предпочёл подождать, и искренне состроил такие же утопшие глаза, как и у тебя, чуть ниже спустил брови. - Отказ ваш принят тоже, и вам же будет хуже. Вот завтра я приду, и с Лешкою поговорю, как будет маяться вот Лешка, в поту с кровати падать, в забвенье попадать, и Тишине кричать. Услышит та его? Напрасно, скорее небо будет красно. - он прямо направился в сторону балкона, как ты жестко дернула его за плащ. Ощутила ледяную руку, непохожею на человеческие руки, она была другой, твердой, по ней каждый миг пробегали без перерыва нервные импульсы, а сосуды внутри, они были как-будто натянуты.
Пристрастие холодно облил тебя глазами, услышал кроткую фразу:
- Отказа нет, разбит мой вялый свет.
Сколько принуждения было в твоих горячих словах, словах спасения. В них нуждался дорогой тебе Лешка, дорогой всем нам. И будь это предложение Пристрастие отдал бы человеку, хранившему тайну, она бы тот час согласилась. Но сама Черная Подруга выбрала для тебя для того, что помочь Иде, молодой душе вернуться в первый раз в Амфирийский сад. Там ее будут ждать, а пока ее светящийся шарик, не сама ее личность, ждет тебя. Пристрастие облегченно улыбнулся, развернулся, направившись в сторону двери. Ты еще прокрутила в голове все его слова, и страшно осознала, что теперь будешь чувствовать его мимолетное присутствие. Не успел он прокинуть комнаты, ты бросилась к кровати, нащупала краску.
- А желтый цвет приносит облегченье, и боли расступленье. Ему, ему!- на последок, не оборачиваясь, произнес брат Созерцательницы двух чувств.
… Спустя минуту, на столе лежала та самая осиновая коробка красок, и желтый нетронутый цвет. Только сейчас, ты поняла, что никогда прежде не обращалась к иным, цельным цветам. А там их еще было много, а желтый, желтый — цвет истинной радости, утоляющий страданья тела, еще пригодиться тебе может даже в эту ночь, когда черноволосая девушка прибежит к тебе, потребуя сна.
« Договориться с исполнителем указания означает, что больше выгоды будет конечно у исполняющей души. Она узнает многое, извлечет все нужное из того, что будет исполнено в дождливый день. Капли будут льдом обжигать бледный лоб, и челку, выгоревшую челку».