Ну, здравствуй. Проходи, не стесняйся. Можешь даже не разуваться, сегодня у меня ужасный бардак и в комнатах, и в голове. К слову, на кухне тоже бардак — там готовился чай. С мятой и — внезапно — зверобоем. Мне сегодня ужасно больно и грустно. Знаешь, когда грустно, с мятой — лучше всего, а зверобой… Где-то было о том, что он обладает обезболивающими свойствами. Как думаешь, сработает оно с душой?
Ладно. Полагаю, ты здесь не ради моего нытья. Ты ведь приходишь ради историй, верно? Ради историй буквально протаптываешь себе тропу среди равномерным слоем разбросанных по полу вещей, пока тебе не удается наконец приземлиться на высокий стул, утащенный мной когда-то давно из какого-то бара, названия которого я уже не помню. Помню только, что к этому стулу пришлось докупить еще один, аналогичный по высоте, чтобы можно было сидеть на кухне с собеседником. А со временем рядом с кухонным столом было даже сооружено какое-то подобие барной стойки, за которой можно пить чай и, притворяясь, что не чай это вовсе, грустить.
И снова я срываюсь в какие-то совершенно ненужные повествования о прошлом, почти забывая о том, что была обещана история. Сегодня у меня бардак, как уже упоминалось, и в жилище, и в голове — я могу, даже того не замечая, перескакивать с одной темы на другую и тут же забывать, о чем шла речь десять секунд назад.
Ты не поправляешь. Ты — мой единственный и самый благодарный слушатель — никогда не поправляешь меня, какие бы слова ни были сказаны. И сегодня это кажется как никогда правильным: ты же не наводишь порядка в моей квартире, когда приходишь. Не пытаешься передвинуть мебель или переставить кухонную технику. Так с чего бы тебе пытаться навести порядок в моих мыслях и словах?
И все же. Была обещана история.
У тебя были коллекции? В детстве все мы коллекционировали что-нибудь: марки, наклейки, открытки, бабочек и прочий хлам. Толка в таком собирательстве было до смешного мало: мы не находили для своей коллекции каких-то редких марок, не покупали и не ловили больших тропических бабочек, нет… Мы гордились пойманной в деревне капустницей, красивым конвертом с изображением манула, в котором нам пришло письмо от друга по переписке и блоком наклеек, купленном в киоске у дома за семь рублей. Нам чертовски нравилось рассматривать свои коллекции, этим мы могли заниматься часами. Перебирая маленькими и тонкими детскими пальцами страницы альбомов с марками, собранные монеты, которые не были похожи на те, что матери и отцы давали нам на мороженое, билеты на посещенные праздники и яркие открытки, мы чувствовали себя хранителями самых настоящих сокровищ.
Мне довелось в прошлом знать коллекционера. Все предметы в его коллекции были совершенно разные, и на вопрос о том, почему же он все-таки называет это собрание не похожих друг на друга вещей коллекцией, коллекционер отвечал так: «У каждого предмета в моей коллекции есть своя отличительная особенность. В этом и есть их схожесть: все они уникальны». Главное для коллекционера было — загадочно улыбнуться, произнеся эту свою почти что речь. И тогда все непременно думали, что коллекционер — личность невероятно умная и обладающая богатым внутренним миром.
Годы шли, коллекция пополнялась. Некоторые предметы, в которых коллекционер переставал видеть что-то особенное и уникальное, он без сожаления выбрасывал, оставляя на полках место для новых экспонатов. Но вскоре он заметил, что некоторые предметы хоть и обладают чертами совершенно уникальными, все же чем-то похожи друг на друга. Более того, среди этих по-разному одинаковых предметов у коллекционера внезапно появился самый дорогой, самый любимый и самый важный. Ему все еще была дорога по-своему вся коллекция, но именно этот предмет казался тем, без чего вся остальная коллекция была бы бессмысленна. Как будто именно этот предмет — один во всем свете — являл собой все то, что коллекционер так старался найти, собирая вокруг себя множество других предметов. Как будто один этот предмет имел достоинства всех остальных разом, но не имел тех изъянов, которые в них присутствовали.
Безусловно, и у этого предмета были свои недостатки. Коллекционер это признавал, но считал, что они вполне успешно нивелируются достоинствами предмета.
Со временем коллекционер стал уделять тому самому своему предмету внимания ощутимо больше, чем всей остальной коллекции. И он даже сам не заметил, как исчезли с полок все остальные экспонаты, коих раньше было достаточно много.
Очнулся коллекционер лишь тогда, когда стали исчезать предметы, сопоставимые по значимости с тем единственным, к которому в последнее время был обращен его взор. Это были предметы все же менее важные, но чертовски дорогие сердцу. Коллекционеру было грустно их терять, но душу его согревал тот факт, что самый дорогой, самый важный и самый необходимый экспонат не покидал своего места на полке.
И однажды коллекционер обнаружил, что кроме этого экспоната на полках больше ничего и не осталось. Тогда он стал замечать в нем новые изъяны, и то, что казалось невообразимо прекрасным, утратило свой блеск в глазах коллекционера.
А вскоре и этот предмет — последний из всей коллекции — исчез с полки. Ну или коллекционер просто забыл о том, что где-то у него была полка, на которой был когда-то очень важный для него предмет.
Твой чай снова остыл, оставшись нетронутым. Я заварю нам еще, а этот отставлю на стеллаж, где сейчас пылится одинокая книга.
Скоро и этот стеллаж будет завален хламом. У меня ведь сегодня и в голове, и в жилище полный бардак.