Белая юбка, плетёные босоножки, по плечам – прибитые тёплым дождём светлые прядки. Аня глядела в окно калужской электрички на буйно цветущие откосы, на серебристый плеск запрокинутой в небо листвы и думала:
– Дождалась… Весна… Всё очнулось. Живёт!
Вот и мне сейчас, ну, ничегошеньки… – только б спрыгнуть со слядневской платформы прямо Сашке в руки и, спрятав лицо от глазастой электрички, дать измаявшемуся сердцу хоть ка-кую-то передышку. А потом – в самую гущу привокзальных черёмух, и, по колени в мокрой траве, плыть и плыть, обнявшись, уже ни о чём не думая, ничего не желая… Жаль, времени – только час. И опять – по домам, в свои давно устоявшиеся семьи, с почти взрослыми детьми.
Ане вдруг вспомнилось, как лет восемь назад, вернувшись из командировки, Саша долго бегал за ней по тёмному проулку с двумя батонами докторской колбасы:
– Бери своим… Они у тебя – ещё маленькие… Я и две семьи потяну, я сильный…»
А ещё – из его рассказов о домашних:
– Представляешь, сижу вчера за столом, со своей теперешней дурацкой улыбочкой… Суп почти остыл. Жена ворчит. И вдруг дочка спрашивает: «Пап, ты о чём задумался?» «О любви к женщине…» – представляешь, так и ляпнул! Так они аж в тарелки прыснули со смеху.
Неожиданно всплыло в памяти, как, однажды в полночь, кормила его горячими сосисками где-то между забором и припаркованным на ночь «каблучком». Ведь вернётся домой, а все дрых-нут. Привыкли уже. Вся жизнь у него – эти командировки…
А ведь я-то ждала его, всегда. Как-то стирала ночью, и вдруг прямо сквозь кафельную стенку вижу – идёт от вокзала, ссутулившийся, с портфельчиком… Набросила шубу, выскочила… И правда, – он. Это ещё, что… Ведь у нас даже часы одновременно останавливались… Потом вместе их и подкручивали. Но это всё – лирика. А вот – жизнь…
Как-то, смеясь, Саша рассказывал, что скоро лопнет от картошки… Ест-ест, а она, сволочь, никак не кончается! А ведь выкроить хоть часок только и можно было, если к тёще за ней в деревню зашлют.
Столько всего вспомнилось! И переписка через дупло в заборе, и его юбилей где-то в чужом подвале: свечка на перевёрнутой бочке, шампанское в пластиковых стаканчиках и сердца, падающие от каждого крысиного шороха.
Ведь девяностые ещё не наступили. Ужасные девяностые, но уже с зачатками хоть каких-то свобод – хотя бы номеров в гостиницах без предъявления штампов о браке…. А тогда глаза так и выискивали потаённые проулки, садики и тупички.
– Господи, как тараканы влюблённые…
Аня вдруг очнулась от очередного толчка электрички. Двери с шумом закрылись. Объявили следующую остановку.
– Проехала… Господи, проехала! – Она растерянно вскинула руки и кинулась в тамбур, заметалась, побежала по вагонам к голове поезда, но и там всё было перекрыто. Тогда, задохнувшись от обиды и явной несправедливости, почти бессознательно, рванула ручку стоп-крана. Электричка, заскрежетав, остановилась. Двери, судорожно охнув, расползлись. И она, не раздумывая, прыгнула вниз, неловко приземлившись на четвереньки. Платформы-то не было!
Ладони саднили. Оборвав отпоровшуюся оборку юбки, она вскочила и, что было сил, кинулась по шпалам назад. Опять заморосило – в лицо, в шею… И ещё больше запахло весной. Сердце стучало так, что заглушало шум потревоженного гравия:
– Господи, ведь всё – о нём, только о нём! А мимо него и проехала… – вдруг удивлённо ахнула она, – вот ведь как небеса шутят!
Ремешок на правой босоножке треснул. Ступня стала подворачиваться. Пришлось разуться.
– Ещё немного… Уже скоро! Вон, за тем поворотом…
Когда она, наконец, добежала до платформы, Саши уже не было.
– Конечно… Встречный недавно прошёл, он на нём и уехал. Видно решил, что я не смогла.
Дождь усилился, и Аня, не выдержав, укрылась под пластиковым козырьком билетной кассы. Слёз почему-то не было. Разочарования тоже. Наоборот…
– Надо же, как я ещё могу, оказывается… Совсем, как дурочка молоденькая!
Листва, земля, небо – всё было влажным, пахучим, будоражащим… Промокнув оборкой ещё кровящую коленку, Аня вдруг рывком выпрямилась и озорно выставила под дождь плотно стиснутый кулачок с оттопыренным большим пальцем:
– Браво, небеса… Ей Богу, браво!
Дождь сразу же прекратился. Полыхнуло ослепительным солнцем, и следом неслышно подкатила свежая умытая электричка. Но, едва Аня шагнула в тамбур, как знакомые тёплые руки, бережно подхватив, вернули её на перрон.
– Прости, проехал… Представляешь, задумался о тебе, и уснул. Хорошо, дед с баяном… А то б так и пилил до самой Москвы… Ничего. Успеем. Со следующей вернёмся.
Она заглянула в его сияющие, прищуренные улыбкой глаза и согласно кивнула.
– Ох, уж эти небеса…