Мое босоногое детство
Пирятин
Говорят, что прошлое не возвращается. Это неправда.
Оно всегда возвращается к нам в воспоминаниях и не толь-
ко. Оно входит в нашу жизнь, как что-то родное, теплое, и
мы охотно делимся им со своими близкими. И вот уже наши
дети, впитавшие рассказы родителей, принимают и пони-
мают наше прошлое как свое. И чем старше мы становимся,
чем чаще посещают нас эти воспоминания, тем милее они
для нас. Как не любить, не лелеять эти воспоминания!
Они освежают и возвышают мою душу, и служат для меня
источником лучших наслаждений, вызывают грустную, но
всегда добрую улыбку. Многие недавние события забыты
начисто, а эти воспоминания помнятся до мелочей, будто
это произошло вчера, позавчера или, в крайнем случае, не-
делю тому назад.
В детстве я почувствовала такую чистую, сильную и
беззаветную любовь и сама любила всей своей сущностью,
как любят только дети. Эта любовь всю жизнь подпитывает
меня, дает мне силы пережить все невзгоды и верить в
доброе начало в людях, верить, что добра на земле больше,
чем зла, что жизнь прекрасна и удивительна.
Длинный серый забор тянется бесконечно. Вдоль него
узкая скользкая тропинка, по которой каждый день мы с
мамой возвращаемся домой.
Мама усталая и молчаливая, а я пытаюсь рассказать
ей все детсадовские новости: у нас новая нянечка, она не
ругается, что мы не спим днем, и даже разрешает шептаться
с Таней. Разговорам моим нет конца. Мама кивает головой
и просит идти осторожно. Тропинка то и дело уходит из-
под ног. Я ступаю в сторону, где под коркой прячется белый
сыпучий снег. Он так и старается забраться ко мне в валенки,
особенно в дырку на пятке, которую сделали калоши. Но все
равно в валенках теплее, чем в ботиночках, которые теперь
стоят под моей кроваткой.
Наконец-то, мы дома. В комнате тепло и вкусно пах-
нет: тетя Галя уже приготовила ужин. Она приходит с рабо-
ты раньше и успевает растопить плиту и пожарить кар-
тошечку – любимое наше лакомство.
После ужина я забираюсь на кровать и слушаю радио.
Вечером по радио мне всегда рассказывают сказки, одна ин-
тереснее другой. Но самые лучшие сказки знает мой де-
душка.
Убаюканная сказкой и теплом, я засыпаю и просыпа-
юсь от звонкого смеха.
За столом сидит мама, тетя Галя и дядя Федя, он часто
приходит к нам в гости.
Тетя Галя снимает гитару, которая висит над её
кроватью, и начинает потихонечку перебирать струны.
Музыка тихая и спокойная. В комнате все приобретает
какой-то сказочный вид.
Звучит песня о бандуре и бандуристе. Я не знаю,
что такое бандура, но спросить не могу. Веселая песня о
Гандзе-молодице мне больше нравится. Мама и тетя Галя
так красиво поют про черные брови и карие очи, что мне
становится обидно – у тети Гали глаза карие (дядя Федя
так всегда говорит), а у мамы зеленые. Но моя мамочка все
равно самая красивая. Толстая коса, как корона, украшает ее
голову, а черные брови, как нарисованные. Правда, на лице
есть ямочки (мама говорила, что они у многих остались,
кто переболел какой-то болезнью), но они мне тоже очень
нравятся. И я снова засыпаю.
Зима закончилась так же
внезапно, как и пришла. Я на празднике в нарядном платье,
которое мама пошила из своего сарафана, читаю стихи, а потом мы
с Таней танцуем, как балерины. С садика меня забирает баба Клава,
мы идем гулять в город.
Город наш очень большой. И название красивое – Пирятин.
Я люблю с мамой ходить в парк, покататься на карусели или по-
смотреть кино. Но баба Клава туда не пойдет – у неё болят ноги, и
мы идем в другой парк, у речки, это совсем недалеко от нашего
дома. У входа в парк в киоске тетенька в белом халате
продает мороженое. А самое главное – речка. Вода чистая,
прозрачная, совсем не холодная. Я бегаю по песчаному
берегу, а баба Клава читает книжку.
Ну, конечно, нечаянно, но ноги уже мокрые, и баба
Клава спешит увести меня домой. Белые носочки и санда-
лии у меня в руках. Мне весело, и я вприпрыжку бегу впере-
ди. Вдруг, о Боже! Страшная боль пронзает мою ногу.
Ужасный крик летит впереди меня. Я лежу на дорожке, а
в моей ноге торчит бутылочное донышко. Баба Клава под-
хватывает меня на руки и бегом несет домой.
Вдвоем с тетей Галей они вынимают стекло из моей
ноги и заливают рану… керосином! Тетя Галя держит меня
и что-то говорит, но я ничего не понимаю и не слышу. Мне
очень больно!
Когда приходит мама с дежурства, я уже обессилен-
ная криком и болью, сплю и не вижу, как она плачет, а тетя
Галя пытается успокоить ее, поит чаем.
И теперь я не хожу в садик! Нога, конечно, болит, но
все кругом так заботливы и внимательны ко мне, что я даже
не плачу, когда тетя Галя перевязывает мне ногу.
Вечером мама говорит, что скоро к нам приедет де-
душка. Мы ждем дедушку!
Дедушкины сапоги
Проснувшись в субботу, я увидела, что мамы дома
нет и очень расстроилась. Ведь мы собирались вместе
пойти в магазин или на базар, а потом готовить что-нибудь
особенное.
Я не успела даже спросить тетю Галю, где мама, как
в коридоре послышались шаги, и мамин голос кому-то
говорит: «осторожно, здесь ступенька».
Дверь открылась, и на пороге стоял мой дедушка!
Я повисла у него на шее, а он гладил меня по голове и
говорил какие-то ласковые слова.
– Да отпусти ты дедушку, дай ему раздеться и будем
завтракать,– сказала мама.
Дедушка снял фуражку (в селе все ходят в фуражках
даже летом, чтобы солнце не напекло голову). Его пепель-
ные волосы были коротко пострижены, а рыженькая бород-
ка стала длиннее и светлее. Но самыми замечательными у
дедушки – его уши большие и очень мягкие. Когда я сплю
с ним, (а я всегда, при первой возможности, спала с дедуш-
кой), то не выпускаю его ухо из руки, пока не засыпаю.
За столом я, конечно, села рядом с дедушкой и, не
спуская с него глаз, слушала рассказ.
– До станции я добрался на подводе (телеге), из Осюков
люди ехали на базар. В вокзале народу не очень много, ведь
еще рано и все на базаре. Мать (бабушка, значит) положила
в мешок яблок, четверть (трехлитровую бутыль) молока
и сапоги. Сапоги новые, я их купил по случаю, да они
оказались мне малы. Велено было отдать тебе, может, ты
здесь продашь кому-нибудь. Поставил я клунок (пол мешка)
у стены, а сам пошел к кассе за билетом. Ну, сколько я
там задержался, не больше пяти минут, а когда вернулся –
клунок исчез. Кого я только ни спрашивал, никто не видел.
И что я теперь скажу матери, попадет мне от нее, – со-
крушался дедушка.
– Да Вы не горюйте, мы ей ничего не скажем, а деньги
за сапоги я привезу, как приедем, – успокаивает его мама.
Затем дедушка стал рассказывать маме деревенские
новости, и они над чем-то весело смеялись, а мне жалко
было яблок и молока, которые остались где-то на станции.
Позавтракав, дедушка прилег отдохнуть, а я побежала к
подружке, похвастаться, что ко мне приехал дедушка.
Я рассказала подружке о дедушкином приезде, о том,
что он потерял на вокзале яблоки и молоко, да еще эти
сапоги.
Взрослые удивлялись дедушкиной непосредственнос-
ти – разве можно оставлять вещи без присмотра, да еще на
вокзале?
Теперь, когда ищут что-то безвозвратно утерянное на
вопрос «где?», отвечаем: «Там, где дедушкины сапоги».
Новогодняя ночь
На улице мороз. Береза во дворе стоит вся в серебря-
ном уборе – иней украсил каждую веточку, сделал ее пу-
шистой и сверкающей на солнце. Когда ветер пошевелит
веточку, серебристые блестки летят, сверкая и переливаясь
на солнце.
Окна в нашей комнате покрыты красивыми узорами.
Если подержать пальчик на стекле, получится пятнышко и
в него видно ветви березы. Но этого делать нельзя – мама
заругает, да и жалко – цветы на стекле очень красивые. В
комнате холодно, но печка не топится, а у дверей стоит
швейная машинка и сумка – мы едем к дедушке на Новый
год! Мама, как всегда, будет шить кофты и платья всей род-
не, а я гулять с дедушкой.
Радости моей нет предела!
Ехать надо поездом, а от поезда еще семь километров
до деревни. Но дедушка приедет за нами на санях, и я буду
управлять лошадкой!
Я быстро одеваюсь, пью чай с булочкой и мы от-
правляемся на вокзал.
На вокзале не протолкнуться. Все куда-то спешат, кри-
чат, ругаются. Я крепко держу мамину руку, но подойти к
кассе мы не можем, и я с любопытством оглядываюсь по
сторонам.
Огромные окна до потолка и широкие подоконники.
Вдоль стен и на подоконниках сидят люди, стоят вещи.
Впереди, прямо перед нами, огромное окно, над ним
красивая штора и по бокам тоже красные красивые занаве-
си. Мы подошли ближе, и за окном я увидела знакомую
девочку и тетю, очень похожую на мою маму.
– Мамочка, смотри, кто это там? – дернула я маму за
руку.
– Да это же мы с тобой, а там – зеркало, – улыбнулась
мама.
– Давай подойдем поближе, – попросила я, уж очень
хотелось рассмотреть ту девочку – меня.
Но проходившие люди загородили зеркало и помеша-
ли рассмотреть. Мы пошли дальше.
Мама подвела меня к колонне, поставила машинку и
велела сидеть на ней и никуда не ходить.
У кассы очередь, и я вижу, как мама машет мне рукой.
Но вдруг, о, ужас! Свет в зале гаснет и все погружается в
сумрак. Вокруг меня шум, все куда-то бегут, кричат. Мне
кажется, что я кричу громче всех и боюсь оторваться от
колонны и машинки.
В этот момент чьи-то сильные руки поднимают меня
над толпой. Дядя военный спрашивает, где мама, но я ничего
не могу сказать и только плачу.
Подхватив меня и машинку, он сквозь толпу проходит
в другой зал, зал, ставит меня на табурет и начинает успо-
каивать:
– Найдем мы твою маму, не плачь.
То ли от его спокойного голоса, то ли от света, который
внезапно зажегся, я успокаиваюсь и оглядываюсь вокруг.
Где же мама?
Мамы нигде не видно, а посередине зала стоит
огромная нарядная елка.
Такую большую елку я еще не видела! А на ней чего
только нет! Яблоки, конфеты, печенье, хлопушки, шарики
и пряники, а на вершине большая красная звезда! Вокруг
много военных. Они обступают меня и угощают конфетами,
сахаром, печеньем.
– Сейчас мы поищем твою маму, а ты расскажи нам
стишок или спой песенку.
Стихов и песенок я знаю много и рассказываю с
удовольствием. Все дружно хлопают, а я, как настоящая
артистка, красиво кланяюсь – так нас учили в садике.
В это же время мама металась по вокзалу, искала
девочку в зеленом пальтишке и в белой шапочке. И хотя
уже горел свет, люди были возбуждены и испуганы. Никто
не видел такой девочки, и мама в отчаянии попросила
милиционера помочь ей. Вместе они обошли вокзал, но до
зала для военнослужащих почему-то не дошли.
Милиционер пошел к начальнику вокзала, чтобы
объявить по радио о пропавшей девочке, а мама стояла и
плакала. Пожилой военный с семьей, спешивший на поезд,
увидев плачущую женщину, спросил, что случилось.
Услышав мамин прерывистый рассказ, он сказал, что такая
девочка в воинском зале поет песенки и рассказывает
стихи.
Когда заплаканная мама, наконец-то, нашла меня, я с
гордостью показала ей свои трофеи, а дяди военные всячес-
ки ее успокаивали, а меня хвалили – будет артисткой!
– Моя мама очень красиво поет, – неожиданно заявила
я и все стали просить маму спеть что-нибудь. Но мама
почему-то отказалась, сказала, что мы опоздаем на поезд.
– Так сегодня поезда уже ушли, следующий будет
лишь через 6 часов, так что вам придется встречать Новый
Год с нами, – сказал подошедший милиционер, довольный
тем, что потерявшаяся девочка нашлась.
Все снова зашумели и стали опять просить маму
спеть.
Выпив горячего чаю, принесенного кем-то из воен-
ных, мама успокоилась и согласилась петь, если ей будут
помогать все.
Вы бы слышали, какой у моей мамы голос! Высокий,
звонкий, очень красивый, как и моя мама! И песен она знает
много.
Песни лились одна за другой. Уставшая, убаюканная
ими, я уснула на руках у дяди.
Проснулась я в поезде. Мама тормошила меня – скоро
выходить, надо одеваться.
На улице светло, кругом снег. Поезд останавливается
возле красивого белого здания. Это наша станция.
Мама несет машинку и тянет меня за руку, чтобы я
шла быстрее.
И вот мы в большом зале. Здесь светло и тихо. Лю-
дей совсем мало, и мы сразу видим спящего на скамейке
дедушку.
Он приехал вчера и, не встретив нас с вечернего поез-
да, остался ждать утреннего.
Мама со слезами рассказывает дедушке о наших Но-
вогодних приключениях, а я нетерпеливо жду, когда же
поедем, где лошадка.
Лошадка стоит в сарае у дедушкиных знакомых, а са-
ни у ворот.
Вокруг – снежные сугробы. Двор и дом тоже в снегу,
как будто из новогодней сказки. Возле ворот стоит покры-
тая инеем ива. Она склоняется до самой земли и сторожит
вход во двор. Кажется, сейчас выйдет Дед Мороз со Сне-
гурочкой. Но выходит дедушка и приводит лошадку, ко-
торая сразу же покрывается инеем. Он усаживает нас в
сани, закутывает меня в большой тулуп, мама укрывается
одеялом, и мы отправляемся в путь.
– А когда я буду править лошадкой? – спрашиваю я у
дедушки.
– Как выедем на прямую дорогу, вот тогда и сядешь на мое
место, – успокаивает меня дедушка.
В тулупе тепло, а кругом так красиво – деревья, как белые ве-
ликаны, заблудившиеся в поле и утонувшие в снегу, даже трава сто-
ит, как сказочный лес, заиндевелая и переливающаяся разными цвета-
ми на утреннем солнце.
Заглядевшись, я незаметно уснула. Слишком длинной была для
меня эта Новогодняя ночь.
Сиротка
Там, в далеком детстве, все воспринимается проще
и светлее. Утраты, беды волнуют, реакция на них бурная,
но переносим мы их гораздо легче, беззаботно. Ведь сама
жизнь кажется безграничной и таинственной, и ты ещё не
знаешь, какие подарки она преподнесет и какие жертвы
потребует от тебя.
Зима выдалась очень холодная. Наложила белую
мохнатую лапу на плечи заборов и головы домов, холодно
поцеловала их стеклянные глаза, мимоходом коснулась
голых деревьев, и, наконец, овладела всей природой.
Садик наш закрыли. Все ходят тревожные и серьез-
ные. Тетя Галя уехала в деревню, а мама работает очень
долго, мне одной скучно и холодно.
Пришла баба Клава, она почему-то плачет и гладит
меня по головке. Я не люблю её такую, и мне тоже хочется
плакать.
Радио уже давно не работает. Идет война. Куда и зачем
она идет, я, конечно, не знаю, но боюсь, как и все. Пришла
еще одна соседка и, называя меня «сироткой», дала булочку
с маком. Что такое «сиротка» я не знаю, да это и не важно,
а булочка вкусная, и я с удовольствием ее скушала. Они о
чем-то шептались, и все время смотрели на дверь – ждали
маму.
Наконец, дверь открылась и на пороге появилась за-
мерзшая, вся в снегу, моя мамочка, как снегурочка.
Я бросилась к ней, но она, увидев соседок, не раз-
деваясь, села на лавку.
Лицо ее стало белым, как снег на воротнике пальто.
Баба Клава тихо сказала ей: «Держись, дочка», – и,
взяв меня за руку, увела к себе.
В ее комнате тоже было холодно. Она налила мне
полную чашку теплого компота с вишнями и все время что-
то говорила и плакала, а я слышала то ли крики, то ли пес-
ни доносились из коридора.
– Пей, я сейчас приду, – сказала бабушка Клава и
вышла.
Она очень долго не возвращалась, и я уже хотела идти
домой, но дверь была заперта.
– Спать будешь у меня, маму вызвали на работу, –
сказала она вернувшись. Укрыв меня теплым одеялом, она
выключила свет.
Спала я очень крепко и не слышала, когда и кто пере-
нес меня в нашу комнату.
В комнате было тепло. Мама лежала на кровати. Но
не спала. Глаза у нее были красные и лицо какое-то не-
знакомое.
– Мамочка, ты не на работе? Ты болеешь? – засыпала
я маму вопросами.
– Да, доченька, но скоро выздоровею, ты не бойся, – и
она снова стала плакать, и я, конечно, тоже.
И опять приходили соседки и плакали вместе с нами.
Все они снова называли меня «сироткой».
– Мамочка, что такое «сиротка»? Почему все так
говорят про меня? – пыталась я узнать у мамы, но она лишь
громче плакала и не отвечала мне ничего.
И вновь я у бабушки Клавы, но ночевать у нее я не
захотела, и всю в слезах меня привели домой.
Спали мы с мамой вместе на одной кровати, что
бывало очень редко. Мама всегда переносила меня на мою
постель.
Когда я проснулась, мама сидела за столом, что-то
читала и плакала.
– Мамочка, почему ты все время плачешь? Тебя ба-
бушка Клава обидела? – со слезами на глазах спрашиваю я.
– Нет, доченька, меня никто не обидел. У нас с тобой
большое горе – нет нашего папы,– и она снова залилась
слезами.
– Ну, так подождем, – успокаиваю я ее, – он скоро
приедет. Надо только подождать и не плакать, так говорил
мне дедушка, когда я ждала твоего приезда.
– Конечно, мы подождем, – тихо ответила мама, – но
давай подождем его у дедушки с бабушкой.
Через несколько дней мы уже собрались в дорогу.
Бабушка Клава провожала нас до самого поезда, плакала и
просила маму быть осторожной.
– Сейчас такое время, никому не доверяй и не от-
пускай девочку ни на шаг. Приедешь, напиши мне, я очень
беспокоюсь, – наказывала она маме.
И вот мы в поезде. Народу много, но у нас верхняя
полка и я с удовольствием лежу и смотрю в окно. За окном
красиво. Деревья и кусты покрыты снегом. Большой дом,
а рядом с горки катаются дети – вот здорово! Некоторые
смотрят на меня и машут рукой. Я им тоже машу рукой, а
поезд все мчится и мчится вперед.
За столиком сидят дядя и тетя, они едут в свою дерев-
ню. Мама сказала, как они выйдут, я смогу сидеть у окошка.
Но мне и здесь хорошо и я совсем не переживаю – пусть они
себе едут хоть до утра.
Ехали мы недолго.
Вдруг поезд затормозил и тихонечко остановился.
– Семафор закрыт, – сказал дядя и стал укладываться
на полку полежать. За окном был снег и поле – далеко-далеко
видно, но ничего интересного.
Мне надоело смотреть на белое поле, и я уже возле
мамы.
– Мам, скоро поедем? – нетерпеливо дергаю я ее за
рукав.
– Наверное, скоро. Вот откроют семафор, и поедем.
Что такое «семафор» я, конечно, не знаю, но понимаю,
что надо ждать.
На верхней полке все же теплее и интереснее. Мож-
но сверху смотреть на людей, которые все время ходят по
вагону то вперед, то назад.
Вот какая-то тетенька понесла стакан с чаем.
– Мамочка, а мы чай будем пить? – спрашиваю я.
– Будем, будем, только попозже, – отвечает мама.
И я снова с любопытством наблюдаю за происходя-
щим в вагоне.
На улице уже стемнело, ничего не видно, а поезд все
стоит. Кто-то сказал, что до утра поезд не пойдет, так как
где-то взрывом повредило путь.
Все очень расстроились, но назад не пойдешь и надо
ждать до утра.
Мама достала хлеб, принесла чай, и мы покушали.
– Теперь ложись и спи, а утром мы уже будем у
дедушки, – сказала она, укрыв меня одеялом.
Когда я проснулась, было светло. Многие уже встали,
другие спали или просто лежали под одеялом, ведь в ваго-
не холодно.
– Мамочка, мы уже приехали? – спросила я.
– Нет, доченька, путь ремонтируют, поспи еще.
Но спать мне не хотелось, а хотелось кушать, тем
более, что дядя и тетя что-то кушали и пахло очень вкусно.
– Мамочка, а мы будем завтракать? – спросила я у
мамы потихоньку.
– Сейчас я принесу чаю и у нас есть еще кусочек
хлеба.
– А ты уже покушала? – спросила я.
– Конечно, я только что позавтракала, – ответила мама.
Когда с хлебом и чаем было покончено, мама расска-
зала мне сказку. Сказок она знала много, и иногда рас-
сказывала мне уже знакомую, ведь в детском садике нам то-
же читали сказки. Но мама рассказывала совсем по-другому,
и я с интересом слушала. После сказки стало веселее. Я
даже попыталась спеть песенку, но передумала, услышав,
что кто-то плачет и, значит, надо сидеть смирно.
На улице опять потемнело. Хочется кушать, но тот
кусочек, что был оставлен «на потом», уже давно съеден.
Чай тоже был без сахара и холодный.
Дядя с тетей ужинали, и я прижалась лицом к маме,
чтобы не смотреть на стол, где лежали яички, колбаска, хлеб
и еще что-то.
У мамы по щекам катились слезы, но она их не вы-
тирала.
– Мамочка, не плачь, я не хочу кушать, я потерплю до
дедушки, – успокаивала я ее, но слезы все равно катились и
падали на платок, которым она меня укутывала.
– Отдай нам девочку, – вдруг сказала тетя, – ведь
пропадете вы обе, а у нас детей нет, мы ее вырастим.
Мама крепко прижала меня к себе и перестала пла-
кать. Теперь заплакала я. А вдруг мама меня отдаст этой
тете?
– Иди сюда, деточка, покушай с нами, – ласково сказа-
ла тетя. – Давай поедем к нам, у нас есть собачка и киса,
будешь с ними играть.
Я еще крепче прижалась к маме и зарылась в теплый
платок.
– Как Вам не стыдно такое говорить, – сказала мама, –
никто вам не отдаст своего ребенка.
– Ну, и глупая, пропадет она у тебя, – сказала тетя и
отвернулась к окну.
Я все громче плакала, мне совсем не хотелось «про-
падать», как сказала тетя.
В это время вагон дернулся и поезд поехал.
Все облегченно вздохнули. Мама гладила меня по
головке, успокаивая.
– Все будет хорошо. Скоро мы будем дома.
Наплакавшись, под мерный стук колес я уснула.